Классические цели коммунизма устарели, причем еще более заметным образом. В коммунистических обществах автоматическое совпадение личного и общественного блага не доминировало; одна-един-ственная партия, вооруженная соответствующим «историческим сознанием», играла руководящую роль, создавая общественные институты, предписывая роли и ставя задачи отдельным членам общества. Но на практике цели партии, провозглашенные из идеологических соображений, редко соответствовали представлениям большинства о добре и желаемых благах. Кроме того, создаваемые партией структуры, как правило, оказывались неэффективными и коррумпированными. Не удивительно, что люди, замкнувшиеся в своем разочаровании, подавленные гигантской машиной государства, в конце концов не выдержали и восстали.

Первый мир» либеральной демократии верил в незримую руку и свел общественный сектор до минимума. 4Второй мир» коммунизма боялся незримой ноги и раздул общественный сектор до вездесущего максимума. «Третий мир» менее развитых стран испытывал нелегкие колебания между этими двумя возможностями, склоняясь за редкими исключениями к нейтральному варианту — неприсоединению. Как мы сегодня знаем, ни одна из этих стратегий не работает. Несостоятельность марксистской системы со всей наглядностью проявилась во время драматических событий 1989 и 1991 гг., когда одна коммунистическая партия за другой сталкивались с вызовом и распадались. Несостоятельность либеральной системы также стала очевидной, хотя и не при столь драматических обстоятельствах. В неприсоединившихся обществах частный сектор достиг высокой концентрации благосостояния и стал оказывать доминирующее экономическое, социальное и даже политическое влияние. Результатом стали не свобода и автономия для членов общества в условиях социоэкономического благосостояния, а создание общества с жесткой конкуренцией, в котором победившие живут в виллах, а проигравшие — на улице, и богатым и бедным угрожает отчуждение и враждебность городской жизни, огромное количество отходов и загрязнение окружающей среды, вызванные безответственным изобилием.

Посылка, согласно которой каждый должен быть либо либералом, либо коммунистом, т.е. политически «правым» или «левым», ложна. Обе стратегии — коммунистическая и либеральная — были испробованы, и независимо от преимуществ, которыми они могли обладать в свое время, ныне их часы сочтены. Человеческому обществу необходимо найти концепцию, более отвечающую духу времени.

Свобода и автономия личности, равно как социальная и экономическая справедливость и учет интересов всех слоев общества, принадлежат к числу извечных ценностей человеческой жизни. Но классические стратегии, посредством которых люди пытались достичь свободы и справедливости на практике, ныне устарели. Со времени, когда были сформулированы политические программы либерализма и коммунизма, в обществе произошли глубокие перемены. Программа либерального невмешательства была хороша в Европе XVII века, когда новые технологии создали радикально изменившиеся условия, сделавшие правление абсолютных монархов анахроничным и неприемлемым. При таких условиях девиз «лучше всех правит тот, кто правит по минимуму» имел смысл: он создавал пространство, необходимое для индивидуальной свободы и инициативы. Но в конце XX столетия власть наследственных правителей не представляет более угрозы для свободы. Дальнейшее следование программе невмешательства может привести к возникновению неконтролируемых условий, которые поставят под угрозу благосостояние и, возможно, даже выживание многих и многих людей.

Марксистская стратегия коммунизма была призвана исправить недостатки системы невмешательства. Она должна была обеспечить экономическую и социальную справедливость для обедневших крестьян, которые в разгар первой промышленной революции были согнаны с земли и пополнили ряды тех, кто трудился на заводах, фабриках и в мастерских новых «капитанов индустрии». Но в конце XX столетия экономическая и социальная справедливость достигаются не национализацией собственности промышленных тузов и феодальных лендлордов и не захватом власти одной политической партией. Подобный образ действий приводит только к бюрократизации, неэффективности и коррупции. Неудивительно, что гласность пробила брешь в системе власти однопартийной системы, и ветер перемен вместо того, чтобы обновлять коммунистические режимы, развеял их. Сегодня коммунизм как государственная доктрина уходит в историю. Если бы правительство настаивало на коммунистической стратегии централизации, то общество скорее всего разрушилось бы под бременем неэффективности, инерции и коррупции. Но изгнание призрака коммунистической централизации отнюдь не является панацеей, как это часто утверждается: если бы правительство продолжало настаивать на классической стратегии либерального невмешательства, то общество пострадало бы не из-за неэффективной централизации, а из-за пагубных побочных эффектов неконтролируемых и некоординируемых индивидуальных инициатив.

