Russian
| English
"Куда идет мир? Каково будущее науки? Как "объять необъятное", получая образование - высшее, среднее, начальное? Как преодолеть "пропасть двух культур" - естественнонаучной и гуманитарной? Как создать и вырастить научную школу? Какова структура нашего познания? Как управлять риском? Можно ли с единой точки зрения взглянуть на проблемы математики и экономики, физики и психологии, компьютерных наук и географии, техники и философии?"

«ДАО И ЛОГОС (встреча культур)» 
Т.П. Григорьева

Опубликовано в: Философия и синергетика

Но движение идет не только туда-обратно, но и по вертикали: от Хаоса к Гармонии, от неправильного порядка к правильному, от функции, как одной из возможностей, к сущности, как полноте, по мере того как расширяется сознание, возвращая утраченное Единство. «Нужно осознать мысль в Природе и Природу в мысли. Вернуться к природе, как Сущему… Осознать ее как самостоятельное Сущее», – ратует Эрн [ 59 ]. Когда человек поймет, что так оно и есть, что сама божественная Природа, если понять ее, а ни приписывать ей свои зауженные представления, ведет к Свободе, то исчезнет необходимость в насилии любого рода, закончатся муки Истории. Бессмысленно тратить энергию и время на насилие над сложными системами, говорят ученые. Если форма имманентна среде, значит, среда уже упорядочена, даже когда не проявлена. В корне меняется отношение к миру через переосмысление Ничто, Вакуума, которые начинают воспринимать не как отсутствие чего бы то ни было, а как непроявленное состояние мира (в духе Восточного Небытия), и от уровня человеческого сознания зависит то, что будет вызвано из Небытия [ 60 ].

Похоже, Наука подошла к тому порогу, у которого остановились древние. Истина была явлена древним, но не доказана, не было языка доказательств, той логики, на формирование которой ушло не одно столетие и которая достигла завершения у Гегеля. Может быть. Наука сможет вывести человечество из тупика, если преодолеет собственную ограниченность, функциональность, перейдет с уровня относительных истин, которые делали относительными ее ценности, на уровень абсолютных [ 61 ]. Может быть. Науке, как это ни кажется парадоксальным, предстоит искупить первородный грех раздвоения, подтвердив принципиальную неделимость мира. Видимо, приблизилась та ситуация, которую имел в виду Хайдеггер:

«То, что предстало мысли и поэзии в ранней греческой древности, еще и сегодня настоящее, до того настоящее, что его сущность, для него самого пока закрытая, повсюду дожидается нашего внимания и задевает нас, больше всего там, где мы меньше всего предполагаем, именно во всевластии современной техники, которая совершенно неведома античности и все равно тоже в ней имеет свой сущностный источник» [ 62 ].

Не та ли это ситуация, когда техника, компьютеризация начинают служить Истине? Эта возможность обусловлена человеческим происхождением техники и уникальностью ситуации – глобальной Встречей всего между собой, единением противоположностей. Целостное мышление есть снятие двойственности, противостояния, в том числе, видимо, между человеком и техникой. В ситуации Встречи и компьютер может оказаться единомышленником человека (только бы не наоборот: союз благотворен, если в заботе о ближнем каждый остается самим собой).

Нужно ли доказывать, насколько это насущно? Подтверждая интуицию древних языком физики, математики, эксперимента, наука устраняет повод для нигилизма и скепсиса. Доступными ей средствами доказывает, что мир разумен, способен к самоорганизации и что Знание восходит на более высокую ступень (говоря языком Лао-цзы, «от одного тайного, глубинного к другому»). Важно понять, каким образом сам человек воздействует на материю, если она способна вбирать информацию, какая информация ей предлагается, которая приближает к Благу или отдаляет от Него? [ 63 ].

Согласно Аристотелю, «цель означает не всякий предел, но наилучший» («Физика», II, 2). Потому так важно научиться вслушиваться в Бытие, слышать собственный голос, внутренний зов, чтобы реализовать свою энтелехию, достигая наилучшего предела. По сути, энтелехия есть непротиворечивость содержания и формы, только это другая форма, предполагающая другое Содержание. Потому-то мудрецы во все времена и призывали «быть самим собой», ибо внутренняя форма каждого есть Благо, ибо не обречен человек быть орудием, а предназначен Судьбой к Свободе.

