Страстные пассионарные энергетические ресурсы были сохранены только там, где они были надежно сокрыты в тончайшим образом разработанный «стержень» Пути и духовных систем «восхождения», возвышения пассионарности снизу вверх. Так возникли могучие пассионарные комплексы дхармических религий – буддизм, сикхизм, индуизм, джайнизм. В других ареалах мира – этот же пассионарный импульс был так же «запечатан» во всех без исключения автохтонных религиях и духовных системах, включая авраамитические, сохранившись как внутренний мир этноконфессиональных, почвенных сообществ.
Культ и духовные каноны этики и веры создали оформленную и управляемую пассионарность, способную «оживлять» и «проветривать» даже самые застойные процессы в обществе. Эти культовые системы были всегда очень чувственны и всегда тяготели к т.н. социальной эмоциональности (по Русалову), настраивая общество простыми и доступными правилами поведения и общежития на четко различимый настрой – оставаться гордыми и готовыми на слаженную общественную работу ради общественного блага.
Этот настрой на общественную гордость и общественный стержень, на сохранность общинного мира, различаясь по степени восприимчивости к социальной коммуникации и умения ее налаживать, выдвигал в качестве носителей пассионарности харизматиков, признанных общественных деятелей, Учителей, в основном духовного происхождения. В любом обществе харизматики и направляемые ими культуры обладают как свойством преобразовывать действительность, так и редчайшим свойством в ментальности, т.н. музыкальным интеллектом (по Гарднеру), создавая тем самым плотную, настроенную на одну или несколько хорошо управляемых волн общественную среду.
Вековая устойчивость Древа Жизни
Четко различимая конфигурация лабиринта, и характерная сетевая форма «муравейника» – по А. В. Олескину (ее сетевые фракталы – термитники, пчелы, большесемейная община, гаремный тип поведения) прослеживается в этих культурах на протяжении столетий. Эта социо-культурная форма отличается феноменальной устойчивостью потому, что опирается на гармонию множества положительных обратных связей, имеющих тщательно оберегаемый центр. Кроме того, эта форма, наделенная центром, и множеством ходов и оболочек, сакрализована, она подобна гармоничному устройство алтарных храмов, основана на образе Древа жизни, с тщательно оберегаемым корнем и всей корневой системой. Поэтому уместно сопоставить данный вектор с моделью дерева, «древа жизни», тем более что в почвеннических, этнических (народных) и религиозных культурах этого типа имеются множество календарных ритуалов с участием «Мирового древа», «Весеннего шеста», которое сопоставлялось с мировой осью.
Тем самым преобразующе-созерцательные культуры четко отвечают на центральный вопрос «как?» и нацелены на становление (образ «лестницы»), на выстраивание и самовыстраивание, на то, чтобы сохранить жизнеспособность и пассионарность, удерживая вертикальную традиционность, сохранность общественного блага, спокойно преодолевая любую дискретность и любую прерывистость пространственно-временного потока, легко удерживая занятые территории и сохраняя четкое следование природным ритмам и циклам. Их постоянная культурная стратегия – мимикрия, повторяемость, копирование, удержание стержня, своего матрикса всеми возможными силами. Духовно-религиозные системы, преобразующие пассионарность из цепочечно-поточной формы в форму лабиринта, путем насыщения ее этикой и тщательно разработанными духовными практиками «восхождения» («восьмиричный путь нравственного делания» и др.), аккумулировали энергию миллионов перегретых пассионариев, перенаправив пассионарные излишки в автохтонные традиции и ритуалы самоограничения, а иногда и самоистязания.
Поэтому они сохраняются столетиями при любых социальных или природных катастрофах и войнах, находя себе место даже в качестве покоренных культур, не смешиваясь, однако, с культурами завоевателей. В терминологии каскадного принципа развития истории В. Г. Буданова – это «пассионарный» архетип, в истории России имеет проявленность в периоды всех крупных войн, пережил трансформацию в 2003–2010 гг.
Данная «запечатанная» пассионарная лабиринтная форма сохраняется не только в традиционных этноконфессиональных сообществах и культурах. Вопрос: как сохранить пассионарность, решается путем различных практик регулирования, не подавления, а сохранения традиционного консервативного социально-управленческого контура «древовидных» структур в политике и политических структурах консервативного подданического типа. «Древовидные» структуры занимают виднейшее положение в любом государстве, особенно имперском, составляя могучую аппаратную страту «служения», с ее бюрократическим корпусом, множествами групп влияния и их клиентелы, кланов, разветвленным чиновничьим сословием, и т. н. харизматическими элитами.
«Древовидная» структура имеет ярко выраженную разветвленную корневую систему и самоподпитку из множества регулярно возобновляемых корней – традиций и автохтонных структур – от традиционных занятий, систем хозяйствования и социальных связей, кастовости и сословности, особенно касты или сословия бюрократии, военной касты, кастового влияния и власти традиционных религий и соответствующих систем нравственности и этикетности, т. н. «военного синдрома» («долг и честь»), укорененная в ментальности жесткая, ригидная схема «служилой этики».
