Высокодоходный трейдер Джон

 

В течение большей части 1990-ых, через улицу от дома Неро стоял намного больший дом Джона. Джон был

высокодоходным трейдером, но с другим, отличным от Неро стилем. Краткий профессиональный

разговор с ним показал бы, что его интеллектуальная глубина и точность мышления

совпадает с аналогичными параметрами инструктора по аэробике, (но не телосложение). Даже

подслеповатый человек мог видеть, что Джон живет заметно лучше, чем Неро (или, по крайней мере,

чувствует необходимость демонстрировать это). Он парковал два первоклассных немецких

автомобиля у себя в гараже (его и ее), в дополнение к двум кабриолетам, (один из которых был

коллекционным Реггап), в то время как Неро ездил на своем фольксвагеновском кабриолете уже почти

десять лет — и все еще продолжает. Жены Джона и Неро были знакомы, по типу знакомства в клубе здоровья,

но жене Неро было чрезвычайно неудобно в компании жены Джона Она чувствовала, что эта леди не просто

пытается поразить или впечатлить ее, но относится к ней, как к кому-то низшему. В то время, как Неро стал

соответствовать виду богатеющего трейдера, (настойчиво пытаясь превратиться в искушенного винного

коллекционера и любителя оперы), его жена редко сдерживалась в новых покупках — тип людей, которые

чувствовали жало бедности в определенные моменты своей жизни и хотят наверстать упущенное, демонстрируя

свои приобретения. «Единственная темная сторона бытия трейдером», — часто говорит Неро, — «это вид денег,

излившихся на неподготовленных людей, которые внезапно узнают, что Времена года Вивальди являются

«изысканной» музыкой». Но его супруге было трудно почти ежедневно соперничать с соседкой, которая

продолжала хвастаться новым декоратором, которого они только что наняли. Джон и его жена ничуть не страдали

от того факта, что их «библиотека» была напичкана книгами в кожаном переплете (чтение в клубе здоровья было

ограничено журналом Пиплз Мэгэзин, но ее полки были заставлены нетронутыми книгами маститых

американских авторов). Супруга Джона также продолжала обсуждать экзотические

труднопроизносимые места, где они будут отдыхать, без малейших знаний о самом местоположении — ей было

бы трудно объяснить, на каком континенте расположены Сейшельские острова. Жена Неро была всего лишь

человеком, хотя и продолжала говорить себе, что не хотела бы быть на месте жены Джона Но она чувствовала,

что несколько зациклилась на жизненном соревновании. Так или иначе, слова ипричины стали

неэффективными перед большим алмазом, огромным домом и коллекцией спортивных автомобилей.

 

Переплаченный провинициал

 

Неро тоже страдал от неоднозначного чувства к соседям. Он был весьма высокомерен к Джону, который

представлял все, чем он не был и не хотел быть — но было социальное давление, которое начинало сказываться на

нем. Кроме того, он тоже хотел бы демонстрировать такое чрезмерное богатство. Интеллектуальное презрение не

контролирует личную зависть. Тот дом через улицу становился все больше и больше — а с ним и дискомфорт Неро.

Несмотря на то, что Неро преуспел сверх его самых диких мечтаний, и персонально и интеллектуально, он стал

считать, что где-то пропустил свой шанс. В иерархии Уолл-Стрит, появление таких типов, как Джон означало, что

он не является больше значимым трейдером — но несмотря на то, что обычно его это мало заботило, мысли о

Джоне, его доме и его автомобилях, стали грызть Неро. Все было бы хорошо, если б Неро не видел этот глупый

большой дом через улицу, раздражавший его каждое утро. Было ли это игрой генетической иерархии, когда размер

дома Джона делат Неро мужчиной второго сорта? Еще хуже было то, что Джон был приблизительно на пять лет

его моложе и, несмотря на более короткую карьеру, имел, по крайней мере, вдесятеро больший доход.

Когда они сталкивались друг с другом, у Неро возникало ясное чувство, что Джон пытается подавлять его,

с едва обнаруживаемыми, но от этого не менее сильными, признаками снисходительности. Иногда, Джон полностью

его игнорировал. Если бы Джон был отдаленным символом, о котором Неро мог читать только в газетах, ситуация

была бы другой. Но Джон был во плоти и крови, и был его соседом. Ошибка, которую сделал Неро, состояла в том,

что он заговорил с ним, и сразу же сработало правило социальной иерархии. Неро пробовал сгладить свой

дискомфорт, выбрав поведение Сванна, персонажа Пруста в романе «В поисках потерянного времени»,

изысканного торговца искусством и досужего человека, который был накоротке с такими людьми, как его личный

друг, тогдашний Принц Уэльский, но вел себя так, как будто должен что-то доказать в присутствии среднего

класса. Для Сванна было намного легче смешиваться с аристократией, чем это было для

карабкавшегося по социальной лестнице Вердуринса (тоже персонаж), потому что он был гораздо более

уверен в их наличии в его кругах. Подобно ему, Неро тоже уважали несколько престижных и видных

людей. Он регулярно прогуливался в Париже и Венеции, разговаривая с ученым-эрудитом

Нобелевского калибра (тип человека, которому уже ничего доказывать не надо), который искал бесед с

ним. Весьма известный миллиардер-спекулянт регулярно звонил ему, чтобы узнать его мнение об оценке

деривативов на некоторые бумаги. Но Неро пытался заручиться уважением какого-то переплаченного

выскочки, с дешевым нью-джерсийским («ну-джойзи») акцентом. (Если бы я был на месте Неро, я бы

выказывал часть моего презрения Джону посредством языка тела, но Неро — не такой человек.)

