Конспирология – это, помимо прочего, всегда раскрытие секретов власть имущих, того, как реально функционирует власть, распределяются ресурсы, циркулирует информация. А поскольку истинная власть – это, как правило, тайная власть или явная власть в её тайных действиях, тайном измерении, то её анализ по определению имеет конспирологический аспект. Конечно же, в виду имеется не конспирология в одиозно-традиционном смысле как поиск заговорщиков, а если угодно, политическая экономия заговора. «Современная политическая экономия учит нас, что маленькие, хорошо организованные группы зачастую превалируют над интересами более широкой публики» . Эти слова принадлежат не конспирологу, а известному либеральному американскому экономисту и экономическому обозревателю, кандидату на Нобелевскую премию по экономике Полу Кругману. Он прямо пишет о том, что правые радикалы в Америке, будучи небольшой группой, но, контролируя при этом Белый дом, Конгресс и в значительной степени юстицию и СМИ, стремятся изменить как нынешнюю американскую, так и мировую систему.

Вам дано знать тайны Царства Божия,
а тем внешним всё бывает в притчах.
Так что они своими глазами смотрят, и не видят;
своими ушами слышат, и не разумеют
(Марк 4 : 11 – 12).

В этом мире всё не такое, каким кажется
(фраза из фильма «Теория заговора»).

Миром управляют оккультные силы и их тайные общества.
(Б. Дизраэли)

Это сладкое/гадкое слово «конспирология»

Обычно под конспирологией (от англ. conspiracy – заговор; « conspiracy » , в свою очередь, восходит к латинскому « conspiratio » – созвучие, гармония, согласие, единение и… тайное соглашение, сговор, заговор и даже мятеж) имеется в виду сфера знания, в которой история, особенно резкие её повороты, рассматривается сквозь призму тайной борьбы, заговоров и контрзаговоров неких скрытых сил – орденов, масонских лож, спецслужб, тайных международных организаций и т.д. и т.п. Часто к конспирологическим штудиям относятся как к чему-то несерьёзному, легковесному, а то и просто одиозному. И для этого есть вполне резонные причины.

Немало конспирологических работ исходно написано в погоне за сенсацией и заработком, отсюда – легковесность и примитивность, часто – непроверенность фактов и т.д. Многие конспирологические работы суть не что иное, как своеобразные «акции прикрытия», цель которых – либо отвлечь внимание от главного, от «базовой операции», заставить публику сконцентрировать внимание не на том «шаре», не на том «напёрстке», да ещё «наварить» на этом (очень похоже, что «Код да Винчи» из этого ряда), либо привлечь внимание к какой-либо теме и проблеме, разлекламировать какие-либо структуры (или лиц) как якобы обладающие неким скрытым могуществом и т.п.

Не прибавляет доверия к конспирологии и то, что порой она становится элементом неомифологических конструкций (борьба «Добра против Зла», «сил Бытия против Небытия» и т.п.). В таких случаях реальный и часто корректный сам по себе анализ компрометируется вненаучным характером схемы, элементом которой он оказывается и в которой научные термины пересыпаны религиозными, мифологическими и т.д., являются их функцией. Особенно когда схемы эти подаются как озарение (типа распутинского «я так вижу»), которое на самом деле представляет собой (пост)модернистскую версию мракобесия, шаманского камлания.

Иногда имеют место более замысловатые комбинации: конспирологическая работа появляется специально для того, чтобы, попав под огонь разгромной критики, раз и навсегда скомпрометировать исследования по данному вопросу, структуре, личности (часто это делается накануне выхода в свет серьёзной публикации по данной теме). И невдомёк публике, что автора «заказухи» – «слепого агента» – исходно снабдили недостоверной информацией, чтобы устранить серьёзное отношение к исследованиям в данном направлении вообще и – «два шара в лузу» – нейтрализовать эффект серьёзных публикаций, максимально подорвав цену на этот товар на «информационном рынке».

Кстати, сам «рынок» конспирологической литературы, так сказать, в его количественном аспекте во многом выполняет роль дезориентации людей, топит их в потоке информации, в котором они не способны разобраться, отвлекает внимание от реальных секретов, от тех мест, где их действительно прячут.

Вспомним диалог патера Брауна и Фламбо из честертоновской «Сломанной шпаги» («The sign of the broken sword»): «После минутного молчания маленький путник сказал большому: “Где умный человек прячет камешек?” И большой ответил: “На морском берегу”. Маленький кивнул головой и, немного помолчав, снова спросил: “А где умный человек прячет лист?” И большой ответил: “В лесу”» . Иными словами, секреты практичнее всего «прятать» на видном месте. Подобной точки зрения придерживались не только Кийт Гилберт Честертон и такие мастера детектива, как Эдгар По и Артур Конан-Дойл, но и Александр Зиновьев: «Самые глубокие тайны общественной жизни лежат на поверхности» , и в этом смысле одна (но далеко не единственная) из задач реальной конспирологии – прочитывать скрытый смысл, hidden script очевидного, лежащего на виду и потому кажущегося ясным. В том числе и – высший пилотаж – скрытый смысл самих конспирологических работ.