«Древовидная» пассионарность имеет, однако, и еще один важнейший маркер, она сохраняется при условии сохранности традиционного механизма примирения и согласования клановых и групповых интересов, т.н. сателлизма, союзничества, выстраивая таким образом весьма гармоничную систему равновесия, причем равновесия такого типа, которое гарантирует прежде всего сохранность именно державы и всего общества как целого, всегда являющегося непререкаемым приоритетом. Державная пассионарность опирается, таким образом, на всю совокупность почвенного сословного общества, которое, например, в России вот уже 500 лет остается важнейшим элементом преемственности государственного устройства. Ментальной и концептуальной опорой этой ценности в России является славянофильство и концепция Третьего Рима (охранительство) в его более чем 400-летней борьбе с западничеством (реформаторством, см. иррациональный и эвристический векторы, ниже).
Судьба древовидной модели в России
Ментально-языковый конфликт и даже идейные войны, как между элитами, так и между сословиями и социальными группами в России есть процесс, который постоянно подтачивает пассионарность, выдавливает ее в низовые и маргинальные слои. Это противостояние в России и других государствах, имеющих сходные устои в подданической политической культуре, часто имеет только лишь один вариант достижения согласия, поскольку принцип сателлизма не устоялся и постоянно нарушается.
Это – моноархизм, власть одного лица, потребность в котором прослеживается во всех без исключения слоях, сословиях, стратах, сообществах, группах влияния российской политической и социальной системы, и который выступает, таким образом, важнейшим фактором регулирования пассионарных волн в обществе, от которого зависит «запечатывание» или свободное развитие пассионарности в державе в целом.
Второй способ преодоления общественного и внутриэлитного политического раскола и сохранения пассионарности – это процесс выдвижения «лучших людей» во власть. В этом политическом процессе в России с каждым новым циклом воспроизводится особый запрос общества на особые, пассионарные лица в политике. Общество нуждается в отборе такой правящей элиты, которая будет иметь личностные пассионарные качества, достойные великой истории и великой и трагической судьбы России. Данный запрос в России постоянный, равно как постоянной остается его слабая исполнимость. В том числе и потому, что сам по себе ценностный общественный запрос на великих и ярких людей направлен на поиски харизматиков, на то, чтобы это были личности целостные и зрелые, а также нравственно безупречные (см. ниже патрилинейный вектор).
В этот свод общественного пассионарного запроса входят ценности то справедливости, то правды, то компетентности, то решимости, то мудрости и терпения, то нравственной непогрешимости, то ловкости и авантюрности, то удачливости, то выносливости, они постоянно соревнуются друг с другом в общественном мнении, составляя огромный неустойчивый комплекс с приматом нестяжательства в центре. Российская элита, как умеренно пассионарная страта, хронически не соответствует этому запросу в том числе и потому, что общество хочет, чтобы им правили личностно состоявшиеся люди, Наставники, Харизматики (те, которые ЕСТЬ такими, какими их хотят видеть, значимыми, сильными, волевыми, милосердными), а сама элита хочет, чтобы ее оценивали по тому, что она ИМЕЕТ – статус, богатство, интеллект, технологии управления, влияние, достижения (см. феминный, иррациональный и патрилинейный векторы ниже.)
В результате часто имеет место разновекторное развитие верхов и низов, верхи – тяготеют к гедонизму, эпикурейству (Юг) и, только отчасти, к сократовой мудрости (Середина), а низы – пребывают в стоицизме, скептицизме и аскетизме (Север и Запад). Преобразующе-созерцательный (Восток) и эвристический (Запад) векторы тяготеют к стрежневому объединению верхов и низов, но часто не выдерживают напряжения этого объединения и попадают под шквал разрушительных факторов – природных и техногенных катастроф, информационных, политических революций и экономических рассогласований. Середину, согласие и равновесие может полноценно обеспечить только патрилинейный вектор, но сегодня он в культурах мира проявлен лишь отчасти (см. ниже, патрилинейный вектор).
Третий компонент преодоления этого ментального разрыва и восстановления пассионарной политической целостности имеет глубокую метафизическую подоплеку. В России мировоззренческие поиски самоопределения и сохранности пассионарного начала всегда сопровождались противопоставлением российской цивилизационной идентичности как Западу, так и Востоку. Евразийская ширь и евразийская особенность воспринималась в России именно через призму мировоззрения равновесия и Середины, как поиска смысла (вопрос «зачем»), отличающееся от причинного мировоззрения Запада (вопрос «почему» и «куда»), основанного на апологии воли, цели и действия, прагматизме и расчете. Евразийские мировоззренческие поиски имели также массу отличий и от восточных учений, где главное место отводилось недеянию, ненасилию и созерцательности.