Если бы мы могли выбирать только между либерализмом и коммунизмом, то ситуация была бы поистине безнадежной. Перед нами не стояла бы даже классическая дилемма — что лучше: быть мертвым, чем красным, или красным, чем мертвым? При любом выборе мы были бы обречены на смерть. К счастью, не эта дилемма была истинной альтернативой. Решение состояло в том, чтобы не быть ни мертвым, ни красным, а оставаться живым и продолжать развиваться.

Гуманистическая эволюционная стратегия

Классические стратегии либерализма и коммунизма, утратив функциональность, вынуждены были уступить место более современной и функциональной «третьей стратегии». Согласно новой стратегии, оптимизировать индивидуальную свободу и автономию означает то же, что обеспечить социальную справедливость и учет интересов всех слоев общества. Личность и общество эволюционируют вместе. Мы не можем остановить эволюционный процесс или вернуть его на какую-то из предшествовавших стадий. Нам не остается ничего другого, как «плыть по течению», но мы можем выбирать, куда следовать. Бифуркации, ожидающие современное общество, допускают различные исходы. Не существует закона природы или истории, который бы позволял заблаговременно решать, по какой из многочисленных дорог последует развитие общества после развилки.

Помимо постоянной угрозы вырождения в хаос и анархию существует несколько эволюционных развилок. Создать динамическое, высокотехнологическое, интегрированное и разнообразное многоуровневое общество можно многими способами. Такое общество могло бы быть иерархией, управляемой сверху, и навязывать своим многочисленным частям и элементам предустановленное единство. Но общество могло бы быть голархией, в которой различные части и элементы принимают участие в установлении целей и задач и совместными усилиями добиваются их осуществления. Человечество обладает технологиями — организованными квалифицированными работниками, а также аппаратурным и программным обеспечением межличностных коммуникаций и консультаций, чтобы создать эволюционное общество, основанное на добровольном сотрудничестве, рожденном пониманием и солидарностью. Но человечество также имеет в своем распоряжении технологии, позволяющие создать глобальное общество, которое жестко ограничивает членов общества отводимыми им ролями и нишами и осуществляет наблюдение и контроль за их действиями и даже за их ценностями и мотивациями.

Законы эволюции, будь то эволюция природы или истории, носят вероятностный характер и не детермннистичны. Это — разрешительные законы. И хотя разрешают они далеко не все (в противном случае это были бы не «законы», а шансы), диапазон разрешаемого ими достаточно широк. Основными альтернативами являются хаос и анархия на регрессивной ветви бифуркационной вилки или глобальная, многоуровневая, динамичная, диверсифицированная и интегрированная система на эволюционной ветви. Выбор на эволюционной ветви колеблется между социальной эволюцией за счет индивидуального развития. и совместной эволюцией отдельного члена и всего общества. Людям решать, каким будет их общество — регрессивным или эволюционным, и если эволюционным, то иерархией или голархией.

В последнее десятилетие XX столетия, которому, вполне возможно, суждено стать последним десятилетием современности, перед нами открылась возможность выбора между различными вариантами совместной эволюции людей и обществ. Мы могли бы теперь выбрать оптимальный путь к эволюционному будущему, избегая ошибок марксистского коммунизма и либерализма с его невмешательством. Мы могли бы ввести необходимые ограничения, чтобы направить процессы экономической, социальной и политической глобализации по пути, управляемому людьми; и в то же время мы могли бы создать взаимосвязи, необходимые для обеспечения координации, без которой наш мир с его глобальным единством не мог бы быть надежным и безопасным.

Глава 6. Видение 2020 года

Рассмотрим следующую задачу. Вам необходимо выработать «третью стратегию», выходящую за рамки классических и ныне устаревших политических доктрин либерального невмешательства и коммунистического централизма, для создания сценария гуманистической эволюции. Срок претворения сценария в жизнь — 2020 г. Вы можете предположить, что бифуркации в 90-х годах XX века дали импульс фундаментальным изменениям; к началу XXI века новые идеи имеют реальный шанс воплотиться в социальную действительность. Каковы существенные элементы новой стратегии? Каковы ее главные цели и задачи? Чтобы открыть путь потоку идей, мы предлагаем здесь одного из кандидатов в сценарии гуманистической эволюции — «видение 2020 года».