В этом (но только в этом!) плане конспирология – это не столько отдельная дисциплина (хотя потенциально и дисциплина транспрофессионального типа), сколько подход, метод – дедуктивно-аналитический поиск неочевидного в очевидном, тайного – в явном, вычисление скрытых причин и причинных связей (рядов), которые эмпирически, индуктивно непосредственно не просматриваются, в лучшем случае, проявляясь в виде неких помех, отклонений, странных пустот. Можно сказать, что конспирология – неотъемлемый элемент истории, социологии, политологии, политэкономии и т.д. Настоящий профессионал в этих областях должен быть ещё и профессиональным конспирологом.

Это обусловлено не только несовпадением явления и сущности, самой спецификой социального знания, в основе которого лежит несовпадение – принципиальное несовпадение истины и интереса, на порядок усиливающее в этой области знания несовпадение явления и сущности. Эйнштейн говорил, что природа как объект исследования коварна, но не злонамеренна, т.е. не лжёт сознательно, «отвечая» на вопрос исследователя; человек же в качестве объекта исследования часто лжёт – либо бессознательно, либо намеренно, скрывая или искажая реальность в личных, групповых, системных интересах. Или будучи в плену ложного сознания, а то и просто от незнания. Более того, в социальных системах целые группы специализируются на создании знания в интересах определённых слоёв, в продуцировании ложного. Так, например, в капсистеме социальные науки и их кадры выполняют определённую функцию – анализ социальных процессов в интересах господствующих групп и с точки зрения их интересов, в конечном счёте – в целом (интересах) сохранения существующей системы с её иерархией. В результате социальный интерес верхов становится социальным и профессиональным интересом того или иного научного сообщества как корпорации специалистов, которая, по крайней мере её верхняя половина, становится идейно-властными кадрами системы, особой фракцией господствующих групп, привилегированной обслугой.

Социальный интерес верхов автоматически встраивается в исследования научного сообщества, регулируя не только решения проблем, не только способы их постановки, но и то, чтo считать научными проблемами, а чтo нет. Отсюда – табу на целый ряд проблем, их практическая необсуждаемость. Список этих проблем в современной социально-исторической науке довольно длинный – от конспирологической проблематики до расовой и холокоста. Любой анализ знания с учётом искажающих его социальных интересов, вскрытие самих этих интересов, анализ реальности с точки зрения не тех или иных групп/интересов, а системы в целом так или иначе соотносится с конспирологией – эпистемологически, по повороту мозгов. Здесь выявляется двойной скрытый смысл: самой реальности (прежде всего властной) и знания о ней (информационной).

Конспирология – это, помимо прочего, всегда раскрытие секретов власть имущих, того, как реально функционирует власть, распределяются ресурсы, циркулирует информация. А поскольку истинная власть – это, как правило, тайная власть или явная власть в её тайных действиях, тайном измерении, то её анализ по определению имеет конспирологический аспект. Конечно же, в виду имеется не конспирология в одиозно-традиционном смысле как поиск заговорщиков, а если угодно, политическая экономия заговора.

«Современная политическая экономия учит нас, что маленькие, хорошо организованные группы зачастую превалируют над интересами более широкой публики» . Эти слова принадлежат не конспирологу, а известному либеральному американскому экономисту и экономическому обозревателю, кандидату на Нобелевскую премию по экономике Полу Кругману. Он прямо пишет о том, что правые радикалы в Америке, будучи небольшой группой, но, контролируя при этом Белый дом, Конгресс и в значительной степени юстицию и СМИ, стремятся изменить как нынешнюю американскую, так и мировую систему.

Задолго до П. Кругмана – в самом начале ХХ в. – об огромной роли маленьких, хорошо организованных групп в широкомасштабных исторических процессах на примере Великой французской революции писал Огюст Кошен на примере энциклопедистов. А ведь энциклопедисты жили и действовали до эпохи всесилия средств массовой информации, контроль над которыми увеличивает потенциал «малых народов» различного типа не то что в разы – на порядки, превращая заговор в Заговор. П. Кругман очень хорошо показал это на примере деятельности неоконов в США в 1990-е годы.