Мировоззрение осознания себя и осмысления своего места в истории русской ментальности наполнено многочисленными образами, призванными дать прочную основу самоопределению как русского, так и всех евразийских народов. К этим образам можно отнести мессиански-пассионарную идею «Третьего Рима», а также идею Софии Премудрости, обосновавшую историческую взаимосвязь и взаимопроникновение народов в цивилизации России-Евразии при определяющей исторической роли Русского мира.
«Древовидная» модель в России опирается именно на идею Третьего Рима и обнаруживается в самых разных вариантах русского мессианства (православного, большевистского, националистического, либерального). Главная суть этой имперской концепции не только на русской, но на восточно-славянской и итальянской почве состоит в двух положениях: первое – гегемонистское, гласящее, что государственно-иерархическая имперская власть (структурная иерархия великодержавия) главенствует как основа мироустройства как такового, (первое среди равных) и второе – цезаризм или цезаро-центристское устройство не имеет себе равных по благости и истинности по сравнению с любой иной мировой как практикой, так и теорией социально-политического устройства, а русское (итальянское, славянское) начало богоизбранно (Святая Русь).
Важнейшей особенностью этих ментальных построений всегда был устойчивый ценностный комплекс, включающий пассионарное понимание жертвенности и предпочитаемого образа спасения, а также специфическое представление о протяженности времени и пространства. Этот ментальный комплекс воспринимает время и пространство как некую длительность, устремленность вдаль, ввысь, вперед или назад, в будущее или прошлое, но не в настоящее. Именно в этом ментальном комплексе кроется суть того, каким образом выстраивается преобразующе-созерцательная традиция в государстве, будет ли она обращена только в прошлое, опираясь на опыт и память – как на Востоке, либо она будет открыта в будущее, двигаясь туда наощупь.
Русская парадоксальная ментальность страдает симбиозом синдрома «старого доброго времени» и «туннельного синдромом» прохода в будущее наощупь хронически, этот удивительный феномен прослеживается в России везде и постоянно, на бытовом уровне и на самом универсальном, в том числе политически-элитарном. Отличает его пренебрежение к настоящему, к тому, что под ногами, а также типичная фиксация на светлом пятне в прошлом или «на светлом окне в конце туннеля».
Это – фиксация внимания только на цели – именно на поставленной смутно, чисто умозрительно, не осознаваемо утопической цели, к которой все движется напролом – то есть без особого внимания к средствам, деталям, затратам, возможностям, конечным результатам, жадно, азартно и часто насильственно и на бесконечных, таких же азартных и утопических поисках смысла судеб в русской истории. Имперская идея Третьего Рима и «сталинских пятилеток» («догнать и перегнать») воплощает этот синдром идеально (см. эвристический вектор).
Это означает, что «древовидная» модель до сего времени продолжает восприниматься в России действительно умозрительно, «ощупывание почвы» в ней не достигнуто. Потому что подлинная «древовидность» есть фиксация не на собственно цели, которая второстепенна и может меняться в зависимости от обстоятельств, но на внутренней слаженности и гармоничности самой структуры власти-управления и ее «подпитки» от корневого общественного основания (см. ниже). Но в то же время в России есть исторический социалистический опыт прохода в тоннель в будущее, хотя бы временно и ситуативно, а также корневые пассионарные ресурсы, которые теперь могут и будут быстро двигаться в этом направлении.
В то же время в политической культуре России существует древняя идея софийного, соборного общества – единство разнообразия, соборность, которая «заземляет», обращая национальные усилия на кропотливое «собирание земель», на каждодневный и упорный труд, на солидарную общность сознания, веры и убеждений. Этот чисто почвенный русский вариант «взращивания почвы» совместными усилиями предполагает опору внутри общества на «земельные», «земские» силы мощных сетевых гражданских сообществ, удерживаемых не столько привычно властными (административными) способами, сколько естественными подпитки изнутри, путем естественного выдвижения достойных (см. патрилинейный вектор). Оба эти вектора – концепция Третьего Рима и соборного встраивания будут соединены в этом совместном движении и проходе в будущее.
Сословность и кастовость
«Взращивание почвы» может протекать в преобразующе-созерцательных культурах по-разному, в том числе путем инокультурного включения в структуру лабиринта (притяжения вовнутрь) через функциональные земельные (пространственные) отношения, что характерно вообще для т.н. азиатского, восточного типа образования культур. Так, например, при становлении ислама как региональной, а потом как мировой религии культурная ассимиляция происходила через мягкую хозяйственную исламизацию крестьянских общин завоеванных исламом народов Ближнего Востока и Африки, вовлечение их в первую очередь в разделение хозяйственных функций обработки земли.
