Историческая роль сельского хозяйства грандиозна. «Оно — ствол, все остальное — ветви» — гласит китайская пословица, которая косвенно отражает всегдашнюю озабоченность и тревогу народа великой страны, если предпочтение начинают отдавать развитию других подразделений производства.

Историческая роль сельского хозяйства грандиозна. «Оно — ствол, все остальное — ветви» — гласит китайская пословица, которая косвенно отражает всегдашнюю озабоченность и тревогу народа великой страны, если предпочтение начинают отдавать развитию других подразделений производства. Вековая мудрость осталась непоколебленной за прошедшие века, и применительно к самой мощной индустриальной державе современности высказывается та же мысль, вынесенная даже в заголовок публикации: «Сельское хозяйство — самая основная отрасль экономики США» (Lent,1968).

Примат аграрной сферы исходит из примата пищи, выступающей отражением трудовой деятельности людей. Великий физиолог И.П.Павлов отмечал, что «взаимоотношения живого организма с окружающей природой — есть взаимоотношения, опосредствованные вопросами питания» (Павлов,1949, с.97-98). Еда, в своей первооснове принадлежащая среде обитания, используется уже как продукт культуры и в этом смысле нейтрализует противопоставление в рамках системы «природа — культура», занимая в ней посредствующее положение. И притом, отнюдь не второстепенное, о чем свидетельствует, например, бытующий в географической науке термин «цивилизация риса», в которой рису принадлежит ведущее место не только в пищевом рационе, но и во всей системе духовных связей между человеком и миром окружающей природы.

Уже физиократы, сформировавшие одну из первых школ в классической политической экономии, считали, что земледельцы, благодаря использованию даровой плодоносящей силы природы, в состоянии производить больше того, что потребляют, и потому именно их труд приносит избыток, который затем присваивается другими социальными слоями населения. При этом критике были подвергнуты меркантилисты, которые выводили прибавочную стоимость исключительно из обмена. Таким образом, движение физиократов выдвинуло в середине ХYIII в. сельское хозяйство на первый план сравнительно с торговлей и промышленностью и добивалось признания за естественными богатствами земли приортитета в экономической жизни. Позднее великий А.Смит внес существенные коррективы в позицию, согласно которой земледельческий труд есть единственно производительный, тогда как индустриальный работник не увеличивает количества вещества, а лишь изменяет форму последнего. Однако вопросы о специфике аграрного производства и необходимости познания его особого статуса в обществе были поставлены.

Закономерно, что неолитическая революция, которая знаменовала переход человечества от эпохи дикости к эпохе варварства, была связана прежде всего со становлением начатков производящего хозяйства, то есть земледелия и скотоводства. Доместификация растений и животных открыла принципиально новые возможности использования природной среды, на порядок увеличив демографическую «емкость» территории. Тем самым возникли невиданные ранее перспективы для роста населения, которое долгие тысячелетия ранее увеличивалось лишь примерно на 0,004% в год. В YII-YI тысячелетии до н.э., когда агрикультура еще переживала период формирования, на всей Земле насчитывалось, по-видимому, от 5 до 10 млн.человек, а к началу нашей эры — уже примерно 300 млн.человек (Человек, общество…,1973). Территориальное сосредоточение населения вкупе с вызревавшими предпосылками для регулярного получения избыточного, а затем прибавочного продукта позволили зародиться сложно построенному, стратифицированному обществу, и создались условия для появления городов со свойственным их обитателям образом жизни.

Следовательно, закладывался фундамент для оппозиции «город — деревня», члены которой по большинству параметров кардинально различаются и несхожи друг с другом, вопреки взаимопроникновению по линии отдельных своих элементов (огородники, садоводы и даже хлеборобы в городах, ремесленники и торговцы в деревнях и т.п.). Вспыхивавшие конфликты приобретали временами открыто враждебный характер, в крайнем выражении принимавший форму крестьянских восстаний и бунтов. Города и в экономической сфере старались укрепить свое господство. Они, как подчеркивалось применительно к Голландии XYI — XYIII веков, энергично противились возникновению каких-либо промыслов в деревнях, проводя резкое разграничение между городским и сельским производством. Промышленная политика властей препятствовала какому бы то ни было развертыванию городского ремесла в деревне, так что при императоре Карле Y и позднее, при республике, деревня в этом отношении оказалась отданной на полный произвол городов. Но в тех случаях, когда для их промышленности промыслы в деревнях были необходимы и полезны, как-то работа на дому для текстильной промышленности, такие промыслы на селе допускались, ибо их организация в городах была сопряжена со значительными расходами из-за высокой стоимости жизни (Бааш,1949).

