Глава третья. Часть 1.
Пассионарные культуры
Есть вполне почвенные, «земные» факторы появления «блуждающих волн» современных пассионариев в сетевом информационном обществе, связанные с биосоциальной и культурной матричной традицией социо-культурного «пограничья», которое массово распространяется именно в сетевые переходные и пограничные периоды. Сетевая коммуникация как общинная жизнь, сама по себе перенастраивает все общество и каждого человека на распознавание именно пассионарных векторов. Меняя тем самым все социо-культурное пространство, меняя соотношение верхов и низов, перенаправляя общество в четкое пассионарное русло. В каждом из таких векторов различимы низ и верх, иначе ориентированность культур на социум (уплотнение) и ориентированность культур на мировоззрение (утончение). Элитарность к этому различению отношение не имеет и, более того, исторически элита, то есть «лучшие люди», мигрируют между тем и другим слоем.
Культуры Пути
Пассионарные культуры представлены т. н. культурами Пути и Становления. У них есть три четко различимых исторических вектора – маскулинный, лингво-рациональный, «вопрос что, кто?», а также преобразующе-созерцательный вопрос «как?», который начинает очень заметно усиливаться в последние годы в бурной сетевой и информационной коммуникации в любой мировой среде. Остальные культурные векторы (патрилинейный, фемининный, матрилинейный, эвристический, иррациональный, сакральный) – а их всего девять, находятся в умеренной, субпассионарной и скрытой частях пассионарного общекультурного и общесоциального спектра, формируя менее проявленные, но не менее массово-влиятельные сообщества в разных цивилизациях.
Маскулинный («подвижнический») вектор, вопрос «что, кто есть человек?», Север
К. А. Коровин. Тройка.
Стоическая доминанта и поисковые стратегии
К пассионарному вектору культур Пути относятся прежде всего – маскулинные «подвижнические» культуры – военно-агональные паттерны, конкретные биосоциальные, общинные, семейно-родственные, родовые, наследственные стрессовые и травматичные обстоятельства, конкретные массовые подвиги, массовые жертвоприношения и катастрофы, формирующие особый тип стрессовой мобилизационной памяти. Хорошо заметны маскулинные нормы этой культурной традиции и этой среды, которая дает первоначальный пассионарный импульс всему обществу, заставляя его подняться и мобилизоваться. Эта традиция быстро приводит к формированию мощного общественного идеала для подражания, для стремительного формирования «не мальчика, но мужа», для формирования в обществе целеустремленного «взрослого» поведения и четкой картины сильных доминант. Маскулинный вектор имеет мощную поисковую и агональную (состязательную) доминанту, у него прослеживается экзистенциальный (духоподъемный, бесстрашный) интеллект (по Гарднеру) и стратегия прекрасного ориентирования в любых ситуациях неопределенности. В любые переходные периоды он входит легко, как в родную стихию.
В мировых культурах выражен в гомогенных сообществах-братствах, монашестве, т.н. культурах Пути и самосовершенствования (даосы, суфии, богумилы, катары, альбигойцы и др.), культурах подвижничества и первопроходчества, защитников правды (клятвы в верности), сирых, слабых и угнетенных любого направления. Этот вектор социально крайне активен – как внешне, так и внутренне, может оказывать цементирующее и обновляющее влияние на целые цивилизации и поколения, оставаясь, однако, на общекультурной периферии вне зоны аномии и хаоса. В самые тяжелые времена для каждого государства именно маскулинные сообщества – братства – как оседлые, на земле, так и походные, в дороге, а том числе на море, запускают волновой толчок пассионарной энергии на все остальные слои. А, самое главное, перекодирует общество на приверженность исконным пассионарным ценностям – верности, бескорыстию и самоотдаче ради правого дела.
Маскулинные «подвижнические» культурные сообщества – однородные, как стая или род охотников-собирателей, их сетевая форма – «рыбья стая» (по А. В. Олескину) в любой среде способны энергетически ассимилировать множество иных культур. Эти культуры в то же время обладают ярко выраженной и вызывающей активное подражание пассионарной ментальностью, также способностью проявлять героическое самопожертвование и героические поведенческие паттерны, отрицают любую элитарность и привержены прямой открытой общинной, вечевой демократии и потестарным вождеским традициям.
Поведенческие стратегии – либо полный одиночка (вождь в том числе), т.н одиночный тип поведения, либо полный слитный коллективизм (община-братство), стая, племя, клан, родовая община. Активно участвует во всех агональных культурных ритуалах и играх – состязания и поединки, военные и спортивные игры, борьба за Родину, Отечество, веру, кровь и почву, культы мученичества, тотемизм, анимистические культы, культы предков, субкультуры нигилизма и атеизма.