«Никому не хочется выглядеть сумасшедшим теоретиком заговоров , – пишет он в своей работе «Великая ложь», – Однако нет ничего безумного в том, чтобы раскапывать истинные намерения правых. Наоборот, неразумно притворяться, что здесь нет никакого заговора» . Слово сказано, и это слово – «заговор», причём как политико-экономический феномен, как система странового, государственного уровня.

Конспирология как политэкономия капитализма

Неявный, тайный аспект, аспект заговора как системы постоянно присутствует в истории, проявляясь по-разному в различных обществах и в различные эпохи. Например, в «докапиталистических» обществах, особенно в Азии, Африке и доколумбовой Америке, тайна была имманентной характеристикой власти, но эта тайна была на виду, очевидной. Люди знали о тайной власти и о тайне власти, саму власть воспринимали во многом как нечто таинственное. В данных случаях в заговоре как системе , как особом феномене в конспирологии, строго говоря, особой нужды не было. Разумеется, это не означает отсутствия заговоров и тайной борьбы в этих обществах.

Совершенно иначе обстоит дело с капитализмом как системой. Поскольку в капиталистическом обществе производственные отношения носят экономический характер, а эксплуатация осуществляется как очевидный обмен рабочей силы на овеществлённый труд, социальный процесс почти прозрачен. Рынок, господство товарно-денежных отношений, институциональное обособление власти от собственности, экономики – от морали, религии – от политики, политики – от экономики (управление экономикой отделяется от административно-политического процесса – «закон Лэйна»), экономики – от социальной сферы – всё это обнажает социальные и властные отношения буржуазного общества. Рационализация экономических, социальных и политических сфер и отношений максимально открывает процессы, происходящие в этих сферах, делает их принципиально читаемыми и превращает в объект исследования специальных дисциплин – экономики, социологии, политической науки.

Власть в буржуазном обществе лишается сакральности и таинственности; помимо государства существует гражданское общество. Более того, капсистема, точнее, буржуазное общество её ядра – единственная, в которой легализуется политическая оппозиция. Власть – государство и политика – особенно с середины XIX в. если и не просвечивается, то оказывается весьма и весьма на виду, тем более что официально претендует на открытый и рациональный характер. И это естественно создаёт для неё очень серьёзные проблемы, которые по мере усиления с конца XIX в. социальных конфликтов, войн и революций становятся всё более серьёзными и острыми. Нормальное функционирование государственно-политического механизма в буржуазном обществе потребовало искусственного создания тени, завесы – того, в чём не было такой потребности до капитализма. Впрочем, это далеко не единственный источник «конспирологизации» политических, финансово-экономических и даже некоторых социальных процессов в буржуазном обществе, есть и другой – не менее, а возможно, и более серьёзный.

Капитализм как экономическая система носит мировой , наднациональный (надгосударственный) характер, locus standi буржуазии – мировой рынок, мир в целом. В то же время формальная политическая организация капиталистической системы носит национальный , (меж)государственный характер. Поскольку товарные цепи постоянно нарушают государственные границы, буржуазия испытывает острую необходимость в организациях наднационального, мирового уровня. Готовых и «естественных» организаций такого уровня у неё нет. Далеко не все, как Ротшильды, или вообще еврейский капитал могут воспользоваться родственными и общинно-еврейскими связями и таким образом решить проблему организации наднационального уровня (отсюда отмеченная многими исследователями, начиная с Карла Маркса и Вернера Зомбарта, тесная связь еврейства и «новейшего», т.е. формационного капитала, синхронность их подъёма с начала XIX в.). Поэтому, естественно, буржуазия прежде всего использовала те организации, которые были в наличии, например масонские. Последние начинали выполнять новые функции, в том числе служа средством борьбы с государством (уже антифеодальным, но ещё не буржуазным, «старопорядковым»), причём не только для буржуазии, но и для других слоёв.

Дело в том, что на месте разрушившегося и разрушенного в XIV – XV вв. феодализма в Западной Европе возник так называемый Старый Порядок ( Ancien regime – словосочетание, запущенное в оборот во Франции в 1789 г., чтобы оттенить новизну революции и припечатать в качестве негатива то, что её вожди стремились уничтожить), просуществовавший около 300 лет. Это уже постфеодальный, но ещё не капиталистический строй. По сути это антифеодальная машина, заинтересованная в мировой торговле, но вовсе не готовая допускать в первые ряды буржуазию. Короли в Старом Порядке превратились в монархов («монархическая революция» XVII в.), а феодалы – в аристократию, главным образом – придворную (этот процесс хорошо описан Норбертом Элиасом).