Ясно, что Джон не был столь образован, столь воспитан, столь физически тренирован, как Неро и не

казался столь же интеллектуальным, как он, но это было не все. Он даже не был столь же толковым в бизнесе

ценных бумаг, как он! Неро встречал истинно одаренных в этом вопросе людей в биржевых ямах Чикаго, которые

показывали такую скорость мышления, каковую он не мог обнаружить в Джоне. Неро был убежден, что этот

человек был самоуверенным и пустоголовым, который преуспел потому, что он никогда не делал поправку на

свою уязвимость. Но, иногда, Неро не мог подавить свою зависть — и он задавался вопросом, была ли его

оценка Джона объективной, или к такой оценке Джона его приводили его чувства. Может быть, именно Неро

был совсем не лучшим трейдером? Может быть, ему следовало сильнее себя толкать и искать правильную

возможность — вместо «размышлений», писания статей и чтения запутанных бумаг? Возможно, он должен

быть вовлечен в высокодоходный бизнес, где он блистал бы среди пустоголовцев, подобных Джону.

Поэтому Неро пробовал успокаивать свою ревность, исследуя правила социальной иерархии. Физиологи

Канеман и Тверски показали, что большинство людей предпочитает делать 70,000$, когда другие вокруг них

делают 60,000$, чем делать 80,000$, когда другие, вокруг них делают 90,000$. «Экономика-шмекономика, все

это – социальная иерархия», — думал он. Но никакой анализ не мог удержать его от оценки своего состояния в

абсолютном виде, а не в относительном. С Джоном, Неро чувствовал, что при всей его интеллектуальной

тренировке, он был всего лишь один из тех, кто предпочитает делать меньшее количество денег, при условии, что

другие сделают еще меньше.

Неро думал, что существует, по крайней мере, одно свидетельство, поддерживающее идею о том,

что Джону просто повезло — другими словами, Неро, в конце концов, не было нужды переезжать от палаццо

своего соседа. Была надежда, что Джон встретит свою гибель. Поскольку, казалось, что Джон не осознает, что

он принимает один большой скрытый риск, риск взрыва, риск, который он не мог видеть, потому что имел

слишком короткий опыт на финансовом рынке, (но также и потому, что не был достаточно разумен,

чтобы изучить историю). Как иначе мог Джон, с его грубыми мозгами, делать так много денег? Этот бизнес

бросовых облигаций зависит от некоторого знания «шансов», вычисления вероятности редких (или

случайных) событий. Что такие дураки могут знать о шансах? Эти трейдеры используют «количественные

инструменты», которые дают им шансы, но Неро не соглашается с используемыми методами. Этот

высокодоходный рынок напоминает сон на железнодорожных рельсах. В какой-то момент, неожиданный

поезд переедет вас. Вы делаете деньги каждый месяц, в течение долгого времени, затем теряете большую

часть из вашего совокупного дохода за несколько часов. Он видел это у продавцов опционов в 1987, 1989,

1992, и 1998. Однажды их уводят из помещений биржи, в сопровождении здоровенных охранников и

никто их больше не видит. Большой дом — это просто займ; Джон может закончить, как продавец роскошных

автомобилей, где-нибудь в Нью-Джерси, продающий авто разбогатевшим парням, которые, без сомнения, будут

чувствовать себя с ним в своей тарелке. Неро не может взорваться. Его менее крупный дом, с четырьмя

тысячами книг, является его собственным. Никакой случай на финансовых рынках не может забрать это у него.

Каждая из его потерь ограничена Его достоинству трейдера ничто никогда не будет угрожать.

Джон, в свою очередь, думал о Неро, как о неудачнике, снобствующем и умствующем неудачнике.

Неро участвовал в зрелом бизнесе и Джон полагал, что тот уже взошел на свой холм». «Эти собственные

трейдеры умирают», — имел обыкновение говорить Джон. «Они думают, что они более умны, чем кто-

либо еще, но они -устарели».

 

Раскаленное Лето

 

Наконец, в сентябре 1998, Неро был отмщен. Однажды утром, при отъезде на работу, он увидел Джона на его

переднем дворике, необычно курящим сигарету. Он не был одет в деловой костюм и выглядел скромным. Его,

обычно важный вид, пропал. Неро немедленно понял, что Джон был уволен. Что он не подозревал, так это то, что

Джон потерял почти все, что имел. Мы увидим детали потерь Джона в Главе 5.

