В последнее время в журнале «Философские науки» были опубликованы статьи М.И. Штернберга и Б.В. Губина, которые вызвали у серьезных ученых, мягко говоря — недоумение. Так-как ни одну из многочисленных конференций проводимых синергетическим сообществом данные персонажи не почтили своим вниманием и явно уклоняются от публичных дискуссий, мы приглашаем их выступить на страницах нашего Интернет-журнала

По логике вещей, этой статье следовало бы появиться в журнале «Философские науки», которому она и была предложена. Но когда стало ясно, что редакция, под всяческими предлогами оттягивая публикацию и выдвигая неприемлемые требования, избегает обсуждения вопроса о содержательном и стилистическом качестве своей работы на своих собственных страницах, автор передал статью в журнал «Вопросы философии». При этом некоторые акценты были дополнительно усилены.

Во второй половине 20 века в естественнонаучной картине мира обозначился глубокий парадокс. К этому времени получили косвенные подтверждения и широкое признание Фридмановские модели Метагалактики и накопились данные о том, что структуры современной нам материи — результат длительной космофизической эволюции. В совокупности с многообразными данными эволюционной геологии, биологии, антропологии и исторической социологии они приводили к удивительному заключению: на всей дистанции доступного ретроспективного обзора (порядка 13 — 15 млрд. лет) мир становился все более «странным», последовательно изменяясь от более вероятных к менее вероятным состояниям.

При этом попытки теоретически ограничить применимость законов термодинамики оказались несостоятельными — закон возрастания энтропии неукоснительно соблюдался и в биотических, и в социальных процессах. Стало очевидным парадигмальное противоречие между двумя эмпирическими обобщениями, которые американский астрофизик Э. Шейсон /1/ назвал «термодинамической стрелой времени» и «космологической стрелой времени».

К 70-м годам в психологии, социологии, биологии, химии и физике накопилось множество наблюдений над феноменами спонтанного (т.е. без целенаправленного управления извне) образования сложных структур. Напрашивалась догадка, что в таких феноменах реализуются какие-то единые механизмы, по мере уяснения которых станут понятнее векторы универсальной эволюции.

Концептуальные модели, ориентированные на изучение единых механизмов самоорганизации, были в Германии названы синергетикой (Г Хакен), в Бельгии — неравновесной термодинамикой и теорией диссипативных структур (И. Пригожин), в Чили — теорией аутопоэза (У.Р. Матурана), в США — теорией динамического хаоса (М. Фейгенбаум), в России — нелинейной динамикой (С.П. Курдюмов). Предлагались и другие обозначения, но в русскоязычной литературе наибольшую популярность приобрел первый из указанных терминов, самый краткий и емкий.

Как часто происходит, профессиональная работа в этой области обросла шлейфом околонаучной моды. Звучная синергетическая фразеология наводнила философские, публицистические и даже политические тексты. «Фракталы», «странные аттракторы», «флуктуации», «бифуркации», «параметры порядка» гипнотизируют редакторов и членов ученых советов. В писаниях некоторых философов грозная «Энтропия» сделалась эвфемизмом манихейского Дьявола, злыми кознями которого запугивают наивного обывателя…

Остроумный обзор «синергетических» перлов приведен в книге Л.А. Мосионжника /2/. Мне и самому не раз доводилось выступать с резкой критикой рукописей и диссертаций, в которых категории такого рода используются не к месту, без достаточного знакомства с их содержанием, хотя не припомню случая, когда бы мои возражения послужили непреодолимым препятствием для публикации или защиты. Поэтому считаю дискуссию по поводу синергетики, развернувшуюся на страницах «Философских наук», весьма своевременной.

Если автор статей /3,4/ подвергает критике отдельные работы, сопровождая свои филиппики многозначительными намеками, то в статье /5/ ставится стратегическая задача — развенчать синергетику как таковую. Разумеется, обсуждение научного статуса предложенных моделей самоорганизации, их версий, возможностей и границ применимости также не лишено актуальности. Предметом дискуссии может быть и вопрос о том, не является ли синергетика очередной наукообразной пустышкой: работая в редколлегии междисциплинарного академического журнала, я подсчитал, что в среднем один из десяти авторов претендует на создание новой науки и предлагает для ее обозначения новый лингвистический варваризм.