Как и древние мыслители, современные физики выходят за пределы чисто научных задач, ищут и находят общие закономерности, которым подвержены социоприродные процессы, элементы макро- и микромира: «Мозг, психика, экономика, экология – все это сложнейшие, если их попытаться описать математически, открытые нелинейные системы, и управлять ими «командными», «административными» методами не удается, необходимо учитывать структурирование, происходящее в них по законам самих этих систем. Древние мудрецы понимали это, как ни обидно, куда лучше нас, идея саморазвития сущего была им доступна, более того, определяла их философию, их мировоззрение. На Древнем Востоке, в Элладе философы развивали идеи о непроявленных потенциальных формах, скрытых в едином начале» [ 64 ]. Отступление от Истины, от законов Бытия и привело к одномерному мышлению, к экологическим аномалиям. Потому так остро встал вопрос о поиске единого закона: «Суметь написать одно единое определяющее уравнение, – желание Гейзенберга, – из которого вытекали бы свойства всех элементарных частиц и тем самым поведение материи вообще».

В наши дни физика приблизилась к решению этой задачи: можно «свести многообразие форм различных структур к единому началу, к среде, в которой в потенциальной, непроявленной форме уже содержатся все возможные для данной среды структуры… Одна из главных целей научного познания – увидеть общий корень у самых различных явлений» [ 65 ]. Решение задачи предполагает целостное мышление, переход с уровня множественности на уровень единого, на «точку» пересечения всех параметров, всех мировоззрений: извлечь общий корень из суммы знаний, накопленных человечеством, выйти на уровень абсолютной Истины, т.е. такой Истины, которая приложима к любому случаю жизни. (В «туманности, неясности дао содержатся вещи. В его глубине, в его темноте содержатся семена (цзин). Эти семена и есть высшая Истина. В ней искренность» («Даодэцзин», §21)).

Природа раньше времени не раскрывала свою великую Тайну, чтобы человек, имея точку опоры, и в самом деле не перевернул мир, но раскрывает теперь, на грани жизни и смерти, чтобы он перевернул свои представления о мире, привел их в соответствие с истиной Бытия; и избавился от иллюзии, что можно быть «разумным», не будучи гуманным.

Итак, выстраивается любопытный ряд: Истина-Целое, Целое-Точка, значит. Точка есть Истина, «точка» или Индивидуальное («в индивидуальности заключена вся тайна бытия»). Целое есть Свобода, Свобода есть Гуманность. Значит, путь к Истине – через Человечность, путь к Единству – через Свободу отдельного. Целое недоступно метафизическому мышлению, исходящему из количественного критерия, ему доступны лишь линейные, внешние связи. При таком подходе Целое неизбежно ускользало, сколько ни наращивали количество (информацию, знание, опыт), ибо Целое не исчисляется. Целое – качество или истинная мера, когда ни прибавить, ни убавить, – это новое качество мышления. Отсюда самоестественное смещение доминанты: от количества к качеству, от внешнего к внутреннему, вслед за изменением психологии человека (если Ум-Нус обладает своей энтелехией, тогда не выглядит утопией идея Ноосферы, устремленность к Благу).

В известном манифесте Рассела – Эйнштейна (1955 г. – Пагуошское движение) ученые поставили в прямую зависимость выживание человечества от умения думать по-новому [ 66 ]. Знаменательно, что «новое мышление» отстаивают ученые, которым виднее и которые в состоянии понять, чем угрожает жизни его отсутствие. Потому и пытаются дать определение новому мышлению, как это делает, например, академик Б. В. Раушенбах. Он привлекает внимание к «методу созерцания», восходящему к древним, к Дионисию Ареопагиту, позволявшему непосредственно проникать в сущность явления. С точки зрения ученого, лишь плодотворное сочетание логики и созерцания позволит познать Природу как Целое [ 67 ]. Официальная наука долгое время игнорировала этот метод, хотя ему человечество обязано великими открытиями в науке и искусстве. Вспомним еще раз Гумбольдта:

«…где достигается вершина и глубина исследования, прекращается механическое и логическое действие рассудка, наиболее легко отделимого от каждого своеобразия, и наступает процесс внутреннего восприятия и творчества», ибо «некое живое дыхание овевает целое, в нем открывается внутренний характер – измерено и описано то и другое быть не может».