Социоориентированные маскулинные «подвижнические» пассионарные культуры являются выраженными носителями характеристик т.н. социальной эргичности (по В. М. Русалову), где четко выделяются такие противоположные качества как стремление к социальному лидерству или растворенность в массе, высокая или низкая социальная контактность. В терминологии каскадного принципа развития истории В. Г. Буданова – это – «духовно-религиозный» архетип, в истории России проявляется от крещения Руси. В период 2002–2010 г.г. прошел глубокую трансформацию.
Маскулинные братства, как бы они ни назывались, придерживаются одинаковых культурных стратегий – это «склеивающие» общественные движения, поточные и цепочечные (эстафетные) паттерны передачи сигналов (особенно звуковых) и информации, многоагентные сообщества, максимально однородные, где нет ни узлов, ни частиц, потому очень трудно поддаются управлению официальными властными методами, но зато прекрасно реагируют на неформальный авторитет. Маскулинные элиты – это элиты подвижников, неформальных глубоко почитаемых харизматиков, которые могут быть как представителями уважаемых династий, так и самородками, вне зависимости от происхождения. В политике они занимают независимое и маргинальное положение, но могут координировать множество низовых движений, способствуя выдвижению достойных во власть.
«Окраинное» поведение и постшоковый синдром
Маскулинные культуры всегда ориентированы на окраинные подражательные слои культурного времени – либо на архаичное прошлое (синдром первопредка), либо на чувственно переживаемый образ будущего, на т.н. канунное время. К маскулинному «подвижническому» вектору относятся социально предприимчивые и активные сообщества – маскулинные субкультуры (байкеры, поисковики, добровольцы, волонтеры, предприниматели всех уровней, т.н. «продуктовые люди», люди, нацеленные на результат, в том числе на инвестиционный результат, прибыль им интересна мало).
В этом векторе участвуют номадические культуры пограничных, горских и конно-кочевых народов, пракультурные поисковые сообщества охотников, команды-стаи, а также т.н. культуры «моря», они феноменально устойчивы именно в зоне риска и катастрофы, особенно тяготея к крайним социальным нишам – пограничным или промежуточным. Кроме того, маскулинные культуры и субкультуры отличаются т.н. кентавризмом, обладая способностью порождать парадоксальные и кентавр-состояния в различных традициях, но при этом в среде обитания эти субкультуры создают сверхпрочные традиции и культурную память равенства, сплоченности, солидарности, сверхсильной выносливости.
В этой пассионарной маскулинной «подвижнической» памяти отчетливо прослеживаются хорошо усвоенные следы дородовой и родовой травмы, следы социальных, особенно общинных, природных катастроф и кровавых потерь, как в единичной, общинной, так и социальной истории. Вся история жертвоприношений как ритуальных, так и нет, сопровождается образованием именно такой жертвенной памяти, которая быстро героизируется и составляет культовые среды т.н. профетического свойства. Формирующийся в результате постстрессовый, посттравматический, посткатастрофный синдром в маскулинных культурах, также синдром определенных социо-культурных установок отношения к боли – агональных прежде всего (высокий болевой порог) – и установок на формирование сопротивления и выносливости – способен напрямую участвовать в формировании компенсаторной пассионарной доминанты, переустанавливающей норму реакции и поведения – как в отдельных группах, так и в обществе в целом.
Готовность к самопожертвованию, реальной и творческой самоотдаче в этом случае формирует пассионария-подвижника, у которого в результате тормозится инстинкт самосохранения и появляется длительная, неугасающая, феноменальная жизненная активность, творческая в том числе, заставляющая личность искать возможности возрождения, обновления, новые решения, преодолевать сопротивление среды или жизненных обстоятельств.
Ценности и образы Пути
Пассионарные культуры Пути, которые сегодня завоевывают все сетевое общество, имеют ряд узнаваемых паттернов. Первый из них – это апология «дороги», «пути», потока движения, или плавания по бескрайним морским просторам. В России это – один из базовых элементов столетиями складывавшейся ментальности. Русские, в особенности мужчины, в хозяйственном отношении столетиями находились вне оседлого места, вне места оседлой общины, в общине кочующей, постоянно в «дороге», на воле, в отходничестве, в профессиях, связанных с техникой, тэхне-культурой, периферийной к домашнему укладу, где властвовали женщины, женский труд и женская доля.
Мужчины – пастухи, мельники, печники, охотники, кузнецы, купцы-коробейники, странники, коновязы, бродячие ремесленники, плотники, солдаты, матросы – с подозрением относились к «бабьему миру», обходя его стороной, чтобы не быть «на привязи», не зависеть от непривычного и неодобряемого «домашнего» статуса, как не обладающего таким безусловным приоритетом как «сила». К одобряемой «силе», к традиционному пониманию мужества относились исключительно «свободные» занятия, имеющие отношение к пребыванию в «пути» и к технике, инструменту, удаленные от традиционных монотонных «женских» ролей – повитухи, пряхи, стряпухи.