Основная цель третьей стратегии состоит в том, чтобы направить человечество на путь, ведущий к глобальной голархии, при которой отдельные члены общества могут эволюционировать вместе с целыми обществами. Такая совместная эволюция требует неослабного контроля над сложным и взаимозависимым миром, который мы создали. Глобальные взаимосвязи, возникшие в наш век, стали и останутся необходимыми компонентами постсовременного мира. Но они будут не доминировать над человечеством, а служить ему. Они должны стать инструментами эффективного самоуправления каждого из нас в гармонии с другими членами общества и со всеми другими системами жизни на нашей планете.

Ввиду этих основополагающих соображений гуманистическая и эволюционная «третья стратегия» имеет два ряда целей, различных, но взаимосвязанных. Первый ряд образуют цели, носящие существенно защитный характер: они призваны предотвратить эволюцию структур общества за счет индивида. Второй ряд целей — цели про-активные: они призваны построить и эффективно использовать узы, связывающие во всем мире людей друг с другом, с окружающей средой и с биосферой в целом. Первый ряд должен защитить развитие индивида; для этого нам необходимо установить ограничения и контроль за эволюцией иерархически ориентированных политических и экономических систем и процессов. Второй ряд долженсоздать голархию на глобальном уровне: сеть кооперативных отношений в тех областях и разделах, в которых всемирная координация полезна и, более того, настоятельно необходима.

Индивидуальные защитные механизмы

Цель номер один: ограничение власти нации-государства

Развитие членов общества не может и не должно планироваться: ему необходимо только не мешать. Первое требование гуманистической эволюционной стратегии состоит в том, что она должна создавать пространство для роста и творчества личности. Это означает проведение стратегии ограничений в тех областях, где эволюция иерархических структур и институтов создает угрозу свободе и автономии личности. Одна из таких областей по своей природе политическая, но в повседневной жизни она более чем политическая. Это миф о современном нации-государстве со всем тем, что вытекает из этого понятия, включая осуществляемый таким государством контроль, его структуры и претензии на суверенитет.

В современном мире суверенитет стал почти священным. И в СССР, и в Югославии правительства национальных государств должны были оказаться на грани хаоса, прежде чем они уступили суверенную власть либо субнациональным субъектам, таким как кантоны, провинции, регионы, республики и автономии, либо транснациональным организациям, таким как региональные федерации, экономические сообщества, интернациональные или глобальные структуры. Независимо от того, насколько естественно это выглядит, такая незыблемая приверженность национальному суверенитету не зафиксирована ни в законах общества, ни в законах человеческой природы. Она является продуктом исторического развития и должна отойти в прошлое, когда подойдет к концу создавший ее век.

В своей правовой и институциональной форме нация-государство берет начало с Вестфальского мира, заключенного в 1648 г. В XVII и XVIII веках понятие нации-государства обрело институциональную форму по всей Европе и на высокой волне деколонизации после Второй мировой войны достигло самых далеких уголков мира. И хотя развивающиеся страны возражали против любого понятия, унаследованного ими от бывших колониальных хозяев, ни одна из них никогда не ставила под сомнение справедливость принципа суверенного национального государства. В результате мировое сообщество состоит ныне почти из 180 наций-государств, и только горстка территорий не имеет суверенного статуса. Человечество приняло интернациональнуюсистему как неотъемлемую черту нашего мира.

Но такое положение не может не измениться. После глобальных бифуркаций конца XX — начала XXI веков отпала настоятельная необходимость сохранения мировой системы национальных государств; к 2020 году люди во многих частях света будут иметь шанс создать социальные, политические и экономические структуры нового типа. На низшем уровне они смогут создать сообщества, соразмерные с человеком, в которых отчетливо будет слышен голос личности. Другие системы будут управлять экономикой, заниматься сохранением и приумножением культурного наследия, охраной природы — и защищать одно общество от агрессии другого. Отпадает необходимость сосредоточивать всю власть и право принятия решений в руках центральных правительств. Это уже успели испытать на собственном опыте хорваты и эстонцы.

В психологии индивида нет ничего такого, что фатально определяло бы его лояльность по отношению к монолитному национальному государству. Нет необходимости клясться в исключительной верности одному и только одному флагу и размахивать им как символом «своей страны — права она или не права*. Люди могут быть лояльны по отношению к нескольким сферам и структурам государства, не поступаясь лояльностью по отношению к государству в целом. Люди могут быть лояльны по отношению к своему сообществу, не поступаясь при этом своей лояльностью по отношению к провинции, государству или региону. Они могут быть лояльны по отношению к своему региону и в то же время чувствовать себя заодно со всей культурой и со всем человечеством как единой семьей. Подобно тому как европейцы делятся на англичан и немцев, бельгийцев и итальянцев, оставаясь при этом европейцами, а американцы — на жителей Новой Англии и техасцев, южан и жителей северо-западного побережья Тихого океана, оставаясь при этом американцами, люди во всех частях света идентифицируют себя в узком и широком смысле, даже если их принадлежность к большому миру недоиспользуется и атрофирована из-за мифа о нации-государстве.