В статьях /3-5/ по-настоящему смущает только одно — качество аргументов. Их форма и содержание таковы, что то и дело складывается впечатление шутки или розыгрыша. И каждый раз с удивлением убеждаешься, что авторы пишут серьезно.

Ну, как не счесть за пародию на добрые старые времена такой, например, пассаж: «Исходная причина (синергетического) поветрия — необходимость искоренения истмата» /3, с.153/. Или такую оценку совместной работы крупного отечественного математика и известного философа: «Здесь за внешним и самоуверенным не по знаниям наукообразием ясно проглядывает невероятно ненаучное и даже просто обыденно-нереалистическое нездравое понимание происходящего…» /3, с.153/. Ставлю многоточие, так как в оригинале фраза занимает десять журнальных строк и представляет собой нагромождение эпитетов и неумело скоординированных грамматических форм, из которого можно лишь догадаться, что автор кого-то за что-то поносит.

Этот сумбур вместо музыки и создает ощущение пародийно-сти: в мое время подобные публикации с далеко идущими оргвыводами отличались безукоризненной редактурой. Таков закон жанра, ибо читатель обязан был точно знать, кого и за что теперь ругают.

Статьи В.Б. Губина пестрят словами, как-то даже подзабытыми в научной среде, типа: «болтуны», «мошенники», «болтовня», «чушь», «невежество», «пустой звон», «примитивная бессмыслица», «пустопорожность шума» (?!), «пыль в глаза», «мутить воду» и т.д. На таком фоне даже фразы вроде «измышления идеалистического толка», звучат почти пристойно.

Я не могу исключить, что в замечаниях В.Б. Губина содержится рациональное зерно, но неуемный темперамент автора и недостаток вкуса погребают это зерно под кучей риторического сора. Цитаты многократно прерываются комментариями в скобках, и чтобы реконструировать по тексту фразы оригинала требуется, чуть ли не специальная герменевтическая процедура. Из филиппик автора остается в памяти только то, что один из объектов критики недооценивает роль Карла Маркса, другой одобрительно высказывается об астрологии, третий допускает согласование науки с религией.

Если все это так (если это действительно так), то я готов разделить неудовлетворенность В.Б. Губана. Марксу следует отдать Марсово, Богу — Богово, а спаривать науку с астрологией и религией негоже. Но принятый стиль полемики не оставляет уверенности в том, что автор добросовестно трактует мысли оппонентов. Тем бо-лее, что я вижу, как он между делом обрушивается на «постнеклас-сическую науку», явно не представляя себе, о чем идет речь. Вот и обсудить бы основательно подобные вопросы, вместо того чтобы устраивать философический балаган на потеху публике.

Приходится с огорчением отметить, что появление в научном журнале текстов такого качества не может быть случайностью. Для читателя знакомого с издательской работой это симптом того, что редакция пренебрегает нормальными процедурами рецензирования и редактирования, не занимается активным поиском авторов и статей, а при отсутствии достойного выбора заполняет страницы, чем придется и, как говорят, «с колес». Это вдвойне печально, коль скоро речь идет о центральном издании с богатыми традициями, которые пора бы уже возрождать…

Конечно, статьи В.Б. Губана не предполагают содержательной дискуссии, а непосредственным поводом для настоящего комментария стала статья М.И. Штеренберга. Она написана в не столь агрессивной манере и поначалу производит более солидное впечатление. В дальнейшем, однако, обнаруживается, что используемый этим автором полемический прием еще более архаичен. В.Б. Губан хотя бы называет оппонентов и сопровождает свои оценки, множеством цитат (доведя их, повторю, до нечитабельного вида бесконечными навязчивыми вкраплениями). М.И. Штеренберг же действует совсем просто: приписывает неназванным оппонентам заведомо безграмотные суждения — и с блеском их опровергает.

«С позиций синергетики можно предположить, что если в определенном состоянии системы найти подходящие бифуркации, то можно будет из опаринских коацерватов получить простейший организм, а из одного вида другой» /5, с.132/. Извините, но если это не шутка, то, как же надо читать труды по синергетике, чтобы прийти к такому заключению? Ведь именно на синергетических моделях продемонстрировано диаметрально противоположное: в фазе бифуркации с системой может произойти не все что угодно — имеется конечное число аттракторов, в направлении которых способны развиваться события.