Городское население в ходе исламизации становилось частью исламской общины так, как это было более целесообразно с точки зрения ведения хозяйственной культуры взаимодействия (обмена и торговли в первую очередь). Так, например, сохранялись иноверческие общины христиан, иудеев, сабиев, которые составляли в корпусе исламской культуры отдельную, тщательно оберегаемую субкультуру «зиммиев» (подчиненных и охраняемых общин), то есть имели статус общин, сохранных в системе отношений внутри самого ислама в противовес «неверным», которые составляют в исламе четко очерченный контур «джихада», битвы за веру против врага.
В более светских вариантах этих культур преобразующе-созерцательный пассионарный вектор проявляется в четком, невероятно устойчивом иерархическом строении этно-конфессиональных, кастовых, сословных культурных традиций – в Азии и Евразии особенно – не меняющихся столетиями и опирающихся на клановую и большесемейную социальную структуру, на корпоративную бюрократию, на общинные традиции расширенного землепользования и т.н. азиатский способ производства, на создание сети «точек роста» с четким корпоративным управлением.
«Древовидная» пассионарность, таким образом, имеет четкие сословно-корпоративные очертания, сохраняясь в таких сословиях (кастах) как военные, учителя, врачи и чиновники, также в сфере религий – священства и паствы, в личностях харизматиков, Учителях, Просветителях, в широчайших слоях «почвы» – в патриотах-ревнителях державности, тех, кто ценит служение верой и правдой. Это – гигантская толща массового бессознательного, «в народе» проявленного как ощущение себя именно народом – русскими, татарами, славянами, немцами и т.д., нуждающимся в сохранности державного древа и поиске правды на земле, с фокусом на облике «доброго царя». И, следовательно, на четком – социальном – очертании добра и зла, того непреложного нравственного правила, которое укоренено в древовидной пассионарности тысячелетиями.
Это – ярко выраженная консервативная ментальность, обращенная к прецеденту, прошлому, ей не важна свобода, но зато важна справедливость как основа общественного блага. Которая есть важнейший атрибут пассионарности, потому что она обладает способностью сохранять пассионарность именно в ее общественном и конфессиональном измерении. Любое сообщество, устроенное справедливо (по своему пониманию справедливости) всегда пассионарно и всегда имеет форму либо древа, либо лабиринта. Эта семейно-родовая модель передачи и сохранности здоровых традиций от предков к потомкам гарантирует пассионарную преемственность в любой цивилизации, когда выживают и благополучно развиваются те сообщества, где эти устои спокойно сохраняются внутри любых обновленческих трансформаций. Пассионарность современного Востока это демонстрирует очень наглядно.
«Древовидная» ментальность хорошо проявлена в общественных слоях, имеющих такую же «древовидную» структуру и сохраняющих мощный сословный пассионарный накал. Прежде всего – это пассионарии, столпы общества, обладающие яркой и сильной харизмой, одаренные необычайной силой духа. Они способны своим именем освятить ситуации и процессы, часто обладают феноменальной интуицией и огромным, судьбоносным воздействием на умы и судьбы. Это выдающиеся люди, истинная элита, они твердо придерживаются своих убеждений, не могут «поступиться принципами». В этой среде встречается немало выходцев из семей священнослужителей.
Второй слой – люди с необычайно сильной энергией убеждения и жертвеннной самоотдачей (пассионарность в каждом человеке хорошо сохранятся в случае наличия глубоких убеждений и этики). Они отстаивают свои взгляды с большой внутренней силой, спонтанно и быстро реагируют на критику, всегда уверены, иногда фанатично, в своих убеждениях. Ко второму слою принадлежат по большей части потомственные профессиональные семьи (или профессиональные династии) – семьи разного рода «мастеров», профессионалов, в том числе потомственных изобретателей и представителей академической науки. Это могут быть и люди творческих профессий, особенно театральных – музыканты, художники. Для этой среды характерна устойчивая передача навыков и умений, ценностей профессии по наследству, постоянное вмешательство старших в дела младших и устойчивое состояние большой или так называемой слитной семьи (в этологии подобные общины называют гаремными). Для этих сообществ характерны типичные напряженные отношения между поколениями, социальная ригидность (неготовность уйти из своего сословия или вообще сделать свой, самостоятельный выбор).
Третий слой – люди, приверженные своему делу, «мастеровые», «ремесленники» со стабильным самосознанием и представлением о морали. Значительную часть третьего слоя составляют выделяющиеся по профессиональному (цеховому) признаку, чрезвычайно приверженные своему делу служаки. Обычно это чиновники, служащие, каста военных всех родов и званий, прислуга – это люди, для которых долг – это важнейшая часть жизни. К третьему слою относятся и многочисленные семьи традиционных семейных форм предпринимательства, также группы служак-инженеров, бывших партийных работников, администраторов и менеджеров всех уровней, государственных служащих, судей, прокуроров, то есть все те, чья жизнь так или иначе связана с бюрократией (властью административного аппарата).
