Сундиев И.Ю., доктор философских наук, профессор,
член Президиума Российской криминологической ассоциации
Применение организационного оружия отражает историческую тенденцию перехода от войн с истреблением противника к войнам, ориентированным на его «само дезорганизацию» и «само дезориентацию» для сохранения имеющейся ресурсной базы. На практике это осуществляется применением системы организационных (согласованных по целям, месту и времени разведывательных, пропагандистских, психологических, информационных и др.) воздействий на противника, заставляющих его двигаться в необходимом для другой стороны русле.[1] С его помощью можно направить политику противника в стратегический тупик, измотать его экономику неэффективными (непосильными) программами, затормозить развитие вооружения, исказить основы национальной культуры, создать среди части населения «пятую колонну». В итоге в государстве создается обстановка внутриполитического, экономического, психологического хаоса.
Основу «организационного оружия» составляют специальные рефлексивные технологии организационного управления. Они представляют собой упорядоченные совокупности постоянно совершенствующихся методов (программ, стратегий, процедур, форм) реализации управленческих решений, внедрения инноваций, поддержания информационных и других необходимых структурных связей, подбора и подготовки персонала, планирования, отчетности и контроля и др. Так как основу любой организационной системы составляют люди, мотивация деятельности которых базируется на их физиологических, социальных и информационных потребностях, то продуктивное, правильно рассчитанное применение «организационного оружия» в определенной организационной среде (прежде всего властной) оказывает прямое влияние не только на уровень безопасности организационной системы государства, но и на саму возможность ее существования. Проходя через сознание каждого члена общества, длительное массированное информационное и морально-психологическое воздействие деструктивного характера создает реальную угрозу существованию нации в результате трансформации ее исторически сложившейся культуры, основных мировоззренческих, культурных и идеологических установок, то есть смены внутренней организационной среды, определяющей жизнедеятельность государства. Основными объектами, на которых направлено действие организационного оружия являются представители социальных групп и институтов, прямо или косвенно участвующих в долгосрочном и краткосрочном регулировании поведения остального населения. Это – управленческие элиты, «творческая интеллигенция», работники образования, воспитатели, известные культурные и нравственные авторитеты государства. Так как регуляторами поведения являются не только «манифестные» («раскрученные» в медийном пространстве личности), но и «теневые авторитеты» (в том числе – представители организованной преступности), они также попадают в сферу планирования акций организационного оружия. Отдельное направление – создание новых субъектов применения организационного оружия в форме субкультур, «нетрадиционных» конфессий, альтернативных воспитательных и образовательных структур.
Фактически – организационное оружие есть способ активации патологической системы внутри функциональной системы государства-мишени, при котором патологическая система для своего развития поглощает ресурсы носителя. Характерной особенностью патологической системы (применения организационного оружия), выявленными в прошлых исследованиях[2], является то, что она воздействует на функциональную систему общества, в первую очередь, «извне», с иерархически «вышележащего» (властного) уровня системной организации. Кроме того, применение организационного оружия «не всегда заметно» для традиционных форм научного наблюдения и «непонятно» в рамках традиционной логики обыденного познания. Деструкция, как действие организационного оружия, направлена на достижение результатов, находящихся в «системе ценностей» инициатора применения данного оружия.
Одно из основных условий применения организационного оружия — замена системы базовых ценностей государства – мишени ценностей государства-инициатора как самых перспективных.
Современная система организационного оружия начала складываться в ХХ веке с работ А.Богданова.[3] Согласно англо-саксонской политической мифологии идея «другого», менее кровавого пути трансформации общества, родилась как реакция на революционные потрясения начала ХХ века, последовавшую за ними контрреволюцию и появление ядерного оружия как реальной угрозы омницида. Одно из направлений не военной трансформации в виде категории «ненасильственного сопротивления» обосновал М. Ганди: он именовал его «сатьяграха». Сатьяграха означает «настойчивость в осуществлении истины», «сочетание истинности и твердости». Ганди считал сатьяграху «действенным способом сопротивления эксплуатации человека человеком, класса классом и нации нацией»[4]. В 1967 году Фред Эмери, тогдашний директор «Тавистокского института человеческих отношений», развивая идею многообразия форм организационного оружия, указывал, что «синергетику» «подросткового роя» на рок-концертах можно будет эффективно использовать для разрушения национального государства к концу 90-х годов. В архивах издаваемого Тавистоком журнала «Human Relations»[5] есть доклад Фреда Эмери «Ближайшие тридцать лет: концепты, методы и предвидения», где потенциал «сердитой молодежи» рассматривается как оружие психического поражения – «истерия бунтарства». Первого мая 1968 года более ста тысяч человек вышли на улицы Парижа под очень своеобразными лозунгами: «Запрещается запрещать!», «Будьте реалистами – требуйте невозможного! (Че Гевара)», «Секс – это прекрасно! (Мао Цзэдун)», «Воображение у власти!», «Всё – и немедленно!», «Забудь всё, чему тебя учили, – начни мечтать!» не прекращались.