Жизнь старопорядковой аристократии была, конечно же, более комфортной, чем жизнь феодальной знати, однако их политико-экономическая «сделочная позиция» по отношению к крепчавшему государству ухудшилась. Кроме того, они утратили феодальную организацию и вынуждены были довольствоваться теми оргформами, которые предлагало/навязывало им государство. Именно этим обусловлено возрождение в XVIII в., второе издание старых и возникновение новых масонских организаций. Веха здесь – именно вторая четверть XVIII в., когда совпали, с одной стороны, династическая революция в Англии конца XVII в. и последовавшая за ней борьба Стюартов и Ганноверской династии – это и стало политической причиной возрождения масонства в Англии, с другой стороны, возникновение первой новоевропейской антисистемной «фабрики мысли» – компании энциклопедистов. Последние развернули систематическое воздействие (пси-атака, серия психоударов) на воздействие целых слоёв, подрывая «Старый Порядок» «сверху», «с головы». Следующей вехой в развитии конспироструктур станут 1870-е – 1880-е годы, а третьей – послевоенное тридцатилетие (1945 – 1975). Сегодня, по-видимому, подходит к концу третья эпоха в развитии «мировой тени».

Возникнув в качестве средства выяснения династических отношений на национальном и общеевропейском уровнях различных сил (прежде всего в Великобритании и Нидерландах, т.е. странах-гегемонах капсистемы – восходящем и нисходящем), масонские структуры довольно быстро приобрели функции мирового управления. Этот процесс развивался одновременно с усилением Великобритании в качестве гегемона капсистемы, ростом влияния Ост-Индской компании (впоследствии она сыграет огромную роль в формировании тайных и явных форм мировой власти), а затем борьбы между ней и британским государством.

Временем становления теневых, закулисных структур мирового управления (далее – СМУ), которые по сути и есть конспироструктуры, стал период 1770–1840-х годов – эпоха революций и массовых движений. Но массовые движения кто-то должен организовать (Ленин был совершенно прав, говоря, что сами массы не могут выработать революционное сознание – кто-то должен привнести его в них) и профинансировать. В европейских условиях первой половины XIX в. это могли быть только Великобритания и СМУ, интересы которых тогда совпадали, – эта страна превращалась в их «порт приписки».

СМУ (это далеко не только масоны, но и парамасонские организации, финансовый капитал, которому положено действовать в тени и который стал финансовой «аватарой» СМУ в силу своего наднационального и теневого характера, экономической базой стала индустриальная система производства) стали третьим – наряду с капиталом и государством (state) субъектом капсистемы, достроив её до целостности и превратив государство в функцию капитала на мировом уровне. В «длинные пятидесятые» (1848 – 1867/73 гг.) капитализм, выражаясь марксистским языком, превратился не только в способ производства (из способа обращения), но и в формацию, в подлинно мировую систему (а не североатлантическую мир-систему).

СМУ выражают целостные и долгосрочные интересы верхушки мирового капиталистического класса, которые далеко не всегда и не во всём совпадают с интересами отдельных фракций этого класса, отдельных государств, а порой и самих СМУ – в этом проявляется диалектическая нетождественность последних самим себе. В любом случае, капитализм как система невозможен без СМУ, его политэкономию и историю невозможно написать без учёта этих структур – это будет нечто вроде изображения шара как круга или, ещё хуже, – совокупности точек.

Масонство и парамасонство, являющееся лишь одним из источников и составных частей СМУ (наряду с «венецианской традицией» и финансовым капиталом), на новом витке своего исторического развития стало средством тайной самоорганизации прежде всего той части господствующих групп Старого Порядка, которая утратила свои достаропорядковые, феодальные формы организации и социальные позиции которой ослаблялись прежде всего государством и отчасти подъёмом новых социальных слоёв.

К тому же в изменившихся условиях перед аристократией стояли социальные задачи на порядки сложнее, чем перед феодалами, и решать эти сложные задачи открыто, публично было затруднительно. Отсюда – рост и значение тайных организаций, теневых, закулисных структур, которые с самого начала сопровождали Модерн – как старопорядковый, так и буржуазный, причём число этих организаций росло, а роль увеличивалась по мере усложнения социальной реальности (и связанных с этим проблем и задач, которые становились всё более долгосрочными и, поднимаясь над повседневностью, всё более абстрактно-стратегическими) и мировой экспансии Европы, т.е. по мере превращения её в Запад как ядро мировой капсистемы.

По мере публичного «огосударствления» населения, превращения его в граждан как агентов публичной политики пропорционально возрастала роль тайной, закулисной политики, тайной власти, причём не только внегосударственной масонской и иных тайных обществ, но и самого государства. Последнее в условиях разрастания публичной сферы и роста значения гражданского общества уводило в тень, за кулисы наиболее важные аспекты, стороны и направления своей деятельности, реальную власть и её главные механизмы. И чем бoльшая часть населения получала избирательные права, чем публичнее становилась политика, чем – внешне – демократичнее общества, тем бoльшая часть – особенно в ХХ в. – реальной власти уводилась в тень, действовала конспиративно, в качестве заговора.

