доступной информации таким способом, чтобы быть полностью непредсказуемыми для нас, людей и

препятствовать людям в получении прибыли). Это заключение, приводит к религиозному порядку высоких

финансов, разрушающего язычника, совершившего такое отступничество. Интересно, и по некоему

странному совпадению, именно этот же самый Шиллер был побит Джорджем Биллом всего одну главу назад.

Принципиальная критика Шиллера прозвучала в работах Роберта К. Мертона. Нападение шло на

методологические основания, (анализ Шиллера был чрезвычайно приближен; например, его использование

дивидендов вместо дохода, было довольно слабым). Мертон также защищал позицию официальной финансовой

теории, что рынкам необходимо быть эффективными и, возможно, они не могут предоставлять

возможности на серебряной тарелочке. Хотя тот же самый Роберт К. Мертон позже представил себя как

«партнера-учредителя» хеджевого фонда, который нацелился на извлечение выгоды из рыночной

неэффективности. Отставив факт, что хеджевый фонд Мертона довольно эффектно «взорвался» благодаря

проблеме черного лебедя (с характерным опровержением), «основание» им такого хеджевого фонда, косвенно

подразумевает, что он соглашается с Шиллером о неэффективности рынка. Защитник догм современных финансов и

эффективных рынков учредил фонд, который пользовался преимуществами рыночной неэффективности! Как

будто Римский папа перешел в ислам.

Дела идут еще лучше в наши дни. Во время написания книги, поставщики новостей предлагают любые способы

обновлений -»горячие новости» могут быть доставлены с помощью электроники и без проводов. Коэффициент

отношения недистиллированной информации к очищенной, повышается, насыщая рынки. Устаревшие сообщения

не должны доставляться вам как последние новости.

Это не означает, что всех журналистов дурачат поставщики случайного шума: есть множество вдумчивых

журналистов в этом бизнесе; просто видимая журналистика средств информации — есть бездумный процесс

обеспечения шумом, который может захватывать людское внимание и не существует никакого механизма для

его отделения. Фактически, толковые журналисты часто штрафуются. Подобно адвокату, приданному согласно

Главы 11 (Глава в своде законов о банкротстве США, которая обеспечивает реорганизацию бизнеса и активов

должника, к которой прибегают находящиеся в затруднительном финансовом положении корпорации, в

случаях, когда им необходимо время для реструктуризации их долгов, (прим. перев.)), который не заботится о

правде, но об аргументах, которые могут убедить жюри, чьи интеллектуальные дефекты он отлично знает,

журналистика идет к тому, что может захватывать наше внимание, с адекватным звуковым оформлением. Снова мои

академические друзья задались бы вопросом, почему я столь эмоционально излагаю очевидные факты о журналистах;

Проблема моей профессии состоит в том, что мы зависим от них в информации, которую мы должны получить.

 

Геронтократия

 

Очищенное мышление подразумевает предпочтение старых инвесторов и трейдеров, которые являются

инвесторами, продержавшимися на рынке самое длительное время, что противоречит обычной практике

Уолл-Стрит предпочтения тех, кто был наиболее прибылен, и предпочтения более молодых всякий раз, когда это

возможно. Я играл методом Монте-Карло с моделями гетерогенных популяций трейдеров при разнообразных

режимах (близко напоминающих исторические), и нашел существенное преимущество в выборе пожилых

трейдеров, используя в качестве критерия выбора совокупную продолжительность их деятельности,

вместо абсолютной величины их успеха (при условии, что они выживают без «взорваться»). «Выживание наиболее

пригодных «, термин столь затасканный в инвестиционных средствах информации, кажется, понимаем не

правильно: при изменении режима, как мы увидим в главе 5, будет неясно, кто фактически наиболее пригоден, и

те, кто выживут, будут необязательно теми, кто, кажется, наиболее пригодным. Любопытно, что это будут

самые старые, просто потому, что старшие люди более долго подвергались вероятности редкого события и,

убедительно, могут быть более стойкими к этому. Я был удивлен, обнаружив схожий эволюционный аргумент в

выборе партнера, который утверждает, что женщины предпочитают (в среднем) сочетаться браком со здоровыми

старшими мужчинами, чем со здоровыми, но более молодыми, при равенстве всего остального, поскольку

первые обеспечивают некоторое свидетельство лучших генов. Седые волосы сигнализируют об увеличенных

способностях выжить, подразумевая, что достигнув стадии седых волос, он, вероятно, будет более стойким к

жизненным капризам. Любопытно, что страховщики жизни в Италии эпохи Возрождения пришли к тому

же самому заключению, требуя одинаковую страховую сумму для человека в 20 лет и для человека в 50,

признак того, что они имели одинаковые ожидания в отношении их жизней; как только человек пересек 40-

летнюю отметку, он показал, что очень немногие болезни смогли повредить ему. Теперь мы переходим к

математическому перефразированию этих аргументов.

