Плодотворное направление анализа внешнеполитических проблем — это представление внешней политики как геополитики. Здесь происходит не только приращение и обогащение внешнеполитического анализа геополитическими сюжетами и интерпретациями, но и прямое внедрение геопространственных реалий и концептов в его «ткань». Конкретное географическое / геополитическое пространство — естественная упаковка внешнеполитических проблем и определенных международных отношений. Детально структурированные образы пространства позволяют более рационально политически мыслить; экономить саму политическую мысль.

Интенсивные процессы глобализации, быстро развивающиеся в современном мире, требуют и новой, нетрадиционной геополитики (Неклесса, 1999а; Неклесса, 1999б; Чешков, 1999; Лебедева, Мельвиль, 1999; Иноземцев, 1999; Civilizations and World Systems. Studying World-Historical Change, 1995; Cox, 1996; Globalization: Theory and Practice, 1996; Huntington, 1996; Sassen, 1996; Storper, 1997; Holton, 1998 и др.). Суть современных геополитических подходов к проблемам внешней политики и безопасности — это целенаправленное конструирование и моделирование страновых и региональных геополитических образов. Современные международные отношения представляют собой во многом поле борьбы наиболее мощных и ярких геополитических образов — стран, регионов, политических и военных блоков. Создается новое глобальное геополитическое пространство, в котором пересекаются, взаимодействуют, борются постоянно изменяющиеся ключевые геополитические образы мира. Наиболее эффективные из этих образов порождают свои геополитические контексты, свои образные зоны влияния и вспомогательные, буферные геополитические образы.

Плодотворное направление анализа внешнеполитических проблем — это представление внешней политики как геополитики. Здесь происходит не только приращение и обогащение внешнеполитического анализа геополитическими сюжетами и интерпретациями, но и прямое внедрение геопространственных реалий и концептов в его «ткань». Конкретное географическое / геополитическое пространство — естественная упаковка внешнеполитических проблем и определенных международных отношений. Детально структурированные образы пространства позволяют более рационально политически мыслить; экономить саму политическую мысль.

В связи с этим надо говорить и о новых трактовках проблем безопасности: они должны рассматриваться не только с политической, экономической, культурной точек зрения, но и с позиций геополитической, геоэкономической, геокультурной безопасности. Происходит расширения пространственного контекста этих проблем; в рамках новых трактовок необходим их взаимоувязанный анализ в географическом пространстве, объединяющем Россию и соседние государства. Системы и сочетания государств, политические и экономические блоки подвергаются геопространственному анализу с точки зрения безопасности нашего государства.

1. Ключевые геополитические образы России: структура и динамика

Геополитические образы России: динамика и системный анализ. Геополитические образы и их моделирование являются одной из наиболее интересных и важных составных частей концепции моделирования географических образов (Замятин, 1998б; Замятин 1999б; Цымбурский, 1999). В силу своей особой динамичности, повышенной изменчивости и даже известной неустойчивости геополитические образы представляют собой естественный испытательный «полигон», на котором возможны эффективные научные исследования общих закономерностей динамики и трансформаций образно-географических систем. Геополитические образы можно определить как общественно наиболее значимые, максимально анаморфированные с точки зрения традиционного географического пространства и в то же время наиболее масштабные (то есть охватывающие очень значительные по площади территории и регионы Земли) географические образы.

Исследования геополитических образов России связаны с определенными сложностями, главными из которых являются следующие:

1. даже при серьезных колебаниях размеры территории государственного ядра России за последние 300 лет были столь обширны, что создание лишь одного-двух базовых геополитических образов и/или манипулирование ими в целях научного исследования практически невозможно;
2. внешняя политика Россия за этот же период отличалась своего рода «а-географичностью» — иначе говоря, учет преимуществ и недостатков геополитического положения России не был достаточно адекватным, что вело и к известной «недоношенности» ее стихийно или сознательно культивировавшихся геополитических образов; и
3. большинство находившихся в политическом и внешнеполитическом «обороте» до настоящего времени геополитических образов России (различных по генезису) по большей части лишь «спекулировало» или на очевидных физико-географических особенностях России, или на ее весьма поверхностной идеологической «упаковке» (дилеммы Европы и Азии, славянофильства и западничества, романо-германской и российско-православной цивилизаций, средневековая концепция «Москва-Третий Рим» (Синицына, 1998), концепция евразийства (Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн, 1993; Мир России — Евразия, 1995) и т.д. (см. также: Геополитическое положение России: Представления и реальность, 2000).