Неро почувствовал стыд за свое чувство злорадства, чувство, которое люди могут испытывать видя неудачу

своих конкурентов. Но он не мог подавить его. Кроме того, что это неблагородно, это, как считают, приносит неудачу

(Неро слабо суеверен). Но в этом случае, веселье Неро проистекало не из факта, что Джон вернулся на свое место в

жизни, но, большей частью, из факта, что методы Неро, его вера и отчет о его деятельности внезапно получили

полное подтверждение. Неро мог бы принимать общественные деньги на свой счет потому, что такая вещь не могла с

ним случиться. Повторение такого случая работало бы на него в самом широком смысле. Часть восторга Неро также

проистекала из его гордости за столь долгую приверженность к своей стратегии, несмотря на давящее стремление быть

мужчиной первого плана. А также, потому что он больше не будет подвергать сомнению свой стиль торговли, когда

другие богатеют потому, что они неправильно понимают структуру случайности и рыночных циклов.

 

Серотонин и случайность

 

Можем ли мы судить об успехе людей по их виду и по их личному богатству? Иногда, но не всегда. Мы

увидим, как в любой момент времени, большая часть бизнесменов с выдающимися отчетами о сделках, будет

генерировать результат не лучше, чем беспорядочно брошенные дротики дартса. Более любопытно, что

вследствие странного уклона, будут изобиловать случаи, когд наименее квалифицированные бизнесмены,

являются самыми богатыми. Однако, они будут не в состоянии допустить роль удачи в их деятельности.

Удачливые дураки не переносят даже небольшого подозрения, что они могут быть удачливыми дураками — по

определению, они не знают, что они принадлежат к такой категории. Они будут действовать так, как будто они

заслужили деньги. Строчки их успехов впрыскивают в них так много серотонина (или другого подобного вещества),

что они даже вводят в заблуждение самих себя по поводу их способности выиграть у финансовых рынков (наша

гормональная система не знает, зависят ли наши успехи от случайности). Это можно заметить в их поведении;

прибыльный трейдер будет ходить доминирующим стилем — и будет стремиться говорить больше, чем

проигрышный трейдер. Ученые выяснили, что серотонин, или вещество-нейротрансмиттер, кажется, отвечает за

большую долю нашего человеческого поведения. Он устанавливает положительную обратную связь,

добродетельный цикл, но вследствие внешнего случайного толчка, может начинать обратное движение и вызывать

порочный цикл. Показано, что обезьяны, которым вводили серотонин повышались в социальной иерархии, что, в

свою очередь, вызывало увеличение уровня серотонина в их крови — пока добродетельный цикл не нарушался и не

начинался порочный (в течение порочного цикла неудача заставляет особь сползать в иерархии, что вызывает

поведение, которое приводит кеще большему падению в сложившемся порядке подчинения). Аналогично,

увеличение личных достижений (независимо от того, вызвано ли это детерминированным способом или при

посредстве госпожи Фортуны) стимулирует повышение серотонина в субъекте, непосредственно вызывая то, что

обычно называется способностью к лидерству. Некоторые неуловимые нюансы в поведении, как, например,

способность выражать себя с ясностью и доверительностью, создают субъекту доверительный образ — как будто он и

впрямь заслужил «награду». Случайность будет исключена, как возможный фактор достижения результатов, пока она

снова не покажет свое лицо и не сделает пинок, который стимулирует порочный цикл. Люди, плохо воспитанные,

часто спрашивали меня, в социальной обстановке, был ли мой торговый день прибылен. Если бы мой отец был там,

он остановил бы их, говоря «никогда не спрашивают человека, не из Спарты ли он: если бы он был оттуда, он

сообщил бы вам такой важный факт, а если — нет, вы могли бы оскорбить его чувства». Аналогично, никогда не

спрашивайте трейдера, прибылен ли он; вы можете легко увидеть это в его жестах и походке. Профессионалы могут

легко сказать, когда трейдеры делают, а когда проигрывают деньги; трейдеры-руководители быстро

идентифицируют сотрудника, который плохо поживает. Их лица будут редко выражать что-либо, поскольку люди

сознательно пытаются управлять выражением своего лица. Но походка, которой они ходят, способ, каким они держат

телефон, колебания в их поведении, не преминут показать их истинное положение. Утром после того, как Джон был

уволен, он безусловно, потерял большую часть своего серотонина — если это не было другое вещество, которое

исследователи обнаружат в следующем десятилетии. Один шофер такси в Чикаго объяснил мне, что он может

определить, когда преуспевают трейдеры, которых он подсаживает в машину около Чикагской Торговой Палаты,

фьючерсной биржи. «Они становятся сильно надутыми», — сказал он. Я нашел интересным (и загадочным) то, что он

мог обнаруживать это так быстро. Позже, я получил некоторое вероятное объяснение такого факта в эволюционной

психологии, которая утверждает, что такие физические проявления чьих-либо жизненных достижений, точно так же,

как доминирующее состояние у животных, могут использоваться для передачи сигналов: делать видимыми

победителей, что эффективно сказывается на выборе помощника.