Невозможно вычислить «сингулярность», но можно понять закон расположения «точек» в едином поле действительности, увидеть «небесные лики». Вновь явленная структура действительности предполагает соответствующую методику познания, о которой Вернадский говорил более полувека назад:

«Научная творческая мысль выходит за пределы логики (включая в логику и диалектику в разных ее пониманиях). Личность опирается в своих научных достижениях на явления, логикой (как бы расширенно мы ее ни понимали) не охватываемые.

Интуиция, вдохновение – основа величайших научных открытий, в дальнейшем опирающихся и идущих строго логическим путем – не вызываются ни научной, ни логической мыслью, не связаны со словом и с понятием в своем генезисе.

В этом основном явлении в истории научной мысли мы входим в область явлений, еще наукой не захваченную, но мы не только не можем не считаться с ней, мы должны усилить к ней наше научное внимание» [ 68 ].

Но тогда было не до этого. Ум не был в чести. Но, похоже, пережили «катакомбный» период и, убедившись на горьком опыте, что все-таки «mens agitat molem», стали наверстывать упущенное (древние оказываются нам ближе современников). «Истинствовать», т.е. находить Истину, по Аристотелю, способны ум (нус) и знание (эпистемэ). Древнегреческое «истинствование» (aletheyein), в отличие от современного научного установления истины, требовало полной самоотдачи человеческого существа, доверчивого шага в темноту «хаоса». И в западной патристике познание стремится «к бытию», к соответствию бытийной форме. Стоики отождествляли категории мышления и категории бытия, для них идея – врожденное понятие, субъективный Логос. Восточная патристика склоняется к онтологическому понятию образа-символа, к чему тяготеет и современность. Отпавшее от Бытия понятие теряет силу.

Чжуан-цзы говорил:

«Не мыслить и не думать –
начало постижения дао.
Нигде не находиться и ни в чем не усердствовать –
начало безмятежного пребывания в дао».

И он же:

«С лягушкой, живущей в колодце, нельзя говорить об океане…
С ограниченным грамотеем нельзя говорить о дао,
он скован своим образованием.
Только теперь, когда ты вышел из своих берегов
и увидел великий океан, ты узнал свое ничтожество
и с тобой можно говорить о великом Законе»

(«Чжуан-цзы», гл. 22, 17).

А разве неоплатоники не находили путь к просветлению, не переживали озарение, уходя в себя, забыв о себе, чтобы в чистой интуиции соприкасаться с Единым. «Ум должен… как бы отпустить себя, не быть умом» (Энн., 3, 8, 9). Вернадский видел то, что еще не было явлено, но где-то витали образы прошлого и ждали своего воплощения:

«Создается новая своеобразная методика проникновения в неизвестное, которая оправдывается успехом, но которую образно (моделью) мы не можем себе представить. Это как бы выраженное в виде «символа», создаваемого интуицией, т.е. бессознательным для исследователя охватом бесчисленного множества фактов, новое понятие, отвечающее реальности» [ 69 ].

Теперь мы робко подходим к этой особенности ума, без которой ничего бы не было, ни одного шедевра, ни одного прозрения, – и сами себе удивляемся. Но лиха беда начало. «Разум есть мистика для рассудка», – мысль Шеллинга уже не так удручает ум. Интуиция – основной текст произведения, понятие – его комментарий, говорят японцы. Интуиция открывает окно в неведомое, логика воспринимает увиденное. Казалось бы, старо, как мир, а приходится вспоминать. Действительно, важно, что к этой насущнейшей проблеме обратились ученые: «Мы испытываем недостаток этого древнего алогического, образного, поэтического мировосприятия, которое по-своему представляет мир» [ 70 ]. В этом направлении будет двигаться мысль будущего, устремленная к целому, к воссоединению разума с чувством, науки с поэзией. Может быть, обновленная, одухотворенная Наука найдет ключ к сердцу человека и укажет путь к Спасению, соизмеряя формулы с законами Красоты? Соединятся. наконец, логика и интуиция – две стороны Целого – Логоса. Им нечего делить: интуиция открывает Истину, логика претворяет в жизнь. Рациональное лишь за последние века потеснило иррациональное, а так они прекрасно уживались. Декарту, правда, показалось, что положение у них неравное, он отдал предпочтение рациональному:

«Вместо созерцательной философии… можно создать практическую, посредством которой, познав силу и действие огня, воды, воздуха, звезд, небес и всех других окружающих нас тел с той же отчетливостью, с какой мы познаем различные ремесла наших мастеров, мы сумеем употребить эти вещи для всех употреблений, какие им свойственны, и сделаться таким образом хозяевами и властителями природы».