Иными словами, заговор есть обратная, «тёмная», «теневая» сторона демократии и публичности, по сути – тёмная/теневая сторона Модерна в его североатлантическом ядре. Эпоху Модерна можно рассматривать по-разному, в том числе и как процесс роста этой тени, которая сначала знала своё место, а затем в «длинные двадцатые» (1914 – 1933 гг.) поменялась местами с хозяином, стала главной, и, что поразительно, это не нашло практически никакого отражения в науке об обществе. А ведь ясно, что «тень» нужно изучать принципиально иначе, чем то, что её отбрасывает, – иными методами и средствами. А уж тень, поменявшуюся местами с хозяином, – тем более. Но вернёмся в эпоху раннего Нового времени, в юность Модерна.

Если экс-феодальная аристократия использовала масонские и иные тайные общества («заговор»), поскольку утратила свою традиционную «явную» организацию, то «третье сословие» (буржуазия и обслуживавшие её адвокаты, журналисты и особенно философы) просто не имело, не успело выработать своих официальных организаций, а те формы, которые предлагались государством, его не устраивали. Отсюда интерес и новых слоёв Европы к тайным обществам как средству самоорганизации. Негативный фокус этой самоорганизации – государство Старого Порядка («абсолютистское», «барочное») – становился для представителей старых и новых слоёв общим знаменателем, общей площадкой.

Повторю: масонские и иные тайные общества были наднациональными (это объективно противопоставляло их государству, к тому же становившемуся всё более массово ориентированным, открытым и публичным), что весьма соответствовало экономическим и социальным интересам верхушки мирового капиталистического класса и особенно буржуазии. Таким образом, Заговор стал формой самоорганизации старых и новых групп Европы как мир-системы (а с середины XIX в. – как мировой системы) XVIII – XIX вв. vis a vis государство – как на внутринациональном, так и на мировом уровне – в борьбе за власть, ресурсы и информацию в постоянно меняющихся и усложняющихся условиях. При этом роль и значение буржуазного сегмента постоянно усиливались, переплетаясь с аристократическим – внешне при сохранении прежних форм.

СМУ и революционеры: две стороны одной медали, или «внизу то же, что и вверху»

В 1852 г. немецкий писатель и философ Эккерт писал: «Никакой государственный деятель не может понимать своего времени, ни правильно оценивать события, каких ему довелось быть свидетелем, не может уяснить себе того, что совершается в сферах администрации, церкви и народного образования, а также политической и общественной жизни, не может даже понять истинного значения некоторых условных терминов и выражений, если он основательно не изучит историю франкмасонского ордена и не постигнет истинного характера и направления его деятельности.

Без этих знаний он всегда будет ходить в потёмках и будет вынужден рассматривать все события и общественные явления каждое в отдельности, без их внутренней причинной связи, и поэтому оценка этих событий будет всегда односторонней и непонятной» .

В деятельности масонов и парамасонов не было ничего демонического или мистического, только борьба за власть, ресурсы и информацию, но борьба не столько в краткосрочной перспективе и с краткосрочными целями – хотя и это тоже, а с долгосрочными макросоциальными, геополитическими и геоэкономическими целями. Несколько упрощая историческую реальность и вычленяя из неё векторную логику, можно сказать, что почти все крупные революции эпохи Модерна прежде всего устраняли те структуры, которые мешали эффективному функционированию главным образом верхушки мирового капкласса и связанных с ней групп как мировой, наднациональной силе. А мешали прежде всего наднациональные же структуры, но не экономического, а политического – имперского типа: Османская, Австро-Венгерская, Германская и Российская империи. В революциях начала ХХ в., в их мишенях чётко прослеживаются интересы англосаксонского ядра капиталистической системы, «стреляющего» с двух рук, по-македонски, с помощью национализма и интернационализма (социализма), – неотразимая комбинация.

Революции европейского Модерна, помимо прочего, постоянно приспосабливали-модифицировали госструктуры к нуждам мирового рынка, а следовательно – к интересам господствующих на нём групп. Не случайно революции и, естественно, войны происходили всякий раз по исчерпании-завершении определённой эпохи в истории мирового рынка, мировой системы, когда уровни мировой прибыли ядра капсистемы начинали снижаться. Эпохи войн и революций, по сути, означали насильственную перестройку мировой системы (прежде всего системы в целом, а не отдельных государств, хотя события происходили именно на национальном или суммарно-национальном уровне) в определённых интересах и (или) борьбу за тот или иной тип мировой перестройки.