Власть и смена пирамиды на древо
Бюрократическая среда очень часто подтачивает и разрушает пассионарность своей избыточной и жесткой иерархичностью, избыточностью ритуалов, непродуктивной властностью, и характерной коррумпированностью, которая является типичным следствием отсутствия справедливого устройства, непродуктивного протекционизма в сообществе. В этих случаях среда этого слоя застаивается и делается не просто жесткой, но крайне жесткой и коррумпированной. Известно, что везде, где есть ресурсы и административная власть, но отсутствует общественное благо и равновесный учет интересов всего общества, присутствует коррупция.
Есть ряд конкретных причин истощения пассионарности, связанных с властно-аппаратной коррупцией. Именно вокруг ресурсов и государственных структур, также отношений власти и капитала, возникают множественные страты и кланы с отчетливой коррупционной составляющей. В случае коррупции древовидная модель меняется на пирамиду, сама форма которой обозначает отрыв от пассионарных корней и почвы, перевод всей пассионарной и этически стройной системы в замкнутую, жестко устроенную среду власти-подчинения с множественными узлами интересов. В древовидной модели есть естественное равновесие между вертикалью и горизонтальными связями. В пирамидальной модели горизонтальные связи малоприменимы, основной упор делается на узлы взаимной зависимости (см. фемининный «хозяйский» вектор). Поэтому, чтобы «извести» коррупцию, требуется замена пирамиды на древо.
В любой коррумпированной системе имеется сбой ценностей – с продуктивности, регулирования и общественного интереса (блага) на собственнический интерес, контроль и личную власть, на сугубо групповую или клановую выгоду и привилегированность в ущерб справедливому уравнивающему устройству. Важно подчеркнуть, что коррупция – иначе – политико-управленческий фаворитизм, лоббизм, непотизм, протекционизм, присвоение казенных и государственных средств – явление архаическое и международное, сопутствует всей истории существования государств, как восточных, так и западных, особенно распространившись с развитием капитализма (см. также иррациональный вектор).
Второе обстоятельство касается самой власти-управления, опредмеченной в бюрократии как власти аппарата. В самом устройстве и природе бюрократической власти-управления выявлены 6 главных начал – авторитет, побуждение (стимульность), сила, принуждение, манипуляция и убеждение. В этом отчетливо выделяются два разнородных ареала в управленческом пространстве – собственно иерархическое и собственно общинно-сетевое, то есть корневое, имеющее отношение к обратной связи аппарата и общества (сети).
В иерархическом секторе власти аппарата и самой легитимной власти– чтобы сохранялась древовидная пассионарная модель – остаются власть-принуждение, манипуляция и сила, то есть то, что держит саму вертикаль, но не повреждает горизонтальные слои. В секторе непосредственных связей аппарата и власти с общественностью должны остаться неиерархические, сетевые структуры, основанные на началах авторитета, убеждения и побуждения (стимульности, взаимной ответственности), то есть на том же самом, на чем всегда держалась пассионарная сетевая общинная мобилизация и где соблюдается общественный интерес и общественное благо.
Третье обстоятельство связано с тем, что в ряде стран – в России в том числе – где государственная власть сохраняет довластные, потестарные формы – как моноархизм и вождество и сохраняет тем самым свойство личной власти-собственности – но уже на легитимной, избираемой основе. Которую бюрократия в целом копирует и переносит этот атрибут власти государственной и легитимной, непосредственно на управленческий назначаемый, служилый аппарат в целом, где в целом ряде узлов бюрократического управления назначенный чиновник становится местным князьком, присваивая свой административный статус. Для искоренения этого сбоя нужны какие-то варианты общественного контроля.
При этом – как для легитимной власти, так и для власти назначаемой важно обеспечить пассионарность через опору на корневую систему общества, то есть на непосредственную связь с народом. Пассионарное – то есть общинное (вечевое, совещательное) окружение власти не может действовать на большой дистанции между властью и обществом. Поэтому для сохранения пассионарности важно сократить эту дистанцию, наподобие действию прямой общинной демократии или коллективно-совещательного правления, то есть элементов общественного контроля. Когда имеет место прямая и обратная связь обоих слоев – властного и общинного, и тем самым власть обретает большее влияние и сетевую популярность, атрибуты убеждения и ответственности.
В советское время в работе властных и административных структур при тотальной государственной собственности и многоуровневой системе государственного и общественного контроля коррупция существовала, но в гораздо более сглаженной форме. Современное общество, особенно его активная часть, имея значительный пассионарный потенциал, точно так же тяготеет к тому, чтобы состоялся возврат как государственного, так и народного общественно-сетевого контроля. Общество предлагают множественные коммуникативные средства для взаимности между обществом и различными уровнями административного управления, предлагая диверсификацию социальных и государственных форм собственности, а также и безлидерную форму как фактор общинно-сетевого самоуправления (народовластия), наряду с чисто социально-сетевыми способами активного общения с властью.
