Масштабность и темпы социокультурных изменений, переживаемые нашей страной, обострение широкого круга проблем существования и развития, массовая неудовлетворённость ходом и результатами реформ в очередной раз ставят Россию перед новым выбором и вновь обостряют проблему выработки оптимальной стратегии поведения в социальной сфере. Перед аналитиками с особой остротой стоят, как минимум, четыре блока неразрешённых пока проблем.
1. Необходимо срочно осмыслить причины столь плачевных результатов радикальных социально-политических и экономических преобразований.
2. Необходимо срочно выработать основания для принятия «пожарных» мероприятий по минимизации тех потерь, которые могут вызвать необратимость кризисных явлений.
3. Необходим прогноз устойчивого развития страны хотя бы на ближайшее время, но с учётом стратегий и программ развития, доминирующих в мировой экономике и политике стран.
4. Необходим выход на методологические принципы исследования социокультурных явлений, соответствующих онтологическим характеристикам мира на пороге XXI века и достижениям современной мировой науки.
Решения по любому из этих блоков проблем требуют серьёзной рефлексии прожитой событийности, но даже попытка первых шагов в этом направлении наталкивается на необходимость поиска адекватного метода рефлексии.
Основным методологическим «камнем преткновения» для всех разработчиков стратегий социально-экономического развития является невозможность оптимизации в линейном дискурсе (а нелинейно-целостно мы пока не можем) «разбегающихся» трендов общественного развития, которые раздельно, в теоретическом плане, могут быть решены позитивно, но механически совмещённые в едином текстовом пространстве теряют свою значимость. Например, один из трендов может включать все проблемы, связанные с активизацией развития системы, приданием ей необходимой и монотонной динамичности. Другой — должен объединять всю проблематику, связанную с удержанием системой устойчивости в условиях нарастающей неравновесности. Их диалектика иллюстрируется действием петель положительной и отрицательной обратной связи. Действие петель первого типа рождает всплеск интенсивности, придаёт системе динамичность, но разрушает её равновесие. Второй тип — ослабляет интенсивность во времени, возвращает системе равновесность, но за счёт ограничения её динамики. При попытках реализации концепций развития, разработанных в рамках традиционной парадигмы, сразу же возникают проблемы, связанные с отсутствием реально действующих демпфирующих механизмов, оптимально сочетающих оба тренда. Однако подобные парадоксы развития естественно решаются в живой природе. Для понимания механизмов эволюции и самоструктурирования биологами предложена модель «активатор — ингибитор», двух антагонистических компонентов эволюции. Активатор приводит к ускорению течения процессов, часто с нелинейной положительной обратной связью, а ингибитор к замедлению быстрого роста. Сложная игра этих двух противоположно направленных факторов, которую немецкий ученый Х. Майнхардт сравнивает с игрой в «кошки-мышки», имеет место в каждой локальной области растущих формообразований и приводит к удивительным узорам живого [9, с. 139]. Возможность нормального решения подобных ситуаций, но за пределами классической парадигмы так же убедительно доказана в теории диссипативных структур Ильи Пригожина.
Возникновение же подобных коллизий в социальных системах связано не только с противоположностью направлений именно этих тенденций (это лишь частный случай данной исследовательской парадигмы), но и с закономерным накоплением большого массива непрогнозируемых латентных изменений объективно нелинейной среды и с собственными специфическими средствами социумов к спонтанной самоорганизации. В более широком плане — это проблема бинарности ИНЬ-ЦИ (стремление к сжатию, покою, темное и холодное) и ЯН-ЦИ (стремление к расширению, движению, теплое и светлое) древнекитайских философов.
Ни один из стратегов проведения реформ в России даже в худших своих вариантах не мог предвидеть ни столь низкого уровня падения отечественной экономики, ни столь высокой криминализации общества, ни столь агрессивного поведения «партнёров по демократии», ни столь радикального изменения мировой геополитической ситуации, ни столь стремительного нарастания психиатрической и психосоматической симптомании среди населения. Только от алкогольных отравлений, цирроза печени, психозов за последние 5 лет умерло 250 тысяч человек, т.е. в среднем по 50 тысяч человек в год, что в несколько раз больше, чем за всё время афганской и чеченской войн [10, с. 12]. Население страны на протяжении 90-х годов устойчиво убывает и к 2000 году сократилось почти на 6 млн. человек. За 2000 год численность населения страны сократилась еще на 750 тыс. Происходит дальнейшее сокращение уровня рождаемости, постарения населения страны, снижение продолжительности жизни и т.д. Наиболее остро встали проблемы сверхсмертности от неестественных причин мужчин трудоспособного возраста и значительное ухудшение здоровья населения, прежде всего детей.
Возникла парадоксальная ситуация, когда одна ветвь власти вроде бы не ведает, что творит другая. В то время как одна власть строит прогнозы линейно-устойчивого социально-экономического развития страны до 2002 года, по которым прогнозируется устойчивый рост по всем показателям. Так, реальные доходы населения к 2002 г. по отношению к 1999 г. возрастут на 114-116 %, среднегодовая численность населения в трудоспособном возрасте за 1999-2002 гг. увеличится на 3 млн. человек, в 2001-2002 годах впервые за последние годы прекратится сокращение численности занятых в материальном производстве, и она стабилизируется на уровне 40,6 млн. человек. В то же время произойдет дальнейшее увеличение доли занятых в непроизводственных отраслях: с 34,3 % в 1999 г. до 36 % в 2002 году. Численность же зарегистрированных безработных прогнозируется на уровне 2,2 млн. человек или 3 %, по методологии МОТ. Вырастут пенсии, фонд заработанной платы, индекс потребительских цен пойдет вниз и т.д. [11, с. 35-36].
Законодательная власть в это же время продолжает, и не без оснований, «раскручивать демографические и социальные страсти» и предсказывать ближайшее вырождение населения. Воистину разделенные ветви власти, но, похоже, не с одного дерева.