Что особенно показательно, каждый новый этап в развитии капсистемы модифицировал старые или создавал новые конспироструктуры (далее – К-структуры), соответствовавшие усложнявшимся задачам управления мировыми процессами, массами, с определённого этапа – информацией, культурой (психоисторией). И эти структуры должны были быть тайными, закрытыми, поскольку создание публичных структур – процесс, во-первых, долгий, процедурный; во-вторых, долженствующий учитывать широкие интересы.

Подчеркну ещё раз: масштаб, сложность и закрытость, т.е. сфера деятельности К-структур и их «теневое качество», росли и усиливались пропорционально мировой экспансии капитала, Запада, усложнению современного мира, а также развитию публичной политики, нации-государства и формальной демократии – т.е. всего того, что должно сделать процессы управления обществом («социальную кибернетику») прозрачными в их рациональности и рациональными в их прозрачности, – на что, собственно, и претендует буржуазное общество и что оно ставит себе в заслугу, скрывая в тени, во внутренних «серых зонах», уводя в них всё то, что не должно быть прозрачным для массового взгляда и не может быть представлено как рациональное большинству населения, поскольку не соответствует его интересам или прямо противоречит им. Как заметил М. Перенти, в буржуазном государстве тратятся три доллара из правительственных денежных средств для защиты одного доллара частных инвестиций, но для этого нужно либо задурить людям голову пропагандой, либо провернуть всё дельце втайне.

И дело здесь не только в классовых различиях и несовпадении экономических интересов верхов и основной массы населения. Дело ещё и в другом: конкретно эти противоречие и несовпадение проявляются в противостоянии в эпоху капитализма наднациональной (и стремящейся к созданию своей наднациональной, мирового уровня организации) верхушки и национально организованного населения.

Формально господствующие группы являются частью своих наций и, следовательно, и наций-государств; более того, у значительной их части есть и национальные классовые интересы, т.е. здесь налицо и содержательная принадлежность. Однако интересы значительной части буржуазии объективно носят наднациональный, интернациональный характер (это и есть одно из главных внутренних противоречий буржуазии, её национально-интернациональная нетождественность самой себе). Вообще, нужно сказать, что подлинными интернационалистами вопреки мнению Маркса, Энгельса и других являются не пролетарии, а буржуа; история Интернационалов, особенно Второго, – красноречивое тому свидетельство. «Интернационалы» буржуазии – капинтерн, фининтерн – оказались в конечном счёте эффективнее всех антикапиталистических интернационалов (здесь я оставляю в стороне вопрос о связи этих интернационалов – «антагонистов» между собой). Но в данном случае для нас важно другое – оформление в капиталистическую эпоху, уже на рубеже, на водоразделе XVIII – XIX вв. мощной и могущественной международной, интернациональной верхушки.

Вот что писал по этому поводу Георгий Кнупфер в работе «Борьба за мировую власть. Революция и контрреволюция»: «С развитием ростовщичества и создающего деньги ( money creating ) капитализма набрала силу новая форма власти, протагонисты которой не имели подлинных связей с нациями, над которыми они полностью господствовали. Методы и политика этой власти хранились в секрете, её интересы и цели не имели ничего общего с интересами их наций, а в реальности противоречили им. (Таким образом. – А.Ф.) возникла чисто паразитическая власть, интернациональная по форме и по духу – и потому, что её совершенно не интересовала судьба её подданных, и потому что её деятельность ( operation ) была естественно интернациональной, а её главные адепты часто и вовсе были иной национальности, чем население, среди которого они действовали. Эта форма власти не имела никаких органических связей или общих интересов с теми, кем она правит. В этом плане она полностью отлична от предыдущих форм власти, какой бы ни была их юридическая основа.

Номинально капитализм сохранил государственное управление старого типа, хотя в реальности те, кто теоретически правил государством, оказались подчинены ростовщикам и теперь являются не более чем фасадом, полностью контролируемым с помощью финансов» .

К сказанному Кнупфером необходимо добавить следующее. Разумеется, социализм/коммунизм как движение и система возникает как антагонист капсистемы. Но оформляется он прежде всего на международном уровне, а не на уровне национально-государственном; поле его деятельности, масштаб, важнейшие характеристики – такие же, как у международного капитала, которому он противостоит, с которым борется (причём сама эта борьба расчищает поле для будущего существования – и будущих битв). Но не только борется, имеет место и сотрудничество – косвенное, наведённое, а иногда и прямое. «В истории существуют достаточно короткие периоды, когда будущие противники вынуждены работать сообща исключительно ради создания прочных долговременных основ глобального конфликта, который определит мировой баланс. Сейчас именно такой период, и поэтому плодотворное сотрудничество радикального исламиста с не менее радикальным глобалистом вполне объяснимо» , – пишет Сергей Горяинов об эпохе рубежа XX – ХХI вв. На рубеже XIX – XX вв. такими будущими противниками, одновременно боровшимися друг против друга и совместно – с империями XIX в., – были мировой социализм/коммунизм и мировой же фининтерн.