В ходе истории, в первую очередь европейской, взаимодействие сельской местности с центрами урбанизации усиливалось, и со стороны последних увеличивался спрос на аграрную продукцию, что стимулировало росту ее производства. Само же сельское хозяйство длительные хронологические периоды оставалось самодостаточной и автономной системой, медленные сдвиги в которой происходили за счет внутренних потенций, порождаемых, в частности, углублением контактов селян с природным окружением. С выходом на историческую арену машинной индустрии эта замкнутость нарушается. Деревня приобретает неожиданный динамизм, хотя и не столь впечатляющий, как город, который привносит в нее кардинально новые запросы. Промышленный переворот в Европе позволил предложить сельским жителям ранее неизвестные им сравнительно дешевые потребительские товары — и ответная позитивная реакция была быстрой.

В данной связи примечательно наблюдение русского актера XIX в. М.С.Щепкина: «Я знаю деревню, где искони все носили лапти. Cлучилось одному мужику отправиться на заработки, и вернулся он в сапогах. Тотчас весь мир закричал хором: как это, дескать, можно! Не станем, братцы, носить сапогов; наши отцы и деды ходили в лаптях, а были не глупее нас! Ведь сапоги — мотовство, разврат!… Ну, а кончилось тем (прибавил старик с насмешливою улыбкою), что через год вся деревня стала ходить в сапогах!» (Русский литературный анекдот…, 1990, с.207).

Вместе с тем, в традиционном аграрном обществе прежние ценностные ориентации тормозят проникновение в него нововведений, будучи направлены на поддержание сложившихся форм жизнедеятельности. В итоге вырисовывается двойственность в поведении, вытекающая из необходимости сочетать противоречивые интересы селян, которые в качестве патриархальных производителей ориентируются на вековые нормы поведения, а в более «безопасной» сфере потребления готовы откликнуться на модернистские веяния. Отсюда «отношение сельскохозяйственной общности к вторжению рынка крайне амбивалентно. Жажда новых потребительских товаров и стремление к той раскованности, которая привносится рынком, борются с отталкиванием от порождаемого им разрыва былых отношений» (Riggs,1964, p.161).

Именно в производственной области внедрение материальных новшеств, предлагаемых деревне промышленностью, было долгое время делом менее активным и сугубо постепенным. Первенствующая причина состояла в том, что по меткому замечанию одного из исследователей, «можно уподобить положению человека, по горло стоящего в воде:достаточно легкой ряби, чтобы утопить его». И, следовательно, эксперименты, как правило, не для крестьянина: еще Г.Гегель подметил одну из существенных особенностей деятельности селянина — ее стихийность. Земледелец «пашет, сеет, но удача зависит от Бога, от времени, и он лишь доверчиво ждет, что само собой созреет то, что он посеял» (Гегель,1970, с.366). Разумеется, деревенский труженик учился у природы, стремился выведать ее тайны, ярким свидетельством чего стало внедрение в сельскохозяйственную практику севооборотов различного типа. Однако инновационный процесс развивался неторопливо, ибо главным для крестьянина было не подорвать, в случае неуспеха, жизнеспособность своего хозяйства. Поэтому оправданно говорить об осторожном их образе действий, исходящем из важнейшего векового принципа села: «безопасность существования — прежде всего».