Потенциальные сценарии, ведущие от фазы неустойчивости к одному из новых устойчивых состояний, или аттракторов, иначе называются параметрами порядка (информация и для Б.В. Губана, который приписывает изобретение этого «неопределенного» термина оппоненту). Система с пониженной устойчивостью весьма чувствительна к малым флуктуациям — случайным колебаниям внешней и внутренней среды. Но после того как она вошла в один из нескольких параметров, вернуть ее назад и сориентировать события на другой аттрактор невозможно. На этих фундаментальном положении строятся синергетические сценарии, и, не уяснив его, писать о синергетике значит ставить себя в неловкое положение.

Далее нас ждут новые откровения. «Принципиальные ошибки синергетики… начинаются с отождествления понятия порядка и упорядоченности с понятиями организации и самоорганизации» /5, с.136/. Соответственно, «нелепость синергетического подхода» иллюстрирует замечательный пример: «Замерзший труп или памятник человеку более упорядочен, чем оригинал» /там же/. Забавно, что все это выделено полужирным шрифтом, так что, похоже, сам автор считает свои аргументы столь же оригинальными, сколь и убийственными.

Хотелось бы, однако, поглядеть на того юмориста, который сказал М.И. Штеренбергу, что упорядоченность тождественна организации и даже самоорганизации. Хохмы про замерзший труп и па-мятник набили оскомину еще в 50 — 60-х годах, когда предметом пристрастного обсуждения были кибернетика и теория систем. И критикам популярно растолковывали, что организация — это упорядоченное разнообразие. Именно разнообразие, опирающееся на математически формализуемые понятия различия и тождества, составляет основу организационных категорий.

Труп или гранитная глыба не обладают структурным и функциональным разнообразием, достаточным для того, чтобы поддерживать состояние устойчивого неравновесия со средой, т.е. добывать из среды свободную энергию, усваивать ее и использовать для антиэнтропийной работы. В отличие от них, живой организм постоянно осуществляет такую работу, и неизбежной платой за это служит рост энтропии в среде.

Здесь мы сталкиваемся с еще одним открытием М.И. Штеренберга «в пику» синергетике: «Процессы биологической и даже (почему «даже»? — А.Н.) социальной эволюции… связаны с повышением удельного расхода энтропии» /5, с.137/. Но это всего лишь несколько путаное изложение азов синергетики, с кем же и с чем автор спорит? Из чего следует, что синергетика «наукой не является» /там же/?

Далее выясняем, что автор готов признать за синергетикой статус «подхода» (пусть и «нелепого» — см. выше) или «метаязыка», наподобие общей теории систем. Ну, так, слава богу. Если кто-то сказал М.И. Штеренбергу, что это «наука», рядоположенная физике или химии, то это, опять-таки, мог быть только розыгрыш.

После В.И. Вернадского многие ученые отмечали, что членение науки на отраслевые ведомства уходит в прошлое, перспективу же составляет ее организация не по дисциплинам, а по проблемам. Междисциплинарному синтезу — стержневой задаче научной теории — и служат такие интегральные направления, как синергетика («на-ка» о самоорганизации, или об устойчивом неравновесии), кибернетика («наука» об управлении и информации), общая теория систем и т.д. Они формируют единое концептуальное поле и языки, посредством которых связываются модели, условно относимые к естественным, общественным и гуманитарным дисциплинам. Без таких инте-гративных полей комплексные теоретические и практические проблемы (например, причины экологических кризисов, глобальное прогнозирование и множество других) не могут быть даже корректно сформулированы.

Из противоречивых утверждений В.Б. Губана и М.И. Штеренберга следует, что они оба рассматривают синергетику как исключительно физикалистическую дисциплину: она распространяет (по мнению авторов, неудачно) представления физики на биотические и социальные процессы. Надо признать, что это, в общем-то, соответствует интенции многих специалистов в данной области.