 

Филострат в Монте-Карло: различие между шумом и информацией

 

Мудрый человек слушает смысл, а дурак — только шум. Современный греческий поэт К. Р. Кавафи написал

пьесу в 1915 по мотивам пословицы Филострата: боги чувствуют события в будущем, обычные люди — в

настоящем, но мудрый чувствует события, которые собираются произойти. Кавафи написал:

В интенсивном размышлении скрытый звук приближающихся событий достигает их и они

слушают почтительно, в то время как на улице люди не слышат ничего вообще.

Я трудно и долго думал о том, как минимально привлекая математику, объяснить различие между шумом и

смыслом, и как показать, почему важен интервал времени в оценке исторического события. Симулятор Монте-Карло

может обеспечить нас такой интуицией. Мы начнем с примера, заимствованного из инвестиционного мира

(мира моей профессии), поскольку его можно объяснить довольно легко, а концепция может использоваться

в любом применении.

Давайте вообразим счастливого отставного дантиста, живущего в приятном солнечном городке. Мы знаем

априорно, что он — превосходный инвестор, и ожидается, что он должен получить доход на 15% больший, чем дают

Казначейские облигации, с нормой ошибки 10% в год, (что мы называем волатильностью). Это означает, что из 100

выборочных траекторий, мы ожидаем, около 68 из них попадающими в диапазон плюс-минус 10% вокруг 15 %

избыточного дохода, то есть между 5% и 25% (нормальное колоколообразное распределение имеет 68% всех

наблюдений попадающих между -1 и +1 стандартным отклонением). Это также означает, что 95 выборочных

траекторий падали бы между -5% и 35%.

Ясно, что мы имеем дело с очень оптимистической ситуацией. Дантист оборудует для себя хорошее

торговое место на своем чердаке, стремясь провести каждый рабочий день там, в наблюдениях за рынком, потягивая

безкофеиновый каппуччино. Он имеет предприимчивый характер, так что он находит эту деятельность

более привлекательной, чем сверление зубов сопротивляющихся старых леди.

Он подписывается на вэб-сервис, который снабжает его непрерывной информацией, по цене, равной

небольшой доле того, что он платит за свой кофе. Он вводит свои ценные бумаги в электронную таблицу и

может, таким образом, мгновенно контролировать стоимость своего спекулятивного портфеля. Мы живем в

эре, называемой эрой коммуникаций.

 

Доход в 15% с волатильностью (или неуверенностью) 10% в год переходит в 93% вероятность делания

денег в любом заданном году. Но при рассмотрении в узком интервале времени, это превращается в простую

50.02% вероятность делания денег в течение любой данной секунды, как показано в Табл. 2. По самому узкому

приращению времени, наблюдение не покажет ничего. Все же сердце дантиста не будет говорить ему об этом.

Будучи эмоциональным, он чувствует острую боль с каждой потерей, которая показывается красным на его

экране. Он чувствует некоторое удовольствие, когда работа дает положительный результат, но не

эквивалентное испытываемой боли, когда результат отрицательный.

В конце каждого дня дантист будет эмоционально расстроен. Поминутная экспертиза его работы означает,

что каждый день (предполагаем восемь часов в день) он будет иметь 241 радостную минуту против 239

нерадостных. В год это дает 60,688 и 60,271, соответственно. Теперь прикинем, что если нерадостная минута

эмоционально хуже, чем радостная минута в терминах удовольствия, то дантист имеет большой

эмоциональный дефицит, при исследовании своей работы с высокой частотой.

Рассмотрим ситуацию, когда дантист исследует свой портфель только после получения ежемесячного

отчета от брокерского дома. Поскольку 67% его месяцев будут положительными, он испытывает муки боли

только четыре раза в год и восемь раз — удовлетворение. Это — тот же самый дантист, следующий той же самой

стратегии. Теперь глянем на дантиста, рассматривающего свои результаты только раз в год. За ожидаемые следующие

20 лет своей жизни, он испытает 19 приятных неожиданностей на каждую неприятную!