Одна ветвь власти, рассматривая ситуацию в теоретической плоскости, считает, что снижение индекса развития человеческого потенциала в 90-е годы, а также тяжелые социальные последствия резкого углубления кризиса — есть провал российских реформ вследствие неверно выбранной стратегии и ориентации на ложную модель. В связи с этим в российском общественном мнении, политических и академических кругах сегодня широко распространены требования радикальной «смены курса» государства и эти мнения представляют собой серьезный политический фактор.
Другая же ветвь власти утверждает, российская история уже не раз доказывала, что широкое распространение той или иной точки зрения отнюдь не свидетельствует о ее правильности. Российский кризис, по мнению Исполнительной власти, действительно, в некоторой степени имеет политические причины, а именно порожден половинчатостью и незавершенностью рыночных реформ, «перегрузом» социальных обязательств власти перед населением. В этом плане «смена курса», по мнению президентской команды, так же желательна и необходима. Расхождение оппонентов только в одном: что конкретно должно быть изменено в экономической и социальной политике государства? Правительство считает, что единственным условием преодоления кризиса, а, в перспективе, переход к экономическому росту и решению демографических проблем является дальнейшее открытие экономики, реальный бюджет и сокращение государственных расходов. Этой же точки зрения придерживаются и эксперты МВФ и ПРООН, рекомендации которых очень напоминают известный совет пана Паниковского Балаганову: «Пилите, Шура, пилите» [12].
Подобное несовпадение точек зрения характеризует положение в стране как ситуацию предельного уровня неопределённости, приводящую людей к неспособности целенаправленно организовывать своё поведение, а власть — вырабатывать разумную стратегию.
Россия действительно сегодня «нашпигована» сотнями бессмысленных, якобы социально ориентированных и экономически целесообразных указов, законов, распоряжений, которые часто не имеют адресата, практически не выполняются, но плодят новые коллизии. Растущая социальная энтропия, сопровождающая нарастающий хаос, закономерно вызывает обвальный рост административного аппарата России, коррупцию, криминал, ностальгию по идеализированному прошлому и «фонтаны спасительных идей». В 1997 году в стране из 72 млн. трудоспособного населения слой управленцев составлял 18 млн. человек, т.е. на 3-х потенциальных работников — один реальный надзирающий, и эта тенденция стремительно набирает рост. По информации из телепрограммы «Русский Дом» от 17 июня 1999 года доктор исторических наук, профессор МГИМО Н.С. Леонова, Россия уже занимает 104 место в мире по уровню потребления внутреннего валового продукта на душу населения. Далеко не каждый российский интеллектуал в состоянии без атласа перечислить эти страны.
Все общероссийские кризисы прошлого начинались с потери ориентации, с ощущения неестественности, кризиса духовной атмосферы и с истерии поповоду ухудшения социально-демографических показателей нации. Ключевым становилось слово «вырождение». Атмосфера неприятия наличной реальности требовала радикальных изменений, а значит и разработки эксклюзивных, нетривиальных программ ведущих в «светлое» будущее. Главным инноватором и исключительным автором в этом деле выступала российская интеллегенция (и как показывает исторический опыт России — часто безответственная и эклектичная), способная лишь к нравственному ригоризму и беспредельному, но всегда талантливо излагаемому, популизму. А когда их проекты не принимались властью, именно она провозглашала: «Пусть сильнее грянет буря!». Основная их вина заключалась в том, что они переводили решение очень важных, очень сложных и конкретных проблем страны в некие виртуальные пространства, перекрывая возможность к нормальному, методическому анализу, к исследованию как можно большего числа параметров и их взаимодействий.
Современные потери России действительно велики, а социальная политика и управление становятся всё более неадекватными культуре, менталитету и социальному опыту населения, что ещё больше стимулирует депопуляционные процессы.
Однако мировые процессы, в том числе и демографические, несмотря на все катастрофы и катаклизмы, на протяжении всей истории человечества демонстрируют удивительную устойчивость, направленность и автомодельность. Тенденции демографических процессов в России не являются исключением из общей логики развития. Какой век в истории России нельзя назвать «бунташным», какое время — «смутным»? Волны голодовых, чумных, холерных и прочих моров постоянно сменяли друг друга. Нашествия, войны, междусобицы регулярно выкашивали население. Никто сегодня не в состоянии ответить, сколько было наших предков в XII, XIII веках, сколько человек потеряла Московия во времена Ивана IV, Бориса Годунова, Лжедмитриев и Семибоярщины. Предполагают, что людские потери могли доходить до 40-50 % . Во время только одного набега Давлет Герея на Москву при Иване Грозном (сам он бежал из Москвы) погибло 850 тыс. человек «не считая младенцев» как пишут летописи. Более точно известно, что на начало XVIII века (века великих войн и бунтов) на территории превосходящей современную территорию РФ, нас было примерно столько сколько сегодня проживает в одной только Москве, около 10 млн. Не менее впечатляющи и людские потери народов России в XX веке. Полной статистики нет до сих пор, но если обобщить различные оценки, то можно сделать вывод, что сначала войны 1914 года до начала 50-х годов в СССР погибло от 40 до 50 млн. человек. Это только прямые демографические потери, общие же потери с учетом косвенных — спадов рождаемости в годы катастроф — значительно больше [13]. Однако, этнос быстро и, как правило, без вмешательства властей, восстанавливал свою численность, нарастал и продолжал жить. В шутке поэта В.А. Жуковского: «У нас самодержавие потому, что все само собой держится» есть приличная доля правды.
Тему кошмаров современной России можно продолжать до бесконечности, но, памятуя слова поэта: «И почище нас были пииты, но не сделали пользы пером, дураков не убавишь в России, а на умных тоску наведёшь», лучше попытаться разобраться хотя бы в некоторых причинах современного нашего состояния. Одной из таких первоначальных причин, как нам кажется, являются изъяны традиционной исследовательской парадигмы социального прогнозирования и моделирования.