Существуют, однако, и иные версии. На мой взгляд, редукционистская интенция составляет недостаток «классической» синергетики. Оставаясь в рамках физикалистской парадигмы, она описывает механизмы спонтанного образования сложных структур, но затрудняет постановку вопроса об их сохранении. На первых порах были даже попытки противопоставить самоорганизацию управлению и, соответственно, синергетику — кибернетике. Но дальнейшие исследования продемонстрировали глубинную взаимосвязь этих механизмов и взаимодополнительность моделей: без категорий управления, информации и цели (сохранения) теория самоорганизации остается радикально неполной.

Действительно, постоянная работа высокоорганизованной системы против уравновешивающего давления среды носит отчетливо целенаправленный характер; без такой работы об устойчивом неравновесии, а значит, и о поступательной эволюции не могло бы быть речи, так как неравновесные системы гарантированно разрушались бы последующими флуктуациями. В свою очередь, чтобы добывать свободную энергию (необходимую для антиэнтропийной работы) и не превратиться в источник энергии для врагов, неравновесная система должна активно ориентироваться в среде, предвосхищать события и соотносить собственное поведение с их динамикой. Чем выше уровень неравновесия, тем более интенсивные и «разумные» усилия необходимы для его сохранения. Уровень неравновесия со средой, сложность морфологической организации и качество отражения (его динамические и содержательные характеристики) — три сопряженных вектора эволюции, пронизывающие все ее стадии, от предбиологической до социальной.

Но отчего неравновесные системы действуют столь целенаправленно и изощренно? Почему, скажем, живому организму небезразлично собственное состояние? Игнорируя подобные вопросы, теория, объясняющая последовательное наращивание живым веществом, а затем и социумом, уровней внешнего неравновесия, внутренней сложности и интеллектуальности, «зависает».

Сила «галилеевско-ньютоновского» физикализма в принципиальном отказе от всяких допущений, связанных с категориями субъекта, цели, модели или информации. На этом построены принципы классической науки и все дисциплины, отвечающие этим принципам. Почти все грандиозные достижения классической науки, включая ее гуманитарные области, связаны с основополагающей анти-субъектной установкой.

Но продолжение наших достоинств — наши недостатки. При соблюдении физикалистических установок эволюционные истоки, а соответственно и механизмы целенаправленного поведения, субъектности и субъективности, психического образа и человеческой воли находятся вне компетенции науки. Растущее же влияние субъективной («виртуальной») реальности — образов, мыслей, стремлений — на масс-энергетические процессы остается неразрешимой «психо-физической проблемой».

Между тем распространение системно-кибернетической и системно-экологическойметафор способствовало новому (после Аристотеля) синтезу причинного и целевого подходов: в мышлении современного естествоиспытателя вопросы «почему?», «как?» и «для чего?» уже не изолированы. Молекулярный биолог обнаруживает, что ферментный синтез регулируется потребностями клетки в каждый данный момент. Геолог использует целевые функции для описания ландшафтных процессов. Физик-теоретик, спрашивая, для чего природе потребовалось несколько видов нейтрино или зачем нужны лямбда-гипероны, понимает, что речь идет о системных зависимостях. Поиск «недостающих элементов» — недостающих для устойчивости Метагалактики — неоднократно способствовал фундаментальным открытиям.

В физике и в органической химии используются «дарвиновские» понятия конкуренции и отбора (организационных форм, состояний движения); Н.Н. Моисеев /6, с.70/ как-то заметил, что «все законы неживого мира… являются, по сути дела, тем или иным отбором реальных движений». Примеры того, как биологические и психологические модели работают в физике (Н. Бор прямо указывал, что принцип дополнительности заимствован им из психологии), изобилуют в современной литературе, иллюстрируя тенденцию, не свойственную классическому естествознанию.

С распространением интегральной теории самоорганизации получил дополнительный импульс общенаучный метод, противоположный редукционизму и названный методом элевации (от лат. elevatio — возведение). Он состоит в том, что эвристически продуктивные метафоры распространяются не снизу вверх, а сверху вниз по эволюционной лестнице. Сравнительно простые процессы рассматриваются через призму их эволюционных перспектив: исследователь ориентирован на поиск имманентных свойств физического взаимодействия, которые не являются еще ни жизнью, ни мышлением, но делают такое взаимодействие чреватым качественно более сложными реальностями. Прибегнув к гротеску, можно сказать, что при элевационистской стратегии междисциплинарного синтеза не чело-век выступает как сверхсложная физическая частица, а элементарная частица выступает как «дочеловек» (см. подробнее /7, с.с. 26 — 42/).