Для русских с их огромной территорией переселения и передвижения всегда были очень значимы. В отечественной культуре до сих пор живут типичные образы странников, «калик перехожих», странствующих богомольцев-паломников, беглых крестьян и каторжников, разбойников, ямщиков, уходивших в дальние извозы, переселенцев, отправлявшиеся искать за морями «лучшую жизнь», воинов-защитников и воинов-освободителей, уходящих «воевать свободу» и «лучшую долю», помогать «братьям в неволе» (ср. лозунг «Данила – наш брат», который сработал на выборах В.В.Путина в 2004 г.).
Одобряемые ценности «Пути» хорошо известны – это весь комплекс сетевых героических качеств, отвага, отчаянная смелость, готовность к риску, азарту и неготовность к хозяйствованию, стяжание удачи на пути поисков труднодоступных идеалов и нестяжательство богатства, ловкость, хитрость, бесшабашность, «удаль молодецкая», отторженность от формальной власти и слава народного героя, выносливость, готовность «искать и не сдаваться», братская и сестринская любовь и дружба, ценности «кочующей общины», боевого, военного братства, вечные, нескончаемые поиски «земли и воли», которую отстаивают до последнего, в том числе ценой жизни («русские не сдаются»), романтика дальних дорог и дальних путешествий, «хождений за моря» и т.д. И это именно те вековые ценности, которые в России издревле включаются в одобряемый образ правящего слоя, лучших людей, и которым «лучшие люди» хронически не соответствуют.
Интересно, что множество современных бывших «технарей» в России, оказавшихся вне своих привычных предприятий, разоренных перестройкой и наступлением рыночных отношений, отправились именно в «путь», в значимые «сильные» профессии купцов-коробейников, дальнобойщиков, челноков, предпринимателей, торгующих «на выезде» техникой или технологиями и беспрерывно передвигающихся как по России, так и за границей, активно доказывая свою «силу» и свободу «дорогой» в предпринимательстве, сначала в диком, примитивном, а затем во вполне устоявшемся, образованном, цивильном.
Глубинное ценностное и полоролевое расслоение русских, типичное для сетевой апологии «пути» и «дороги», а также ценностей кочевой, родовой и соседской общины, сохраняется постоянно и воспроизводится не только в соответствующих социальных ролях, но и в парадоксах социально признанных самоназваний. Так, в самовосприятии русских по-прежнему доминируют древние образы «мужиков» и «баб», «братьев и сестер», и, наряду с этим, такие яркие андрогинные явления как уже упомянутый пуэрилизм, явление, воспроизводящее инфантильный образ странника-бродяги на информационно-культурном уровне (в том числе характерный русский образ дурака-гения).
Власть пассионарного поля
Пассионарные среды и культуры обладают огромным оживляющим и мобилизирующим влиянием на социум, на все социальные единицы без исключения, они часто являются основой героического генофонда, естественным резервуаром проявления социальных лидеров, героической жизнеутверждающей ментальности, в которой нет и не может быть противопоставления свободы и справедливости. Пассионарии формируют героические общественные движения, имея в качестве своего социального и информационного инструмента т.н. цепочечные, «склеивающие» языковые коды, эстафетные способы передачи информации, блок-чейн знаковые структуры. Поэтому пассионарные среды могут легко встраиваться в современные как цифровые, так и аналоговые социальные сети, обеспечивая консолидацию, предприимчивость и кооперацию в любом разнородном пространстве, особенно активно проявляя эти качества в ситуациях переходности и неопределенности.
Страстность пассионариев может, однако, иметь множество оттенков и слоев – от установки на страдания, жертвенность и альтруизм, аффективность поведения, до способности длительно переносить боль (иметь высокий болевой порог) и тяжелейшие жизненные потрясения, что формирует устойчивый т.н. экзистенциальные характер, культуру и интеллект. Среди пассионариев в России были самородки и гении, подвижники, первопроходцы, спасатели, защитники Родины, молитвенники (духовидцы), первооткрыватели, мыслители, энтузиасты.
В то же время хорошо заметна пассионарная амбивалентность культур Пути, где особое место занимает герой-охранитель этой вековой основы и его качества демиурга – с одной стороны, и воина-странника, воина-кочевника – с другой, с его неустойчивой моралью, хитростью и ловкостью, существующего в одобряемой форме одиночки или сироты, неизменно побеждающего змея-врага (или дракона-врага, могут быть и иные варианты) в сложнейшем поединке.
Обозначаемый обычно как шаманский или архаический герой (его правильнее было бы обозначить как герметического героя, имеющего два лица – демиурга и трикстера, охотника и шамана), этот образ сохраняется во всех временных слоях культур Пути, придавая им вид пограничных и «островных». При этом везде сохраняется его такие одобряемые качества как отторженность от формальной власти, скорее антагонизм с ней, редкая физическая сила, отчаянная смелость, ловкачество, странность, непохожесть норм и идеалов, упорная устремленность к неким далеким и труднодоступным ценностям и стяжание удачи как некоторое противопоставление стяжанию богатства.