Социальное пространство — далеко не географическое пространство страны, оно многомерно, многообразно, энергетично, насквозь пропитано субъективностью, простирается в прошлое и в будущее, в пространства смыслов и конкретных практик и т.д. Текстуальный объём пространства социума представляет ничтожно малую величину по сравнению с его контекстуальным оформлением. Социальные сценарии ставятся и разыгрываются неопределяемым числом параметров, поэтому и возникающие ситуации есть ничто иное, как визуализированные фокусы, в которых результируются N-е число процессов и все они нелинейные и автокаталитичные. Их поведение связано с исчерпанием старого и с очень сложным переходом к новому ресурсу, с непрерывным появлением новых способов и форм обеспечением потребностей жизни, перестройкой структур и их вечной адаптацией к новым условиям. Жизнь социума гораздо богаче любого явно выраженного рационально-теоретического знания. Мы ещё очень мало знаем о нём и практически не имеем надёжных форм верификации социокультурных знаний. Мы никогда не делаем что-нибудь одно в отдельности. Любой наш деятельный акт в социальном пространстве всегда многозначен и полифункционален; но мы осознаём и контролируем только результаты, связанные с реализацией наших программных целей. Остальные проявления деятельности не принадлежат субъекту, не интересны ему, а значит остаются без внимания до тех пор, пока их кумулятивный эффект не создаст новую, неожиданную, но общественно значимую проблемную ситуацию. Первый закон экологии, выведенный американским экологом и эссеистом Гаррет Хардином, гласит: «… любое вмешательство в существующий порядок вещей, весьма вероятно, приведёт к непредвиденным последствиям; и что многие из них — возможно, большинство, возможно, все они — будут противоположны нашим ожиданиям и желаниям » [14].
В практическом плане эти проблемы, как лежащие не в русле целеполагания, игнорируются, либо «прикрываются» международными траншами и гуманитарной помощью, или волюнтаристски «продавливаются нужные» решения. Итог подобной «рационализации» один — система «сваливается» в крайнюю неустойчивость и «зашкаливает» предельно допустимые значения своего существования. Знание становится формальным, а жизнь социума невыносимой и иссушающей душу нации. «Нет веры к вымыслам чудесным / Рассудок все опустошил /И, покорив законом тесным / И воздух, и моря, и сушу, / Как пленников — их обнажил; / Ту жизнь до дна он иссушил, / Что в дерево вливало душу, / Давало тело бестелесным! » [Ф. Тютчев].
Россия сегодня с какой-то мазохистской гордостью любуется на то, как далеко она перешагнула предельно-критические показатели, принятые в мировой практике. Для «них» предельный уровень потребления алкоголя составляет 8 литров абс. алкоголя на человека в год, у «нас» — более 20. У «них» — три случая суицида на 100 тыс. населения, у «нас» — за 40. Для «них» доля в экспорте продукции обрабатывающей промышленности не должна быть ниже 40%, а высокотехнологичной ниже 15% , у нас уже соответственно ниже — 10% и 1% и т.д. по всем параметрам состояния. На смену планово-командной экономике вопреки ожиданиям «стратегов» пришёл аномальный рынок, когда эффективность торгового и финансового капитала значительно превышает эффективность основного производственного капитала. Инвестиции не идут в производство, а когда власть начинает ограничивать аккумуляцию капиталов в финансовом секторе, они (капиталы) «убегают» за рубеж. Основной вклад в прирост национального дохода России сегодня вносит не труд и даже не капитал, а рента — доход от использования земли, территории, природных богатств, магистральных трубопроводов, средств сообщения и т.д. Поступления от природной ренты, — по расчетам академика Д. Львова, — составляют 75% от общего прироста совокупного дохода современной России и этот доход в своей подавляющей части не попадает в государственную казну. «В нормальной рыночной экономике снижение инфляции ниже определённого порогового значения (30-40%) обычно сопровождается оживлением производства, ростом инвестиционной активности. В российской экономике опять не так. Инфляцию удалось снизить в 4-5 раз по сравнению с этим пороговым значением, а спад производства продолжается, импорт растёт, уровень жизни снижается» [15, с. 16].
Для достижения идеала полноты, объективности и конструктивности аналитику, в рамках традиционной парадигмы, необходимо постоянно ограничивать объект своего исследования. Дело в том, что социокультурные объекты являются сложными системами, характеризующимися открытостью, многомерностью, нелинейностью и неопределённостью. В силу этого мощность континуума их переменных не поддаётся статистическому учёту. В подобных системах могут проявляться только вероятностные закономерности; достоверность статистик может быть признана объективной только на больших временных интервалах. Рекомендации на базе анализа таких систем принципиально не могут иметь конструктивного характера, поэтому классическая исследовательская парадигма ориентирует на уменьшение размерности систем, на конкретизацию исследовательских задач. Но как только исследуемый объект выделяется как система, происходит его технологическое замыкание. Из целостного мира вычленяется некая структура и противопоставляется всему остальному миру. С этого момента всё, что лежит за пределами выделенной системы, рассматривается как среда. В технологически замкнутом объекте закономерное понимание сути явлений и процессов замещается пониманием способов действия, технологий конструирования. Вопросы «как» становятся важнее вопросов «зачем» и «почему». Но без ответов на вопросы «почему» и «зачем» вопросы «как» очень быстро зависают в воздухе, ибо жизнедеятельность замкнутых систем принципиальным образом отличается от способов существования открытых систем. После многолетнего реформирования Россия на сегодняшний день не имеет конкретной политики ни в экономике, ни в научно-техническом развитии, ни в финансовой сфере, ни в области образования, здравоохранения, управления собственностью и т.д. Приватизация, освобождение цен и «уход» государства из экономики столкнули Россию с точки зависания, но обострили вопрос «зачем» в форме отсутствия внятной мотивации деятельности. Разбуженная деловая активность людей без мотивации на самореализацию в глазах окружающих через творческую созидательную деятельность, без привязки к широкому контексту национальных ценностей ринулась в наживу, криминал, коррупцию и вновь возвращается к вопросу — «зачем?».