Названный принцип как правило по-прежнему полноценно действует в нынешних азиатско-африканских аграрных обществах, превалируя в сознании местных земледельцев и определяя основополагающие нормы их личностного и коллективного поведения. Однако следование прежним, укоренившимся образцам охватывает уже не все стороны бытия, поскольку дополнительные материальные потребности властно проникают в сельскую местность, подобно тому, как это наблюдалось в российской провинции конца XIX — начала XX веков. Исконная сращенность жизни деревни, занятой сельскохозяйственным трудом, с природой дополняется новыми тенденциями: средства к существованию приобретаются уже не только в обмене человека с естественным окружением, но и через сношения с иными социальными структурами, то есть благодаря обмену человека с человеком. В традиционном обществе подлинно значимой признается сфера производства, а область экономических отношений всегда была минимизирована и маргинализирована. Такие реалии, как деньги, кредитование, банки, считались не очень понятными и сугубо второстепенными категориями, пока локальные деревенские общины не столкнулись с радикально иным миром, созданным городом промышленно развитых стран.

В этих странах с явным господством рыночной экономики радикальные изменения на селе внесло становление фермерства. Специализация хозяйства оказалась ответной положительной реакцией аграрного сектора на возрастание спроса извне на продовольствие и сырье. Речь идет о категории предприятий, в своей продвинутой форме чисто коммерческих, которые превратились в составную часть сложной системы агробизнеса. Их неразрывная связь с рынком прослеживается не только на заключительном этапе — сбыте продукции, но и во всех остальных звеньях производственного цикла. Если в типично крестьянской атмосфере его стремятся замкнуть в локальных деревенских пределах, то фермеры практически полностью зависимы от поставки им товаров производственного назначения со стороны. А в итоге современная промышленность мощно и всеохватывающе влияет на агрикультуру.

Мотивация хозяйственной деятельности у крестьян и фермеров тоже существенно различается. У первых она направлена на решение задач физического и экономического выживания семьи, тесно смыкающихся между собой. Стабильность в патриархальной деревне достигается сведением к минимуму производственного риска, на чем зиждется линия поведения индивидуального двора и коллектива в целом. В этих условиях архиважна роль традиций, которые выступают как выработанный на базе эмпирического опыта ресурс, унаследованный от предшествующих поколений и долженствующий помочь крестьянам избежать недорода и голода. Фермерам же приходится стремиться к обеспечению доходности производства, чтобы окупать сделанные капиталовложения и прочие денежные затраты. Отсюда и иное отношение к хозяйственному риску и нововведениям: надо опасаться быть излишне консервативным, так как готовность к восприятию инноваций — это дополнительный шанс выдержать суровую рыночную конкуренцию, с которой постоянно сталкивается фермер.

Человечество на заре своей истории выступало верхним звеном биоценозов, но начинает обособляться как самостоятельная сила, частично противостоящая природе, когда приступает к направленному воздействию на окружающую среду. Еще сыновья прародителя людей Адама обратились, согласно легенде, к культивированию злаков и разведению скота, так что уже в библейские времена производящее хозяйство, во всяком случае, на

Ближнем Востоке, оттеснило на второй план ранее господствовавшие виды присваивающих занятий.
Научившись возделывать зерновые и одомашнив ряд копытных, человек создал для себя независимые источники пищи. Видный английский ученый Дж.Бернал писал по этому поводу: «Земледелие привело к существенно новым отношениям между человеком и природой. Человек перестал вести паразитический образ жизни за счет растений и животных с того момента, как он смог вырастить на небольшом участке столько же продуктов питания, сколько мог добыть с помощью охоты или собирательства на обширной территории… Переход к земледелию привел к новому типу общества, качественно отличного от предшествовавших в силу колоссального увеличения числа людей, которые могли бы прокормиться на той же земле» (Бернал, 1956, с.60).

Раннее выдвижение на историческую авансцену ряда регионов Востока было не случайным. На пространствах теплых аллювиальных долин с их легкими для обработки почвами даже применение каменных и деревянных орудий труда, не говоря уже о меди и бронзе, давало такой экономический результат, который заложил реальные основы для зарождения пионерных цивилизаций. В природной обстановке Средиземноморья подобного эффекта, то есть получения необходимого объема прибавочного продукта, оказалось возможным достигнуть лишь с использованием железных орудий. А в сравнительно суровом по климатическим условиям умеренном поясе Европы германцы и славяне, даже располагая более совершенной земледельческой техникой, только почти в середине 1-го тысячелетия н.э. сумели вступить на путь формирования классового аграрного общества.