Основная модель маскулинного «подвижнического» вектора – это модель импульса и движения (подобно истоку реки), которая проявлена, например, в начальном импульсе любого пассионарного (энергетически мощного) общественного или культурного движения, когда пророческий героический импульс прохода через агонию и смерть-возрождение, уподобление этому в движении адептов составляют агентную базу ассимиляции.
Агональная культура и мировоззрение Пути
Этот же маскулинный образ подвига умирающих и воскресающих богов проявлен в т.н. агональных (состязательных) культурах, направленных на преобразование агрессии испытаниями и жертвенностью, предупреждение насилия и воспитание адептов на основе близкого к христианству личного подвига и подвижничества. Подобная модель становления (героический импульс и движение) отражена, например, в модели календарных состязательных игр, рукопашных боев, жертвенных обрядов, искусства войн, духовных практиках исихазма и молчания (сердечного безмолвия), в культурах, инициирующих юношество с фрагментами погребений, традиций мужских ритуалов инициаций бесстрашия, храбрости и прохода через «агонию».
Ориентированные на мировоззрение маскулинные культуры всегда были связаны с поиском истоков мироздания и сотворения мира. Поэтому в этом мировоззренческом ареале мы обнаружим многочисленные космологические и космогонические идеи и представления. Отвечая на вопрос «что?», это мировоззрение обнаружило и описало древнейшую идею подобия бытия каким-либо внешним сущностям, субстанциальным понятиям. Такими были идея микро- и макрокосма, идея подобия Богу, носителя духа или материи, носителя взаимопредназначенности духа и тела. «Ты, как зеркало Я» (П. Флоренский), «человек – это Божье зеркальце» (Н. Кузанский), «Бог есть зеркало человека» (Л. Фейербах), теология Пути к Богу, истине, Спасению, Апокалипсису. Идея подобия, а также фракталов как модели самоподобия, встречается и в многочисленных социо- и теоцентрических и эволюционистских концепциях.
Идеи существования, бытия составляют основу мировоззренческих традиций Пути, и это характерно для всех его исторических форм. Кроме того, это онтологическое мировоззрение издревле обладало мощным синтезирующим и поисковым, логико-аналитическим, герметизирующим и глобализирующим началом, обладавшим свойствами метанауки и религии одновременно. К нему примыкали многие великие ученые-естественники и системологи, особенно те из них, кто был привержен идее космизма (в древней и средневековой восточной и западной космологии, в русской мысли (Федоров, Циолковский, Вернадский), в западной (Тейяр де Шарден). Кроме того, в этих мировоззрениях содержится обоснование принципа отражения, «зеркала» как основы подлинного восприятия – безмятежность, созерцание, внутренний покой, недеяние как следствие небытия (скептицизм, эпикурейство, даосско-буддийские течения) и апатии (бесстрастие и невозмутимость в стоицизме).
В даосизме и индуизме можно отметить многочисленные примеры такого мировоззрения, связанные с принципом ненасилия, далее с принципом спонтанности как следования мышления своим путем, своей естественной природе, то есть принципа зеркала всех вещей, которое отражает мир, формируя тем самым сознание, не ограничивая его: «Отпуская свой ум, доверься ему». Или, например, максима софистики «Человек есть мера всех вещей», выражающая положение этики долженствования, опирающегося на принцип всеобщего отражения – принцип естественного зеркала.
Венцом развития подобного мировоззрения, особенно в его устремлении к поиску понимания бытия, стало пустотное понятие «ничто», в западном варианте давшее начало течению экзистенциализма (Бердяев, Сартр, Хайдеггер, Ясперс, Марсель). Экзистенциалисты на Западе не видели возможность преодолеть страх и потому придавали ему качество «головокружения свободы», то есть рассматривали человека как духовное существо, способное к выбору собственной судьбы «на острие смерти» и крайне остро переживающее всеобъемлемость и огромность судьбы.
В восточном варианте экзистенциализма, например, в индуизме (школа вайшешиков), онтология четко различала бытие и небытие, обозначающее все отрицательные вещи, поскольку для освобождения человека необходимо преодоление незнания, являющегося следствием боли и страдания. Дзен-буддисты понимают существование как субъективно-онтологическое ничто, не трагическое, а благое начало отсутствия внешнего «Я», связанное с деятельностью единственной реальности – познающего ума, пределом которого может быть только Великий Предел, скрывающий пустоту.
Мировоззрение Пути зародилось в «цивилизациях шельфа» вблизи мирового океана и русла великих рек – Нила, Тигра, Евфрата, Ян-цзы, представляя собой т.н. «дух моря», а также Севера, особое «ускользающее» восприятие, где нет четкого и главного, основного и второстепенного, центра и периферии, размываются многие представления. Главной несущей конструкцией этого пассионарного мировоззрения всегда остается миф, особенно миф хилиастический, содержащий утопию или мечту о далеком чуде, островах счастья, о «Граде Китеже», «Беловодье», царствах справедливости добра. Помимо этих мифов, в культурах Пути постоянно воспроизводится образы дороги, перекрестков, метафорами начала или первоначала, а также в метафорах двойственности, двуличности (см. образ Януса – лат Ianus, от ianua - «дверь», греч. Иан).