Элевационный метод, дополнив классические методы редукции (от лат. reductio — сведение), составляет один из аспектов антропоцентризма постнеклассической науки /8/, который М.И. Штеренберг, не разобравшись в сути процитированного им высказывания И. Пригожина, объявил «идеологией» /5, с.131/. Синергетика в ее элевационной версии помогает, не прибегая к мистике, телеологии или теологии, исследовать механизмы как предбиологической эволюции, так и эволюции биосферы, общества, инструментальной и духовной культуры. Утверждение же М.И. Штеренберга, будто применение синергетики в гуманитарной сфере не дало «ничего кроме поверхностных аналогий с процессами в косной материи» /5, с.138/, демонстрирует только его неосведомленность.

Чтобы продемонстрировать обратное, приведу ряд примеров.

Homo habilis, начав использовать заостренные галечные отщепы, тем самым нарушил баланс между естественной вооруженностью животных и прочностью инстинктивных тормозов на внутри-видовую агрессию. По законам биологии, он должен был быть выбракован естественным отбором как нежизнеспособный вид /9, 10/. Тем не менее, семейство гоминид продолжает существовать уже более полутора миллионов лет, все более удаляясь от естественного состояния.

Этот тривиальный факт (нет эмпирического факта более достоверного, чем собственное существование исследователя) не поддается вразумительной интерпретации в парадигме классического естествознания. Равно как классическая социология неспособна, объяснить следующее фундаментальное обстоятельство. Хотя на протяжении тысячелетий последовательно возрастали убойная мощь оружия и демографическая плотность, процент жертв социального насилия от численности населения не увеличивался и даже, согласно ориентировочным расчетам, неустойчиво сокращался. В итоге, в расчете на единицу популяции, современные люди убивают себе подобных реже, чем львы и другие хищные млекопитающие в естественных условиях.

Такие результаты выглядят сенсационно из-за накопившихся даже среди ученых предрассудков о беспримерной кровожадности человека, о растущей агрессивности «технологических» цивилизаций и проч. Объяснить же их, выявив механизмы компенсации культурой растущих деструктивных возможностей, удается только с По-мощью теории самоорганизации. Синергетическая модель позволила систематизировать данные сравнительной и культурной антропологии, археологии, историографии, исторической социологии и психологии таким образом, что выявилась устойчивая зависимость между тремя переменными: технологическим потенциалом, качеством культурной регуляции и внутренней устойчивостью общества — закон техно-гуманитарного баланса.

Показано, что этот механизм играл существенную роль в процессе социально-исторического отбора и отбраковки нежизнеспособных социальных систем, т.е. тех, которым не удалось своевременно адаптировать культурные регуляторы (включая ценности и нормы деятельности) к возросшему технологическому могуществу. На этом основании построена комплексная концепция антропогенных кризисов, причинно объясняющая, с одной стороны, надлом и распад процветающих обществ, а с другой — эпизоды прорыва человечества в новые культурно-исторические эпохи /11/. Описан социально-психологический симптомокомплекс, характеризующий предкризисные процессы (синдром Предкризисного человека); появилась возможность прогнозировать приближение экологических и геополитических катастроф по косвенным признакам…

Конечно, это только одно из применений синергетики в обществоведении. Как выше отмечалось, на синергетических моделях По-казана конечность возможных сценариев в каждой бифуркационной (полифуркационной) фазе, и данное обстоятельство укрепило методологию «ретропрогнозирования» (или «контрафактического моделирования») /12 — 14/. Между прочим, за работу в этой области американским клиометристам (специалистам по использованию количественных методов в истории) У. Фогелю и Д. Нарту была присуждена Нобелевская премия. Как выше отмечено, американцы обычно не употребляют слово «синергетика», предпочитая свою терминологию. Но всякому, кто понимает, о чем идет речь, ясно, что нобелевские лауреаты пользовались синергетической моделью.