Мы отнюдь не утверждаем, будто к 2020 году с традиционной системой человеческих и культурных идентификаций придется расстаться и ее сменит некая единая система лояльности. Современная Европа не принадлежит к числу наций-государств, и тем не менее она уже представляет европейцам возможность более широкой самоидентификации. «Европепскость» европейцев не становится источником путаницы или неразберихи и не служит основанием для конфликтующих лояльностей. Действительно, если англичане и немцы, бельгийцы и итальянцы не настаивали бы на юридической фикции суверенных наций-государств, то их европейскость заиграла бы еще ярче. Новая Англия, Южные Штаты и Тихоокеанское побережье не являются нациями-государствами, но люди Идентифицируют себя с этими территориальными образованиями, идентифицируя себя в то же время с Соединенными Штатами Америки в целом. Если бы федеральное правительство не настаивало на провозглашении суверенитета нации-государства, то региональная идентификация людей была бы развита еще сильнее и проявлялась бы более отчетливо. И американцы не становились бы менее добропорядочными гражданами своего государства.

В следующие тридцать лет человечество вырастет и глобально, и локально. У него есть шанс развить международную систему в форме голархии одновременно на множестве децентрализованных, но координированных уровней. Высшим был бы глобальный уровень, а низший был бы более «человекомерным», чем большинство современных наций-государств — он был бы меньше, и он был бы более открыт для активного участия и более демократичен.

Первый вопрос, с которым мы неизбежно сталкиваемся в этой связи, — что понимать под «человекомерностью»? Оптимальные размеры человеческих поселений были предметом обсуждения на протяжении столетий, но от тех споров до нас дошло лишь несколько понятий, которые применимы в современной практике. Например, платоновский идеал города-государства с населением около 500 человек слишком мал для современного и будущего мира с высокой концентрацией населения. Основная идея Платона — границы сообщества определяются предельным расстоянием, на котором слышен человеческий голос, — ныне утратила смысл: современная техника связи разносит голоса людей на огромные расстояния и позволяет большим и даже рассредоточенным группам людей взаимодействовать между собой. Более современные умозаключения относительно оптимальных размеров человеческих поселений также оказались неоправданно ограничительными; в глобальный век предложенная Эбенезером Говардом оптимальная численность населения города (в 32000 человек) слишком мала. В мире, обладающем современными технологиями связи, с населением более 10 миллиардов человек, гораздо больше людей могут и должны жить в городских условиях. Но даже самые передовые технологии связи сами по себе не могут решить проблем урбанистических мегакомплекоов — преступности, скученности, высокой стоимости жизни, обезличенной среды обитания и трудовой деятельности, переполненного рынка труда с острой конкуренцией.

Проведенные в Северной Америке и Европе исследования «пригодности для жизни» показали, что оптимальные условия жизни достигаются в немногих городах с населением 500000 человек. В городах с таким или примерно таким населением городская среда сочетает экономические, социальные и культурные преимущества с преодолимыми расстояниями и чувством общности. Было бы разумно, если бы там, где это возможно, в начале XXI века перестали создавать города с населением более миллиона человек. Масштабы быстро растущих мегаполисов конца XX века лучше всего было бы ограничить, отвлекая людей в сельскую местность и в города-спутники более оптимальных размеров.

Если развеется миф о нации-государстве, то отпадет необходимость в огромных столицах, питающих национальную гордость или поддерживающих инфраструктуры национальных правительств, а заодно создающих комфорт и удобства для тех, кто стоит на вершине власти.

Разумеется, города не являются основными социальными единицами. Даже если к концу XX века почти половина населения Земли будет жить в городах, рост городов — исторически явление относительно новое. И его не следует продолжать в постбифуркационную эпоху. Многие люди уже осознали, что они отнюдь не хотят жить в городах; при подходящих экономических и бытовых условиях люди охотно воспользовались бы возможностью жить и работать в сельской местности. Там же, где крупные города сохранятся, они окажутся в окружении ферм, деревень и малых и средних городов, образуя социальные системы, отличающиеся не только разнообразием, но и единством. Истинно человекомерная общность охватывает как городскую, так и сельскую среду и связывает обе среды разнообразнейшими узами к вящей пользе своих обитателей.