 

Дантист богат, очень богат

 

Вспомним, что Неро можно рассматривать преуспевающим, но не «очень богатым» по современным ему

стандартам. Однако, согласно некоторому странному подсчету измерений, мы увидим в следующей главе, что он

чрезвычайно богат в среднем, при том числе жизней, которые он мог бы вести — он берет так мало риска в своей

торговой карьере, что существует возможность очень немногих бедственных результатов. Тот факт, что у

него не было такого успеха, как у Джона, есть причина, по которой он не перенес и такое крушение, как у него.

Поэтому он был бы богат согласно этому необычному (и вероятностному) методу учета его богатства. Вспомним,

что Неро защищает себя от редкого события. Если бы Неро должен был вновь пережить свою

профессиональную жизнь несколько миллионов раз, очень немногие из них, были бы испорчены неудачей, но,

вследствие его консерватизма, в очень немногих из них также проявилась бы и экстремальная удача. То есть его

жизнь по своей стабильности была бы подобна жизни часового мастера-священнослужителя. Естественно, мы

обсуждаем только его профессиональную жизнь, исключая его частную, иногда весьма переменчивую.

Можно спорить, что в предположении или ожиданиях., дантист значительно более богат, чем рок-

музыкант, который управляет розовым Ролс-Ройсом, чем спекулянт, который предлагает повышенную цену за

картины импрессиониста или, чем предприниматель, который коллекционирует частные реактивные самолеты.

Поскольку нельзя рассматривать профессию без того, чтобы не принимать во внимание среднее число людей,

которые ею занимаются, и не являются образцом тех, кто преуспел в ней. Мы исследуем этот момент позже, с точки

зрения преимуществ уклона выживания, но здесь, в части I, мы будем смотреть на это, относительно

сопротивления случайности.

Рассмотрим двух соседей, Джона А, дворника, который выиграл нью-джерсийской в лотерее и переехал в

богатый район, в сравнении с Джоном Б, его ближайшим соседом, более скромного достатка, который сверлил зубы

восемь часов в день за прошедшие 35 лет. Очевидно, что благодаря унылости своей карьеры, если бы Джон Б должен

был вновь пережить свою жизнь несколько тысяч раз, начиная с окончания стоматологической школы, диапазон

возможных результатов был бы довольно узким (предполагаем, что он полностью застрахован) В лучшем случае, он

закончил бы сверлением богатых зубов жителей Авеню Нью-йоркского Парка, в то время, как в худшем случае, он

бы сверлил челюсти в каком-либо провинциальном полупустынном городке. Более того, в предположении, что он

закончил очень престижную школу сверления зубов, диапазон результатов будет даже более узким. Что касается

Джона А, то если бы он должен был вновь пережить свою жизнь миллион раз, почти во всех из них мы видели бы его

выполняющим дворницкие функции (и тратящим бесконечные доллары на бесплодные лотерейные

билеты), но в одном из миллиона случаев, мы увидим его выигрывающим нью-джерскийскую лотерею.

Идея относительно принятия во внимание обоих наблюдаемых и не наблюдаемых возможных результатов

звучит диагнозом о невменяемости. Для большинства людей, вероятность — это то, что может случиться в

будущем, а не события в свершившемся прошлом; событие, которое уже имело место, имеет 100 % вероятность, то

есть, достоверность. Я обсуждал этот пункт со многими людьми, которые банально обвиняли меня в смешении мифа и

реальности. Но, мифы, особенно прочно укоренившиеся с возрастом, как мы видели с предупреждением Солона,

могут быть гораздо более значимыми (и давать нам большее количество опыта), чем простая реальность.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

 

Причудливый метод учета

 

Альтернативные истории, вероятностный взгляд на мир, интеллектуальное мошенничество и случайностная

мудрость француза с устойчивыми привычками купания. Как журналисты не понимают случайную

последовательность событий. Остерегайтесь заимствованных суждений – почти все прекрасные идеи

относительно случайных результатов противоречат общепринятой мудрости. Различия между

правильностью и понятностью.

 

Альтернативная история

 

Я начинаю с банальной мысли, что нельзя судить о достижениях в какой угодно области

(война, политика, фармация, инвестиции) по результатам, но надо по стоимости альтернативы, (то есть,

как если бы история пошла другим путем). Такие подмены событий называются альтернативными

историями Ясно, что качество решения не может быть оценено исключительно на основании его результата, но

такая точка зрения, кажется, высказывается только людьми, которые терпят неудачу, (те же, кто выигрывают,

считают свой успех следствием качества их решения). Это мнение часто высказывают политические деятели,

уходя их кабинета, тем представителям прессы, которые все еще слушают их — что они следовали лучшим курсом — и

проявления привычного сочувствия «да, мы знаем» делает жало еще худшим. И подобно многим банальностям, эта,

будучи достаточно очевидной — не легка для практического освоения.

 

Русская рулетка

 

Можно иллюстрировать странную концепцию альтернативных историй следующим образом.