Но даже для начальных этапов благоприятствование природных условий жизни и деятельности человеческих коллективов нельзя отождествлять с первичной биологической продуктивностью ландшафтов. Тезис об относительности понятий «хорошие» и «плохие» земли давно стал достаточно общеизвестным и широко принятым (хотя подспудно природным различиям нередко придают абсолютный характер). Еще выдающийся английский экономист А.Маршалл (1984) четко формулировал, что чистый доход, или производительский избыток, получаемый от земли, лишь частично зависит от естественных причин, на которые человек не в состоянии существенно влиять. Плодородие почв неправомерно поэтому измерять в абсолютных показателях, тем более, что оно находится в сложной взаимосвязи с экологическими требованиями выращиваемых сельскохозяйственных растений, способами и степенью интенсивности обработки поля.

При одинаковых затратах человеком труда и капитала два участка, принося, например, равный урожай ячменя, могут производить разное количество пшеницы; если же при слабой или примитивной обработке сбор пшеницы на них обоих окажется одинаковым, не исключена вероятность получения различных результатов при интенсивном возделывании и обращении к более прогрессивным приемам агротехники.

Отчасти сложности при сопоставимой оценке, а потребность в ней появляется вновь по мере накопления дополнительных знаний наукой и сдвигов в сельскохозяйственной практике, обусловливаются богатством и теснотой связей между географической средой и агропроизводством. Но особенно сказываются изменения в «»отклике»" природных компонентов и ландшафтов на дополнительные антропогенные воздействия меняющиеся на протяжении исторического времени. И в итоге земли, которые были отзывчивы на одни производственные приемы (например, на восстановление плодородия почвы благодаря минеральным удобрениям), могут дать меньший добавочный эффект на дополнительные затраты труда при использовании иных приемов (например, орошения или, напротив, дренажа), чем те земли, которые «плохо» реагировали на прежние способы воздействия.

Традиционный подход к оценке роли географического фактора недостаточно учитывал многообразие во времени и пространстве аграрных обществ и излишне абсолютизировал европейский исторический опыт. Назревшая модификация представлений нашла свое выражение во взглядах французского ученого Ж.Сюре-Каналя (Suret-Canale,1967), который обосновал идею, что только при развитом рыночном хозяйстве производительные силы и производственные отношения перестают явно зависеть от особенностей географической среды и исторических условий. Всеобщность последнего этапа социального развития нельзя, таким образом, проецировать на предшествующую историю.

Тем более бесперспективно исходить из однолинейности эволюционного процесса применительно к аграрному производству. На это обратил внимание еще крупнеший российский экономист-аграрник А.В.Чаянов, писавший, что «существующие «исторические» системы с исторической точки зрения представляют собой наигрубейшее упрощение хода развития систем полевого хозяйства…» (Чаянов,1993, с.123) и приводивший убедительные факты одновременного присутствия этих систем. Так, в Саратовской губернии пестрополье следовало непосредственно за перелогом, а в Полтавской предшествовало трехполью и, наконец, в Курской губернии возникало на развалинах последнего.

Но сходным образом даже подсечно-огневая агрикультура, которая, не исключено, открывает начальную главу в истории земледелия, не была по сути прямой предшественницей хлепопашества, а плуг, вопреки более ранним предположениям, вряд ли произошел от мотыги. Следовательно, нет особых оснований думать, что плужная культура зародилась в недрах мотыжной (Kramer,1967). Становится все более ясным, что системы сельского хозяйства не являются итогом логических расчетов и размышлений и исторически возникают под действием запутанного клубка факторов, не выстраиваясь в единый рационалистический ряд. Этим системам всегда в разной мере был присущ динамизм, который определялся как степенью их принадлежности к природе, что затрудняло изменчивость, так и наличием или отсутствием революционизирующего элемента в виде частной собственности.