(«Рассуждение о методе», 6)

На сей раз слово не разминулось с делом.

Но вот японцев этот путь не устраивал, скажем, ученого Охаси Дзюндзо (1816-1862), относившегося с недоверием к европейской науке:

«Огонь и вода – это ци; то, что горит и течет, – тоже ци. То, что вода течет, а не горит, а огонь горит, а не течет, – это ли. Но если ци разрушить, то и ли исчезнет. Анализом ци европейцы разрушили ли, и потому их учения свели на нет человечность, долг, искренность и верность» [ 71 ].

Значит, расщеплением материи уничтожается Энтелехия, смысл существования, возможность Блага; расщеплением атома убивается жизнь, если действительно, как полагали русские ученые, начиная с Циолковского, атом «живой». Что уж говорить о китайцах, которых не заподозришь в отсутствии практицизма. Они избегали раздвоения; не разбогатели, как европейцы, но и не столкнулись с их проблемами. (Наверное прав Ортега, богатство не идет впрок, если нет меры, ум и деятельность не уравновешены.) Китайцам и в голову не приходило, что рациональное и иррациональное (инь-ян) не одно и то же, не две стороны единого познания, дополняющие одна другую. Действующее ян – логика, недействующее инь – интуиция, но все взаимопереходит, согласно «Книге Перемен». Дао рождает все вещи, дэ вскармливает их, – дэ мудрости. Ян – прямая, центростремительная сила, инь – круг, обволакивающая. Китайцы не разделяли иррациональное и рациональное, ибо невозможно отделить инь от ян, правое полушарие (инь) от левого (ян) – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Нам ли не знать, к какому роковому исходу приводит распадение или подмена функций? Ум и творчество по одну сторону, не-ум и исполнение – по другую, да и в неравном положении; низ переместился наверх (и все пошло по пословице – «заставь дурака богу молиться, лоб расшибет»). Великий Творец всегда и Великий Исполнитель, Великий Исполнитель – Великий Творец, – одного нет без другого (говорят же, гений – на 90% труд). «Великий квадрат не имеет углов», иначе получается «Великий инквизитор».

Итак, настало время новой методологии, которая потому и новая, что не отбрасывает старое, – не на пустом месте строится. Осваивая язык символа, наука делает знание доступным не одним специалистам, а специалистам добавляет радости; обретая полноту, научное знание становится фактом духовной жизни. Это неизбежно, и ученые, хотя и с опозданием, начинают размышлять над иррациональным [ 72 ]. Можно согласиться с Б. В. Раушенбахом: «Очень глубокие истины получаются именно на этом древнем пути, зародившемся тогда, когда человек еще не был разумным» [ 73 ]. Надо полагать, когда человек не вкусил еще плод с древа познания добра и зла и не разделил мир на две половины, которые начали враждовать, а теперь склонны примириться. На одной ноге далеко не ускачешь, все равно свернешь, одним глазом многое не увидишь, и для чего-то дано человеку всего по два и парные полушария мозга.

Вот к каким неожиданным выводам привело меня сопоставление «линии» и «точки», и вот почему последней отдано предпочтение. Но не приведет ли освобождение от «линии» к распаду, к ощущению вседозволенности, если все само по себе? Ведь существует же (в основном она и существует!) превратно понятая свобода, и мало кто готов ею пренебречь. Об этом размышляет и современный немецкий философ Г. Раушнинг – об истинной свободе, а не об , игрушечных, индивидуальных и социальных свободах, которые в действительности не избавляют от рабства у иллюзий. После Ренессанса начался

«диалектический процесс срывания масок, который обесценил всякую идеологию, всякую этическую систему как произвол и закамуфлированную веру» и оставил человека «в полной идеологической беспомощности». Наступил век «опасной свободы, другой свободы, чем политическая и социальная свобода последнего прошлого: внутренней свободы, которая всегда испытание, никогда не привилегия. Так нигилизм может стать аркой, через которую человек шагнет в новый эон» [ 74 ] (что ж, игра стоит свеч!).