Эти сложности не являются непреодолимыми, однако требуют выработки специфического подхода. Основа подобного подхода — одновременное моделирование нескольких наиболее явных и действенных геополитических образов страны в единой «связке», оконтуривание целостной страновой образно-геополитической системы и дальнейшая проработка ее возможных конфигураций и структур.

Динамика геополитических образов России связана в первую очередь не с известным «маятником» Европа-Азия (Запад-Восток), но прежде всего с расширением, экспансией самого образно-географического поля России, быстрым «захватом» все новых и новых потенциально ярких географических образов, которые требуют и соответствующей геополитической «огранки». Такая геополитическая «огранка» должна опираться на вновь создаваемые механизмы межкультурной и межцивилизационной адаптации (Цымбурский, 2000). Неудача при создании таких механизмов ведет к «бледности», очевидной образно-геополитической невыраженности части системы и, в конечном счете, к ее деградации. Например, подробный образно-геополитический анализ захвата Россией Средней Азии во второй половине XIX века показал, что стремительная военная экспансия Российской империи в этом регионе и включение его в сферу внешне- и внутриполитических российских интересов не сопровождались четко артикулированными политическими и геополитическими образами, базировавшимися на геокультурном и геоэкономическом проникновении в Среднюю Азию (Замятин, 1998а). Чем более втягивалась Россия в Среднюю Азию, соперничая с Великобританией, тем более одномерным и ре-активным становился ее геополитический образ — по преимуществу, «европейской державы»; механизмы межцивилизационной адаптации так, по существу, и не были обеспечены.

История образно-геополитической системы (систем) России включает в себя примеры детальной структурной проработки и конструирования удачных региональных геополитических образов. К подобного рода удачам следует отнести формирование геополитического образа Юга России (Морозова, 1998), в меньшей степени — Сибири (до 1910-х гг.) и Дальнего Востока (до 1890-х гг.) (Замятин, 1999а). Надежная и динамичная образно-геополитическая страновая система должна включать и внутренние геополитические образы отдельных крупных регионов страны и активно манипулировать ими. Целенаправленная геополитика — это, в известной мере, сбалансированность внешних и внутренних геополитических образов, рассматриваемых в едином образно-географическом поле. Поэтому, например, геополитические образы Сибири и Дальнего Востока конца XIX — начала XX века неотделимы в своей динамике от геополитических образов Маньчжурии и Монголии (Белов, 1997, 1999).

Динамичная образно-геополитическая система страны является, как правило, аналогом неравновесной термодинамической системы, в которой кратковременные равновесные состояния сменяются закономерными периодами турбулентности и быстрых трансформаций. По сути дела, страновая образно-геополитическая система — это арена столкновения, борьбы и взаимодействия порой довольно различных и разнородных геополитических образов, имеющих под собой иногда и разные геокультурные фундаменты. Геополитические и геокультурные образы одной и той же страны на протяжении исторической эпохи, достаточно длительного исторического времени могут вступать между собой в известное противоречие (Грузински, 1993), но именно эта разветвленная «цепочка» и позволяет осознать образно-геополитические страновые системы как динамичные геоисторические протяженности, «длительности» по Фернану Броделю. Системные исследования геополитических образов России обязательно должны учитывать подобную «длительность», естественно «переваривающую» их противоречивость и неоднозначность.

Прежде чем рассмотреть ключевые геополитические образы (далее — ГПО) России, необходимо дать развернутое определение геополитического образа. Под геополитическим образом нами понимаются целенаправленные и четко структурированные представления о географическом пространстве, включающие наиболее яркие и запоминающиеся символы, знаки, образы и характеристики определенных территорий, стран, регионов, маркирующие их с политической точки зрения. Речь в данном случае идет о фактическом отождествлении определенного географического пространства с конкретной, проводимой кем-либо политикой. Следует сразу отметить, что ключевые ГПО характеризуются наиболее целенаправленными геопространственными представлениями и наиболее мощными используемыми территориальными и страновыми символами и знаками.

Теперь определим, в достаточно сжатой формулировке, понятие ключевого ГПО. Ключевой ГПО — это образ, оказывающий решающее и долговременное влияние на структурирование остальных ГПО, а также формирующий и в значительной степени скрепляющий общее образно-геополитическое пространство (пространство ГПО).

Перейдем к характеристике ключевых ГПО России, сложившихся в течение длительного времени — по крайней мере, в пределах II тысячелетия н.э.

Первый из них — т.н. «остров Россия», впервые выделенный и подробно описанный В.Л. Цымбурским как устойчивый архетип геополитического развития России (Цымбурский, 1993; Ильин, 1995). В связи с этим мы не будем подробно останавливаться на его характеристике — укажем только, что этот ГПО во многом базируется на этнокультурных, цивилизационных и языковых особенностях развития Древней Руси и средневековой России, предопределивших аутентичность самого образа (Цымбурский, 1997).