Пассионарные мировоззрения и культуры Пути всегда тяготели к сохранности корневых автохтонных традиций, особенно связанных с потоком, водой, морем, в том числе водой как первостихией, а также образом спасения в Потопе через Ковчег, образ которого в авраамитической традиции почитается как неиссякаемый источник жизненной силы.
Лингво-рациональный («умный») вектор, переход от вопроса «кто есть человек и человечество?» к вопросу «как есть человек и человечество?», от Севера на Восток
И. Е. Репин. Бурлаки на Волге
Скептическая доминанта и расцвет культуры Слова
Лингво-рациональные культурные векторы как культуры коммуникативные и просветительские, имеют древнейшую историю, будучи напрямую связаны со всеми информационными революциями и пассионарными толчками, особенно проявляясь именно в языковой, духовно-культурной и рациональной сферах. Эти векторы транслируют движения культур Пути как Путь битвы – за свободу, равенство и братство, прежде всего, в сфере свободы разума – свободного сложения языков, расцвета разума, гуманизма и свободы Слова. Важнейшими достижениями культур Пути всегда были самоопределение человека как субъекта, веротерпимость, борьба с догмами и застоем, обновление и возвышение Человека, прежде всего в знании и познании. Сильнейший всплеск, поэтому, они получили в те исторические эпохи, которые были связаны с развитием письменности и письменной культуры, с Возрождением, Просвещением, особенно тех их проявлений, которые возникли и развились на Севере и Востоке (см. также преобразующе-созерцательный вектор).
Южное Возрождение в Европе – XIV–XVI в.в. было очень тесно связано с эпохой географических открытий XV–XVII вв. и стало ярким проявлением типичного европейского Юга (см. фемининный «хозяйский» вектор – ниже), то есть денежных обществ торговых средиземноморских городов, которые пренебрежительно называли культурные достижения Севера XI–XVI вв. «готикой», иначе «варварским» искусством.
На Севере и на Востоке Возрождение имело совершенно иные очертания. В России, возрожденческий период был проявлен в духовном Возрождении – в расцвете иконописи (XIV–XVI в.в.), святости и преподобия. Размах волны Восточного Ренессанса прошел раньше – с VIII–XII вв. н.э. от Китая, к Ирану, Средней и центральной Азии, с сопредельной частью Индии, в арабский мир и уже только после этого – на Юг Европы. Произошла подлинная революция умов, приведшая к расцвету университетов, светского скептического знания, энциклопедизма, философии, медицины, гуманитарных и естественных наук. Мощнейший взлет был во всем исламском мире XIII–XV в.в., где были достигнуты выдающиеся достижения философского скептицизма (Ибн Рушд), позже обогатившие всю европейскую культуру.
Получившая феноменальный мировоззренческий и гуманистический толчок, Европа на Севере породила готику, которая стала подлинным воплощением северного духа, была отчетливым пограничным явлением, противоположным и духу Южного Ренессанса, и всему ренессансному идеалу телесного наслаждения. Готический северный идеал был в действительности рациональным, андрогинным и бестелесным, экзистенциальным, мятущимся, сверхчувственным, подготовив почву для Северного Возрождения, созданного северным трансцендентным духом схоластического, университетского разума, стремившегося опереться на строгий гуманизм Эразма и «коммунистическую» утопию Томаса Мора.
Ориентированная на «понимающее» светское мировоззрение культура Просвещения стала повсеместной пассионарной основой лингво-рационального вектора. Критичность и остроумие Просвещения, а позже неприятие Реформации и упоение Контрреформацией, вычурной и противоречивой культурой барокко и рококо – вот то, что питало рациональный вектор в просвещенных слоях в Европе и в России.
Но его настоящей исторической основой стал позже романтизм, и, соответственно, упорная рациональная разработка «национальной идеи» и национального самоопределения. Особенностью романтизма в России был, однако, т.н. «романтизм пассивный», литературный, с его апологией «дороги» – (ср. в России «птица-тройка»), наивностью, массой маргинальных форм и приверженностью к аскезе, а позже – революционным лозунгам и теориям. Это был типичный подростковый максимализм, романтизм подростков-революционеров и революционеров-утопистов, в России от декабристов, Герцена, позже народников, анархистов с их показным атеизмом и скептицизмом, социалистов всех направлений. Потому формулой этого вектора стал поиск «народной правды», справедливости и «умного пути» к их воплощению.