Действительно, должно же что-то связывать отдельное, чтобы Единое не распалось на то самое «множество», которое олицетворяет мировое зло. Самосознание – ощущение не внешней связанности, а внутренней сопричастности Единому. По Хайдеггеру, возвращение к Бытию вернет естественное, органическое единство.

Итак, бунт сознательный, декларируемый и неосознанный пронизал все сферы духовной жизни. Бунт против всяческих систем, идеологических, философских, против образа мышления, который делал Свободу невозможной, выстраивая слова, мысли, звуки, краски в определенном порядке. Все автоматизировалось, и это не могло не вызвать к жизни потребность в новых формах – в искусстве, поэзии, музыке, живописи. Началось возвращение к Бытию через бытие слова, звука, цвета. И так как Бытие существует в форме единичного (всякое подобие, тиражирование убивает живое), то естествен поворот от всеобщего к единичному.

Эта перемена в сознании не могла, естественно, не сказаться на языке философов – Ницше, Шпенглера, Хайдеггера, преодолевших линейность мышления, «тиранию логики». Их стиль – свободное мыслеизлияние: одно с другим не соединяется жестким типом причинно-следственной связи, отдельное получает свое пространство, свою нишу. По выражению Ф. Степуна, все воспринимается Шпенглером «как иероглифы народных душ и судеб». И продолжает: «Что такое причинность? – мертвая судьба. Что такое судьба? – органическая логика бытия» [ 75 ]. И, по Шпенглеру, – «есть столько миров, сколько людей».

Преодолевается одномерное, линейное мышление, где индивидуальному не находится места. На смену Линии приходит Точка, на смену непрерывности – прерывность. П. Флоренский приветствовал пробуждавшееся к самостоятельной жизни сознание:

«С началом текущего века научное понимание претерпело сдвиг, равного которому не найти, кажется, на всем протяжении человеческой истории. Эти два признака суть прерывность и форма… Непрерывность изменений имеет предпосылкою отсутствие формы: такое явление не стянуть в одну сущность изнутри. Эволюционизм, как учение о непрерывности, существенно подразумевает и отрицание формы, а следовательно – индивидуальности явлений» [ 76 ]

(Флоренский не случайно назвал свои размышления «Пифагоровы числа»: число у Пифагора онтологично, индивидуально, стало быть – не функционально). Значит, чтобы сохранить Форму, имманентную Бытию (что Аристотель называл Энтелехией, а китайцы – Ли), нужно освободить индивидуальное от тирании «целого» и спасти Бытие в себе.

Свобода Индивидуального – конечная цель Истории – по закону Целого, по закону самого Бытия – но широко осознается остро лишь в последнее время. А. Вознесенский писал в начале 70-х годов: «Речь идет о «третьем» сознании». («Первое сознание» – первооткрыватели Америки, супермены, индивидуалисты. Его сменило «Второе сознание» – винтики технократической машины.) «»Третье» – новая волна, молодежь с антилинейным мышлением. Самое преступное для нее – убить в себе себя» [ 77 ].

Так-то оно так, «новая волна» набирает силу, но еще не стала явью, – пока «убивают в себе себя». По-старому жить не хотят, по-новому не умеют. Та же «линия», только наоборот вывернутая, лишь бы не так, как было. И это можно понять. По одно отрицание – тоже прямая. Может быть, и не та прямая, которую имел в виду щедринский Угрюм-Бурчеев – «втиснуть в прямую линию весь видимый и невидимый мир, и притом с таким непременным расчетом, чтобы нельзя было повернуть ни взад, ни вперед, ни вправо, ни влево». Но Отрицание тоже утверждение. Свобода внешняя, свобода жеста, движения, слова, еще не есть свобода внутренняя, которая есть благодать, и путь к ней труден. «Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т.е. возложим на себя ответственность и перестанем, во всем винить внешние силы», – писал П. Бердяев еще в 1909 г. в журнале «Вехи».

Вознесенский приветствовал молодежь с «антилинейным мышлением». Блок говорил о возмездии через юность. Ожидаемая гроза разразилась. Молодежь выплеснула все, что накипело, размашисто набросав на стенах парижских университетов, в Сорбонне 1968 г.: «Жить сегодня», «Творчество. Непосредственность. Жизнь». «Может быть, она и не прекрасна, но как же она очаровательна – жизнь, жизнь, а не наследие»; «Забудьте все, что вы выучили. Начинайте с мечты»; «Долой культуру! Да здравствует массовое творчество, «нет» буржуазному бескультурью»; «Искусство не существует, искусство – это вы»; «Товары – мы их сожжем»; «Свобода – благо, которым нам не дали воспользоваться с помощью законов, правил, предрассудков, невежества»; «Плевал я на границы и на всех привилегированных»; «У государства долгая история, залитая кровью» [ 78 ].