Вообразите эксцентричного (и скучающего) магната, предлагающего вам 10$ миллионов, чтобы сыграть в русскую

рулетку. То есть приставить револьвер, содержащий одну пулю в шести пулеприемниках, к вашей голове и нажать

спусковой механизм. Каждая такая реализация должна бы рассматриваться, как одна история из общего

количества шести возможных равновероятных событий. Пять из этих шести событий вели бы к обогащению, а одно

вело бы к статистике, то есть к некрологу со смущающей (но, безусловно, подлинной) причиной смерти. Проблема в

том, что только единственная из шести историй, наблюдается в действительности, а получатель 10 миллионов

вызвал бы восхищение и похвалу какого-нибудь глупого журналиста, (того же самого, который безоговорочно

восхищается списком 500 миллиардеров журнала Форбс). Подобно почти каждому руководителю, с которыми я

столкнулся в течение 15-летней карьеры на Уолл-Стрит (роль таких исполнителей, на мой взгляд, не более, чем

аналог роли судьи результатов, представленных случайным образом) с тем, что публика наблюдает внешние признаки

богатства без наличия даже проблеска мысли об его источнике (мы назовем такой источник генератором).

Рассмотрите возможность, что победитель русской рулетки стал бы образцом для подражания для его семейства,

друзей и соседей.

В то время как оставшиеся пять событий — не заметны, мудрый и вдумчивый человек, мог бы

легко сделать предположение, относительно их атрибутов. Это требует некоторой мыслительной работы

и личной храбрости. Кроме того, со временем, если спорящий на рулетку дурак, продолжает играть, плохие

истории будут иметь тенденцию догонять его. Таким образом, если бы 25-летний играл в русскую рулетку,

скажем, один раз в год, была бы очень слабая возможность достижения им его 50-го дня рождения — но, если

есть достаточное количество игроков, скажем, тысячи 25-летних игроков, мы можем ожидать увидеть горстку

(чрезвычайно богатых) оставшихся в живых (и очень большое кладбище). Здесь я должен признать, что пример

русской рулетки, означает для меня нечто большее, чем интеллектуальную задачку. Я потерял товарища в

этой «игре» во время Ливанской войны, когда мы были совсем юнцами. И даже больше. Я обнаружил у себя

немалый интерес к литературе благодаря эффекту Грэма Грина и его флирту с такой игрой — это оказало более

сильное воздействие на меня, чем фактические события, свидетелем которых я стал. Грин утверждал, что он

когда-то пробовал скрасить унылость своего детства, нажимая на спусковой механизм на револьвере — и

это заставляет меня вздрагивать при мысли, что я имел, по крайней мере, одну шестую вероятности того, что

остался бы без его романов.

Читатель может видеть мое необычное представление об альтернативном учете: 10 миллионов,

заработанных на русской рулетке не имеют той же самой стоимости, что и 10 миллионов, заработанных через

прилежную и искусную практику лечения зубов. Они одни и те же, имеют одинаковую покупательную силу,

за исключением того, что в одном случае зависимость от случайности больше, чем в другом. Для

бухгалтера, тем не менее, они были бы идентичны. Для вашего ближайшего соседа тоже. И все же, копая

глубже, мы можем рассматривать их качественно различными. Понятие такого альтернативного учета имеет

интересные интеллектуальные расширения и поддается математической формулировке, как мы увидим в

следующей главе, при введении двигателя Монте-Карло. Обратите внимание, что такое использование

математики лишь иллюстративно и стремится к привлечению интуитивного понимания такой точки зрения, но не

должно интерпретироваться, как инженерная задача. Другими словами, необходимо не столько фактически

вычислять альтернативные истории, сколько максимально оценивать их атрибуты. Математика -это не только

«игра числами», это способ мышления и мы увидим, что вероятность это качественный предмет.

 

Даже более ужасная рулетка

 

Действительность гораздо хуже, чем русская рулетка. Во-первых, она поставляет фатальную пулю не

слишком часто, подобно револьверу, который имеет сотни, даже тысячи пулеприемников вместо шести. После

нескольких дюжин попыток, каждый забывает о существовании пули, убаюканный ложным чувством безопасности.

Эта мысль обрисована в этой книге как проблема черного лебедя, которую мы обсуждаем в главе 7, поскольку это

связано с проблемой индукции, которая заставляла многих философов науки бодрствовать по ночам. Это также

связано с проблемой, называемой клеветой истории, так как игроки, инвесторы и люди, принимающие решения,

чувствуют, что с ними не должно обязательно случиться то, что происходит с другими.

Во-вторых, в отличие от хорошо определенной и точной игры, подобной русской рулетке, где риски

видимы любому, умеющему умножать и делить на шесть, никто не наблюдает пулеприемный барабан реальности.

Невооруженный глаз очень редко видит генератор. И таким образом, каждый невольно играет в русскую рулетку, но

называет ее неким альтернативным и «низкорисковым» именем. Мы видим производимое богатство, но никогда -

процессор, (а это заставляет людей терять из виду их риски), и никогда не видим проигравших. Игра, кажется,

ужасно простой, и мы беспечно играем в нее дальше.