Их связывал принцип единства и борьбы противоположностей. Это единство среднесрочных интересов проявилось и в закулисном механизме русской революции 1905 – 1907 гг., и в ещё большей степени – обеих ревоюций 1917 г., когда международный капитал действовал рука об руку с социалистами, сначала с умеренными, а потом – с крайне левыми.

Я уже не говорю о контактах 1960 – 1970-х годов между советским и американским руководством, в которых отражалось стремление не только тайно договориться верхушкам двух стран, но и создать некую наднациональную координационную структуру поверх системных барьеров. Внешним проявлением такого стремления было, в частности, создание Международного института прикладного системного анализа в Вене как некой ширмы, как акции прикрытия основной операции. В конечном счёте эта операция обернулась против советского руководства, оно попало в западню и проиграло, а сами контакты из поначалу равноправных отношений превратились в отношения международных хозяев и русских приказчиков ( a la комиссия «Гор – Черномырдин»). Но это отдельная тема.

Здесь нам важно зафиксировать следующее: природа и логика развития капитализма ведут к тому, что, во-первых, возникает международный слой, интересы которого в основном не совпадают с национально-государственными, а потому требуют особого, преимущественно тайного организационного оформления; во-вторых, возникает международное социалистическое/коммунистическое движение, интересы которого в основном тоже не совпадают с национально-государственными, – и потому что цели и задачи движения носят мировой характер, и потому что движение это противостоит легальной власти, что, в свою очередь, становится двойной причиной превращения как международных, так и страновых оргформ коммунизма в К-структуры; в-третьих, у действующих на одном – наднациональном – поле двух кластеров К-структур, двух заговоров – международно-капиталистического и международно-коммунистического, несмотря на теоретический долгосрочный антагонизм, нередко совпадают среднесрочные интересы – особенно по линии объектов борьбы.

В результате между ними возникает сверхтайное взаимодействие, формы которого могут носить сетевой, косвенный, а иногда и непосредственный характер (финансирование, дипломатическая помощь, информационная война и т.п.). Перед нами сверхзаговор, тайны которого охраняются особо тщательно обеими сторонами, а попытки прояснить ситуацию отметаются представителями обеих сторон как клевета, дешёвая конспирология и т.п. В результате, например, многие до сих пор считают, что «демократический Запад» – страны Антанты – активно помогали белым в их борьбе против большевиков, а саму эту «помощь» квалифицируют как интервенцию и чуть ли не главную причину гражданской войны (так, кстати, изображало этот процесс большевистское руководство Советской России).

Цель интернационал-коммунистов – слом системы, революция, земшарная республика – во главе с коммунистической контрэлитой, иными словами – новая система. Цель интернационал-капиталистов, фининтерна – мировая капиталистическая система без империй и с максимально ослабленным нацией-государством, т.е. иная, новая структура капиталистической же системы.

В период социальных кризисов (снижение уровня мировой прибыли par excellence ) объект борьбы у интернационалистов был один и тот же, но в разной ипостаси: коммунисты боролись против него как против системы , а капиталисты – только как против структуры , на смену которой они готовили новую структуру той же системы. В этой борьбе коммунисты пытались использовать фининтерн как антисистемный ледокол международного уровня (впрочем, конкретные результаты редко всерьёз выходили за национально-государственные рамки), тогда как интернационал-капиталисты использовали социалистическое движение для структурной перестройки, для «перезагрузки матрицы» в духе фильма «Матрица-2». Противостоять двуручному – системно-антисистемному – мечу, двойному – финансово-политическому – удару было очень трудно. Крушение империй в два первые десятилетия ХХ в. свидетельствует об этом со всей очевидностью. Надо ли говорить, что интернациональные верхушки – капиталистическая и коммунистическая – должны были развивать свою совместную или, по крайней мере, параллельную деятельность в качестве сверхтайного заговора – тем более сверхтайного, что в своей пропаганде те и другие призывали, во-первых, к открытой и честной публичной политике, во-вторых, к непримиримой, не на жизнь, а на смерть борьбе друг с другом. Но вернёмся к буржуазному государству-нации и его «публичным и рациональным» институтам, якобы работающим на общенациональное благо.