Далее выделенная система как объект исследования линеаризируется. Практик линеаризации существует множество и, как правило, они преподносятся как системные исследования объекта. Линеаризация объекта может быть сложной, многоуровневой, но ни масштаб, ни иерархическая сложность структурированного объекта не меняет сути линиризации и означает перевод системы из разряда сложных в простые. Затем происходит формализация выделенной системы, т.е. сокращение некоторого числа переменных (прежде всего это относится к некоторым внешним связям, внешнему воздействию), потом следует ограничение «несущественных» внутренних параметров и связей; при этом система, как объект исследования, становится замкнутой уже не только в технологическом смысле. Однако и сокращение числа переменных хотя бы до тысячи не меняет существа исследовательских проблем: и на таком масштабе, в силу периодически возникающей стохастичности, достоверность данных вызывает сомнение, а такие статистики как закон Ципфа-Парето, «эффект Матфея» или 6% константа необходимой дисгармонии и т. д., свойственные открытым системам, не могут быть применены. Социальные системы не тот случай, когда на основании анализа капли воды можно судить о химическом составе целого океана. В открытых нелинейных системах не действует принцип суперпозиции целого и один и тот же элемент (явление, событие) на фоне другого может изменять свои характеристики. Поэтому основное различие между традиционным и нетрадиционным описанием систем состоит в том, что «Единицей описания в традиционном подходе является отдельный элемент рассматриваемой системы — например, клетка, нейрон, компьютер в сети. Единица описания в синергетике это сеть, состоящая из клеток, нейронов, компьютеров. В обычном описании свойства приписываются индивидуальному объекту, в синергетике — ансамблям, множествам объектов. То есть, за результат работы, способность быть наделёнными теми или иными свойствами «отвечают» не отдельные элементы системы, а их коллективные взаимодействия — согласованности, синхронизации, когерентности» [16, с.109]. Хорошо и достоверно описываются детерминистским образом только линейные системы с малым числом переменных. Созданные на их базе модели понятны, дают возможность предсказания поведения объекта на определённом временном интервале и при определённом диапазоне изменения переменных. Прикладное значение таких систем, безусловно, велико, проблема заключается лишь в корректности и диапазоне экстраполяции полученных с их помощью результатов. Чем масштабнее решаемая задача, чем динамичнее моделируемые процессы, тем меньше временной интервал и корректнее возможности для экстраполяции.
На основании того, что главная цель программы (конкретные решения конкретных задач) не достигнута, а проводимая политика не обладает достаточным конструктивизмом и объективностью — стратегия исследования признаётся не состоятельной, ибо не содержит в себе необходимой полноты описания объекта — главного требования традиционной исследовательской парадигмы. В соответствии с логикой управления объектом на принципах обратной отрицательной связи и с учётом информации о новых качествах параметров состояния и порядка, предпринимаются следующие попытки определения оптимальной стратегии развития, но опять на базе классической исследовательской парадигмы. Возникает угроза появления «дурной бесконечности».
Возможны три варианта поведения исследователя.
1. Адаптировать успешно апробированные стратегии развития других стран, т.е. следовать готовым образцам, стандартам. Однако, практика реализации многочисленных международных программ по стабилизации финансовой системы, поддержке предпринимательства, половому воспитанию молодёжи, изменению положения женщин, реабилитации инвалидов войн, самофинансированию общественных организаций за счёт их коммерческой деятельности и т.д. ожидаемых результатов не приносила. Российская специфика неизбежно вносит искажения в реализацию заимствованных образцов. Большим соблазном так же является перенос управленческих технологий с одного объекта на другой. Например: модель управления космическими объектами на управление социальными общностями или управление экстремальными ситуациями, разрабатываемые в недрах МЧС, на управление экономической жизнью или СМИ.
2. Второй вариант — выходить на применение многопрофильных методик, ибо нельзя углубляться в познание, не замечая изменений в качественных порядках сущности, где каждому качественному уровню должен соответствовать свой алгоритм анализа, но фрактальность характеристик (бесконечная дробность) социокультурных объектов делает этот вариант практически нереализуемым. И с этой точки зрения переход на новые парадигмы стал неотложной задачей для всей науки. Стивен Хокинг в своей вашингтонской лекции в 1998 году, посвящённой научным прогнозам на следующее тысячелетие сказал: «Могло показаться, что нам удастся постоянно открывать структуры всё более малого масштаба. Однако в этом ряду, напоминающем ряд русских матрёшек, есть предел. В физике самая малая матрёшка называется планковской длиной, которая равна миллиметру, делённому на сто тысяч миллиардов миллиардов миллиардов. Мы не можем построить ускоритель, который смог бы зондировать столь малые масштабы. Он был бы больше, чем Солнечная система, и на его сооружение не хватит современных финансовых возможностей» [17, с.3]. Естественно предположить, что социокультурные объекты обладают не меньшей сложностью.
3. Третий вариант предполагает кардинальную смену исследовательской парадигмы. Дурная бесконечность дурна не потому, что она несерьёзна или нереальна, а потому, что она бесконечно бесполезна. Однако ни в коем случае нельзя считать, что традиционные исследовательские подходы вообще не имели и не имеют сейчас определённого эвристического значения, просто новые обстоятельства и факторы, фундаментальные и фронтальные изменения, которые мир переживает с последней четверти XX века, всё больше и больше кладут предел позитивизму классической научной парадигмы в определении стратегий развития.
Эта традиция классической парадигмы, от которой так трудно отказаться, исторически выросла из особенностей европейского опыта, науки и культуры. История современной науки началась в Европе в не в XVII веке, как следствие Реформации. То была вторая попытка познания европейцами тварного бытия. Первая же фаза европейского познания мира целиком была связана с католицизмом и именуется как средневековая «схоластика». К сожалению, российская история естествознания не рассматривают схоластику как научное знание, а между тем именно этот период в развитии знания заложил ту онтологию, которая и позволила европейской науке стать классической и в то же время, как это не парадоксально звучит, позволяет современной европейской науке выйти на постнеклассические позиции и сформулировать новое миропонимание.