Ведущую роль в майском мятеже 1968 г. играли студенты и школьники. Рабочие лишь частично поддержали их бунтарский порыв. После этих событий студенчество стало одним из главных таранов, привлекаемых для выполнения «демонтажа режимов». В большинстве современных революций основным субъектом применения организационного оружия являются и представители творческой интеллигенции, формирующие новые идеологе мы и протокультуры. Альбера Камю, Джорджа Оруэлла, Герберта Маркузе, Антонио Грамши, Теодора Адорно, Жан-Люка Годара, Вильгельма Райха, Ги Дебора молодежный нонконформизм вдохновил не только на создание концепций «контркультуры» и «новой революции», но и теорию «городской герильи», нашедшей теоретическое и практическое применение в середине и конце 1960-х в разгар движения «Новых Левых» и хиппи. Из теоретического наследия, вышеперечисленных философов, писателей, политиков впоследствии черпались не только лозунги «Новых Левых», но и стержневые постулаты философии и идеологии практически всех современных террористических и экстремистских организаций. Практически в это время происходит выделение двух магистральных направлений дальнейшего развития организационного оружия. В том же 1968 году Джин Шарп защитил в Оксфорде диссертацию на тему «Ненасильственные действия: изучение контроля над политической властью», развитие идей которой послужило идейной основой последующих «цветных революций» ХХI века.[6] Второе направление, бунтарско-террористическое, идейно и методически оформил Хуан Карлос Маригелла, опубликовавший в 1969 году свой «Краткий учебник городской герильи»[7], ставший настольной книгой членов RAF («Фракция Красной Армии» — Германия), Brigate Rossе («Красные бригады» — Италия) и всех последующих террористических организаций.
При этом свойства студенчества как социальной группы таковы, что она мобилизует очень большой творческий потенциал – и в создании новых организационных форм, и в применении интеллектуальных и художественных средств. Это создает для властей неопределенность: отказ от применения силы при уличных беспорядках ускоряет самоорганизацию мятежной оппозиции, но в то же время насилие полиции чревато риском быстрой радикализации конфликта.
Сегодня можно смело утверждать, что многие методики применения организационного оружия пилотно запускались и в СССР — как раз в конце 60-х годов. Можно вспомнить не только так называемый “план Маршалла для умов” (тайные операции, скупка ведущих журналистов, создание неформальных клубов “агентов влияния”), но и легальное расширение – под видом «разрядки» — межгосударственных культурных обменов для “невидимой подмены понятий”. Масса потенциально подрывных, прежде всего экуменических молодежных организаций, проникала в Советский Союз по разным каналам молодежного обмена под самыми невинными наименованиями. Та же французская “Молодежь и реконструкция”, работавшая в составе интернациональных студенческих строительных отрядов в Петродворце под Ленинградом, была одним из филиалов YMСA ((Young Men’s Christian Association) – разветвленной псевдохристианской глобалистской структуры. Одновременно идет дальнейшая «десакрализация» базовых ценностей (вместо коммунизма и патриотизма – Make Love Not War!), вырождение идеологического воспитания в чисто ритуальную идеологическую работу.