Лабиринтные культурные паттерны
Потребность в перманентной и взаимной связи верха и низа и поддержания таким образом пассионарности, прослеживается во всей совокупности преобразующе-созерцательных культур, в которых исторически сложились многочисленные дуальные и лабиринтные модели, включая модель креста – от дуализма в мировоззрении до дуалистически-гармонических моделей в искусстве и тернарности в культе. Непосредственно в культуре преобразующе-созерцательный вектор очень близок к лабиринтной модели гармонизации и регулирования пространства, как модель алтарного храма с его четкими архитектурными и гармоническими линиями и пропорциями, включая «золотые пропорции».
Более того, сами эти культуры складывались именно как идеал гармонии низа и верха, как оформление в вере, вероучении, этике, регулирующих пассионарное общежитие законах и в форме лабиринта освященных топографических мест и точек пространства, т.н. мест силы. Потому преобразующе-созерцательный вектор чаще всего составляет автохтонную традицию в ходе ассимиляции с другими культурами, напоминая разнообразие видов в природе, смешение уже устоявшихся культур здесь встречается крайне редко. Более того, для данного типа ассимиляции характерен т.н. культурный синкретизм, когда различные культурные традиции мягко обволакивают друг друга, этот вариант можно увидеть, например, в искусстве «мосараб» и «модехар» – то есть гармоническом искусстве арабизованных народов в Испании времен халифата.
Преобразующе-созерцательный корень сохраняет пассионарность через тщательное, разветвленное, филигранно разработанное устройство формы, образа, особенно образа осязаемого и музыкального, который стремится не поразить воображение (как, например, феминниный вектор, см. ниже), а распространить свое гармонизирующее влияние через обязательную включенную функцию симфонии чувства и звука (гонга, призыва к молитве, колокола, гимнового и молитвенного пения), а также филигранно разработанного ритуала. Ритуал – то есть четкая последовательность норм, жестов, обрядов, знаков – часто заменяет в преобразующе-созерцательном векторе не только действие, но и саму культуру, которая в этом случае становится элементом становления пассионарной территориальной общины, где абсолютно все формы незыблемы.
В преобразующе-созерцательных культурах, то есть «восходящих» культурах – в древнейших индийской, китайской и библейской традициях – почитание «священного» или «космического» дерева, как источника жизни и всего живого наделялось особой силой. Священное мировое дерево обычно имело трехчленное, тернарное деление (иногда четырехчленное – по сторонам света), «Древо познания добра и зла» в библейской традиции представляется главным атрибутом Рая, из-за него произошло первое грехопадение человека и изгнание людей на землю. Древние индийские, иранские и китайские мифы содержат многочисленные легенды о Деревьях жизни и Возрождения, воскрешающих мертвых, возвращающих молодость и здоровье, дарующих бессмертие. «Древо жизни» (его возможные символические формы – крест или столп) часто воспринималось как мировая ось, как символ Космического столпа, который находится в центре вселенной и поддерживает мир. С древнейших времен в Европе бытовал обычай праздновать приход весны особым ритуалом с так называемым майским деревом («майским шестом»)
Дуализм и просветительство в мировоззрении
Философские традиции преобразующе-созерцательных культур всегда вращались вокруг проблемы этики («золотое правило этики» взаимности, соседской этики), деятельности и познания, свободы и воли, проблемы роста вширь и ввысь, проблемы укорененности человеческого существования, поэтому дискуссии по вопросам теории познания и норм этики всегда находились в центре внимания. Бинарность низа и верха, хаоса и порядка, само понятие двойственности остаются несущей конструкцией этого мировоззрения. Дуализм могучих культурных пластов, главное свойство которого заключалось в постоянном вдохновленном воспроизведении различия между должным и наличным, был образно воспринят К. Ясперсом, давшем определение Осевым культурам и времени их зарождения – Осевому времени.
Дуализм человеческой души, зародившись в мифе, породил многочисленные исторические формы дуалистического мышления – орфики, гностики, учение Платона о душе, аристотелизм, манихейство, схоластика. И далее – философия Спинозы и Декарта, философия европейского Протовозрождения, различные направления мистицизма, учение о сферах, в том числе антропосфере. В этих и других подобного рода концепциях речь шла о различных принципах взаимодействия человека, если угодно, о его одушевленной технологии. Фактически дуальным было и натурфилософское мировоззрение, исторически исходившее из античной физики и развивавшее ее представление о микро- и макрокосме в рамках пантеизма и в разного рода натурфилософских трактовках принципа аналогии.