Это интервальное свойство случайности часто неправильно истолковывается, даже профессионалами. Я видел

доктора наук, который спорил о результатах, наблюдаемых в узком интервале времени (бессмысленных по любым

стандартам).

При рассмотрении под другим углом, если мы возьмем коэффициент отношения шума к тому, что мы называем

нешум (то есть, левая колонка/правая колонка), который мы исследуем количественно, тогда мы имеем

следующее. В течение одного года мы наблюдаем, грубо, 0.7 шумовых частей на каждую часть результата. В

течение одного месяца, мы наблюдаем, грубо, 2.32 шумовых частей на каждую часть результата. В течение одного

часа — 30 шумовых частей на каждую часть результата, и в течение одной секунды 1796 шумовых частей на каждую

часть результата.

Несколько заключений:

1. По короткому приращению времени, можно наблюдать вариабельность портфеля, но не дохода.

Другими словами, каждый видит изменение и ничего больше. Я всегда напоминаю себе, что в

лучшем случае можно наблюдать комбинацию изменения и дохода, но не только дохода.

2. Наши эмоции не предназначены, чтобы понимать предмет. Дантист добивался большего успеха, когда он

имел дело с ежемесячными отчетами, вместо более частых. Возможно, было бы даже лучше для него,

если б он ограничил себя ежегодными отчетами.

3. Когда я вижу инвестора, контролирующего свой портфель с живыми ценами по его сотовому телефону или его

карманному компьютеру, я улыбаюсь и улыбаюсь.

Наконец я полагаю, что я не свободен от такого эмоционального дефекта. Но я справляюсь с этим не имея

никакого доступа к информации, кроме как в редких случаях. Я предпочитаю читать поэзию. Если событие

достаточно важно, она найдет путь к моим ушам. Я возвращусь к этому пункту в своё время.

Та же самая методология может объяснить, почему новости (высокая шкала) полны шумом и почему

история (низкая шкала) в значительной степени лишена этого (хотя и чревата проблемами интерпретации). Это

объясняет, почему я предпочитаю не читать газету (кроме некролога), почему я никогда болтаю о рынках, и

почему, находясь в торговом зале, я общаюсь с математиками и секретарями, а не трейдерами. Это объясняет,

почему лучше читать Экономист по субботам, чем «Уолл Стрит джорнал» каждое утро (с точки зрения частоты,

не учитывая массивного разрыва в интеллектуальном классе между этими двумя изданиями).

Наконец, это объясняет, почему сгорают люди, которые слишком близко смотрят на случайность, их

эмоции, иссушаются рядом мук, которые они испытывают. Независимо от того, что требуется людям, острая

отрицательная боль не компенсируется положительным чувством (некоторые поведенческие экономисты

оценивают, что отрицательный эффект будет до 2.5 раз превышать величину положительного); это будет вести к

эмоциональному дефициту.

Некоторые, так называемые мудрые и рациональные люди, часто обвиняют меня в «игнорировании»

возможной ценной информации в ежедневной газете и отказе учесть детали шума, в качестве

«краткосрочных событий». Некоторые из моих работодателей обвиняли меня в проживании на другой

планете.

Моя проблема состоит в том, что я — не рационален, и я чрезвычайно склонен тонуть в случайности и

испытывать эмоциональную пытку. Я знаю о своей потребности размышлять на скамьях парка и в кафе далеко от

информации, но я могу делать это только, если я несколько лишен этого. Мое единственное преимущество в

жизни состоит в том, что я знаю некоторые из моих слабостей, главным образом, что я не способен

приручить свои эмоции, столкнувшись с новостями и неспособен к наблюдению результатов с ясной

головой. Тишина — гораздо лучше. Больше об этом — в части III.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 

Случайность, нонсенс и научный интеллектуал

 

Применение генератора Монте-Карло для искусственного мышления и сравнения его со строго

неслучайной конструкцией. Научные войны входят в деловой мир. Почему эстет во мне любит быть

одураченным случайностью.

 

Случайность и слово

 

Наш двигатель Монте-Карло может завезти нас на литературную территорию. Все более и более

увеличивается различие между научным интеллектуалом и литературным интеллектуалом, что достигает

высшей точки в том, что называется «научными войнами», в которых участвуют литературные лирики против

нелитературных физиков. Различие между двумя подходами было положено в Вене в 1930-х, собранием

физиков, которые решили, что большие достижения в науке стали достаточно существенными, чтобы притязать

на области, ранее закрепленные за гуманитариями. На их взгляд, литературное мышление могло прикрывать

множество хорошо звучащих глупостей. Они хотели освободить мышление от риторики (кроме как в литературе

и поэзии, где это было полностью уместным).