Рассмотрим процесс применения организационного оружия (активации патологической системы) на примере разрушения СССР и построения новой России. Первый этап: нарушение базовой системы ценностей (десакрализация высшей цели и ценности общества – коммунизма и ограничение исторического горизонта развития 1980 годом в Программе КПСС) и молчаливое принятие ценностей «общества потребления» как перспективных в форме «разрядки» и «мирного сосуществования» (при сохранении ритуальной борьбы с «низкопоклонством», «авангардизмом», «стилягами» и т.п.). На этом этапе в обществе развивается так называемый адаптационный синдром, выраженный в «напряжении» всех уровней организации социума. В нашей истории – это судорожные реформы начала 60-х годов ХХ века финансовой, правовой, правоприменительной системы, армии, системы управления экономикой СССР. На его начальной стадии ярко проявляют себя феномены идеологического и культурного растормаживания (шестидесятники)[8], как характерные маркеры воздействия патологической системы, а так же нарастают нарушения ритмической организации функциональных систем государства (отраслевые рассогласования, принимающие форму борьбы элитных группировок). При этом никаких критических морфологических изменений в социуме известными методами социальных, политических и экономических исследований не фиксируется (стиляги, «двойной патриотизм» части евреев, смена методологии пропаганд проходят как издержки идеологических диверсий). После накопления суммы критических изменений следует череда социальных кризисов, через которые осуществляется выход на псевдостабильный этап «релаксирующего» социального развития. В нашей истории это – победа элитной группировки Л.И.Брежнева, подавление (вплоть до вооруженного) всех форм массовых социальных протестов как в нашей стране, так и в странах «социалистического лагеря». Одновременно идет дальнейшая «десакрализация» базовых ценностей, вырождение идеологического воспитания в чисто ритуальную идеологическую работу. Это еще один из маркеров действия патологической системы (организационного оружия) – возрождение «ретроградно-символических форм поведения», когда некое действие (комсомольское, партийное собрание) рассматривается большинством не как внутренняя социальная потребность, а как действие ритуальное (принесение жертвы), без которого невозможна карьерная, образовательная и любая другая самореализация. Основными акторами использования организационного оружия на данном этапе были представители не только правящей и творческой элиты, но и нарождающейся организованной преступности («цеховики»); основными инструментами – их формальные и неформальные управленческие решения; распространяемые стандарты оценок и поведения.
Следующая стадия — развитие патологического социального синдрома. На этой стадии, патологические проявления, выраженные в заметных изменениях структурных компонентов социума сравнительно легко фиксируются известными методами социальных и экономических исследований, но так как могут противоречить «генеральной линии», результаты фиксации объявляются идеологической диверсией. В нашей истории это хорошо иллюстрируется изменчивой ролью социологии и судьбой Ю.Левады. В это время на социальном уровне фиксируется как рост девиантности и делинквентности[9] в поведении представителей «пассионарных» социальных групп, прежде всего – молодежи. В конце 60х – начале 70х годов ХХ века в СССР развиваются движения КСП (Клубов Самодеятельной Песни) и КТП (Клубов Туристической Песни), впоследствии получивших обобщенное название «бардовское движение». Благодаря этому явлению из молодежной среды был практически вытеснен «блатной шансон» и продемонстрирована возможность приемлемого для властей полу легального существования альтернативной официозу молодежной культуры. По образовавшемуся каналу спустя короткое время свою нишу находит движение хиппи, панков, реконструкторов и многие другие «андеграундные субкультуры», получившие наименование «неформальные объединения».[10] С началом перестройки из контркультурной среды, ставшей новым субъектом использования организационного оружия, выделяются субъекты, активирующие трансформацию исторической памяти (Общества «Память», «Мемориал», кинофильмы Т.Абуладзе «Покаяние», С.Говорухина «Россия, которую мы потеряли»), а также политические протопартии. После «Пятилетки пышных похорон» (1982-1984 годы) – естественного конца геронтакратической элиты в руководстве КПСС, к власти в партии и государстве пришла команда М.Горбачева и А.Яковлева. Спешно начатые ими крупные кампании административного характера — ускорение развития народного хозяйства, антиалкогольная кампания, «борьба с нетрудовыми доходами», введение госприёмки, демонстрация борьбы с коррупцией имели намеренно популистско-иммитационный характер, а после их закономерного провала позволяли начать обоснованный и поддержанный всем обществом разговор о необходимости принципиальных реформ партии и государства. После XIX партконференции КПСС (1989 год) были приняты законы, сыгравшие решающее значение в реформировании политической системы. В их числе закон «Об изменениях и дополнениях Конституции СССР», который ликвидировал статью 6 о руководящей роли КПСС, а также закон «О выборах народных депутатов», утвердивший выборы депутатов Советов на альтернативной основе. Отмена 6-ой статьи Конституции СССР