Дуализм этих культурных пластов, сочетаясь с панпсихизмом, выработал на Востоке философские традиции недеяния. Йога и буддийские «практики молчания» и созерцания, практики «чистого опыта» и самосовершенствования, сочетали медитативные и двигательные техники с филигранно разработанными принципами мыслительной и телесной аскезы. Восточная традиция (в исламской философии, буддизме, индуизме) отводила ограниченное место рациональному познанию, а знание понималось как средоточие свободы воли и предопределения (в исламской философии), или как высший смысл существования, ведущего к духовному освобождению и перевоплощению (в индуизме), или же, как в чистом психотехническом опыте чувственно постигаемое осознание акта осознания (в буддизме).
В буддийских панпсихических концепциях преобразование ума находится на первом месте психологического преодоления противоречивости и двойственности. Но в античности (и на Западе вообще – Парменид, Плотин, Аристотель) важнейшая для Востока составляющая сознания (нуса) – пустота – традиционно отвергалась как атрибут небытия, поскольку о ней как о не существующей, нельзя помыслить. Восточная же мысль полагает пустоту необходимой, первичной основой «сознания», связанной в дзен-буддизме с четырьмя «благородными истинами» – «страдание существует», «существуют источники страдания», «у нас есть возможность пресечь страдание» и «у нас есть путь к прекращению страданий».
Путь к прекращению страданий через пустоту (метафизическую смерть) связан исключительно с жертвенным актом сознающего ума о том, что мир пуст и постоянно движется, в нем нет полных явлений, имеющих неотъемлемое, постоянное существование. То есть пустота – это взаимозависимость и взаимодвижение всех вещей и явлений – эту истину Запад осознал лишь в конце ХХ в. в постмодерне (см. ниже, иррациональный и эвристический векторы). В буддизме освоение сознанием пустоты понимается именно как путь, состоящий из нескольких состояний-убеждений через «безмятежность» (способность к сосредоточению) и «проникновение» (постижение). Различаются несколько ступеней достижения «пустотности» сознания: «одноточечное сознание» (и-нянь-синь), «сознание, лишенное мыслей» (у-нянь-синь), «не-сознание» (у-синь) или «не-я» (у-во), (ср. с Высшим Я). Эти этапы «опустошения» сознания направлены на достижения шуньяты–кун, то есть истинной пустоты, когда психика работает сама по себе, будучи в состоянии со-знания с миром. Для современного западного интеллектуала эти привычные Востоку максимы сознания до сих пор постижимы крайне мало.
В преобразующе-созерцательных культурах исторически произошло зарождение Ренессанса, причем именно на Востоке, где ренессансные тенденции были окрашены в нравственные тона, в возвышенное понимание долга как закона человеческой природы – в Китае (китайское гуманистическое предвозрождение VII–X в.в., мусульманский возрожденческий взлет XI–XII в.в.). Восточное Предвозрождение провозгласило основы гуманизма и автономию человека, и уже потом Западное Предвозрождение или Проторенессанс XIII–XIV в.в. (треченто), тесно связанное с готическими, византийскими традициями, ознаменовалось появлением в разных слоях культуры возрожденческих реформаторов-преобразователей, наполнивших религиозные формы светским содержанием (Джотто, Данте, Боккачо). Они также описывали новый, гуманистический идеал реального земного человека с его переживаниями и страстями, внесшими в культурное пространство классические образцы нового эстетического и этического идеала.
Этот просветительский идеал преобразующе-созерцательной культуры осуществился в европейских культурах (равно как и на периферии европейского мира, в том числе в России) уже в эпоху Просвещения, придавшего ярким идеям Возрождения нравственно-духовное оформление. Просвещение, имевшее Высокое Возрождение своим чувственно-образным истоком, но не принявшее Реформацию, осознало возрожденческие идеалы, как совершенно новую ось разума – основу нового миропорядка, разработав неизвестные ранее образцы его мировоззренческой и методологической основы. Кроме того, протестное, критическое мышление и действие Просвещения вызвало в европейских консерваторах мощное пассионарное мировоззренческое и культурное противодействие всему, что ограничивало, по их мнению, веру и свободу и сильнейший натиск Контрреформации. А впоследствии – и картезианство с его классическим дуальным видением протяженной и мыслящей материи и теорией врожденных идей («мыслю, следовательно, существую»), локковский опытный сенсуализм, мировоззренческий классицизм Руссо, кантианство как попытка примирения разума и чувства, огромный массив утопий естественного, идеального общества.
Так возникла центральная героическая добродетель всех преобразующе-созерцательных культур – образ Просветителя, нравственно безупречного, обращенного к природе, опыту и общественному благу. Эти добродетели сохранятся как традиционалистские ценности и в последующие за Просвещением эпохи, формируя варианты «официального» народничества и почвенничества, разного рода консерватизма и традиционализма. В России это – славянофильство и концепции русской идеи, противопоставленной всем вариантам русского западничества (см. подробно – эвристический вектор). Славянофилам принадлежит заслуга обозначения соборности как одной из важнейших составляющих русского духа, в том числе современного. Их неудача, как неудача социальной и культурной утопии, стала пусковым моментом перехода пассионарности, преобразовательности на русской почве в русло революционного взрыва.