Следующий ключевой ГПО — это Россия-Евразия, детально раскрытый и проработанный в рамках концепции евразийства в 1920-1930-х гг (Савицкий, 1997; Вернадский, 1996-1997). Здесь был сделан важный переход за рамки традиционных геополитических возможностей России. По сути, используя историко-географические основания, евразийцы создали мощный геополитический образ, потенциально позволяющий разрабатывать достаточно масштабные и разнообразные геостратегии.

Несколько ранее был осознан и транслирован вовне другой ключевой ГПО — Россия-и-Европа, или Россия как Европа (Зимин, 2000). Если в историософском плане этот образ был проработан в основном уже в XIX веке, то в политическом и культурном смысле понимание России как, в первую очередь, европейской страны и державы, было заложено, по преимуществу, в XVII-XVIII вв. Очень важно отметить, что Россия воспринималась и воспринимается во многом как маргинальная, пограничная, фронтирная страна Европы, во многом схожая, например, с Испанией — прежде всего, конечно, на историко-культурных основаниях. В более широком контексте российская и латиноамериканская (ибероамериканская) цивилизации типологически относятся к пограничным (Семенов, 1994; Сравнительное изучение цивилизаций, 1998).

Также на цивилизационной основе выделяется следующий ключевой ГПО — Византия. В данном случае его происхождение очевидно: Россия входила в византийский культурный круг; российскую цивилизацию можно также назвать и византийско-православной (Оболенский, 1998). Очевидно, что ГПО Византии играл немалую роль в формировании внешней политики России XVIII — начала XX вв., включая «Греческий проект» Екатерины II (Елисеева, 2000; Зорин, 2001) и планы захвата Константинополя в первую мировую войну.

С ГПО Византии тесно связаны такие «сконструированные» ключевые ГПО России, как Скандовизантия (термин принадлежит академику Д.С. Лихачеву) и, возможно, менее значимый, Славотюркика (термин принадлежит Г.С. Лебедеву) (Лебедев, 1995). Здесь мы имеем дело с феноменом интенсивного международного политического и культурного взаимодействия в течение нескольких веков на территории современной России, что, несомненно, существенно повлияло на ее геополитическое самоопределение и развитие. Образ-архетип по отношению к этим ГПО — это, конечно, » мост», или, «страна-мост». В то же время, благодаря выделению этих ГПО, можно достаточно четко зафиксировать главные векторы политико-культурного влияния, действовавшие на территории современной России.

Среди ключевых ГПО России также — Восточная Европа (Игрицкий, 1998; «Особая папка НГ», 1999). Несомненно, само понятие и образ Восточной Европы неоднократно менялись на протяжении, особенно, XX столетия, включая, порой, совершенно различные страны и страновые и региональные образы. Однако, несмотря на всю расплывчатость и изменчивость этого ГПО, он оказал и продолжает оказывать сильное влияние на формирование внешнеполитического имиджа России. Историческая память здесь используется напрямую, поскольку и Киевская Русь, и Московское государство XVI-XVII вв. достаточно ясно осознавали свое геополитическое положение в рамках Восточной Европы.

В состав ключевых ГПО России входит и Украина, хотя он, в значительной степени, пересекается с самим образом России (если рассматривать его как систему взаимосвязанных геоисторических, геокультурных и геополитических образов). Серьезное отличие от предыдущих ключевых ГПО состоит в том, что Украина, очевидно, является структурным ГПО и оказывает непосредственное влияние на весь механизм деятельности и функционирования ключевых ГПО России. Основания для подобной характеристики — в тесно переплетающихся политических историях и политических географиях России и Украины, зачастую составлявших фактически единое целое (от истории вхождения территории Украины в состав России до создания украинского государства в результате распада СССР) (Ильин, 1998; Колосов, 1998; Дергачев, 1998; Мошес, 1998 и др.). В конечном счете, ГПО Украины во многом определяет соотношения различных ГПО России, их взаимную дислокацию и размещение в образном геополитическом пространстве.

Структура и организация образного геополитического пространства России связана прежде всего с характером использования ключевых ГПО во внешней политике современной России. Рассмотрим этот процесс более подробно.

2. Геополитические образы во внешней политике России (1991-2001)

Геополитика языка: геополитические образы в языковой динамике. Структуры понимания фундаментальных геополитических образов (Евразия, Европа, хартлэнд, лимитроф, пространство и т.д.) зависят от различных исторических, культурных, идеологических контекстов, развитие которых прямо связано с динамикой определенного языка. В то же время сам язык в процессе своего развития может диктовать те или иные стратегии понимания различных контекстов (Кубрякова, 1997). Иначе говоря, язык может иметь свою геополитику, интерпретирующую те или иные пространства, территории и регионы.