Это должно было произойти – бунт против невидимой и тем более жуткой тирании штампа («мир от серости устал»), против усредненного, усеченного сознания, одномерного существа, превратившего мир в «растяжимую тюрьму». Движение контркультуры имело почву и потому, наверное, имело талантливых предводителей, своих теоретиков. Последние находили причину духовного кризиса в механицизме жизни, в технологической среде буржуазной цивилизации, превратившей жизнь в «пустыню», как это прозвучало в книге Т. Роззака «Где кончается пустыня?». Обожествив науку и технику, цивилизация подавила природного человека, лишив его духовности, сделав «усеченным» его сознание, «одномерно-плоскостным» видение мира, что и породило соответствующую культуру. Теоретики приветствовали бунт против тирании «линии», опутавшей человека как лиана дерево. Уже М. Вебер говорил, что обесчеловеченное существование порождает специалистов без души, наслаждение без чувств. В 1964 г. Г. Маркузе предъявил счет «ложному сознанию», препятствующему всякому качественному обновлению жизни, превратившему сущее в свою противоположность: свободу в несвободу, истину в ложь; и признал необходимым тотальное отрицание действительности, «Великий Отказ» от современного общества во имя рождения «нового чувства» и новой культуры. И с точки зрения Т. Адорно, цивилизация, овеществляя человека, приводит к регрессивным социально-антропологическим мутациям: человек тупеет, на смену рефлексии приходят стереотипные реакции, мыслительные клише – и все это плоды индустрии культуры.

Однако молодежное движение производит впечатление стихийного, «взбаламученного нуля», ибо ни вовне, ни в себе не на что опереться. Нигилизм начал опустошение души, этатизм закончил. Ситуация, невиданная в истории – не по своему античеловечному смыслу, а по масштабу – конечное, надо думать, следствие действия закона господства-подчинения. Оборотная сторона всеобщего господства – всеобщее рабство: наследие уникальное, не выпадавшее ни одному поколению, не могло не вызвать бунт. Но в отличие от нигилизма прошлого века, который, не имея исторической перспективы, не оставлял надежды, молодежные теоретики видят выход в смене культурной парадигмы, в обновлении мышления, в преодолении двойственности, постоянно порождающей объективацию, рабство духа. Пришло время воссоединить разрозненное по всем параметрам: чувство-мысль, человек-человек. По мнению Роззака, человечество стоит «между смертью и трудными родами» [ 79]. Так как Свобода достигается лишь через полноту индивидуального, надежду возлагают на индивидуальное сознание: философская мысль должна апеллировать не к сплошной массе, утверждает Адорно, а к единичному человеку. Отсюда и его концепция антисистематической, «отрицательной диалектики» (в каком-то смысле оба они подтвердили те опасения и прогнозы, которые высказали в начале века русские философы).

Но создается впечатление, что теория контркультуры пока что сама по себе, а молодежь сама по себе, несмотря на общность идеи – поиск Целого человека, освобождение от социальной тирании, переход от «Великого отказа» к «Великому единению». Готова ли молодежь к этому? Похоже, она все еще мечется в безвоздушном пространстве, натыкаясь на новые фетиши и соблазны. Мало разбить яйцо, чтобы вылупился цыпленок. Дать волю неподготовленной душе (как говорят почитатели Востока – «выйти в астрал») – значит загубить душу, лишить ее обиталища. Тяга к духовной жизни может обернуться утратой души, если поспешить, принять самообман, эрзац-свободу. Душа ищет пищи духовной, а нечистая сила, иначе не назовешь, дает камень вместо хлеба, наркотики вместо нектара и будоражит память в дурном, в бесноватом. Мгновенное ощущение кайфа, и провал в кромешную тьму, прямехонько в ад; вместо райского блаженства – физические и душевные муки («Ты повелел ведь – и так и есть, – чтобы всякая неупорядоченная душа сама в себе несла свое наказание»). А Сатана спешит – времени больше нет: вознесется человек, вернется к Бытию и станет недостижим. Сатана работает на низших планах, и все по одной прямой, туда-обратно, надеясь на непробужденных, не успевших опомниться. Но

«лучше быть рабом у человека, чем у похоти; ибо самая похоть господствования, чтобы о других не говорить, со страшною жестокостью опустошает души смертных своим господствованием»

(Августин. О граде божием, XIX, 15).