Достижения средневековой схоластики связаны с трудами таких мыслителей как Фома Аквинский, Ансельм Кентерберийский, Николо Кузанский, Бернард Клеровский, Дунс Скотт и другие. Они пытались вывести свойства вещей из деятельности Творца и каждую конкретную данность воспринимали как результат совместного акта Божественной воли и Божественного разума. Воля сообщала предмету бытие, или экзистенцию, разум же вкладывал в вещь сущность или эссенцию. Познать вещь — значит проникнуть в ее сущность, в идею Бога, когда Он творил ее. У каждой вещи своя идея, своя сущность (эссенция) и нужно, вооружась увеличительным стеклом знания, тщательно исследовать вещь, что бы, снимая одно за другим познанные явления, как снимают с кочана листья — добраться до кочерыжки-сущности. Парадигма постнеклассики предупреждает: познавая вещь-явление, мы, скорее всего, имеем дело не с вилком капусты, а с чем-то вроде луковицы и «раздевать» ее не имеет никакого смысла, как не имеют смысла и споры об истинах. Пора отказываться от максимы, что в спорах рождается истина. В спорах всегда рождались только победители и только на время.
Много вещей — много идей, но понять место и роль вещи в тварном мире — значит, по мнению схоластов, познать волю Господа, его Божественный план. Попытки проникнуть в мысль, в волю творящего Бога, а через это в суть твари и их отношения между собой оттачивало, «тренировало» мышление европейских философов средневековья. Происходило накопление теоретического опыта постижения Бытия. Само же Бытие рассматривалось как «единое целое» Божественного и Человеческого, Неба и Земли — universitas. Причинно-следственные связи бытия рассматривались ими как сложно опосредованные (начало системного анализа). Блестящих успехов в их трудах достигла диалектика. Для описания действительности применялись метаязыки и метатеории а рамки самого мира раздвигались до бесконечности. Такие понятия как бесконечность, абсолют, универсум, актуальность, дальнодействие и многие другие были рабочими словами схоластов.
Когда же стремления философов проникнуть в разум Господа, в его Божий план стали дерзновенными, появились «номиналисты», призывающие изучать только сами вещи, а не их идеи. Исследование важнейших свойств вещей и правильное их обозначение («номос» значит «имя») позволит упорядочить представление об окружающем мире (начало современной семантики) и сделает мир более комфортным для людей. Самым выдающимся среди номиналистов был Дунс Скот (1266 — 1308).
Позднее, не отрицая Божественной сотворенности мира, но и не вдаваясь в вопрос о его происхождении протестантизм дал окончательную санкцию на изучение природы, как некой замкнутой, в силу своей оторванности от Божественного Провидения, но самостоятельной данности. Первым таким исследователем, не строящим гипотез по поводу эссенций и не подвергающий сомнению Единое, был глубоко верующий Ньютон. Именно отказ от обсуждения структуры универсума, актуальной бесконечности, дальнодействия и т.д., т.е. всего того, что сегодня связывается с понятийным аппаратом нелинейной, неравновесной термодинамики, позволил ему сформулировать все три свои аксиомы механики, открыть закон всемирного тяготения как чисто математический закон обратных квадратов и дать способ переходить от законов поведения материальных точек к законам поведения тел, изобретя для этого интегральное исчисление. А исходным понятием для интегрального исчисления как раз и служит не обсуждаемая Ньютоном эссенция — предел интегральной суммы или актуальная бесконечность. До сих пор еще ни кому не удалось дать строгое логико-арифметическое определение этому понятию. Таким образом, в фундаменте классической физики и математики находится внематематическое понятие. Так появилась классика.
В дальнейшем, постоянно обновляясь и радикализируясь в проблемах, связанных с компьютеризацией, «искусственным интеллектом», логистическим обоснованием математики, эта парадигма дошла до наших дней. Но замкнутых систем, за исключением искусственно сотворённых, не существует. Существуют временные состояния открытых систем, характеризующиеся функциональной оперативной замкнутостью в целях создания условий собственного самотворения (аутопойэсиса).
Таким образом, исследовательская парадигма, существующая на базе традиционных канонов, не способна объяснить многочисленные парадоксы и аномалии общественного развития, связанные с принципиальной нелинейностью и открытостью социального мира. Более того, стратегии, разработанные на этой основе, при своей реализации порождают новые проблемные ситуации.
Европейцы нашли в себе силы, преодолели инерцию «классики» и выбрали третий вариант поведения исследователя. Сможем ли это сделать мы?

Тема 4. Социосинергетика — вызов времени и парадигма современного социокультурного познания

Давно известно, что проблему невозможно решить, если стоять на том же уровне мышления, который породил проблему. Сегодня, как это было показано в предыдущей теме, стал насущно важным переход к новой исследовательской парадигме, но для этого необходимо выработать новое видение проблем, более точно отвечающее нашему быстро меняющемуся времени. Способ выхода из тупика познания человечеству давно известен: расширение познаваемой реальности посредством введения новых сущностей или реанимацией забытых. Принцип «бритвы Оккама» в данном случае не должен быть пугалом, он предупреждает нас только об одном: «не умножай без необходимости сущности».
Познание социальной действительности сегодня обогащается за счет аккумулирования и метафорического переноса достижений, наиболее продвинутых в освоении природы наук. К ним относятся, прежде всего, нелинейная динамика, квантовая релятивистская физика, современные математические теории, химия, молекулярная биология, генетика, теории катастроф, теории информации, синергетика, теория этногенеза, социоестественная история и т.д. Так в «диалоге» наук рождаются новые научные подходы, в том числе и новая исследовательская парадигма социального прогнозирования и моделирования.
Схожесть способов разрушения порядков в конкретной практической деятельности людей была известна давно и зафиксирована уже в текстах Библии, в массе пословиц и поговорок. С середины 80-х годов XX века, когда усилившаяся динамика социокультурных процессов резко ускорила агрегированность событий на единицу времени, началось лавинообразное узнавание идентичности сценариев хаотизации и порядка в различных отраслях знания. Ибо ускорение социокультурных процессов привело к тому, что достаточно часто стали возникать ситуации и образовываться новые обширные области, где традиционные технологии познания безрезультатны. Это поведение систем вблизи неустойчивых критических режимов, резких скачкообразных переходов, условий возникновения хаоса (беспорядка), диалектики взаимодействия хаоса и порядка, энтропии и информации, ритмического поведения и законов отклонения от ритмов, способов накопления и диссипации энергии и т.д. Можно не сомневаться в том, что, решая эти новые проблемы, де-факто мы уже вошли в область крупных парадигмальных изменений.