Тень, переставшая знать своё место

Итак, прозрачно-рациональные условия и институты крайне затрудняют нормальное функционирование капсистемы, мирового рынка буржуазного государства, накопление капитала в целом. Последнее, по крайней мере в определённые периоды, вообще требует подъёма антисистемных сил, которые надо растить и готовить, – естественно, К-структурным образом. Я уже не говорю о том, что национально-государственные институты объективно демондиализируют буржуазию, ослабляют её мировой политический потенциал. Поэтому с самого начала существования капсистиемы рядом с её «материей» – публичными формами власти, управления экономикой, обществом и информпотоками – возникла и развивалась «антиматерия» или, если угодно, «тёмная материя» – К-структуры, «закулиса»; рядом с «миром» государства и партий – «антимир» закрытых и тайных обществ (клубов «мировой элиты»), как системных, так и антисистемных, отражавших, причём в скоростном варианте, нарастающую сложность мирового уровня и таким образом на шаг опережавших «открытые» структуры, а потому получавших возможность управлять ими или по крайней мере направлять их деятельность. Собственно, говорить нужно не о двух мирах, а об одном, у которого две стороны – открытая и теневая, причём, несмотря на некоторые характеристики игры с нулевой суммой, вторая постоянно теснит первую (в этом плане у конспирологии – большое будущее; это наука будущего и о будущем – к сожалению).

Теневая сторона уравновешивает видимую сторону в интересах интернационального (сегодня – глобального) меньшинства; если она и не превращает демократию, разделение властей, гражданское общество и т.д. и т.п. на Западе полностью в фикцию, то, по крайней мере, серьёзно подрывает и ослабляет их, выхолащивает их содержание до такой степени, чтобы хозяева капсистемы с минимумом помех реализуют свои интересы и свою социальную суть в качестве агентов мирового накопления капитала. Демократия становится уделом избранных – плутократии. Особенно насущной эта задача стала после Второй мировой войны – в условиях массового общества, подъёма среднего класса, триумфа нации-государства в форме welfare state и противостояния Запада Советскому Союзу.

Заговор снимает противоречие между мировым и государственным уровнями системного бытия верхушки мирового капкласса в пользу первого. Сегодня, в условиях глобализации это происходит почти автоматически. В этом плане глобализация, снимающая противоречие «мировой – государственный», делающая его иррелевантным, сама может рассматриваться как заговор глобального масштаба – только без мистики, демонизации и дешёвой конспирологии, но это отдельная тема. Здесь я ограничусь только одним – указанием на прямо пропорциональную связь между развитием государства и приобретением им всё более публичных и общенациональных характеристик, с одной стороны, и ростом мощи и значения конспиративного, тайного аспекта функционирования властной системы, смещения реальной власти в «теневую» зону, а следовательно, деполитизации самой политической власти – с другой.

Наиболее развитой, полноценной формой развития государства ( state ) является нация-государство. По сути – это пик в развитии государственности с точки зрения его формальной рационализации и максимума включения населения в государство в качестве граждан.

В то же время именно нация-государство, как считает Пьер Бурдье, обладает в наибольшей по сравнению с другими формами государства качествами фиктивного субъекта. Речь, таким образом, идёт о фиктивности многих продекларированных качеств нации-государства как публично-правового и общенационального института. Реальным субъектом в нации-государстве являются, по мнению французского социолога, не нация и не государство, а группы индивидов, реализующие свои групповые и корпоративные интересы под видом государственных или под покровом государственной тайны.

Как показывает Бурдье, есть целый ряд профессиональных и социальных групп, которые заинтересованы в продвижении фикции государства как единого коллективного тела, или, как сказал бы Томас Гоббс, «искусственного человека». Я бы сказал, что на самом деле «искусственный человек» – это в значительной степени фиктивный Гулливер, внутри которого снуют и действуют реальные лилипуты, представляющие свои мелкие делишки как свершения Гулливера, как общее, национальное благо.

Во Франции Бурдье считает такой группой сообщество юристов, их корпорации, чему в немалой степени способствовала централизация судов в этой стране. Ещё одна группа – учёные, прежде всего в области политических, социальных и гуманитарных наук. «Появление “государственной знати»” во Франции, вероятно, совпало с появлением академических степеней и званий, позволявших их обладателям представлять себя в качестве объективных экспертов, образцов “незаинтересованной преданности общим интересам”. В целом, юристы “были заинтересованы в придании универсальной формы выражению их частного интереса”, в создании теории государственной службы и общественного порядка, в отделении государственных интересов от интересов династии, от “королевского дома”, в изобретении Res publica , а затем и республики как высшей по отношению к агентам инстанции, даже если речь шла о короле, являвшемся временным её воплощением” .