В этих просветительских культурах с их вечной проблемой «отцов и детей», всегда было хорошо узнаваемое проблемное рациональное пассионарное поле с его добродетелями свободы и странничества, «хождения в народ», вековой правды земледельческой общинной жизни, юродства, уродливости как антитезы красоте, абсурдного и фантастического, ужаса и святости, народных святых, апологии простоты «народной жизни». Которое – как подлинный миф – устраняет мир реальный, помещая человека в трасцендентность, в «ускользающее переживание», именно в то, что полностью совпадает с современной цифровой сетевой виртуальностью. Этот романтический флер свойственен рационально-лигвистическому вектору и идее Пути во всех ее проявлениях.
На русской почве это было то, что питало т.н. социальное искусство («передвижников»), разночинцев, бескомпромиссных революционеров-народников, движение «Земля и Воля». В русской и немецкой около университетской среде вырастали поколения скептиков-рационалистов, создавших особый мир поисков «праведного народного пути». Позже этот отторгнутый мир русских и немецких революционеров, уже в эпоху русской и европейских революций, нашел отображение в экспрессионизме и его идее «внутреннего крика». Так возникла сугубо рассудочная, наполненная протестом, неукротимым желанием хаоса и взрыва, дидактики, поучений, массовая культура, существующая вот уже 250 лет, с ее одобряемым героем-бунтарем, нигилистом, отшельником, ниспровергателем элит и тиранов, с его самопожертвованием, и абсолютной апологией свободы. Современные потомки «чацких» и «базаровых» в России все так же наполняют теперь уже цифровые культурные пространства все с тем же хорошо узнаваемым скептицизмом и революционным протестом.
Сетевой коммунализм и стратегия социального «выравнивания»
Этот пассионарный идеал скитаний ради правды и народного счастья, бунта против элит, перенос фокуса внимания к проблеме бедности, к несчастьям «простого человека», продолжает распространяться уже в современную сетевую унифицирующую эпоху. Сетевой мир как реальный, так и виртуальный, по-прежнему переполняет немеркнущий образ беспрерывного движения – эмиграции и ностальгии, пограничья и архаики. В сети постоянно возникают все новые-старые формы социального протеста, «новых революционеров», полноценной хорошо развитой «культуры бегства» или «ухода» («исхода»), с их субкультурами коммунализма, «дружбы всех и вся», свободных трудовых или экологических братств, общинной природной жизни, молодежных движений – в частности «хиппи», в классической «хип» культуре. Есть этот идеал в общем культурном ареале хакеров, диггеров, в байкерском движении, в движении бардовской и военной лирической песни, в эпохах шестидесятников – как XIX-го, так и XX-го веков, а сегодня во всей интеллектуальной субкультуре Интернета.
Среди представителей этого пассионарного вектора есть многочисленные и разнообразные интеллектуалы, нетократы и нетолюбы, частые участники добровольческих и волонтерских движений, экстремалы, а также представители множественных движений пестрого протестного спектра, социальных сетей, разного рода братств, землячеств, диаспор – те, кто чаще всего обозначается как «умная толпа» с ее вечными ценностями знания и глобального просветительства. Эти социальные подвижники входят в разного рода социалистические сообщества, по-прежнему, как в 19-20 в.в, составляя ядро социального богоборчества и богоискательства, с их огромной силой влияния. Среди них были и есть подвижники-гении мирового масштаба, в России особенно люди словесности и Слова (поэты, писатели, священники).
Рациональные элиты – это «умные элиты», интеллектуалы-народники, с отличным ораторским даром, просветители-революционеры, в современную эпоху – с отчетливым креном в сетевой социализм разного толка, особенно левого, или, напротив, с риторикой в сугубо почвенническую «правую» сторону с ее приоритетами «малой родины». Характерным признаком сетевых революционеров во всех социальных сетях остается постоянное требование социальной справедливости и защита прав «простого человека», ожесточенное отстаивание свободы слова и борьба с цензурой любого типа. Характерно также, что рациональные «умные» элиты никогда не попадают в высшие элитарные слои, оставаясь «младшими», на «вторых ролях», в сфере идеологии, информации, СМИ, в «средних» управляющих слоях.
Интеллектуальные братства и вообще братства (сестричества) – это исторически прочная и постоянная социальная форма самоорганизации и стратегия этого вектора, среди представителей которого много тех, кто принадлежит к «понимающим» и «выравнивающим» общество профессиям, к характерной социальной роли «сеятеля разумного, доброго, вечного» – учителя, воспитатели, наставники, профессура, преподаватели и их ученики и последователи. Сегодня «братскими» и пассионарными ценностями участия, кооперации, солидарности, совместного дела и творчества переполнена вся культура социальных сетей. Наиболее распространенная страта пассионариев этого типа – это блогеры, одиночки, маргиналы, со всеми оттенками и деталями данной многочисленной социальной сферы, с ярко выраженной такой перманентной чертой – как индивидуальной, так и групповой – как комплекс неполноценности и «правдоискательства».