Оптимальный размер сельско-городских сообществ в следующем веке -скорее всего будет занимать промежуточное положение между размерами классического города-государства и нации-государства. Сообщество, число членов которого превышает 60 — 80 миллионов человек, по-видимому, будет слишком большим. Периферия отделится от столицы, разнообразие будет сочетаться с единством, и между богатыми и бедными, горожанами и сельскими жителями появится структурный дисбаланс. Социальные системы более скромных размеров имеют больше шансов на создание человеческой среды; они с большей вероятностью смогут поддержать себя как единое целое. Как показывает исторический опыт, народы, выжившие в таких целостных образованиях, благоденствовали в пределах численности 60 — 80 миллионов человек. Таковы, например, англичане, французы, голландцы, финны, австрийцы и венгры (перечень можно было бы продолжить). Около тех же размеров флуктуируют и национальные субкультуры — население Новой Англии, Техаса, Северо-Западного побережья Тихого океана и Южных Штатов (если ограничиться несколькими примерами из Северной Америки). Даже в Китае и Индии с их огромным населением возникли и получили развитие региональные культуры сравнительно умеренных размеров, которые консолидировались в нации-государства и выросли до гигантских масштабов только в этом столетии.

Советский Союз и Югославия сегодня, Китай и Индия завтра… Децентрализация сверхбольших наций-государств посредством передачи суверенитета вниз — такова главная цель третьей стратегии. Но эта цель не единственная; если третья стратегия мыслится как механизм, обеспечивающий защиту личной свободы членов общества, то поставленные перед ней цели должны претворяться в жизнь в сфере практической политики.

Цель номер два: ограничение власти политиков

Политика — регулирование взаимодействий в организованном сообществе — вечная потребность человечества. Но политика и политики могут служить достижению различных целей. Она и они могут служить наследному суверену, военному диктатору или избранному лидеру. Она и они могут служить могущественному лобби и чьим-то своекорыстным интересам. Даже при самых добрых намерениях политики могут быть введены в заблуждение неправильным восприятием событий и неполнотой информации. Но политика может служить и подлинным интересам народа, хотя такое не часто случалось в истории.

Политические системы нередко начинают с благородных идей, а заканчивают авторитаризмом, преследующим свои собственные цели. Государственная власть имеет тенденцию вырождаться в борьбу за политическую власть и личные привилегии. Национальные политические механизмы обладают неприятным свойством превращаться в самодержавие того или иного толка. Например, Соединенные Штаты Америки, хотя они и являются оплотом демократии, наделяют колоссальными властными полномочиями президента; Уотергейт слабо способствовал их ограничению. Президент США является верховным главнокомандующим вооруженными силами, может назначать свой кабинет и наделен полномочиями определять внутреннюю и внешнюю политику страны. И хотя система сдержек и противовесов не позволяет президенту злоупотребить своей властью, а национальное общественное мнение накладывает на его деятельность еще одно ограничение, его власть и поныне остается огромной, подчас достигая имперских масштабов.

И все же власть президента США вполне умеренна по сравнению с властью глав большинства других стран, особенно расположенных к югу от США. Например, президент Мексики больше походит на самодержца, нежели на главу демократического государства. На протяжении шестилетнего срока своих полномочий он сосредоточивает в своих руках достаточно власти, чтобы не только быть неоспоримым политическим лидером своей страны, но и стать одним из ее богатейших граждан. Еще хуже ситуация во многих странах

Центральной Америки и Африки. Основные помыслы их высших руководителей зачастую направлены на то, чтобы сконцентрировать в своих руках столько богатства и влияния, сколько необходимо для сохранения власти, а когда удерживать власть станет невозможным, эмигрировать и вести в изгнании роскошную жизнь.

Призыв к ограничению власти политиков может показаться утопическим: власть, как всем известно, коррумпирует, а коррумпированные политики не имеют ни малейшего намерения уступить хотя бы малую толику своей власти. И все же ограничение политической власти — не несбыточные мечтания: для этого требуется изменить не природу политиков, а только природу общества. А фундаментальные изменения в социальной сфере уже происходят, и к 2020 году таких изменений будет еще больше.

Предположим, что к тому времени будут созданы государства, не претендующие на абсолютный суверенитет. Если такие сообщества будут иметь демократическую структуру, то их лидеры станут в меньшей степени претендовать на власть и обольщаться собственным величием. Проведя положенный срок на посту главы государства, демократически избранные лидеры будут возвращаться к своей обычной общественной или профессиональной деятельности. А во время пребывания на высоком посту они будут использовать современные системы связи для консультаций с народом по важнейшим вопросам, вместо того чтобы решать их единолично.