В новой исследовательской технологии важно то, что при исследовании флуктуаций неравновесных систем (случайные толчки, возникающие в системе после потери устойчивости) теория самоорганизации на базе неравновесной динамики раскрывает механизмы развёртывания, свёртывания и подчинения N-го числа параметров состояния системы, сведение их к одному параметру порядка, редко к немногим (на языке физики — модам), возникновение, которого (которых) происходит неожиданно, но сразу переводит систему в ситуацию выбора нового состояния. Авторитет синергетики в значительной мере связан с открытием именно параметров порядка и их моментальным «узнаванием» в других сферах. Важно то, что параметры порядка или ведущие неустойчивости возникают в результате конкуренции в условиях хаоса и нестабильности, но, появившись сразу «закабаляют» все остальные неустойчивости, резко сокращая число степеней свободы системы и уплотняя ее информацию. В таком виде система уже может описываться, прогнозироваться, моделироваться без привлечения сложнейших теорий. Она становится понятной без упрощения ее сложности. Так, мозг человека (одна из сложнейших систем) состоит из ста миллиардов нейронов и для того, что бы его описать с целью выяснения механизмов генерации идеи необходимо решить ? 10?? уравнений, но озарение возникает после определенных творческих мучений сразу, просто и красиво [18, с. 34].
Среди «веера» новых состояний оказывается и такое, в котором система лучше приспособлена к изменённой окружающей среде, т.е. явления самоорганизации рождаются самой открытой системой спонтанно в результате потери ею предшествующего устойчивого состояния, а выбор, по какому пути пойдёт эволюция после бифуркации (точки надлома процесса, где нет единственности решения), определяется «случайно» в момент неустойчивости.
Если имеется ансамбль систем, и они конкурируют, то флуктуация и отбор приводят к эволюции систем.
Однако становление синергетической исследовательской парадигмы естественным образом сопровождается угрозой её ненаучного, конъюнктурного применения, создающего иллюзию новой, прогрессивной постановки проблем и быстрого, эффективного их решения. Речь идёт о печальном опыте реализации Правительством Е. Гайдара синергетического проекта шоковой терапии западноевропейских экспертов по странам Восточной Европы. Исходная ситуация подобного применения синергетической технологии, как правило, складывается под воздействием критики предшествующего периода (в нашем случае — советского), отрицающей концептуальный багаж предшествующего строя и его инструментальный арсенал средств. При таком «прогрессивном» применении теория самоорганизации теряет своё нейтральное значение как источник знания и начинает выполнять несвойственную ей роль в политической борьбе в качестве аргумента за утверждение нового мировоззрения.
Невольное идеологизирование становящейся теории приводит к тому, что в популяризации и внедрении синергетической технологии начинают принимать участие люди, не имеющие никакого отношения к её научным положениям. Например, известный «прогнозист» советского периода доктор исторических наук И. Бестужев-Лада «ничтоже сумняшеся», вероятно, под обаянием звукового ряда синергетических терминов и под впечатлением грандиозности выбора в пространстве точек бифуркации прошлого, но вопреки общепринятому научным сообществом знаку «въезд запрещён», смело открывает новую и перспективную для себя науку — ретроальтернативистику, призванную «извлекать из ошибок прошлого уроки для настоящего» [19, с. 11]. Подобная профанация рождает сонм синергетических мифов и в значительной мере снижает авторитет, эвристическую и практическую ценность новой парадигмы. Вместе с тем, исторически сложилось так, что прерогативой применения синергетических технологий пользовались, прежде всего, специалисты точных наук. Созданные ими модели (в том числе и социокультурных объектов) преподносятся в форме сверхсложных «объективных» математических и физических моделей, недоступных не только для политиков, но и для большинства гуманитариев. Дело не в самих этих моделях и не в недостаточности знаний у гуманитариев, и даже не в специфичности социокультурных объектов, мало понятных с позиций физики и математики, а в угрозе, с одной стороны, сотворения мифов, а с другой, — ожесточённой борьбы с синергетическими ересями, после чего использование новой парадигмы будет отложено на неопределённое время.
Новая исследовательская парадигма не должна ставить перед собой задачу объективного и полного описания мира, она лишь может создать схему понимания действий, процессов, не открывать законы природы, но искать истоки природной креативности и предлагать концептуальные модели поведения в тех или иных неравновесных ситуациях. Понятия «объективный»‚»субъективный» бессмысленны с точки зрения синергетики, синергетический взгляд — это взгляд изнутри, из процесса. По сути дела, синергетика есть ничто иное, как способ существования самого Универсума и в то же время — свойство его отдельных частей. Говоря словами ныне покойного академика Н. Моисеева, «всё, наблюдаемое нами, всё, в чём мы сегодня участвуем, — это лишь фрагменты единого мирового синергетического процесса» [20, с. 63].
Необходимо признать, что синергетические проекты недостаточно надёжны, ибо включают в себя как неизбежное пространство бифуркаций, наполненное N-м количеством возможных событий. Но ведь проекты и других исследовательских технологий, мягко говоря, оказались не на высоте. Пока синергетические модели для социумов могут создаваться не для количественных прогнозов, а для предсказания возможности или невозможности в моделируемом процессе того или иного режима поведения, а это, нужно признаться, уже немало. Проблема же повышения эффективности синергетических технологий находится не на макроуровне, а в непроработанности микроуровня, уровня детального анализа параметров состояния конкретных систем в конкретных ситуациях и, конечно, в ментальных установках самих исследователей.