Когда-нибудь напишут книгу о коварствах Хроноса, о том, какую роль играет Темп сам по себе, беспаузное существование, отсутствие той «прерывности», на которую уповали философы. Странным образом поколение, восставшее против механической цивилизации и порожденного ею «человека массы», оказалось в плену у последнего, волей-неволей ублажая его пробуждающиеся инстинкты. Г. С. Кнабе вспоминает слова Дж. Леннона: «Наш имидж – лишь ничтожная часть нас. Он был создан прессой и создан нами самими. Он по необходимости был неверным, потому что, каков ты на самом деле, обнаружить нельзя». Для этого нужно хотя бы остановиться, но остановиться нет времени. В этом еще один подвох, испытание Временем, которое тоже двойное, как и двойное Бытие. Помолодевший «человек массы» требует все новых наслаждений, не имея чувств, требует острых ощущений, входя во вкус, задает темп. В заданном темпе не разберешь, кто есть кто и «каков ты на самом деле». Механическая цивилизация набирает на подходе к финишу такую скорость, что исчезает всякое различие, всякая разница между антиподами и получается, хотя и навыворот, но тоже «лак все», в одном стиле – та ложная солидарность, которая вечно уводила человека от самого себя. При быстром вращении разноцветного круга все цвета исчезают; яркая окраска панков не выделяет, стили быстро сменяют друг друга, потому что не укоренены в чем-то сущностном. Всех выравнивает сверхскорость (опять «сверх»). Здесь и речи быть не может о личном, интимном, о покое, необходимом для созерцания Истины, для «вслушивания» в Бытие – перегорают все связи с ним. И получается – «Толпа одиноких», как назвал свою книгу Д. Рисмен (Лондон, 1967 г.). И естественный бунт молодежи, ищущей Свободы: «Все мы привыкли, надо признаться, из серой массы не выделяться. Как все!»; «Нас захватило стадное чувство: «Как все. Мы, как все!»".

Отпадая от Природы, все оказываются вместе, в одном потоке, но от этого не становится легче («Людям не стало бы лучше, если бы исполнились все их желания»). Это – иллюзия единства: на уровне множества, похожести Единства быть не может. Существует одно Единство – индивидуальных сущностей. А там, где нет зазора, «прерывности», возможности личного выбора, там получается сплошная масса, монолит: индивидуальный ритм подчинен групповому (каждое же сердце бьется по-своему). Потому группы не устойчивы, как неустойчиво все, лишенное свободного дыхания, индивидуального выражения (экологи знают – чем многообразнее структура, тем стабильнее).

Из этого «как все» вырваться оказалось куда труднее, чем взбунтоваться. Бунт во имя внутренней Свободы обернулся новой формой несвободы, иллюзорностью свободы внешней. В интервью Леннон признается: «Я чувствую, когда надо сменить роли, в этом, возможно, секрет моего выживания». Непросто ощущать себя одновременно «зрителем и действующим лицом в великой драме существования». Времени хватает лишь на то, чтобы «сменить роли», – не успевают заглянуть в себя. Для этого нужно выпасть из потока, остаться наедине с собой. В результате вместо желанной свободы – новый вид отчуждения – «симеотический», знаковый: «Нам во второй половине столетия, по-видимому, суждено задуматься над отчуждением человека в знаке». В случае с молодежью это общие привычки. общий групповой стиль – в одежде, в прическах; ориентация на «бытовую повседневность делает знак универсальным языком этой культуры» [ 80 ].

Это не путь к Целому человеку! «Все вещи благи и, прекрасны, – писал Вивекананда в одном из писем 1900 г., – ибо они утратили свою относительность. И мое тело прежде всего». Можно вспомнить и Бердяева: «Личность должна в экстазе выходить из себя, но, выходя из себя, оставаться собой» [ 81 ]. Везде, где слово сводится к знаку, изначальная связь речи и мышления обрывается, превращается в инструментальное отношение [ 82 ].