Они придали строгость интеллектуальной жизни следующим способом — объявив, что утверждения могут

попадать только в две категории: дедуктивные, подобно «2 + 2 = 4″, то есть, неоспоримо вытекающие из точно

определенной аксиоматической структуры (правила арифметики, в нашем случае), или индуктивные, то есть,

поддающиеся проверке некоторым способом (опыт, статистика, и т.д.), типа «в Испании идет дождь» или

«жители Нью-Йорка грубы». Все остальное было ерундой («музыка могла бы быть наилучшим заменителем

метафизики»). Нет нужды говорить, что индуктивные утверждения, могут оказываться трудными, даже

невозможными для проверки, как мы увидим в проблеме черного лебедя — и эмпиризм может быть даже хуже,

чем любая другая форма ерунды, когда он дает кому-то уверенность или убежденность (чтобы углубиться в

проблему мне потребуется несколько глав). Однако, это было хорошим началом для того, чтобы заставить

интеллектуалов предоставлять некоторые доказательства или свидетельства для своих утверждений. Этот

Венский Кружок был источником для развития идей Витгенштейна, Поппера, Карнапа (14 ВИТГЕНШТЕЙН

Людвиг (1889-1951), австрийский философ и логик, представитель аналитической философии. КАРНАП

(Сагпар) Рудольф (1891-1970), немецко-американский философ и логик, ведущий представитель логического

позитивизма и философии науки. (Прим.перев.)) и многих других. Безотносительно к заслугам, которые их

первоначальные идеи могут иметь, их воздействие и на философию, и практику науки было существенным.

Частица их воздействия на не философскую интеллектуальную жизнь начинает развиваться, хотя и заметно

медленнее.

Существует один способ различать научного интеллектуала от литературного — научный интеллектуал

обычно может распознавать письмо литературного, но литератор вряд ли был бы способен определить различия

между строками, написанными ученым или бойким лириком. Это становится даже более очевидным, когда

литературный интеллектуал начинает использовать научную терминологию, типа «принцип неопределенности»,

«теорема Гёделя», «параллельная вселенная» или «относительность» либо вне контекста, либо, как часто бывает, в

точной противоположности научному смыслу. Я предлагаю прочитать веселые Фешенебельные нонсенсы,

собранные Аланом Сокалом для иллюстрации такой практики (я так громко и часто смеялся читая их в самолете,

что другие пассажиры стали перешептываться обо мне). Используя массу научных ссылок в статье, можно

заставить другого литературного интеллектуала поверить, что материал имеет печать науки. Для ученого

очевидно, что наука лежит в строгости выводов, а не в случайных ссылках на такие грандиозные концепции как

общая относительность или квантовая неопределенность. Такая строгость может быть выражена на простом

английском языке. Наука — это метод и ее строгость может быть показана на самом простом прозаическом

письме. Например, при чтении Эгоистичного гена Ричарда Даукинса такая проза захватила меня, хотя текст не

содержит ни одного уравнения — кажется, что это перевод с языка математики. И все же это — артистическая

проза.

 

Реверс теста Тюринга

 

Случайность может оказать значительную помощь в данном вопросе, поскольку есть другой, гораздо более

интересный способ, различать болтуна и мыслителя. Иногда, вы можете повторять что-либо таким образом, что

это можно будет принять за литературную беседу с генератором Монте-Карло, но невозможно случайно

построить научный разговор. Можно случайно создать риторику, но не подлинное научное знание. Это

применение теста Тюринга для искусственного интеллекта, только наоборот. Что такое тест Тюринга?

Блестящий британский математик, эксцентричный компьютерный пионер, Алан Тюринг придумал следующее

испытание: компьютер можно считать интеллектуальным, если он может (в среднем) обмануть человека, чтобы

тот ошибочно принял компьютер за другого человека. Обратное тоже должно быть истинно. Человека можно

считать невежественным, если компьютер, о котором мы знаем, что он неинтеллектуален, может повторить его

речь, заставив человека поверить, что это было написано не компьютером, а человеком. Может ли кто-то делать

работу, в отношении которой можно, полностью случайно, постоянно ошибаться?