Опасность избыточной генерализации усугубляется наличием в некоторых случаях существенной разницы в трактовке даже основополагающих понятий, с одной стороны, местным населением, с другой — приезжими исследователями, что часто наблюдается в развивающихся странах. Так, в ходе обследования деревень в западной Нигерии, находящихся в поясе производства какао, 63% опрошенных сельских хозяев заявили, что они имеют право собственности на землю, которую обрабатывают. Однако при ответах на другие вопросы выяснилось, что «собственник» не может уступить это право другому лицу на сколько-нибудь постоянной основе. Землевладельцы утверждали, что они обладают полной свободой принятия решений при ведении своего хозяйства, но тут же добавляли, что следуют правилам землепользования, принятым в соответствующих общинах. Таким образом, право «собственности» на землю на деле означает в данном случае возможность контроля над производственной деятельностью в пределах данного хозяйства. Отчуждение земли позволительно лишь с согласия семей — самих глав хозяйства и их жен, сыновей и их жен с детьми, близких родственников, их жен и детей. Это право в конечном итоге резко ограничивает доступ к земле лиц «со стороны» и не всегда способствует полному использованию имеющихся агроприродных ресурсов (Famoriyo,1977).

Cобственная, до конца не понятая направленность внутреннего развития сельского хозяйства сильнейшим образом затрудняет применение стадиального подхода. Сложно выделить, например, этапы спонтанной эволюции привязанных к аридным территориям кочевых обществ, внутренне сходных между собой, даже если они принадлежали к разным эпохам и существовали в разных географических регионах. Эти общества неотделимы от экстенсивного пастбищного скотоводства, а отрасль подвержена всем нюансам сезонных и многолетних природных ритмов, которые приводили в степях в движение огромные массы скотоводов. Опора по существу на одну форму хозяйствования, полностью зависимую от естественной кормовой базы, повела к застойности производства и обусловила наличие общих закономерностей, прослеживаемых у номадов «через века» в разных засушливых областях. Причем это касается и явлений сугубо общественного порядка, в частности, видов собственности, владения и пользования пастбищными угодьями.

При максимальной приспособленности кочевого хозяйства к условиям среды все его технические приемы столь же просты, как и взаимоотношения с природной средой. Само оно по своей сути не способно к интенсификации производства, или точнее — всякое заметное усовершенствование последнего приводит, вместе с тем, к разложению и разрушению всей системы, замене ее качественно иными формами. Косвенно о явлениях застойности в жизни номадов свидетельствует тот факт, что на протяжении многих столетий хозяйственная и демографическая емкость их территории остается стабильной. Так, численность обитавших на территории современной Монголии хунну и количество скота у них почти полностью совпадали с соответствующими показателями у монголов в начале ХХ в.: у хунну приходилось в среднем 19 голов домашнего скота на душу населения, в Автономной Монголии в 1918 г. -17,8 головы (Таскин,1968).

Перемены у кочевников, чье главное богатство, скот, находилось в слишком сильной зависимости от стихийных сил природы, если и происходили, то совершались под влиянием контактов с земледельцами. Именно ими созданные цивилизации, которые опирались на ведущую в допромышленную эпоху отрасль хозяйства, определили главные закономерности социального развития человечества. Лишь при постоянной, оседлой агрикультуре, которая не предъявляет столь узких требований к природной среде, в том числе и в сфере размещения, создаются предпосылки для дополнительных вложений труда и материальных ресурсов в производство. Оно тем самым получает импульс к прогрессивным изменениям, которые, однако, отнюдь не всегда и не везде приводили к постоянному поступательному движению.

В частности, в Европе миграции варварских германских племен заметно снизили уровень агрикультуры и потребовалось несколько столетий, прежде чем новые народы освоили агротехнику античного Рима. Регресс ощущался вплоть до Х в., когда, наконец, начались решительные сдвиги: колесный плуг с отвалом и трехпольный севооборот позволили выращивать высококалорийные, с высоким содержанием белков культуры — бобы, чечевицу, горох, а распространение новой упряжи помогло увеличить площадь обрабатываемых земель и повысить урожайность (Сказкин,1973; Ле Гофф,1992).