Взаимосвязь конкретного пространства и геополитических языковых стратегий может проявляться посредством различного рода текстов — документальных, художественных (письменных источников), живописных и графических. В отдельных случаях творчество автора может быть интерпретировано как геополитика языка: таково, на наш взгляд, творчество Велимира Хлебникова.

Геополитика языка прямо зависит от культурного и цивилизационного субстратов, на которых она развивается; она постоянно подпитывается мощными геокультурными и геоисторическими образами, сформировавшимися в течение длительного времени на определенной территории. Так, например, геополитическая идеология и геополитический язык, сконструированные в рамках «Греческого проекта» Екатерины II и сопровождавшие русскую военную экспедицию в Средиземное море, базировались на геокультурных и геоисторических образах античности и Византийской империи. Примерно также проводился в жизнь проект присоединения и освоения Российской империей Крыма, опиравшийся на геоисторические реминисценции, связанные с христианизацией Руси, а затем и на геокультурный образ Крыма как библейского рая (Экштут, 1998. С. 38; Елисеева, 2000; Зорин, 2001).
В целом геополитика языка может быть проанализирована на трех основных уровнях:

• прямое продуцирование специфических геополитических образов в рамках письменных (художественных) стратегий;
• неявные языковые стратегии, связанные с переосмыслением их геополитических, геоидеологических и геокультурных контекстов
• изменения режимов функционирования самого языка, конфигураций языкового поля, приводящие к смене механизмов формирования геополитических образов.

Рассмотрим первый уровень. Классическая геополитика, в трудах Мэхэна, Маккиндера, Челлена, Хаусхофера, использует языковые стратегии, связанные с артикулированием и интерпретацией элементов географической карты (Parker, 1998. P. 1-10). Географическая карта выступает как язык геополитики, и любая геополитическая концепция складывается из карты как фундамента и письменного текста, как бы накладывающего на картографические изображения и составляющего специфическую оболочку карты. Геополитические образы формируются в данном случае в смысловом поле, созданном взаимодействием картографических изображений и их текстовых интерпретаций.

На втором уровне происходит «отделение» языка геополитики от его картографической основы и непосредственное манипулирование географическими концептами с целью построения автономных геополитических образов, не завязанных на прямую интерпретацию географической карты. Такова, на наш взгляд, геополитика евразийцев. Корни геополитической концепции евразийцев, несомненно, в географической карте Евразии. Однако, по мере развития этой концепции понятие Евразии насыщается новыми смыслами, постепенно отрываясь от традиционной картоосновы. Геополитический образ Евразии становится в результате более смыслоемким, приобретая ряд новых, геоидеологических и геокультурных, контекстов (ср. также: Цымбурский, 1998).

На третьем уровне формирование геополитических образов происходит в специфической языковой среде, в которой географические названия и/или понятия играют роль маркеров, кодов. Эти коды отсылают в образные «кластеры», в которых происходит идеологическое или мифологическое насыщение геополитических образов. Подобные языковые процессы происходили в СССР 1920-1930-х гг., когда понятия Европы, Америки, Азии, Китая осмыслялись через идеологическую практику советского руководства и руководства Коминтерна. В этом случае геополитические образы находились внутри особых языковых конструкций и концептов (колониализм, империализм, пролетарская революция, перманентная революция, построение социализма в отдельно взятой стране и т.д.) и формировали особенную образно-геополитическую карту, имевшую мало общего с традиционной географической картой (Кен, Рупасов, 2000).

На этом же, третьем уровне может происходить формирование художественно-языковых стратегий, принципиально меняющих механизмы создания геополитических образов. Интенсивное порождение неологизмов и попытки нового поэтического языка связаны с языковыми структурами, смысловые ориентации которых можно трактовать как геополитические. Это в полной мере относится к поэтическому и, частично, прозаическому творчеству Велимира Хлебникова. Словотворчество Хлебникова в поиске первосмыслов приводило к «политическому» выравниванию, выплащиванию структур языка. Слова и словосочетания приобретали своего рода «первобытный» смысл. В процессе поэтического творчества, на уровне синтаксиса и грамматики, происходило соотнесение этих «первобытных» смыслов и формирование новых смысловых коннотаций, и, следовательно, их геополитизация. Геополитические образы в поэтических произведениях Хлебникова (Россия, Германия, Азия, Китай, Волга, Москва и другие) можно интерпретировать как результат конкретных целенаправленных языковых трансформаций (Перцова, 1995; Баран, 1998).