 

Отношения полного равенства

 

Степень сопротивления случайности в жизни есть абстрактная идея, часть логической контр-

интуиции, а ее реализация неочевидна, что запутывает дело еще сильнее. Но я более чем предан ей благодаря

списку личных причин, к которому я вернусь позже. Очевидно, что мой путь оценки сущностей вероятностен

по природе; он зависит от мнения, что, вероятно, может случиться, и требует определенной мысленной позиции

по отношению к объекту наблюдения. Я не рекомендую вовлекать бухгалтера в дискуссию о таких

вероятностных вопросах. Для бухгалтера число есть число. Если бы его интересовала вероятность, то он

получил бы одну из более интроспективных профессий — и был бы склонен делать дорогостоящие ошибки при

расчетах ваших налогов.

Пока мы не видим револьверного барабана в реальности, многие люди делают попытку крутануть его;

чтобы сделать это, нужен специфический характер. Видя сотни людей, приходящих в, и уходящих из моей

профессии (характеризуемой крайней зависимостью от случайности), я должен сказать, что те, кто имел

некоторое научное образование, имеют тенденцию идти дополнительную милю. Для многих такое мышление

есть вторая натура. Это необязательно может прийти из научного образования самого по себе (остерегайтесь

причинности), но, возможно, из того факта, что люди, которые решили в некоторый момент своей жизни

посвятить себя научным исследованиям, склонны иметь прочно укоренившееся интеллектуальное любопытство и

естественное стремление к такому самоанализу. Особенно вдумчивы те, кто должен был отказаться от научных

исследований из-за своей неспособности сфокусироваться на узко определенной проблеме. Без чрезвычайной

интеллектуальной любознательности почти невозможно защитить диссертацию на соискание ученой степени в

наши дни, но без желания узко специализироваться невозможно сделать научную карьеру. (Существует

различие, тем не менее, между умственными способностями чистого математика, увлеченного

абстракциями, и умственными способностями ученого, поглощенного любопытством. Математик поглощен

тем, что существует в его голове, в то время как ученый исследует то, что находится вне него). Тем не менее,

некоторые люди считают, что случайность может быть чрезмерной; я даже знал людей, образованных в

нескольких областях, например, в квантовой механике, и продвигающих идеи в другую крайность, видящих

только альтернативные истории и игнорирующих то, что действительно имело место.

Некоторые трейдеры могут быть неожиданно интроспективны относительно случайности. Я недавно

обедал в баре Одеона с Лореном Р., трейдером, который читал черновик этой книги. Мы подбросили монетку,

чтобы увидеть, кто будет платить за обед. Я проиграл и заплатил. Он уже почти собрался поблагодарить меня,

когда внезапно остановился и сказал: «Согласно вашей книге, вы бы сказали, что я вероятностно заплатил за

половину обеда».

Поэтому я считаю, что люди делятся на две полярные категории: на одном крае те, кто никогда не

принимает знаков случайности; на другом крае те, кто страдает от нее. Когда я начинал на Уолл-Стрит в 80-х,

комнаты трейдеров были населены людьми с «ориентацией на бизнес», т.е. избегающих любого самоанализа

вообще, плоских как блин, и вероятно, обманутых случайностью. Концентрация их ошибок была крайне высока,

особенно когда финансовые инструменты усложнялись. Почему-то мудреные продукты, подобные экзотическим

опционам, вводились и получали выигрыши, противоречащие интуиции, что было слишком трудно для любого

человека с такой культурой управления. Они падали как мухи; я не думаю, что многие из сотен обладателей

степени МВА (магистр делового администрирования (англ.) (прим.перев.)) моего поколения, которых я

встречал на Уолл-Стрит в 80-х, все еще вовлечены в такую форму профессионального и дисциплинированного

принятия риска.

 

Спасение Аэрофлотом

 

90-е годы были отмечены появлением людей с более богатым и интересным образованием, которые

сделали трейдерские комнаты гораздо более занимательными. Я был избавлен от бесед с МВА. Многие ученые,

некоторые из них крайне успешные в своих областях, пришли с желанием сделать деньги. Они, в свою очередь,

наняли людей, которые походили на них. В то время как большинство из этих людей не имело ученой степени

(на самом деле, ученую степень и сейчас имеет меньшинство), культура и ценности внезапно изменились, став

более терпимыми к глубине интеллекта. Увеличение уже достаточно высокого спроса на ученых на Уолл-

Стрит было вызвано, благодаря быстрому развитию финансовых инструментов. Доминирующей

специальностью была физика, но можно было найти любые другие специальности среди них. Русская, французская,

китайская и индийская речь (по порядку) стала доминировать как в Нью-Йорке, так и в Лондоне. Говорили, что

каждый самолет из Москвы имел по крайней мере задний ряд, полный русских математических физиков на пути на

Уолл-Стрит (они нуждались в умниках с Уолл-Стрит, чтобы получить хорошие места). Можно было нанять очень

дешевого работника, приехав в ЛТС-аэропорт с обязательным переводчиком, случайно интервьюирующим тех,

кто соответствовал стереотипу. В самом деле, в конце 90-х можно было заполучить хорошо образованного ученого

мирового класса за половину стоимости МВА. Как говорят, маркетинг — это все; эти ребята не знают, как продавать

себя.