Однако уже тогда «начинает осознаваться новое эксплуататорское отношение к природе»" что отразила реформа календаря Карлом Великим, который дал месяцам имена, говорящие о прогрессе земледелия. Миниатюры с изображением сельских работ радикально меняются: если раньше двенадцать месяцев олицетворялись пассивными аллегорическими фигурами, то «в новых календарях они изображаются в виде пахарей, жнецов, лесорубов, мясников, то есть в виде человеческих фигур, занятых покорением мира. Человек и природа здесь разведены, человек выступает в роли хозяина природы» (Уайт,1990, с.190). Эта точка зрения известного американского медиевиста представляется все же излишне жесткой; напротив, слишком благостным выглядит высказывание виднейшего индонезийского социоантрополога и культуроведа: «Мнение, что человек должен жить в согласии с природой, весьма обычно в духовном складе индонезийских крестьян» (Koentjaraningrat,1974,p.45). Решает в итоге практика, зависящая от применяемых орудий труда, плотности населения, степени хозяйственной освоенности территории и других факторов. Однако восточная деревня чаще европейской сталкивается с повышенной хрупкостью ландшафтов и, главное, с необходимостью регулирования гидрологического баланса полей, что требовало коллективных природозащитных действий крестьян.

Сравнительно недавно исследователи обратили внимание на сложность взаимоотношений земледельческих обществ, которые не только обогащали друг друга по производственной линии, но и конкурировали между собой с далеко идущими последствиями. Особенно это касается встречи населения доколумбовой Америки с европейцами. Демографический рост на континенте исторически был ограничен нехваткой протеинов животного происхождения, а белковый компонент растительной пищи также уступал по качеству тому, который содержится в злаках Старого Света. Пришельцы, доставившие с собой из Европы домашний скот и пшеницу, получили поэтому важные преимущества и начали вытеснять индейцев с их территорий примерно так же, как на заре становления производящего хозяйства земледельцы и скотоводы осуществляли свою экспансию за счет угодий, занятых охотниками и собирателями (Березкин, 1991).

Вопрос о закономерностях перехода от одной системы ведения сельского хозяйства к другой, которая может обеспечить средствами к существованию более плотное население в рамках традиционной экономики, давно приобрел актуальность. Согласно классическому представлению о факторах эволюции в «доиндустриальных» обществах аграрного типа численность населения на определенной территории выступает функцией наличных естественных ресурсов и господствующей технологии производства продовольствия; демографический рост прекращается у той или иной пороговой величины и возобновляется только после того, как эта технология будет изменена и соответственно повысится «емкость территории».

В соответствии с новыми воззрениями интенсификация сельского хозяйства в традиционных обществах выступала не толчком, а следствием роста населения, и в современных развивающихся странах (как и в европейских странах до промышленной революции) отмечается немало случаев, когда снижение его плотности сопровождается возвратом к экстенсивному земледелию. Смысл интенсификации состоит не в экономии труда на единицу продукции, а в экономии земли, в соответствии с этим происходит и освоение разных типов инвентаря и агротехники. Даже в наши дни переход к более интенсивным системам ведения хозяйства совершался далеко не всегда, и некоторые народы не только не создают, но и не перенимают более развитые формы и приемы агропроизводства из других обществ, с которыми они поддерживают контакты. Причину видят в том, что при низкой плотности населения собирательство и залежное (подсечно-огневое) земледелие обеспечивают большие сборы на единицу труда, чем принято считать. Те, кто занимается этими видами деятельности, имеют мало поводов изменять их, пока плотность населения еще позволяет использовать старую технологию (Boserup,1965).

Развитие производительных сил и усиление специализации в отрасли отнюдь не означают, как это иногда утверждается (Никишин,1962), ослабление влияния естественных факторов на географию сельского хозяйства. Некоторые его виды нередко действительно порывают непосредственные связи с ближним природно-ресурсным окружением — бройлерное птицеводство, откормочное свиноводство и даже, случается, молочное скотоводство (так, в США имеются молочные фермы, которые покупают весь корм на стороне). В целом, однако, усиление ориентации на возделывание рыночных культур в сочетании со снижением доли транспортных издержек в себестоимости продукции ведут ко все более тщательному учету физико-географических условий. Один из основоположников американской агрогеографии О.Бейкер (Baker,1921) писал по этому поводу, что воздействие природных агентов на сельское хозяйство вместо того, чтобы смягчаться с прогрессом науки и техники, усложняется. Рост товарности в отрасли и вытекающая отсюда резкая конкуренция между аграрными районами делают производство любой культуры чувствительным даже к малейшим природным плюсам и минусам данной территории и вызывают сдвиги в размещении культур или в использовании земли с быстротой, неизвестной в прежние времена.