Создание эффективных геополитических образов связано с построением специфических языковых стратегий. Эти стратегии заключаются в расширении и углублении смысловой нагрузки традиционных геополитических понятий, в переводе их в новые идеологические и мифологические контексты, а также в формировании языковых механизмов, продуцирующих принципиально новые геополитические интерпретации. Сочетание всех трех уровней работы с языком позволяет говорить о метагеополитике.

Совокупность наиболее важных действий, тактик и стратегий в современном образном геополитическом пространстве есть метагеополитика (ср. также: Цымбурский, 1999. С. 25). Хорошо продуманные геополитические PR-кампании по созданию, расширению и культивированию тех или иных важных геополитических образов являются базовой составляющей метагеополитики. Суть этой области научного знания — разработка продуманных действий в пространстве существующих ключевых геополитических образов, а также конструирование новых, достаточно мощных и эффективных геополитических образов. В итоге создается метагеополитическое пространство, конфигурация и рельеф которого зависят от глобальных целей в области внешней политики и безопасности (Замятин, 2000).

В рамках метагеополитического пространства рассмотрим использование ключевых ГПО во внешней политике современной России (1991-2001).

«Остров Россия». Этот ГПО использовался в первый год президентства В.В. Путина очень интенсивно. Начался процесс постепенного отстранения от геополитических моделей, господствовавших во внешней политике России в 1990-х гг., и создания автономного геополитического пространства. Явные попытки расширить геополитическое пространство (или восстановить контуры старого) — визиты В.В. Путина на Кубу и в КНДР. Использование старых геополитических «запасов» сочетается здесь с геополитической поддержкой таких же «островов»-дублеров — Белоруссии и, частично, Украины. Началось культивирование и внешних, пока не очень заметных геополитических «анклавов» России — это Иран и, пока в меньшей степени, Ирак.

Россия-Евразия. Данный ключевой ГПО наиболее явно использовался в период премьерства Е.М. Примакова, о чем хорошо свидетельствуют его визиты в КНР и Индию. Попытка сформировать евразийский «треугольник» была вполне очевидно направлена против США и НАТО. Однако, в известной степени, мы наблюдаем здесь лишь подобие образа «Россия-Евразия», поскольку образ самой России не в состоянии заместить очень хорошо фундированные в цивилизационном отношении образы Индии и Китая. В данном случае речь может идти лишь о частичном использовании образа «Россия-Евразия».

Гораздо эффективнее использовался этот образ в Центральной Азии, где Россия оказывала политическую, военную и экономическую помощь постсоветским государствам — Казахстану, Таджикистану, Кыргызстану и, в меньшей степени, Узбекистану. Очевидно, что образ «Россия-Евразия» использовался на дальних рубежах России, будучи своего рода геополитическим «фронтиром». Следует, однако, отметить, что всё же в основе данного образа — образ России как европейской страны (см. также об оперировании России образами европейской и азиатской держав во внешней политике второй половины XIX в.: Замятин, 1998а). Используя ГПО «Россия-Евразия» в своей внешней политике, современная Россия вынуждена постоянно оппонировать США; по сути, США являются внешней «упаковкой» этого образа. В зону влияния этого ГПО входят также Закавказье и даже часть самой России — Северный Кавказ. Фактически саму зону влияния образа «Россия-Евразия» можно отобразить и на обычной политической карте Евразии.
Россия-и-Европа. На протяжении 1990-х гг. происходило расставание с внешнеполитическими иллюзиями и эйфорией по поводу вхождения России в Европу. Претворение на практике идей создания единого европейского «дома» и Европы от Атлантики до Урала, озвучивавшихся Миттераном, Колем и Ельциным, теперь отнесено на отдаленное будущее. В метагеополитическом пространстве Россия постепенно отдалилась от Европы, однако сами образные расстояния стали более точными, выверенными и надежными во внешнеполитическом смысле. Учитывая Чечню, Европа стала значительно более «осторожной». В рамках проекта сотрудничества ЕС и России «Северное измерение» можно говорить к концу 1990-гг. скорее об образе Россия-и-Северная Европа, который, фактически, является более точным и формирует ядро ГПО Россия-и-Европа в целом.

Конфликт в Косово в 1999 г. показал, что Россия внешнеполитически рассматривается как недо-Европа, или параЕвропа, причем этот взгляд доминирует, явно или неявно, с обеих сторон — и России, и Европы. В известном смысле СССР был в гораздо большей степени европейской страной, и в его внешней политике ГПО Россия-и-Европа, действительно, играл одну из ключевых ролей. Большинство «советских» внешнеполитических представлений о Европе на протяжении 1990-х гг. оказалось практически «заморожено». Современное репрезентирование ГПО Россия-и-Европа достаточно маргинально и связано, в основном, с «точечной акупунктурой» Совета Европы (права человека, свобода слова и СМИ) и деятельностью России в рамках ОБСЕ. В настоящее время сам образ претерпел вполне логичное «сжатие», которое верно отражает сложившуюся внешнеполитическую ситуацию.