Тема 5. Становление европейской гуманитарной концепции социальной самоорганизации

Современная Европа, перепробовав разнообразный спектр мировоззренческих концепций от древневосточных верований до сугубо математических и естественнонаучных воззрений, сегодня формирует общую мировоззренческую основу — теорию самоорганизации.
В истории современной европейской политолого-социологической мысли можно условно выделить четыре этапа в соответствии с различными ситуациями и отражёнными в четырёх основных культурных тенденциях Европы ХХ столетия.
Первый — с конца XIX века до середины 20-х годов XX века. Это время жёсткой потери устойчивости всех политических режимов в Европе, глубинные причины которой явно не просматривались. Мир стал иным, события и процессы больше не поддавались рациональным объяснениям, но данная европейская традиция всё ещё доминировала в её социологической и философской мысли. Интересно, что Россия, не имеющая рационалистических традиций, отреагировала на эти изменения взлётом своего «серебряного века», полотнами К.Малевича, Р.Фалька, К.Малявина, М.Шагала, концепциями космизма и богоискательства, спецификой русской философии.
В Европе же практически все будущие основатели социологических и политологических школ в той или иной мере отдали дань рационалистической традиции, наиболее полным выражением которой являлся марксизм, включая и таких будущих ярых его противников как Ф.Хайек и К.Поппер.
Ясно было одно — положение неустойчивости, неравновесности, сильных флуктуаций, в котором оказалось большинство стран, было неприемлемым для европейского менталитета, разрушало привычное «качество жизни». Флуктуирующая же социальная система «живёт» в режиме стохастичности, что исключает привычный для европейского анализа детерминизм причинно-следственных связей и не предоставляет возможности какой-либо экстраполяции при создании прогнозов.
Политическая социология того времени стремилась стать «понимающей», она исследовала категории «социального действия», «социального факта», «идеального типа», пыталась понять, насколько реальность приближается к идеальнотипической модели, в которой главное — экономическая рациональность, и в соответствии с этим либо рекомендовала набор приёмов и средств удержания системы в равновесности, либо разоблачала государство-монстра и конструировала его новые образы. Это было время взлёта аналитической концепции Э. Дюркгейма, оптимистического рационализма М. Вебера, фатального пессимизма О. Шпенглера.
Основными художественными стилями того времени как раз и были импрессионизм, пытавшийся запечатлеть своеобразие и красоту уходящего в неизвестность, в небытие мгновения и конструктивизм, преемственно связанный с кубизмом и футуризмом, ставивший задачу конструирования материальной среды, окружающей человека, и сближение её с практикой индустриального быта. Имена К. Мане, О. Ренуара, Э. Дега, А. Эйфеля, П. Пикассо, Ф. Леже, Ле Корбюзье, Ф.Л. Райта, В. Татлина и др. навечно вписаны в сокровищницу человечества.
Второй этап был связан с событиями 20-30-х годов, когда «иррациональность» реальности достигает своего апогея, когда возросшая динамика всех процессов делает старые управленческие модели уже не соответствующими новой ситуации. Слабым подобием той ситуации является компьютерная игра «Сolumns»: при низких скоростях падения кубиков игра доставляет истинное наслаждение, при возрастании скорости до 6-7 от игрока уже требуется предельное напряжение, а при скорости 8-9, не успевая реагировать на возникающие ситуации, а тем более управлять ими, он вынужден обречёно наблюдать за произвольным обвалом кубиков.
В этой ситуации на историческую авансцену стали выходить вожди, достоинством которых были воля, быстрота реагирования и интуиция. Ведь вместе с возросшей динамикой процессов возрастало и число возможных вариантов развития, среди которых при дефиците времени необходимо было выбрать единственный, самый оптимальный вариант, причём в условиях постоянной новизны, когда опыт прошлого переставал «работать», ибо в точке бифуркации пространство возможных комбинаций принципиально неисчерпаемо. Предшествующий же опыт принятия решений основывался на анализе возможности или невозможности реализации той или иной комбинации обстоятельств, но рационалистический политик заведомо не допускал анализа парадоксальности, случайности и т.д., а именно эти комбинации чаще всего реализовались. Европейская политология того времени начинает интенсивно разрабатывать тему харизматической личности.
Итальянский математик и экономист В. Парето полностью отказывается от рационализма эпохи Просвещения и начинает подчёркивать иррационализм и алогичность человеческого поведения и на этой основе создаёт теорию элит, в которой наглядно показал вечную карусель элит, когда на смену лисам, как бы подкрадывающимся к бифуркации приходят львы её осуществляющие и снова круговорот. За ним, отрицая традиционный историзм, свои теории элит создают Моска и Михельсон. Несколько своеобразно, но в истории России эта закономерность смены элит также прослеживается. «Россия — это царь, его явления меняют цвета суток полосатых. От лысых нам приходит послабление, и снова тяжело при волосатых» (И. Губерман).
Господствующими в эстетике того времени становятся помпезный монументализм и различные вариации стиля «Триумф», подчёркивающие непоколебимость авторитарной власти. Архитектурные шедевры того времени украшают площади и наших городов. Такова была суть второго периода европейской политической мысли.
Третий этап в развитии европейской социологии относится к ситуации 40-70-х годов. Это время окончательной девальвации практически всех рационалистических концепций. Мир хотя и стал выглядеть более сложным и непонятным, однако свои проблемы решал методом проб и ошибок. Европейские страны отдали дань новым обстоятельствам, они отразили абсурд и парадоксальность жизни в своём искусстве (модернистские течения и сюрреализм в живописи, антироманы Н. Саррот, театр абсурда Самюэла Беккета и Эжена Ионеско, фильмы Бергсона, Антониони и т.д.). Европейцы болезненно ломали свои представления о себе, времени, пространстве, прогрессе, целесообразности, они трудно привыкали жить в постоянно изменяющемся мире, где ценности равновесности, предсказуемости, возможной обратимости уже не могли быть спасательным кругом, где выход на плюрализм и толерантность становится по необходимости единственным способом существования. Знаменитая американская кинокомедия С. Крамера «Этот безумный, безумный, безумный мир» была первым признаком примирения населения с новыми характеристиками мира.