способствовала легализации деятельности новых политических партий. Первой оппозиционной КПСС партией провозгласил себя «Демократический союз» еще в мае 1988 года. С апреля 1988 года возникают Народные фронты, первые национальные сепаратистские организации, носившие массовый характер: «Народный фронт Эстонии», «Народный фронт Латвии», «Саюдис» (Литва). Позже аналогичные организации возникли во всех союзных и автономных республиках. Ультралиберальное направление представлял «Демсоюз», выступающий за смену модели общественного развития. В мае 1990 года оформилась крупнейшая партия либерального лагеря — «Демократическая партия России», а в ноябре — «Республиканская партия Российской Федерации». В октябре 1990 года на базе движения избирателей «Демократическая Россия» (созданного в ходе выборов народных депутатов СССР весной 1989 года), оформилась одноименная массовая общественно-политическая организация, объединившая партии, общественные организации и движения либеральной направленности. Социал-демократическое направление было представлено двумя основными организациями: «Социал-демократической ассоциацией» и «Социал-демократической партией России». В июне 1990 года была основана «Социалистическая партия». Анархистское направление нашло отражение в деятельности «Конференции анархо-синдикалистов» и «Анархо-коммунистического революционного союза». Политический плюрализм затронул и крупнейшую политическую силу — КПСС. В 1990 — начале 1991 года в ней обозначились пять направлений: социал-демократическое, «Демократическое движение коммунистов», центристское, «Марксистская платформа в КПСС», традиционалистское. Каждое из них предлагало свой вариант реформ. На базе КПСС были созданы партии социалистическое направленности (Народная партия свободной России, Социалистическая партия трудящихся), прокоммунистической ориентации (Всесоюзная коммунистическая партия большевиков, Российская коммунистическая рабочая партия). С осени 1990 года началось формирование политических партий, выступающих с позиций праворадикального переустройства общества: Русская национал-демократическая партия и др. Осенью 1991 года возникли религиозно-политические организации: Российское христианско-демократическое движение, Исламское возрождение. При всем многообразии партий и движений в центре политической борьбы выступали два политических направления: условно «коммунистическое» и условно «либеральное». «Либералы» (демократы) выступали как бы сторонниками коренных реформ, а «коммунисты» — сохранения старого строя.
Легализация многочисленных политических субъектов позволила еще интенсивнее продолжить процесс десакрализации традиционных ценностей и выдвижение в качестве «живой» альтернативы ценностей «общества потребления», замены идеалов коллективизма на индивидуализм. Особой популярностью стал пользовать лозунг Н.Бухарина «Обогащайтесь!», введение критерия «экономической целесообразности» при оценке государственной социальной политики. Наглядно деструктивность этого процесса видна в экономико-криминологической области. Если в начале этого этапа (середина 60х-середина70х годов ХХ века) развитие «цеховиков» (экономической формы организованной преступности) было связано с реальной невозможностью обеспечить возросшие потребительские потребности населения в условиях плановой экономики, то в дальнейшем они («цеховики») стали основным инструментом перевода криминальных сокровищ в будущий промышленный капитал. Программой «500 дней» Шаталина-Явлинского, программой перехода плановой экономики Советского Союза на рыночную экономику в целях преодоления искусственного экономического кризиса 1990 года и реализации «прав граждан на лучшую, более достойную жизнь», криминальные капиталы рассматривались как основной финансовый ресурс дальнейших реформ. Фактически это означало оформление союза правящей элиты и организованной преступности, которую Е.Гайдар впоследствии назовёт «неизбежным процессом обмена власти на собственность».[11]
На этой стадии развития патологического синдрома вернуть социальный организм к нормальному функционированию уже крайне сложно[12], поскольку развитые патологические звенья саморегуляции, зафиксированные и в историческом опыте, из «внешней» социо-культурной среды, начинают работать в режиме «усилителя» деструкции. В новейшей истории это особенно заметно на примере деградации идеологического аппарата и превращение его в сеть агентов влияния враждебной потребительской идеологии. Старый комсомольский лозунг: «Не можешь остановить – возглавь!» реализовался в Центрах НТТМ, которые были созданы в соответствии с постановлением Совета Министров СССР, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ № 321 от 13 марта 1987 года «Об образовании единой общегосударственной системы научно-технического творчества молодежи». Центры создавались при райкомах комсомола. К началу 90-х в СССР насчитывалось уже более 600 центров НТТМ. Центры НТТМ пользовались большими льготами. Они не платили никаких налогов, но отчисляли 3 % дохода в общесоюзный фонд НТТМ и 27 % — в местные фонды, которыми распоряжались координационные советы НТТМ. Согласно уставу средства НТТМ могли вкладываться только в производство. На самом деле система НТТМ была формой «крышевания» кооперативного движения и накопления финансовых и организационных ресурсов для участия в предстоящем процессе приватизации.