Со своей стороны, получившее права гражданства сослагательное наклонение сделало принципиально возможной историческую теорию, допускающую обсуждение, доказательство и верификацию причинно-следственных зависимостей. Стоит добавить, что в той мере, в какой аналитик способен проследить альтернативные сценарии событий, он получает основание для аргументированной оценки деятельности исторических персонажей и масс — как с прагматической, так и с нравственной точек зрения.

Наконец, выявление причинных зависимостей и долгосрочных тенденций помогает строить глобальные прогнозы и отличать реалистические сценарии, проекты и рекомендации от бесчисленных утопий. Именно синергетическое моделирование выявило решающий критерий: грамотно построенный прогноз всегда паллиативе, в нем содержится указание на те потери, которыми обязательно будет оплачено даже оптимальное решение…

Уже этот выборочный обзор гуманитарных «выходов» синергетики (их более детальное обсуждение можно найти в /2, 11, 15, 16/ и др.) показывает, что вердикты о бесплодности синергетики в данной сфере так же опрометчивы, как игнорирование ее достижений в естествознании. Если «Философские науки» пожелают придать дискуссии серьезный характер, можно было бы привлечь к ней компетентных специалистов и попробовать разобраться в том, что же та-кое синергетика, в чем отличия, достоинства и недостатки постнеклассической картины мира. Впрочем, я прекрасно понимаю, что сложившийся стиль работы редакции делает такое развитие событий маловероятным: дело сведется к очередным агрессивным самооправданиям тех же авторов и главного редактора по схеме «сам дурак».

Все же в завершение статьи позволю себе одно замечание как профессиональный психолог, имеющий многолетний опыт работы с PR-технологиями.

Догадываюсь, что существенным мотивом для публичных на-падок на синергетику стало стремление В.Б. Губана и М.И. Штеренберга привлечь внимание к другим своим публикациям, которые, по признанию одного из авторов /5, с.130/ (другой об этом стыдливо умалчивает) не вызвали читательского отклика. Однако авторы выбрали не очень удачную форму саморекламы. Я, к сожалению, не знаком с книгами и статьями, на которые они ссылаются. И, к еще большему сожалению, по прочтении статей в «Философских науках», не почувствовал желания прочесть указанные работы. Невольно закрадывается подозрение (возможно, несправедливое), что и в них те же приемы полемики, тот же произвол и, в конечном счете, та же путаница.

Литература

1. Caisson E.J. Cosmic evolutions: the rice of complexity in nature. Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 2001

2. Мосионжник Л.А. Синергетика для гуманитариев. Учебное пособие для вузов СПб.: Нестор-История, 2003

3. Губин В.Б. Синергетика как новый пирог для «постнеклассических ученых» или отзыв на автореферат докторской диссертации // Философские науки. 2003, №2

4. Губан В.Б. Синергетика — опора астрологии? // Философские науки. 2003, №7

5. Штеренберг М.И. Является ли синергетика наукой? // Философские науки. 2004, №6

6. Моисеев Н.Н. Коэволюция человека и биосферы: кибернетические аспекты. В кн.: Кибернетика и ноосфера. М.: Наука, 1986

7. Назаретян А.П. Интеллект во Вселенной: истоки, становление, перспективы. М.: Недра, 1991

8. Степин В.С. Теоретическое знание. М.: Прогресс — Традиция, 2000

9. Лоренц К. Агрессия (так называемое «зло»). М.: Прогресс-Универс, 1994.

10. Назаретян А.П. Архетип восставшего покойника как фактор социальной самоорганизации // Вопросы философии, 2002, №11

11. Назаретян А.П. Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории. (Синергетика — психология — прогнозирование). М.: Мир, 2004

12. Лесков Л.В. Футуросинергетика западной цивилизации (задачи синергетического моделирования) // Общественные науки и современность. 1998, №3

13. Малинецкий Г.Г. Нелинейная динамика и «историческая механика» // Общественные науки и современность. 1997, №2

14. Модестов С.А. Бытие несвершившегося. М.: МОНФ, 2000

15. Капица С.П., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г. Синергетика и прогнозы будущего. М.: Наука, 1997

16. Хакен Г. Можем ли мы применять синергетику в науках о человеке? // синергетика и психология. Тексты. Вып.2 М.: ЯНУС-К, 200