Власть языковой среды
Способ ассимиляционной жизнедеятельности лингво-рационального вектора – это все, что связано с жизненными циклами языков, живых, мертвых и искусственных и культами, основанными на языке, слове и информации как системы запомненного выбора социальных акторов. Интернет – мировая коммуникативная сеть – целиком создана как резервуар именно этой культуры. Одним из ярких примеров жизнедеятельности этой сети является т.н. «хайп», пропаганда, иначе языковое внедрение – насаждение определенной знаковой и языковой среды вовнутрь инокультурной среды путем особых приемов проникновения, фасциногенного и шокогенного привлечения внимания, и основанной на фасцинации информационной технологии (см. фемининный и иррациональный векторы).
Фасцинация (впечатлительность, очарование, одурманенность и восхищение образом, в том числе образом словесным) – это социо-культурное явление, открытое Ю.Кнорозовым, который определял его как такое действие сигнала, при котором ранее принятая информация полностью или частично стирается. Этот невинный культурный агент играет феноменальную роль в современных информационных войнах и революциях – и как фасцинация словесная, текстовая и как чисто образная, зрительная. Фасцинирующий словесный образ как элемент пропаганды был одним из важнейших факторов в осуществлении такого судьбоносного исторического процесса как пролетарская революция в России 1917 года.
В Российской империи, начиная с середины 19 и до начала 20 века, на фоне технологических промышленных сдвигов и необходимости расширенного просвещения безграмотных крестьянских масс, начались светские реформы, отменено крепостное право и появился новый маргинальный социальный слой образованных разночинцев. Усилиями этого слоя была развернута активнейшая левая пропаганда, использовавшая необычайно яркие и простые фасцинирующие лозунги-образы, антимонархические и элементарно-народные, в том числе словесно привлекательные. Царизм не мог ничего этому противопоставить, тем более на фоне Первой мировой войны, разрушившей привычный традиционный общинный уклад крестьянской массы и создавшей глубокий кризис в городской среде.
Большевики прекрасно освоили языковую технологию пропаганды, империя рухнула, дав простор новейшим информационным потокам (движениям) и создав целый новый пласт воинственной информационной культуры т.н.«коммунистического новояза», «пролеткульта», ассимилировавшего в исторически кратчайшие сроки множество традиционных культур и частично разрушившего религиозный культурный уклад. Этот процесс был прерван только в середине 20 века, а в последние годы своего существования советский режим был информационно так же беспомощен, как и монархия перед концом Российской империи. Империя рухнула вторично.
Теперь мы наблюдаем такую же информационную атаку в США, где инфоповод стандартного, но очень фасцинирующего факта подавления выступлений негритянских маргиналов был удачно использован как «казус белли» для создания не менее фасцинирующего лозунга BLM в пропаганде либертарианских ЛГБТ идей для массового разрушения исторической памяти.
Другой, менее драматичный, но не менее разрушительный пример этого же вектора – пример языковой фасцинации современного интернет-пространства. В интернет-среде, которая еще 10-15 лет назад была маргинальной на фоне общей традиционной культуры – СМИ, кинематограф, театр, книжная культура и проч. – возникла достаточно активная среда т.н. аккультурации, то есть ассимиляции, не подавляющей традиционную, ранее доминирующую культуру или иные культурные среды, но отводящей им роль существования в «сетке», во множестве одинаковых ячеек с разной памятью, образами, скоростью переработки информации. Эта сетевая диверсификация информационной среды – типичная стратегия лингво-рационального вектора. Которая производит, таким образом, революционный переворот, изменяя само темпоральное состояние общекультурной среды, где раньше были ядро и периферия, имевшие разные временные траектории и разное общественное влияние, а теперь возникли ритмично и в унисон растущие одинаковые горизонтальные культурные слои-ячейки, перемешанные друг с другом. Так появляется фактически новый язык эпохи, создающий новый культурный слой всеобщей темпоральной проницаемости, который становится новым общественным медиатором – настройщиком новой среды, где уже осваиваются новые поколения (Z,Y, миллениалы). Этот слой уже вошел в социо-культурный переход и потому быстро создает новые среды и новые языки этой будущей пассионарной эпохи.
Лингво-рациональный вектор сегодня – это абсолютная доминанта всего сетевого общества, претендующая на то, чтобы своим общинным языком и текстовыми файлами буквально «прошить» все остальные среды, перестроить весь социум на свой язык. Все информационное сетевое общество сегодня массово «живет» в стихии именно этого вектора. Культуры рационально-языкового вектора тоже пассионарны, но, как это было показано выше – подростково-пассионарны, псевдо-пассионарны или потенциально-пассионарны, они не просто «молодые», но «максималистски-молодые», романтичные, обладая типичным свойством информационных процессов как таковых – это стандартные «пуэры», «онижедети», «школота», бунтарско-разрушительные агенты всей культуры. Которые, однако, задают четкую темпоральную структуру всем современным процессам, вовлеченным в информационнные поля, то есть т.н. темп (по Русалову), обладая способностью ускорять или замедлять процессы деятельности в среде своего присутствия.