Византия. В начале 1990-х гг. это был, фактически, застывший или «замороженный» образ. Однако во время конфликта в Косово 1999 г. он довольно быстро «ожил», не только в настроениях российского общества (это было еще и в первой половине 1990-х гг., во время войны в Боснии), но, главное, на государственном уровне. Войны в Боснии и Хорватии как бы разогрели сам образ, придали ему первоначальный энергетический импульс: немногочисленные военные добровольцы из России уходили воевать за единоверцев; православие воспринималось как синоним общих византийско-православных корней. ГПО Византии так или иначе достаточно интенсивно использовался в период премьерства Е.М. Примакова, позднее он продолжал использоваться министром иностранных дел И. Ивановым.

После падения режима С. Милошевича в Югославии этот ГПО стал более локальным, частично скрытым; акценты во внешней политике России по отношению к Югославии были перенесены на экономические аспекты. Устойчивый антизападный «привкус» образа Византии в новой геополитической ситуации был нежелателен, сам образ вновь отошел на второй план. Активизация данного образа вполне возможна в будущем, вероятно, в связке с ГПО Восточной Европы. Его использование возможно также и в Закавказье — в Грузии и Армении, хотя здесь необходимо учитывать устойчивые историко-географические образы взаимодействия закавказских цивилизаций с византийской (элемент исторического соперничества и противоборства).

Скандовизантия и Славотюркика. Это во многом смешанные, гибридные образы. Во внешней политике России 1991-2001 гг. они практически не использовались. Использование их целесообразно по всей западной границе России, в общении с ближайшими западными соседями. Наиболее важно их использование, конечно, в отношениях со странами Скандинавии. Возможно, эти образы стоит также использовать во внутренней геополитике и региональной политике современной России. Можно даже сказать, что ГПО Скандовизантии и Славотюркики — это образы «внутренней» внешней политики, направленной на большее сплочение регионов-субъектов РФ (своего рода аналог «cohesion policy», применяемой в странах ЕС) (Бусыгина, 1998. С. 112).

Восточная Европа. Этот образ до сих пор практически игнорировался во внешней политике современной России. Он был провален из-за чрезмерного и несбалансированного развития образа Европы в целом, что фактически означало развитие, прежде всего, образов Западной Европы, ЕС и, частично, НАТО. Произошло внешнеполитическое отождествление этих ГПО; образ Восточной Европы (Центрально-Восточной Европы) выпал из этого ряда. По всей видимости, именно его надо активно развивать и культивировать как автохтонный и оригинальный ГПО для России. Сам образ во многом пересекается с образом Византии. Необходимо всячески артикулировать ГПО Восточной Европы в отношениях с Белоруссией, Украиной и Молдовой. В перспективе ГПО самой России может рассматриваться как ядро ГПО Восточной Европы.

Украина. Этот ГПО фактически находится и сосуществует в одном образном пространстве с ГПО России. Это сосуществование на протяжении 1990-х гг. было явно не эффективным. В общем внешнеполитическом поле обоих государств шла довольно неплодотворная борьба за образы Европы, Византии и даже Евразии. Во внешней политике России ГПО Украины продолжал оставаться, по сути, дублером ГПО самой России, его малой копией; продолжал эксплуатироваться инерционный образ Украины как младшей сестры или младшего родственника, что в современной геополитической ситуации внешнеполитически не продуктивно (Окара, 2000).

Очевидный факт: сам ГПО Украины активно используется, но его конфигурация и структуры не эффективны. Его необходимо детально продумать и максимально усложнить, ибо он очень важен для внешней политики современной России. Здесь надо, в первую очередь, «привязать» ГПО Украины к ГПО Восточной Европы. ГПО Украины, должен быть действительно представлен как ключевой ГПО для России. С точки зрения функциональной структуры образа Украины, следует представить Украину как посредника, «мост» — между Россией и Центральной Европой, между Россией и Ближним и Средним Востоком и, тем самым, более тесно привязать этот образ к ГПО России. Технологически сам процесс детального структурирования ГПО Украины может сопровождаться также формированием более мелких промежуточных образов — таких, как Днепр, Дикое Поле, Причерноморье — входящих в общий образный «арсенал» обоих государств. В дополнение к этому надо актуализировать и такие важные историко-географические образы, как Киевская Русь, Древняя Русь, Запорожская Сечь, Малороссия и т.д. — естественно, в позитивном внешнеполитическом контексте для России.