Похоже, что да. Кроме мистификации Алана Сокала (того самого, из веселой книги, упомянутой выше),

который сумел произвести нонсенс и издать его в серьезном журнале, существуют и генераторы Монте-Карло,

предназначенные для того, чтобы структурировать такие тексты и писать целые статьи. Насыщенные

«постмодернистскими» текстами, они могут наугад выбирать фразы методом, который называется рекурсивной

грамматикой, и производить грамматически правильные, но полностью бессмысленные предложения, которые

звучат подобно Жаку Дерриде (французский философ, близкий к структурализму. Выступает с критикой

метафизики как основы европейской культуры.) и другим. Вследствие нечеткости своих мыслей, литературный

интеллектуал может быть одурачен случайностью.

По программе Университета Монаш в Австралии, включающей «Хххх-двигатель», построенный Эндрю К.

Булхой, я играл со словами и создал несколько статей, содержащих следующие предложения:

Однако, главная тема работ Рушди — не теория, как предлагает диалектическая парадигма

действительности, но предтеория. Предпосылка неосемантической парадигмы речи подразумевает, что

сексуальная идентичность, по иронии, имеет значение. Можно показать множество рассказов, касающихся

роли автора, как наблюдателя. Можно сказать, что, если удерживается культурный рассказ, то мы

должны выбрать между диалектической парадигмой нарратива и неоконцептуальным

марксизмом. Анализ Сартром культурного рассказа приводит к тому, что общество, как это ни

парадоксально, имеет объективную стоимость.

Таким образом, предпосылка неодиалектической парадигмы выражения подразумевает, что сознание

может использоваться, чтобы укрепить иерархию, но только если действительность отлична от сознания;

если это не имеет место, мы можем предполагать, что язык имеет внутреннее значение.

Некоторые деловые речи принадлежат к этой же категории, за исключением того, что они менее изящны и

привлекают другой тип словаря, чем литературные. Мы можем случайным образом конструировать речь,

подражающую вашему исполнительному директору, чтобы убедиться говорит ли он дело, или его речь -просто

принаряженная говорильня того, кому повезло занять эту должность. Как? Вы в случайном порядке выбираете

пять фраз ниже, а затем соединяете их, добавляя минимум, требуемый для построения грамматически

правильной речи.

Мы заботимся об интересах нашего клиента /дорога вперед/ наши активы — наши люди / создание

акционерной стоимости / наше видение / наша экспертиза в / мы обеспечиваем диалоговые решения / мы

позиционируем себя на этом рынке / как обслужить наших клиентов лучше / кратковременные страдания ради

долговременной выгоды / мы будем вознаграждены, в конечном счете / мы играем на нашей силе и уменьшаем

наши слабости / храбрость и намерение будут преобладать / мы преданы инновациям и технологиям /

счастливый работник — производительный работник / обязательство превосходства / стратегический план

/ наша этика работы.

Если это слишком близкое подобие речи, которую вы только что получили от босса вашей компании, то

я бы предложил поискать новую работу.

 

Отец всех псевдомыслителей

 

Трудно сопротивляться дискуссии об искусственной истории без упоминания отца всех псевдомыслителей,

Гегеля. Гегель пишет на жаргоне, который является бессмысленным вне шикарного левобережного парижского

кафе или гуманитарного отдела какого-то университета, чрезвычайно хорошо изолированного от реального

мира. Я привожу такой пассаж из немецкого «философа» (этот пассаж был обнаружен, переведен и осмеян

Карлом Поппером):

Звук — это изменение в определенном состоянии сегрегации материальных частей, и в отрицании этого

состояния; просто абстракция или идеальная идеальность, коей она была бы согласно определению. Но это

изменение, соответственно, является само по себе немедленным отрицанием материала определенного

существования, который, поэтому, есть реальная идеальность определенного притяжения и единства, то

есть — тепло. Нагревание звучащих тел, так же, как побитых и/или протертых, является появлением тепла,

концептуально происходя вместе со звуком.

Даже двигатель Монте-Карло не мог бы звучать столь же случайно, как большой философский мыслитель

(потребовалось бы множество типовых испытаний, чтобы получить смесь тепла и звука). Люди требуют такую

философию и часто финансируют это субсидиями налогоплательщиков! Теперь подумайте, что

гегельянское мышление, обычно, связывается с «научным» подходом к истории, и что оно привело к таким

результатам, как марксистские режимы и даже к новой отрасли, называемой «неогегельянство«. Этим

«мыслителям» нужно пройти начальный класс по статистической теории выборки до их появления в свете.