Для развитых стадий деструктивных процессов, вызванных патологической системой, характерно «напряжение» процессов саморегуляции всех подуровней, вовлеченных в процесс возвращения к норме функций. Для этого задействуются все информационные, энергетические и политические ресурсы, пока не происходит поломка наиболее «чувствительных» звеньев. Одновременно происходит активация не только ретроградных форм поведения, но и мышления, возрождающего реликтовые формы общественного сознания: феноменальный успех А.Кашпировского и А.Чумака говорит о резкой массовой замене рационального мышления на мифологическое желание поверить в чудо значительного числа населения страны. То что это не спонтанный процесс, а использование организационного оружия правящими элитами, подтверждается предоставлением им эфирного времени на ведущих телеканалах страны в прайм-тайм, что в условиях даже позднего СССР не могло состоятся без одобрения на самом верхнем уровне. Само по себе религиозное сознание граждан нашей страны к началу перестройки представляло собой благодатную почву для произрастания самых разных «нетрадиционных» конфессий и сект. К началу перестройки, когда в Бога верили лишь 10 процентов населения (различные социологические исследования конца 70-х — середины 80-х и даже 1987-1988 гг. стабильно показывали 7-12 процентов верующих), неизмеримо большему числу людей были присущи всякого рода «нетрадиционные» верования. Наиболее заметными, вездесущими стали всякого рода парарелигиозные учения, связанные со здоровьем, с «нетрадиционными методами лечения». Экстрасенсы, практически маги, изобретатели диет, «образов жизни» и т.д. и т.п. Целительство — не только основа для появления новых сект, но и почти необходимая черта сект, появляющихся на совсем других идейных основаниях. С начала 70-х годов в СССР широко распространились, как правило, сильно примитивизированные восточные верования или их фрагменты. В первую очередь, всякого рода заимствования из буддизма, индуизма, йоги, в меньшей степени — даосизма и ислама. Особую роль в адаптации всякого рода восточных верований к условиям современной России играла успешная инфильтрация в общественную среду рериховского движения (Агни-йоги), возникшего в 20е годы ХХ века. Организованное обычно в форме различного рода полузакрытых клубов и ассоциаций, в чистом виде оно до сих пор не структурировалось в жесткие, дисциплинированные организации. Однако многие идеи его служат закваской сектантских организаций, а из участников рериховских обществ рекрутируются не только их члены, но иногда и лидеры. Важнейший мировоззренческий элемент «перестроечного» сектантства — паранаучные идеологии, которые часто легко вплетались в совершенно первобытные идейные конструкции. Вера в НЛО, снежного человека, контакты с внеземными цивилизациями — лишь самое заметное из этого ряда. В первые годы перестройки наиболее заметными, быстро растущими в России оказались несколько иностранных миссионерских сект — в первую очередь муниты (Церковь объединения, или унификации), Аум Синрикё и сайентологи. Их бурный успех, причем именно в то время, вполне объясним. Для массовой кристаллизации своих отечественных сект необходимо какое-то время свободного распространения информации, первичной организации общин и идей, выделения харизматических лидеров. Иностранные сектанты-миссионеры приехали с деньгами, крепкой организацией, отшлифованными методами работы. К тому же общественная атмосфера конца 80-х — начала 90-х гг. была благоприятна как никогда после: религия была реабилитирована, а любой иностранный продукт был заведомо более желанным.[13] С точки зрения теории адаптации в этот момент происходит «срыв адаптационных процессов». Применительно к социуму это выглядит как тотальная идеологическая дезориентация и поведенческая криминализация общества (от растущей девиантности разных социальных слов к делинквентности и, далее, к криминальным формам поведения и паракриминализации большинства форм социальных отношений). В новейшей истории России наиболее ярко это проявилось в период конца 80-х – середины 90х годов ХХ века.[14]