3. Закономерности динамики геополитических образов современной России (1991-2001)

Прежде, чем говорить о закономерностях динамики ГПО современной России, необходимо определить: в какой форме предварительно репрезентировать систему ее ключевых образов?

По всей видимости, это должна быть карта образно-географического пространства (тип карты), конкретизированная как карта ГПО во внешней политике современной России (вид, или подтип карты). Необходимо структурировать это образно-географическое пространство, разделив его предварительно на ядро и периферию. В центре карты ГПО России — наиболее прочные, устойчивые и фундированные образы Европы и Евразии, в значительной степени пересекающиеся и взаимодействующие между собой. В первую ближнюю упаковку, или оболочку ядра (центра) карты (ближняя периферия) входят образы Украины и Восточной Европы. Это сфера образной актуализации, крайне важной для развития ключевых ГПО России в целом. Во вторую упаковку (дальняя периферия) входят образы Византии, Скандовизантии и Славотюркики, составляющие историко-географическую основу карты.

Следует сразу отметить, что подобное структурирование карты ГПО России на практике пока отсутствует, поскольку использование ГПО во внешней политике России в настоящее время довольно эпизодично, поверхностно и несистемно; сами образы при этом практически слабо связаны и не взаимодействуют друг с другом. Однако, самое главное: есть реальные основания для создания и эффективного использования предложенной нами (естественно, в общих чертах) карты ГПО России во внешней политике страны в современной геополитической ситуации.

Эти реальные основания можно артикулировать как закономерности динамики ГПО современной России, и в то же время как перспективные направления формирования метагеополитического пространства России. Итак, рассмотрим их по порядку.

1. Актуализация историко-географической основы ГПО во внешней политике России. Должна быть осознана преемственность политического и геополитического развития страны в связи с ее внешней политикой. Эта преемственность может осознаваться постепенно; она связана, в первую очередь, с актуализацией геоидеологического наследия евразийцев.
2. Расширение концептуальной базы для формирования ГПО современной России. Здесь необходимо прежде всего осмыслить роль и значение географического пространства России и его образов в связи с ее политическим развитием, опираясь, возможно, на различные историософские, геософские и философские исследования.
3. Увеличение содержательности самих ГПО современной России, а также содержательности их взаимосвязей. Активное манипулирование (оперирование) ключевыми ГПО во внешней политике должно базироваться на наполнении их реальным содержанием. Расширение НАТО на восток и противодействие России этому процессу показали исключительную важность данного элемента (сегмента) внешней политики. Активное оперирование содержательными и эффективными ГПО во внешней политике должно рассматриваться как продуктивный способ реализации того или иного внешнеполитического курса страны.