А причина – все в том же безотчетном страхе заглянуть в Себя, в собственную душу. Со времен Платона известно, что сфера истинного бытия открыта для души, ей остается лишь вернуться к себе самой. Но «душа никогда не увидит красоты, – по Плотину, – если сама раньше не станет прекрасной, и каждый человек, желающий увидеть прекрасное и божественное, должен начать с того, чтобы самому сделаться прекрасным и божественным». Однако бегут от себя, ищут сотоварищей – где убить время, приходят к спресованности, которую Л. Толстой называл «злом мира», «сцеплением обмана». Древнейший инстинкт самосохранения, необходимый незащищенному человеку, обернулся против него же, мешает выживанию. Сознание бунтует против инерции, но она берет свое, и выходит та же односторонность, только в обратном порядке, – и опять не тронуты резервы человека.

Ничего не изменится, если не изменится сознание, не избавится человек от страха перед собой. «Ведь смотрит на других тот, кто не видит самого себя; овладевает другими тот, кто но владеет собой». И Чжуан-цзы, и японец Кэнко-хоси, как помните, говорили о том же: «Не познав себя, нельзя познать других. Следовательно, того, кто познал себя, можно считать человеком, способным понять суть вещей». Тогда и возродились бы «репрессированное» начало, инстинкты (материнские, забота сильного о слабом, самосохранения). Земля горит под ногами, потому что попрана, унижена. А человек неукорененный впадает в отчаяние – ухватить хотя бы мгновение, а «после меня хоть потоп». Но, во-первых, мгновение поймать невозможно, ибо оно вечно. Во-вторых, потоп все равно тебя настигнет, здесь ли, там ли, настигнет неизбежно, – нет того, за что не пришла бы расплата [ 83 ]. Таков закон онтологической справедливости, кармы, генетической памяти, которая спросит с каждого и воздаст по заслугам. Это не басни, а закон Бытия [ 84 ].

Лишившись нравственного кода, «человеческих качеств» [ 85 ], молодежь лишилась чувства укорененности в Бытии, ощущения собственной нужности, неслучайности в этом мире. Пожалуй, самая трудная задача, но и самая насущная – осознание человеком своей предназначенности для Свободы. Когда он это осознает, откроются пути к ней. Недаром все религии, все духовные учения имели одну цель – освобождение человека от его темной природы и выявление истинной. Помните Догэна – «если просветленность не в тебе, то где же?» Времени больше нет (или оно агонизирует). Ответишь, будешь жить, не ответишь, умрешь непрощенным – как в сказке, которая, похоже, становится былью. Но правильно поставленный вопрос – уже ответ. Пришло время исполнить пророчество древних – «познать себя», и через это – все остальное.

Через меня открыто, что будет,
Было и есть, через меня
Согласуются песни и струны

(Овидий. Метаморфозы, 317-318).

Раньше мешали «высшие ценности» или высшие инстанции, теперь этого нет и, значит, нет оправдания. «Впервые в истории человек на нашей планете противостоит лишь сам себе… Мы живем в мире, настолько измененном человеком, что повсюду, обращаемся ли мы с аппаратами повседневной жизни, принимаем ли приготовленную машинами пищу или пересекаем преображенный человеком ландшафт, мы снова и снова сталкиваемся со структурами, вызванными к жизни человеком, снова и снова встречаем, в известном смысле, лишь сами себя» [ 86 ]. Разве может душа человеческая смириться с превращением общества в «одну большую машину», с человеком в роли сырья? (по Ясперсу). Сама мощь техники толкает человека к самому себе, чтобы не стать ее придатком. Что же мешает – дефицит общения? А если, скажем, перескочить через время, через пару веков хотя бы, или же в нашем веке, но в другое измерение, прикоснуться к вечным мыслям, к высшему Бытию? Ведь жили же и живут рядом те, над которыми время не властно. Иди и смотри!, – как поешь в своих песнях:

Встань и иди!
Тайна моя соприкоснется с твоей!

«Плечом к плечу – навстречу злу» – все из тех же песен молодежи. Видящий да увидит, слышащий да услышит, но не надейся, что кто-то решит за тебя твою задачу. Ты сам себе наставник. Учитель – благо, но пришло время не столько Учителей, сколько самой Мудрости, Софии, к которой каждый идет своим путем через знание и размышление. Учитель – это встреча с прошлым, «Великое Единение», о котором размышляют философы и физики [ 87 ].