 

Поэзия Монте-Карло

 

Бывают случаи, когда мне нравится быть одураченным случайностью. Моя аллергия на нонсенс и

многословие рассеивается, когда она относится к искусству и поэзии. С одной стороны, я пытаюсь определить

себя и официально вести себя, как сугубо деловой гиперреалист, выведывающий роль шанса, а с другой

стороны, меня не мутит от собственного потворства всем типам личного суеверия. Где проходит граница?

Ответ - в эстетике. Некоторые эстетические формы обращаются к чему-то генетическому в нас, происходят

ли они из случайных ассоциаций или из простой галлюцинации. Что-то в наших человеческих генах глубоко

затронуто нечеткостью и двусмысленностью языка; тогда, зачем с этим бороться?

Любитель поэзии и языка во мне был первоначально огорчен по поводу Изящных Трупов, поэтического

упражнения, где интересные и поэтичные предложения построены случайным образом. Согласно законам

комбинаторики, при выбросе достаточного количества слов вместе, должны появиться некие необычные и

волшебно-звучащие метафоры. И нельзя отрицать, что некоторые из этих поэм имеют восхитительную красоту.

Зачем же заботиться об их происхождении, если они удовлетворяют наши эстетические чувства?

Вот история Изящных Трупов. После Первой мировой войны, кружок поэтов-сюрреалистов, в который

входили Андре Бретон, их римский папа, Пауль Елуа и другие, собрался в кафе и они попробовали

следующее упражнение (современные литературные критики приписывают такое упражнение угнетенному

настроению после войны и потребности убежать из реальности). На свернутой части бумаги, по очереди, каждый

из них писал предопределенную часть предложения, не зная выбор других. Первый выбирал прилагательное,

второй - существительное, третий - глагол, четвертый - прилагательное и пятый - существительное. Первое

опубликованное упражнение такого случайного (и коллективного) договора произвело следующее поэтическое

предложение:

Изящные трупы должны пить новое вино.

Впечатляет? Это звучит даже более поэтично на родном французском языке. Весьма впечатляющая поэзия

была создана в такой манере, иногда, при помощи компьютера. Но поэзию никогда бы не принимали всерьез, вне

красоты ее ассоциаций, были ли они произведены случайным разглагольствованием одного или нескольких

дезорганизованных умов, или более сложными конструкциями одного сознательного создателя.

Сейчас, независимо от того, была ли поэзия получена генератором Монте-Карло или спета слепым человеком

из Малой Азии, язык является мощным орудием удовольствия и утешения. Испытание его интеллектуальной

работоспособности, путем трансляции в простые логические аргументы, отняло бы у него определенную толику его

силы, иногда весьма чрезмерную; ничто не может быть более вежливым, чем поэзия в переводе. Убедительный

аргумент в пользу роли языка - существование выживших святых языков, не разрушенных сугубо деловыми

испытаниями ежедневного использования. Семитские религии, которыми являются иудаизм, ислам и

первоначальное христианство понимали этот аспект, сохраняя язык вдалеке от рационализации ежедневного

использования и избегая искажения народного наречия. Четыре десятилетия назад, Католическая церковь

перевела услуги и литургии с латинского на местные языки; можно спорить с тем, что это вызвало снижение

религиозной веры. Внезапно религия подвергла себя оценке интеллектуальными и научными, но не эстетическими,

стандартами. Греческая Православная церковь сделала удачную ошибку, попытавшись перевести некоторые из ее

молитв с церковно-греческого на семитическое наречие, на котором говорят грекосирийцы Антиохийской области

(Южная Турция и Северная Сирия), и выбрав классический арабский, полностью мертвый язык. Мой народ, таким

образом, счастлив молиться на смеси мертвого койне (церковно-греческий) и не менее мертвого коранического

арабского языка. Какое это имеет отношение к книге о случайности? Наши гены диктуют потребность в большом

грехе. Даже экономисты, которые, обычно, находят глубокомысленные пути полностью убежать из реальности,

начинают понимать, что нас заставляет тикать не обязательно считающий бухгалтер внутри. Мы не должны

быть рациональными и учеными, когда приходится вдаваться в детали нашей ежедневной жизни — только в то,

что может повредить нам и угрожать нашему выживанию. Современная жизнь, кажется, приглашает нас

делать в точности наоборот — становиться чрезвычайно реалистичными и интеллектуальными, когда идет речь о

таких вопросах, как религия и персональное поведение, и настолько иррациональными, насколько возможно,

когда дело касается финансовых рынков и вопросов, управляемых случайностью. Я столкнулся с коллегами,