Литература

Баран Х. Загадка «Белого Китая» Велимира Хлебникова // Терентьевский сборник. М., 1998.
Белов Е.А. Россия и Китай в начале XX века. Русско-китайские противоречия в 1911-1915 гг. М., 1997.
Белов Е.А. Россия и Монголия. М., 1999.
Бусыгина И.М. Региональная политика Европейского союза на рубеже веков: новые тенденции и вызовы // Европа на пороге XXI века: ренессанс или упадок? М., 1998.
Вернадский Г.В. История России. Тверь, М., 1996-1997.
Геополитическое положение России: Представления и реальность / Под ред. В.А. Колосова. М., 2000.
Грузински С. Колонизация и война образов в колониальной и современной Мексике // Международный журнал социальных наук. 1993. № 1.
Дергачев А. Украина в современных геополитических преобразованиях // Политические исследования. 1998. № 3.
Елисеева О.И. Геополитические проекты Г.А. Потемкина. М., 2000.
Замятин Д.Н. Историко-географические аспекты региональной политики и государственного управления в России // Регионология. 1999а. № 1.
Замятин Д.Н. Моделирование географических образов: Пространство гуманитарной географии. Смоленск, 1999б.
Замятин Д.Н. Моделирование геополитических ситуаций (На примере Центральной Азии во второй половине XIX века) // Политические исследования. 1998а. № 2, 3.
Замятин Д.Н. Политико-географические образы и геополитические картины мира (Представление географических знаний в моделях политического мышления) // Политические исследования. 1998б. № 6.
Замятин Д.Н. Рецензия на книгу: Внешняя политика и безопасность современной России. Хрестоматия в двух томах / Сост. Т. Шаклеина // Pro et Contra. 2000. т. 5. № 3. Россия и ее южные соседи.
Зимин А.И. Европоцентризм и русское культурно-историческое самосознание. М., 2000.
Зорин А. Кормя двуглавого орла… Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001.
Игрицкий Ю.И. Восточноевропейское цивилизационное пространство в XXI в. // Европа на пороге XXI в.: ренессанс или упадок? М., 1998.
Ильин М.В. Проблемы формирования «острова России» и контуры его внутренней геополитики // Вестник МГУ. Серия 12. Политические науки. 1995. № 1.
Ильин М.В. Этапы становления внутренней геополитики России и Украины // Политические исследования. 1998. № 3.
Иноземцев В.Л. Расколотая цивилизация. М., 1999.
Кен О.Н., Рупасов А.И. Политбюро ЦК ВКП (б) и отношения СССР с западными соседнии государствами (конец 1920-1930-х гг.): Проблемы. Документы. Опыт комментария. Ч. 1. Декабрь 1928-июнь 1934 г. СПб., 2000.
Колосов В.А. «Примордиализм» и современное национально-государственное строительство // Политические исследования. 1998. № 3.
Кубрякова Е.С. Язык пространства и пространство языка (к постановке проблемы) // Изв. АН. Серия литературы и языка. 1997. Т. 56. № 3.
Лебедев Г.С. «Скандовизантия» и «Славотюркика» как культурно-географические факторы становления Руси // Русская литература. 1995. № 3.
Лебедева М.М., Мельвиль А.Ю. «Переходный возраст» современного мира // Международная жизнь. 1999. № 10.
Мир России — Евразия: Антология / Сост. Л.И. Новикова, И.Н. Сиземская. М., Высшая школа, 1995.
Морозова Е.В. Современная политическая культура Юга России // Политические исследования. 1998. № 6.
Мошес А. Геополитические искания Киева // Pro et Contra. 1998. Т. 3. № 2.
Неклесса А.И. Конец эпохи Большого Модерна. М., 1999а.
Неклесса А.И. Проект «Глобализация»: глобальные стратегии в предверии новой эры // Навигут (Научный Альманах Высоких Гуманитарных Технологий). Приложение к журналу «Безопасность Евразии». 1999б. № 1.
Оболенский Д. Византийское Содружество Наций. Шесть византийских портретов. М., 1998.
Окара А. В поисках имперской перспективы: Суждено ли Киеву стать новым центром поствизантийской цивилизации // Содружество НГ. Приложение к «Независимой газете». 2000. № 9 (31). 25 октября.
«Особая папка НГ» № 3. Приложение к «Независимой газете». 1999. 25 августа.
Перцова Н.Н. Словарь неологизмов Велимира Хлебникова / Wiener Slawistischer almanach sonderband 40. Wien — Moskau, 1995.
Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. Антология. М., 1993.
Савицкий П.Н. Континент Евразия. М., 1997.
Семенов С. Ибероамериканская и восточно-евразийская общности как пограничные культуры // Общественные науки и современность. 1994. № 2.
Синицына Н.Б. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV-XVI вв.). М., 1998.
Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия / Сост., ред. и вступ. ст. Б.С. Ерасов. М., 1998.
Цымбурский В.Л. «От великого острова Русии…» (К прасимволу российской цивилизации) // Политические исследования. 1997. № 6.
Цымбурский В.Л. Геополитика как мировидение и род занятий // Политические исследования. 1999. № 4.
Цымбурский В.Л. Две Евразии: омонимия как ключ к идеологии раннего евразийства // Вестник Евразии (Acta Eurasica). 1998. № 1-2.
Цымбурский В.Л. Остров Россия (Перспективы российской геополитики) // Политические исследования. 1993. № 5.
Цымбурский В.Л. Россия — Земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика. М., 2000.
Чешков М. Глобальный контекст постсоветской России. Очерки теории и методологии мироцелостности. М., 1999.
Экштут С. На службе российскому Левиафану. М., 1998.
Civilizations and World Systems. Studying World-Historical Change / Ed. by R. Robertson. L., New Delhi: AltaMira (Sage), 1995.
Cox K.R. Spaces of globalization. N. Y.: Guilford, 1996.
Globalization: Theory and Practice / Ed. by Kofman E. and Youngs G. L.: Pinter, 1996.
Holton R. J. Globalization and the Nation-State. N. Y.: St. Martin’s Press, 1998.
Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N. Y.: Simon and Schuster, 1996.
Parker G. Geopolitics. Past, present and future. L. and Wash.: Pinter, 1998.
Sassen S. Losing Control?: Sovereignty in an Age of Globalization. N.Y: Columbia University Press, 1996.
Storper M. The regional world. N. Y.: Guilford, 1997.