Стихийная власть рационально-лингвистического корня заключается в феноменальном качестве рацио как несущей сквозной пассионарной культуры как прошлого, так и будущего Просвещения – качестве полноценного владения языком, трансграничными языковыми средами, культурными текстами, семантическими социо-культурными рациональными рядами, и, соответственно, лингвистическим интеллектом (по Гарднеру). Ассимиляция, которую образует рационально-лингвистический вектор, более напоминает аккультурацию, то есть процесс агонального состязательного, сетевого равноправного и равноценного взаимодействия культур, культурного сотрудничества и кооперации (соработничества) – то есть именно пассионарных ценностей выравнивания и взаимности. Когда каждая культурная единица занимает свое четкое место, но при этом они все вместе формируют новое пассионарное поле как уравновешивающее, так и соревновательно-конфликтное пространство, иначе – сетевое согласие и информационную развивающую среду.
Софистика и субъективизм в мировоззрении
Культурные традиции рационально-лингвистического вектора – это исторические традиции Слова («в начале было Слово»), словесности и письменности и всего их исторического пути на протяжении всех шести-семи информационных революций. С этой точки зрения рационально-лингвистический вектор всегда является спутником всех переходных процессов, связанных с информацией, в истории любого государства играя роль просвещенного Учителя. В терминологии каскадного принципа развития истории В. Г. Буданова – это – «властно-корпоративный» архетип, в истории России проявлен от Рюриков, до Ивана Третьего, возрождался в екатерининскую эпоху.
Культурные традиции рационально-лингвистического вектора отчетливо придерживаются главного принципа софистики – умственного самоопределения, и поэтому они антропоцентричны, аскетичны и предусмотрительны, образуют характерную сетевую форму т.н. хирамы (по А. В. Олескину) – то есть интеллектуального братства. Эти культуры связаны с практиками нравственного и духовного совершенствования и культом Учителя, это, в том числе, культы самоотречения, андрогинии, оракулов, Слова, Писания и Предания, культы Пути – даосские, суфийские, монашество, «Небесного наставника», тантризм, старчество, исихия, мистериальные культы, философствующие культы, в России народничество и, частично, социалисты. Идейное наследие рационалистов Просвещения с его идеями «свободы, равенства и братства» характерно тем, что оно не сформировало собственно философской традиции, оставшись лингво-культурным и идеологическим явлением, его отличало неприятие веры и церкви, скептицизм, механистическое культивирование разума, и поэтому получило название «плоского рационализма». Лингво-рационалистические интенции получили свое «второе дыхание» уже в ХХ веке в позитивизме (Гуссерль, Вебер, Витгенштейн). Данные исторические формы рационально-лингвистического вектора сохранны до сегодняшнего дня, напоминая подростковое андрогинное братство, а также т.н. экзистенциальное братство (по Ясперсу) как сообщество равных участников-братьев информационных революций, будущего ноосферного мирового технологического союза и первопроходцев новой ноосферной цивилизации.
Культуры Становления
Преобразующе-созерцательный вектор, вопрос «как есть человек?», Восток
И. Е. Репин. Прием волостных старшин императором Александром III во дворе Петровского дворца в Москве 5 мая 1883 года.
Эмпирическая доминанта и почвенничество
Преобразующе-созерцательный вектор могуч и силен, социально надежен и вынослив, обладает мощными пассионарными энергоресурсами, которые направляет исключительно на разностороннее преобразование действительности и общественное благо. Материальное и духовное начало в этом векторе распределено на редкость гармонично, но главное, этот вектор наделен уникальными способностями «ощупывания» реальности и нацелен прежде всего на «земное», на эмпиризм, на упорный труд, прикладное начало. Преобразующе-созерцательные культуры подпитываются именно от этого целеустремленного «земного» источника, обладая способностью «заземлять» энергию от бурного потока маскулинных энергресуросов, аккумулируя их во множество общинно-сетевых и корпоративных форм самого различного формата и масштаба и входя, поэтому в социо-культурный переход к новому пассионарному обществу чисто эмпирическим путем. На современном Востоке это хорошо заметно.
Могучие пассионарные силы, исторически выработанные в этих культурах в акматических фазах этногенеза, были, однако, глубочайшим образом «переработаны», «запечатаны» и тем самым сохранены. Это качество – «запечатывание» энергии – прослеживается в данных культурах повсеместно, везде, где исторически этот вектор возник – на Востоке, в восточных ареалах, в Китае, Индии, Междуречье, Средиземноморье, в эпоху пассионарного подъема и Осевого времени. Когда были сформированы огромные, мощные пассионарные очаги, которые, однако, потухли с течением времени, сохранившись только в Китае и, частично, в Индии.