Одним из важных слагаемых рыночного хозяйства в подобных случаях становится доступ к источникам научно-технической информации и получение рекомендаций от специалистов, хорошо знакомых с местной обстановкой, то есть открытость внешним связям. Всеобщность научного знания применительно к сельскохозяйственной сфере подвергается особенно тяжелым испытаниям, поскольку размытым оказывается критерий повторяемости явлений в сходных условиях. Если в промышленности и на транспорте единые передовые технологические решения обычно оправдывают себя в разных частях планеты, то в агропроизводстве это не проходит: еще прекрасный знаток русской деревни последней четверти ХIХ в. А.Н. Энгельгардт подчеркивал, что «кто хозяйничает» по «агрономии», тот разоряется» (Энгельгардт,19, с.90). В данном высказывании нет отрицания постулатов науки. Естественно, что закон Либиха о лимитирующем урожайность факторе носит всеохватный, глобальный характер, но в реальной действительности обнаруживает себя в столь многообразных формах, что для земледельцев его универсальность становится исчезающе малой.

Известный экономист Дж.Гэлбрейт имел основания для утверждения: «Ни одно сколько-нибудь значительное нововведение не исходит от отдельного фермера. Если бы не правительство и фирмы-производители сельскохозяйственных машин и химических средств, сельское хозяйство пребывало бы в состоянии технического застоя» (Гэлбрейт,1976), с.80). Ибо спонтанное развитие длится слишком долго, чтобы на него могла ныне рассчитывать сельская местность. Поэтому ей не обойтись без процесса заимствования, а от инноваций требуется адекватность той среде, в которую их предстоит имплантировать. Сложности возникают по той причине, что деревенская ферма не уподобляется черному ящику, пассивно воспринимающему нововведения, поступающие извне, и необходимо понять собственную логику ее поведения.

Литература:

Бааш Э. История экономического развития Голландии в ХII-ХYIII веках. М.,1949.
Березкин Ю.Е. Инки. Исторический опыт империи. Л.,1991.
Бернал Дж. Наука в истории общества. М.,1956.
Гегель Г. Работы разных лет. М.,1970.
Гэлбрейт Дж. К. Экономические теории и цели общества. М.,1976.
Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада. М.,1992.
Маршалл А. Принципы политической экономики. Т.III. М.,1984.
Никишин И.И. К теории специализации, районирования и размещения сельского хозяйства // Вопросы народного хозяйства СССР, М.,1962.
Павлов И.П. Полное собр.соч.Т.3. М.-Л,1949.
Русский литературный анекдот конца ХYIII — начала ХIХ века. М.,1990.
Сказкин С.Д. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средние века // Избранные труды по истории. М.,1973.
Стучевский И.А. О первичных классовых формациях и азиатском способе производства // Общее и особенное в историческом развитии стран Востока. М.,1966.
Тоскин В.С. Скотоводство у сюнну по китайским источникам // Вопросы истории и историографии Китая. М.,1968.
Уайт Л.И Исторические корни нашего экологического кризиса // Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности. М.,1990.
Чаянов А.В. Избранные труды. М., 1993.
Человек, общество и окружающая среда. М.,1973.
Энгельгардт А.Н. Из деревни. М.,1966.
Baker O.E. The increasing importance of the physical conditions indetermining the utilization of land for agricultural and forest production in the United States // Annals of the Association of American Geographers. Vol.11,1921,№1.
Boserup E. The conditions of agricultural growth. The economics of agrarian change under population pressure. L.,1965.
Famoriyo S. Principles of rural land tenre systems in Nigeria // Nigerian Geographical Journal, 1977, №1.
Koentjaraningrat R.M. Bunga rampai kebudayaan, mentalitet dan pembangunan. Jakarta, 1974.
Kramer F.L. Edward Hahn and the end of the «three stages of man» // Geographical Review». Vol. 57, 1967, №1/
Lent H. Agriculture USA. America’s most basic industry. N.-Y.,1968.
Riggs F.W. Administration in developing countries. The theory of prismatic society. Boston, 1964.
Suret-Canale J. Problemts theorigues de l’ etude des premieres societes de classes // Recherches internationales a la luminaire du marxisme. 1967, №57-58.