Наиболее существенный разрыв обозначился между постоянно ускоряющимися процессами и психологическими возможностями индивидов переживать и адаптироваться к ним.
Гуманитарная мысль Европы переключилась на исследование малых групп и межличностных отношений. Наибольшее распространение получили различные концепции феноменологической социологии, основной задачей которых было осмыслить социальный мир в его сугубо человеческом бытии. Успехи феноменологии, особенно на микроуровне, на уровне анализа взаимоотношений были действительно феноменальны, но белым пятном оставался макроуровень.
Изменившаяся экономическая и социальная ситуация в наиболее развитых европейских странах в 70-е годы принесла с собой и новую ориентацию в гуманитарных исследованиях, что можно считать началом четвёртого этапа европейской политической мысли. Время «харизматиков» заканчивалось. Формировалось эмерджентное восприятие мира, требующее отказа в описании сложных явлений от модальности долженствования и перехода на модальность возможного, случайного, когда познанный фрагмент не всегда есть суперпозиция целому, когда цена веры в истинность того или иного проекта становилась ценой собственной жизни.
Новый тип мироощущения активно не воспринимал оптимистическую веру в различные технологические проекты, в возможность предвидения, в проективность мира. Политический барометр западноевропейских стран стабильно показывал на консервативные партии. Бифуркационный подход в исследовании социокультурных феноменов заставлял смотреть на мир не как на своеобразный музей, в котором сохраняется каждый бит информации, где прошлое отцов с некоторыми отклонениями есть будущее детей, а как на необратимые процессы, постоянно разрушающие старую и генерирующие новую структуру и информацию.
В 80-е годы, как реакция на неизбежность краха любых преобразовательных проектов, попыток передела заведённого порядка вещей, в культурном сознании западных европейцев утверждается принципиально плюралистичный, предельно толерантный стиль постмодернизма, легитимирующий беспредельность многообразия и возможность сопряжения любых различий. Постмодернистская культура провоцирует исчезновение какой-либо нормативности, что порождает безграничное поле возможностей проявления субъективности как в художественной практике, так и в повседневной жизни.
Сочетание антагонистического нашло своё отражение в «высокой моде», живописи, архитектуре. Символами того времени стали всевозможные коллажи, батики, лоскутные одеяла и т.д., да и сам термин «синергетика» был введён ещё в XIX в. английским физиологом Ч. Шеррингтоном для обозначения согласованного взаимодействия антагонистических мышц.
Россияне имели возможность познакомиться с подвижными, изменчивыми произведениями швейцарца Жана Тэнгли, работы которого имеют музеи всех экономически развитых стран мира, кроме России, где он так и не был понят, несмотря на предоставление ему лучшего демонстрационного зала страны.
Именно в 70-е — 80-е годы произошёл фундаментальный прорыв в развитии научной мысли — освоение мира нелинейных процессов, открытых динамических систем, явлений самоорганизации.
Сегодня мало кто сомневается в том, что все природные образования являются саморегулирующимися и обладают естественными механизмами самоорганизации. Исследованиями Г. Хакена, разработавшего теорию самоорганизации и давшего ей название синергетики; И. Пригожина, разработавшего концепцию диссипативных структур, т.е. таких структур, где упорядоченность возникает в условиях неравновесности и существует за счет достаточно интенсивного потока энергии и вещества, в отличие от равновесных систем, где диссипативные процессы уничтожают любую упорядоченность; работами М. Эйгена в области самоорганизации на молекулярном уровне, в которых представлена строгая модель самовоспроизводящей предбиологической эволюции; академиков А. Самарского, разработавшего методы моделирования нелинейных явлений, Н. Моисеева, исследовавшего с позиций самоорганизации законы эволюции и ритмику живых систем различного типа и др. — утверждается мнение, что явления самоорганизации в диссипативных структурах широко распространены не только в физике и гидродинамике, химии и биологии, но и в таком необычайно сложном мире как социальные системы.
В гуманитарном знании интерес к состояниям и объектам граничащих с неустойчивостью присутствовал изначально. Другое дело, что метафоричность и синкретизм становления гуманитарного знания не позволял в выработке парадигм опережать уровень развития естествознания. И, тем не менее, следует отметить, что еще до cинергетов (Хакена, Пригожина, братьев Николисов, Стенгерс и др.) несколько по-иному, но этот комплекс идей уже обосновывался в области социальных знаний. Это, в некотором смысле, и работы нашего соотечественника А. Богданова «Тектология. Всеобщая организационная наука», и труд К. Поппера «Открытое общество и его враги», это и идеи пространства дискурсивных практик М. Фуко, это и взгляды либеральных философов и экономистов от Алексиса де Токвиля до Ги Сормана, утверждающего, что мир подчиняется законам, которые нам не подвластны. Поэтому естественным принципом поведения является здравый смысл и адаптация к обстоятельствам. Наконец, это и Фридрих Хайек (особенно в своих последних работах), обосновавший концепцию «расширенного порядка цивилизации» или «непроизвольного порядка». По сути — непроизвольный порядок Хайека тождествен диссипативной структуре Пригожина. «…любая эволюция …представляет собой процесс непрерывного приспособления к случайным обстоятельствам, к непредвиденным событиям, которые невозможно было предсказать, — пишет Хайек в книге «Пагубная самонадеянность», — самое большее, на что способна эволюция, это показать, каким образом у сложно организованных структур вырабатываются способы корректировки, ведущие к новым эволюционным изменениям, которые, однако, по самой своей природе неизбежно остаются непредсказуемыми».
Самое важное, на наш взгляд, у Хайека то, что сближает его с синергетами — это утверждение, что для сложных явлений возможны лишь «структурные предсказания», в рамках которых и будут происходить грядущие изменения, предвидеть которые в силу нелинейности нашего мира мы не в состоянии.
Думается, что если бы Ф. Хайек успел написать еще одну книгу, то он посвятил бы ее обоснованию бифуркационной модели мира, анализ которой возможен средствами социосинергетики.