Я имел сильную склонность к русским ученым, многие из которых могли быть использованы в качестве

шахматных тренеров (я, кстати, нашел преподавателя фортепьяно в этом процессе). К тому же, они крайне полезны

в процессе собеседования. Когда МВА ищут позицию трейдера, они часто хвастаются «продвинутыми»

навыками по шахматам в своих резюме. Я вспомнил советника по трудоустройству МВА в бизнес-школе

Вартона, который рекомендовал выпячивать наши преимущественные навыки игры в шахматы потому, что

это выглядит «интеллигентно и стратегически». МВА обычно интерпретируют свое поверхностное знание правил

игры как «экспертное». Обычно, мы проверяем претензии на точность шахматной экспертизы (и характер

соискателя) расстановкой шахмат из выдвижного ящика и говоря побледневшему студенту: «сейчас с вами поговорит

Юрий».

Коэффициент неудач этих ученых, тем не менее, был немногим лучше, чем у МВА, но это происходило

по другой причине, связанной с их жизнью, в среднем (но только в среднем) лишенной малейшей практичности

интеллигентностью. Некоторые успешные ученые имели суждения (и социальную благосклонность)

дверной ручки — но ни в коей мере не все. Многие люди были способны выполнить большинство сложных

шотландский спортивный пиджак, с безвкусной шелковой окантовкой карманов. Не озабоченный семейной

жизнью человек, он редко приходил на работу до полудня — хотя я мог наверняка сказать, что он выполняет свою

работу в самых невероятных местах. Он часто звонил мне из «Регины», высококачественного ночного клуба в Нью-

Йорке, поднимая меня в три часа ночи, чтобы обсудить некоторые небольшие (и не относящиеся к делу) детали моей

стратегии управления рисками. Несмотря на его слабое сложение, женщины, по-видимому, находили его

неотразимым; он часто исчезал посреди дня и был часами недоступен. Его преимуществом была жизнь нью-

йоркского француза с постоянной привычкой к купанию. Как-то он пригласил меня обсудить с ним срочные вопросы

бизнеса. Как обычно, я нашел его в середине дня в странном «клубе» в Париже, который не имел вывески и где он

сидел с документами, разбросанными перед ним поперек стола. Потягивая шампанское, он, одновременно, ласкал

двух скудно одетых молодых леди. Удивительно, но он вовлек их в разговор, как если бы они были участниками

встречи. Одна из леди даже отвечала по постоянно звонившему мобильному телефону, т.е. он не хотел, чтобы наш

разговор прерывали.

Я все еще удивлен одержимым отношением к рискам этого яркого человека, которые он постоянно

прокручивал в голове — он думал буквально обо всем, что могло случиться. Он заставил меня сделать

альтернативный план на случай падения самолета на здания офиса — и разгневался, услышав мой ответ, что

финансовые условия его департамента были бы мало интересны мне в таких обстоятельствах. Он имел репутацию

ужасного волокиты, темпераментного босса, способного зажечь любого по своей прихоти, но слушал меня и

понимал каждое слово, которое я хотел сказать, поощряя меня пройти дополнительную милю в моем изучении

случайности. Он заставил меня искать невидимые риски «взрыва» в любом портфеле. Не случайно, он имел

огромное уважение к науке и выказывал уважение ученым; через десять лет или около этого после того, как мы

работали вместе, он неожиданно объявился во время защиты моей докторской диссертации, улыбаясь из

глубины комнаты. Кении знал, как подняться по иерархической лестнице организации и достигнуть ее верхнего

уровня, перед тем, как быть выгнанным, а Жан-Патрик не сделал такой успешной карьеры, но заставил меня

остерегаться зрелых финансовых институтов.

Многих людей, самоориентированных на «конечный результат» может больше беспокоить вопрос об

историях, которые не имели места, чем об историях, которые действительно случались. Очевидно, что для

несумасбродного человека, из разряда «успешных в бизнесе», мой язык (и, я полагаю, некоторые характерные

черты моей личности) кажется странным и непонятным. К моему удивлению, этот аргумент многим кажется

обидным.

Контраст между Кении и Жаном-Патриком не простое совпадение в продолжительной карьере.

Остерегайтесь расточительных «знающих бизнес» людей; рыночное кладбище непропорционально хорошо заполнено

самоориентированными на «конечный результат» людьми. В противоположность их обычной манере вести себя как

Хозяева Вселенной, они вдруг выглядят бледными, тихими и лишенными гормонов на пути к своему офису для

обсуждения соглашения об увольнении.