Прямая демократия реализуема в малых или средних государствах, где все люди находятся в тесном соприкосновении друг с другом. В таких сообществах могут существовать небольшие и гибкие административные системы с четко очерченным кругом обязанностей. Служение на политических постах можно рассматривать как исполнение гражданского долга, наподобие того как ныне исполняют свой долг присяжные. В обществе должны быть предусмотрены защитные механизмы против незаконного захвата власти или незаконных прибылей. Власть в сообществах может быть надежно защищена, если не от всех форм коррупции, то по крайней мере от наиболее опасных форм злоупотребления властью.

Цели глобальной голархии

Одних лишь ограничений, хотя они и необходимы, чтобы защитить свободу и развитие личности, недостаточно для достижения гуманистического эволюционного будущего. Даже если бы удалось успешно децентрализовать социальные и политические системы мира, связи между децентрализованными частями вскоре снова выросли бы и окрепли. При нашей истории, наших технологиях производства, торговле, маркетинге, транспорте и средствах связи глобальный уровень в человеческих делах не может более оставаться недоразвитым. Тщетно было бы пытаться остановить процесс глобализации: нейтрализовать глобальные потоки и процессы так же невозможно, как невозможно сделать сырым наполовину сваренное яйцо. Но не менее глупо было бы пытаться распространить процесс глобализации на неподготовленные общества и стремиться вызвать там бифуркации. Именно такую попытку представляла собой деколонизация в послевоенные годы и гласность сорок лет спустя. Гуманистическая эволюционная стратегия состоит не в том, чтобы без разбора загонять общества в объятия глобальных потоков, и не в том, чтобы вынуждать их возвращаться в Средние века с их независимыми феодальными владениями и княжествами. Указанная стратегия состоит в том, чтобы направить тенденцию к глобализации в желательное русло. Поэтому вторая серия задач сосредоточивает усилия на создании в обществе управляемой системы консультаций и координации — т.е. на стратегии, призванной способствовать эволюции глобальной голархии.

Добровольно заключаемые соглашения между автономными сообществами (для обозначения их воспользуемся термином «согласие») являются подходящими инструментами для достижения контроля над глобальными процессами. Достижение согласия необходимо в экономике и во многих других областях, таких как наука, искусство, религия и культура в целом. Но особенно остро и настоятельно необходимо согласие в двух областях — обороне и защите окружающей среды.

Цель номер три: согласие на сотрудничество в области обороны

Несколько лет назад одна датская оппозиционная партия предложила, чтобы весь оборонный бюджет Дании был израсходован на то, чтобы записать на магнитной ленте одну-единственную фразу: «Мы сдаемся». Если бы на Данию было совершено нападение, запись следовало передать по национальному радио. Партия проиграла выборы — во всяком случае у нее не было ни малейших шансов на победу, но внесенное ею «оборонное» предложение задело в сердцах людей чувствительную струну. Все больше граждан начали понимать, сколь бессмысленно раздувать расходы на оборону — на содержание огромного военного аппарата (особенно таких маленьких стран, как Дания). Если бы на такую страну напал сильный противник, то ее национальная армия была бы сметена назависимо от того, сколько средств было на нее израсходовано.

Утверждение, будто национальная безопасность требует мощных национальных оборонительных сил, — не более чем фикция; она навеяна иллюзией о суверенности нации-государства. Если страна отказывается от притязаний на безусловный суверенитет, то у нее есть все основания для того, чтобы доверить оборону своих границ объединенным миротворческим силам. Такой шаг имел бы смысл даже сегодня: границы такой страны, как Дания, общеевропейская оборонительная система защищала бы более эффективно, чем национальная армия.

Идея создания объединенных европейских оборонительных сил, отвергнутая Францией в 60-е годы, когда она прозвучала впервые, ныне снова обрела жизнь и может стать реальностью еще до конца текущего столетия. Не требовалось особых усилий, чтобы датский народ увидел свет истины; идея европейских оборонительных сил встречает все большую поддержку в таких странах, как Нидерланды, Бельгия, Германия, Австрия и Италия. Труднее было бы убедить большинство англичан и французов отказаться от национальных вооруженных сил: их национальные этосы в настоящее время включают в себя мечты о статусе сильной военной державы. Но нельзя исключать и сюрпризы, как свидетельствует известный референдум, проведенный в ноябре 1989 г. в Швейцарии. Решался вопрос о будущем швейцарской армии — национального института, к которому на протяжении долгого времени швейцарцы относились с благоговением и уважением. Тем не менее швейцарским социалистам удалось собрать нужное количество подписей, чтобы вынести на референдум вопрос о том, нужно ли содержать национальную армию или от нее можно отказаться. По предварительным оценкам за роспуск армии должно было проголосовать не более 5-6% населения. Каково же было всеобщее удивление и даже шок, когда за роспуск армии проголосовало более 30% участников референдума.