«рациональными», сугубо деловыми людьми, которые не понимают, почему я люблю поэзию Бодлера или

неясных (и часто непроницаемых) авторов, подобных Элиасу Канетти, Боргесу или Сент-Джону Персе. В то

время, как они вслушиваются в «исследования» телевизионного «гуру», или ввязываются в покупку акций

компании, о которой они не знают абсолютно ничего, основываясь на подсказках соседей, которые водят

дорогие автомобили. Венский Кружок, в своих нападках на гегелевский стиль многословной философия,

объяснил, что с научной точки зрения, это был простой мусор, а с артистической точки зрения, это было ниже,

чем музыка. Я вынужден сказать, что нередко нахожу Бодлера гораздо более приятным, чем дикторы СИ-ЭН-ЭН

или болтовня Джорджа Вилла.

Существует еврейская поговорка: Если меня вынуждают есть свинину, пусть она будет высшего

качества. Если я собираюсь быть одураченным случайностью, пусть это будет красиво (и безопасно). К

этому мы еще вернемся в части III.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

 

Выживание менее пригодного – может ли случайность

одурачить эволюцию

 

Учебный пример двух редких событий. Редкие события и эволюция. «Дарвинизм» и эволюция — концепции,

которые неправильно понимаются в небиологическом мире. Жизнь не непрерывна. Как эволюция будет

одурачена случайностью. Подготовка к проблеме индукции.

 

Карлос, волшебник развивающихся рынков

 

Обычно, я встречал Карлоса на разнообразных Нью-йоркских вечеринках, где он появлялся всегда

безупречно одетый и был немного застенчив с женщинами. Я имел обыкновение набрасываться на него и

пытаться узнать его мнение о том, чем он зарабатывал себе на жизнь, а именно, о купле или продаже

облигаций развивающихся рынков. Настоящий джентльмен, он отвечал на мои вопросы, но напрягался при этом;

для него говорить по-английски, несмотря на беглость, казалось, требовало некоторого расхода

физических усилий, которые заставляли его напрягать голову и мускулы шеи (некоторые люди не

приспособлены для того, чтобы говорить на иностранных языках). Что такое облигации развивающихся рынков?

«Развивающийся рынок» является политически корректным эвфемизмом для обозначения страны, которая не очень

развита (будучи скептиком, я не придаю их «развитию» такую уж лингвистическую определенность). Облигации

- это финансовые инструменты, выпущенные иностранными правительствами таких стран, главным образом России,

Мексики, Бразилии, Аргентины и Турции. Такие облигации стоили копейки, когда эти правительства испытывали

трудности. Внезапно, в начале 1990-ых, инвесторы помчались на эти рынки и подталкивали цены выше и выше,

приобретая все более и более экзотические ценные бумаги. Все эти страны строили гостиницы, где были доступны

кабельные каналы новостей Соединенных Штатов, с клубами здоровья, оборудованными лежанками и

телевизорами большого формата, которые делали их связанными с глобальной деревней. Они все имели доступ к тем

же самым гуру и финансовым конферансье. Банкиры вкладывали бы капитал в их облигации, а страны использовали

бы выручку, чтобы строить более хорошие гостиницы, чтобы их посетило бы большее количество инвесторов. В

некоторый момент эти облигации стали модой и дошли до доллара от пенни. Те, кто знали о них меньше всего,

накопили обширные состояния.

Карлос, вероятно, происходит из аристократического латиноамериканского семейства, сильно обедневшего в

результате экономических неприятностей 1980-ых, хотя, кстати, я редко сталкивался с кем-либо из разоренной

страны, чье семейство не владело бы, в некоторых обстоятельствах, целой областью или, скажем, не снабжало

Русского царя наборами для игры в домино. После блестящей аспирантуры, он подался в Гарвард защищать

докторскую диссертацию по экономике, поскольку это было привычкой латиноамериканских аристократов в то

время (с целью спасения их экономик от злобных рук не-докторов). Он был хороший студент, но не мог найти

приличную тему для своей диссертации. И при этом не заработал уважения своего научного руководителя, который

посчитал его лишенным воображения. Карлос согласился на степень магистра и карьеру на Уолл-Стрит.