Ориентализм и почвенничество, классицизм с его идеалами смирения чувства разумом, принесением жизни в жертву долгу, этикоцентризм и морализм, все эти культурные традиции живы и сегодня в современных традиционалистских субкультурах, повторяющих исторические традиции – это, например, склонность к подражанию в исторических реконструкциях, разного рода имперских ритуальных постановках и стилях, в стиле ампир, в дидактике всей «официальной» культуры. По-прежнему присутствует ожесточенное противостояние всем культурным атрибутам «новых стилей» 20 века, импрессионизму, футуризму, абстракционизму, постмодернизму – и апология т.н. академического стиля, идиллического гуманизма, множества вариантов трагедийности, высоких страстей, трагикомедии.
Умеренно-пассионарные культуры
К ним относятся культуры Дела, Промысла, Замысла и Середины в том числе фемининный вектор, иррациональный вектор и патрилинейный вектор.
Фемининный («хозяйский») вектор. Вопрос «почему есть человек?», Юг
Б. М. Кустодиев. Купчиха за чаем, 1918 г.
Гедонистическая доминанта и стратегия антагонизма
Утонченная сила фемининного «хозяйского» вектора оказывает в среде весьма разнородное, скорее даже распределенное влияние, которое, однако, обладает способностью добиваться равновесности, целостности и законченности в любом процессе, в этом – их умеренно пассионарная ценность. Культуры этого типа – это полноценно именно культуры, которые от «культа» (Аверинцев), они действительно отвечают самому пониманию культуры как состояния культивированной почвы, как выстроенного и упорядоченного, гармоничного пространства. И в этом отношении фемининные культуры прямо противоположны маскулинному «подвижническому» вектору, с его разрушительным и прямолинейным воздействием, бесцеремонно и пассионарно взламывающим любой мало-мальски налаженный «хозяйский» порядок.
Но это – только на первый неискушенный взгляд. Потому что в каждой фемининной – по сути гедонистической, десакрализованной – культуре заложена могучая сила «хозяйской» умелой трансформации. К ней относятся культурные традиции дела, предприимчивости, приносящей удовольствие, трансформирующей среду не силовым, аскетически-революционном или религиозно-сакральным, а конкурентным и знаковым путем. В том числе путем расчетливого, рыночного и денежного механизма, атмосферы культивирования аттрактивных символов, культурных текстов, создания шедевров искусства, особенно искусства изобразительного. «Хозяева» создают особую конкурентную среду, способную подавить соперника (или другую культуру) и преобразовать «мягкой силой» даже самые незыблемые устои и, сохраняясь поэтому в любом неопределенном процессе на «вторых ролях», в социальной тени, но при этом в культурном апогее.
Поэтому фемининные культуры есть культуры настоящего «хозяина», где «за кадром» всегда стоит жестокое противоборство и конкуренция (т.н.«агон уничтожающий»), антагонизм как способ существования, а в этологии – мультисамцовый тип поведения.. Который в самой утонченной и благородной форме содержит циничную и беспощадную борьбу за трофей, за доминирование, за территорию, и сама по себе схватка есть естественный способ их существования. В реальности фемининный («хозяйский») вектор – это вектор короткой локальной войны, причем войны в самых разнообразных формах, информационной и сетецентрической, но в основном – это войны за независимость и свободу – и отнюдь не только и не столько за свободу личности, хотя и это тоже.
Потому что подлинная цель этой схватки – достижение равновесия, конечно, на его, «хозяина», условиях. То, ради чего воюет каждый «хозяин» – это его дело, его решение, его земля, наконец, он сам. Он воюет за свободу маневра, выбор своего жизненного интереса, за свободу действия и, что важнее всего, за свободу обладания. Именно обладание, причем обладание истиной в том числе – то есть сфера «иметь» – это то, что составляет центральную, ядерную суть всего существование фемининного «хозяйского» вектора, исторический путь которого был весьма извилист, но который вторгся в Большую историю исключительно в эпоху Возрождения, везде, на Западе и Востоке.
Равновесные культурные паттерны и «мягкая сила»
Культура европейского Южного Возрождения, которая буквально за считанные 200 лет взорвала и уничтожила власть многовековой сакральной средневековой мудрости и религиозной морали, положив начало Новому времени, была чисто фемининным, «хозяйским» культурным опытом. Который показывает силу фемининного хозяйствования, буржуазной экономики, спонтанно внедрившей в среду тонко окультуренный рыночный хаос и получившего неслыханное наслаждение от спонтанного и свободного, чувственного самовыражения язычески-античного материально-телесного человеческого начала, распространив его на всю культурную традицию.