Малые страны Европы могут сравнительно быстро прийти к пониманию того, что для них бессмысленно поддерживать дорогостоящий военный аппарат и что ценой гораздо меньших расходов они могут обеспечить себе хорошие внутренние полицейские силы и адекватную систему защиты от нападения извне. Но даже если Европе удастся создать оборонительную систему, США, Китай н Россия, по-видимому, еще не готовы доверить свою национальную оборону объединенным (с необходимостью глобальным) миротворческим силам, наподобие миротворческих сил ООН. Напомним, что миротворческая деятельность ООН, хотя она и доказала свою эффективность на Кипре, Ближнем и Среднем Востоке и была удостоена в 1988 году Нобелевской премии мира, остается ограниченной хроническими горячими точками. Впрочем, в этих точках усилия сверхдержав пока также не увенчались успехом. Создается впечатление, что чем больше национальная военная машина, тем труднее ее интегрировать в коллективную систему поддержания мира.

Сегодня эффективная миротворческая деятельность в региональном и глобальном масштабе может показаться утопией, но в XXI столетии положение может измениться. Если бы человечеству удалось децентрализовать современные нации-государства, превратив их в человекомерные сообщества, обладающие самоопределением и автономией и не претендующие на верховную власть, то система согласий, устанавливаемых среди новых государств и сообществ, могла бы охватить и вопросы взаимной безопасности.

Действительно, для государств, объединяющих свои усилия для достижения экономических интересов, логично объединить усилия и в сфере взаимной безопасности. Область, обслуживаемая экономическим сообществом, могла бы стать областью, опекаемой оборонительным союзом. Разумеется, нельзя сбрасывать со счетов и существующую всегда опасность, что крупные силы, даже если они созданы в оборонительных целях, в конечном счете могут стать агрессивными. Там, где происходит концентрация власти, сколь бы малой ни была эта власть, есть возможность возникновения коррупции — и мечты о величии. Однако в мире 2020 года потенциальную агрессию можно было бы предотвратить всеобщим запретом на наступательные вооружения и созданием, параллельно с запретом, постоянных региональных миротворческих сил вместе с региональным мирным форумом.

В свете опыта кризиса 1991 г. в Персидском заливе создание региональных миротворческих механизмов представляется весьма существенной задачей. Рассмотрим эту проблему более подробно.

Региональные силы можно было бы рекрутировать из уже существующих национальных оборонительных сил. Первоначально объединенные силы могли бы быть малочисленными — в них входили бы воинские контингенты численностью не более 50—100 человек. Несмотря на малочисленность, эти отряды должны быть хорошо вооружены. Они должны быть мобильны — иметь возможность быстро перемещаться в любую точку региона, где возникает напряженность, и по прибытии располагать оружием, адекватным решению проблем региональной обороны. Это отнюдь не означает необходимости создания тяжелого наступательного вооружения и тем более ядерного, химического и биологического оружия. Если бы национальным вооруженным силам разрешалось иметь только такую численность и такое вооружение, которые необходимы для поддержания закона и порядка в сообществе, то они не представляли бы угрозы для регионального мира и безопасности.

В случае, если государство подвергнется внутренней или внешней агрессии, вмешаются объединенные миротворческие силы. И хотя мощь этих сил сравнительно мала, она может склонить чашу весов в нужную сторону и вызвать прекращение боевых действий. После установления перемирия региональный миротворческий форум, в состав которого входят командующие всеми национальными силами и объединенными миротворческими силами, мог бы принять решение о мерах по восстановлению мира в регионе.

Небольшие, носящие чисто оборонительный характер вооруженные силы региональной обороны можно было бы подкрепить серией взаимных пактов о ненападении. Первоначальные договоры могли бы охватывать все региональные силы, дислоцированные на данном континенте и субконтиненте. Последующие договоры можно было заключать по восходящей вплоть до различных континентальных договоров о безопасности. При такой сбалансированной и. распределенной системе глобальной безопасности отпала бы необходимость обращаться к США или другим могущественным державам всякий раз, когда возникает региональный конфликт, и у человечества были бы лучшие шансы на выживание, чем теперь, когда оно полагается на шаткое равновесие страха, с помощью которого систему наций-государств до сих пор удавалось удерживать от массового уничтожения.