 

Джордж Вилл — это не Солон: неинтуитивная истина

 

Реализм может наказывать. Вероятностный скептицизм еще хуже. Трудно идти по жизни, надев вероятностные

очки, так как начинаешь видеть одураченных случайностью повсюду вокруг, во множестве ситуаций, настойчивых в

своих иллюзиях восприятия. Для начала, невозможно читать исторический анализ без сомнения в безупречности

выводов: мы знаем, что Ганнибал и Гитлер были безумны в своих стремлениях, так как в Риме сегодня не говорят по-

финикийски и Таймс-сквер в Нью-Йорке не представляет собой свастику. Но что было бы, если бы все эти генералы,

которые были одинаково безумны, в конечном итоге выиграли бы войну и, следовательно, были бы почитаемы

историческими хроникерами? Трудно думать об Александре Великом или Юлии Цезаре как о человеке, который

выиграл только в произошедшей истории, но который потерпел значительное поражение в других, виртуальных.

Если мы слышали о них, то только потому, что они пошли на значительные риски, вместе с тысячами других

людей, и им посчастливилось победить. Они были умными, отважными, благородными (временами), имели самую

высокую культуру из возможных в те дни — но такими были и тысячи других, кто ютится на затхлых задворках

истории. Я не оспариваю факт, что они выиграли свои войны — только претензии на качественность их стратегий.

(Мое самое первое впечатление от недавнего перечитывания «Илиады», первое в моём взрослом возрасте, было

таким, что эпический поэт не оценивал своих героев по результату: герои выигрывали и проигрывали битвы таким

способом, который совершенно не зависел от их собственного мужества; их судьба зависела только от совершенно

внешних сил, в основном от явной помощи интригующих богов (не лишенных семейственности). Герои стали

героями потому, что они геройски вели себя, а не потому, что они выиграли или проиграли. Патрокл не

производит на нас впечатления героя своими достижениями (был быстро убит) потому, что он предпочел умереть, чем

видеть Ахилла в мрачном бездействии. Очевидно, эпический поэт понимал невидимые истории. Позже философы

и поэты использовали уже более тщательно проработанные методы борьбы со случайностью, что мы увидим в

стоицизме.

Прослушивание средств информации, в основном из-за того, что я не привык к ним, может заставить меня

подпрыгнуть из моего кресла и выражать свои эмоции перед движущимся изображением (я вырос без телевизора

и научился обращаться с ТВ только к 20 годам). Одна из иллюстраций опасного отказа от рассмотрения

альтернативных историй представлена в интервью, в котором Джордж Вилл, «комментатор» широкого профиля,

встретился с профессором Робертом Шиллером, известном публике своим бестселлером «Иррациональный избыток

чувств», но более известном специалистам своим замечательным осмыслением структуры рыночной случайности и

волатильности (выраженным в четкой математике).

Интервью иллюстрирует деструктивный аспект средств информации, в угождении нашему весьма

извращенному общему сознанию и склонностям. Мне говорили, что Джордж Вилл очень известен и крайне уважаем

(т.е. для журналиста). Возможно, он имел даже достаточную, интеллектуальную целостность; его профессия,

однако, только кажется интеллектуальной и интеллигентной для толпы. Шиллер, с другой стороны, понимает все

входы и выходы случайности; он обучен работать с точной аргументацией, но кажется менее понятным публике,

так как предмет его обсуждения сильно противоречит интуиции. Шиллер говорил, что рынок акций уже давно

переоценен. Джордж Вилл продемонстрировал Шиллеру, что если бы люди, прислушивались к нему в прошлом, то

они потеряли бы деньги, так как рынок вырос более чем в два раза с тех пор, как он начал говорить, что он

переоценен. На такой журналистский, хорошо звучащий (но совершенно бессмысленный) аргумент Шиллер был не

способен ответить что-либо, за исключением объяснения, что факт его неправоты в одном отдельном рыночном

сигнале не должен иметь чрезмерного значения. Он, Шиллер, будучи ученым, не претендовал на то, чтобы

быть пророком или одним из конферансье, которые дают комментарии по рынкам в вечерних новостях.

Возможно, Йоги Берра имел бы самый подходящий момент для своего точного комментария о том, что толстая

леди еще не спела.

Я не мог понять, что Шиллер, необученный сжимать свои идеи в безвкусные звуковые байты, делал в таком

шоу на ТВ. Глупо думать, что иррациональный рынок не может стать еще более иррациональным; взгляды

Шиллера на рациональность рынка не лишаются законной силы на основании того аргумента, что он был неправ в

прошлом. Я не мог бы привести лучший пример, чем персона Джорджа Вилла, в качестве представителя

многих кошмаров в моей карьере: мои попытки предостеречь кого-то от игры в русскую рулетку на $10 млн. и видения

журналиста Джорджа Вилла, публично меня посрамляющего, говоря, что если бы этот некто прислушался ко мне, то

это стоило бы ему потери значительного будущего. К тому же, комментарий Вилла не был импровизированным

замечанием; он написал статью, обсуждающую плохой «прогноз» Шиллера. Такая тенденция делать и менять

прогнозы, основываясь на судьбе колеса рулетки, симптоматична, для нашей генетической неспособности