Возникающий отдел развивающихся рынков Нью-йоркского банка нанял Карлоса в 1992. Он имел все

компоненты для успеха: он знал, где на карте можно найти страны, которые выпустили «Брэди-облигации»,

номинированные в долларах долговые инструменты, выпущенные Менее Развитыми Странами. Он знал, что

означает Валовой национальный продукт. Он выглядел серьезным, умно и хорошо говорившим, несмотря на

сильный испанский акцент. Он принадлежал к тому типу людей, которых банки с удовольствием выставляют

перед своими клиентами. Какой контраст с другими трейдерами, которые испытывали недостаток полировки!

Карлос оказался там как раз вовремя, чтобы стать свидетелем вещей, случающихся на этом рынке. Когда

он пришел в банк, рынок долговых инструментов развивающихся рынков был мал, а трейдеры располагались в

малопрестижных частях торговых залов. Но эта деятельность быстро стала большой и растущей частью доходов

банка.

Он был своим среди этого сообщества трейдеров, этого собрания космополитических аристократов со

всех провинций мира развивающихся рынков, которое напоминает мне об интернациональном кофейном часе в

Школе Вартона. Я нахожу странным, что человек редко специализируется на рынке своего места рождения.

Мексиканцы торгуют в Лондоне Российские ценные бумаги, иранцы и греки специализируются на бразильских

облигациях, а аргентинцы — на турецких ценных бумагах.

В отличие от моего опыта с реальными трейдерами, они, в целом, учтивы, хорошо одеты,

коллекционируют искусство, но -неинтеллектуальны. Они кажутся слишком большими конформистами,

чтобы быть истинными трейдерами. Им, главным образом, между 30 и 40, вследствие молодости их рынков. Вы

можете ожидать, что многие из них имеют сезонные билеты в «Метрополитэн Опера». Истинные трейдеры, по

моему убеждению, одеты небрежно, часто вздорны и демонстрируют интеллектуальное любопытство

человека, который был бы больше заинтересован раскрытием информационного содержания мусорного бака,

чем полотном Сезанна на стене.

Карлос процветал как трейдер-экономист. Он имел большие связи в различных Латиноамериканских

странах и точно знал, что там имеет место быть. Он покупал облигации, которые находил привлекательными, или

потому ,что они платили ему хорошую ставку процента, или потому, что он полагал, что спрос на них станет

больше в будущем и это отразится в цене. Было бы ошибочным назвать его трейдером. Трейдер покупает и

продает (он может продавать то, чего не имеет и выкупить это позже, в надежде сделать прибыль на снижении; это называется «короткая продажа»). Карлос только покупал — и покупал много. Он полагал, что получает хорошую

премию за риск, продолжая держать эти облигации потому, что был экономический смысл в предоставлении

займа этим странам. Короткая продажа, по его мнению, не имела никакого экономического смысла.

В банке Карлос был референтом по развивающимся рынкам. Он мог выдать значения самых последних

экономических показателей в одно мгновенье. Он часто обедал с председателем правления. По его мнению,

торговля была не более, чем экономикой. И это хорошо работало на него. Он получал продвижение по службе

за продвижением, пока он не стал главным трейдером банка по развивающимся рынкам. Начиная с 1995, Карлос

работал по экспоненте в своей новой функции, устойчиво получая дополнительный капитал, (то есть, банк

ассигновал большую часть фондов в его распоряжение) — настолько быстро, что Карлос был неспособен к

использованию новых лимитов риска.

 

Хорошие годы

 

Причина того, что Карлос имел хорошие годы, была не только в том, что он купил облигации

развивающегося рынка и их стоимость повысилась в этот период. Но главным образом, потому, что он также покупал

на падениях. Он аккумулировал активы, когда цены испытывали мгновенную панику. 1997 год был бы плохим

годом, если бы он не добавил бумаг к своей позиции во время октябрьского падения, которое сопровождало

ложное крушение рынка акций в тот момент. Преодоление этих маленьких разворотов судьбы дало ему чувство

непогрешимости. Он не мог делать ошибок. Он верил, что его экономическая интуиция обеспечивает ему

хорошие решения для торговли. После рыночного падения он проверял бы фундаментальные параметры и, если

бы они остались нормальными, он покупал бы большее количество ценных бумаг и зарабатывал бы с

восстановлением рынка. Оглядываясь назад, на рынок облигаций развивающихся рынков, между тем временем

как Карлос начал на них работать и его последней премией в декабре 1997 года, можно видеть восходящую

линию, со случайными выбросами, типа мексиканской девальвации 1995, сопровождаемых продолжением

повышения. Можно также видеть некоторые случайные падения, которые, как оказалось, были «превосходными

возможностями для покупки».