Голархическая система безопасности увеличила бы также шансы на процветание. Местная и региональная экономика освободились бы от бремени содержания дорогих военных структур и могли бы продуктивно использовать человеческие и финансовые источники. Преимущества такого подхода, как показывают развернувшиеся ныне дискуссии по поводу «дивидендов мира», могли бы оказаться весьма значительными.

Цель номер четыре: согласие на сотрудничество в области сохранения окружающей среды

Еще одна область, в которой необходимо быстро и целенаправленно устанавливать согласие, — это охрана окружающей среды. Разумеется, необходимо должным образом определить, что именно надлежит понимать в данном контексте под окружающей средой». Речь идет не только о птицах и пчелах, цветах и деревьях, которые важны сами по себе как часть разнообразия природы. Под окружающей средой мы понимаем здесь биосферу как единое целое, как целокупную систему, интегральными элементами которой являются человек и природа — независимые партнеры.

Люди, как и другие виды, могут выжить только в такой окружающей среде, в которой надлежащим образом поддерживаются основные равновесия биосферы. Многие из этих равновесий уже серьезно нарушены. Мы находимся сейчас на пути к установлению нового теплового равновесия; парниковый эффект стал до некоторой степени необратимым. Используя хлорфторуглеродные соединения, мы сделали озоновый слой опасно тонким; и этот процесс прошел порог полной обратимости. Мы уничтожили множество видов, и они никогда более не восстановятся. Мы довели до угрожающего состояния треть суши на планете, превратив ее в бесплодную пустыню, и, возможно, отметили роковой печатью влажные тропические леса. Только время поможет оценить истинные размеры причиненного нами ущерба, но было бы непростительной глупостью ждать, пока время скажет свое веское слово. С каждым прожитым днем повернуть процессы вспять становится все труднее.

Мы не знаем, какой степени деградации достигнет биосфера к 2020 году, но можем с уверенностью сказать, что окружающая среда уже теперь самым серьезном образом нуждается в защите. Это — глобальная проблема, и реагировать на нее необходимо глобально. Ни в одной другой области человеческой деятельности «локальные действия» не нуждаются в «глобальном мышлении» в такой степени, как в природоохранительной области. Само собой разумеется, что глобальное мышление не должно оставаться абстрактным и теоретическим; оно должно находить для себя конкретные проявления в глобально координированных действиях, проводимых с согласия всех государств и сообществ. Голархический мир XXI века должен защитить природу от человеческой недальновидности и жадности.

Целью первого пакета глобальных соглашений должно было стать регулирование добычи полезных ископаемых и использования природных ресурсов. В современном мире суверенные нации-государства провозглашают себя абсолютными собственниками лесов, заливных лугов, пахотных земель, рек и озер, всех металлов, минералов и горючих ископаемых, которые обнаружены на суше и под континентальными шельфами в морях. Неудивительно, что использование природных ресурсов зачастую принимает форму насилия над природой. Римское право признает « jus utendi et abutendi » — право использовать и в то же время право использовать неправильно, злоупотреблять. Но коль скоро сообщества в XXI столетии не станут провозглашать безусловный суверенитет над своими территориями, они не будут рассматривать никакую часть окружающей среды как свою исключительную собственность. Ко всей окружающей среде они будут относиться как к драгоценному источнику, доверенному человечеству. И тогда право человека на использование не будет включать в себя право на злоупотребление.

Проблемы разумного использования природы и злоупотребления ею распространяются также и на территории, не подпадающие под юрисдикцию какого-нибудь государства или сообщества. Под континентальными шельфами морей погребены огромные запасы промышленно ценных металлов, минералов, а в арктических регионах таятся дополнительные источники ценного сырья, например богатейшие месторождения природного газа. Ни один из этих районов не должен пострадать от необратимой деградации в результате жадности и недальновидности нации или корпорации. Если бы мы приняли принцип рачительного использования природы, то мы должны были бы выступать в роли рачительных хозяев независимо от того, находится ли природа в пределах нашей организованной сферы обитания или за ее пределами. Не претендуя на владение природой на правах собственника, мы можем рассматривать все природные источники как коллективное наследие, которым надлежит пользоваться на благо существующего ныне поколения и всех будущих поколений.