Сегодня уже возможно подвести промежуточные итоги междисциплинарной работы по использованию концептуального аппарата синергетики в гуманитарном знании. Не претендуя на исчерпывающий охват темы, выделю ряд теоретических результатов, представляющихся мне наиболее существенными и созвучными общим тенденциям развития современной науки

Сегодня уже возможно подвести промежуточные итоги междисциплинарной работы по использованию концептуального аппарата синергетики в гуманитарном знании. Не претендуя на исчерпывающий охват темы, выделю ряд теоретических результатов, представляющихся мне наиболее существенными и созвучными общим тенденциям развития современной науки.

Прежде всего необходимо помнить, что распространение синергетической парадигмы стало одним из мощных факторов, обеспечивающих стирание границ между естествознанием и обществоведением и построение универсальной эволюционной картины мира [2]. При этом характерная для классической науки стратегия редукционизма — интерпретация эволюционно высших форм взаимодействия по аналогии с низшими — дополняется и частично снимается противоположной стратегией элевационизма (от лат. elevatio- возведение): эвристические аналогии распространяются сверху вниз, и простейшие взаимодействия рассматриваются сквозь призму их эволюционных перспектив. Указанная стратегия возрождает в современном естествознании ряд фундаментальных установок «догалилеевской» натурфилософии, включая новый синтез парадигм причинной и целевой детерминации, субъектного и объектного подходов и т. д [3]. В свою очередь, это сопряжено с органичным перерастанием дисциплинарной стадии развития науки в постдисциплинарную (проблемную), подобно тому, как столетиями ранее дисквалификация субъектно-целевых категорий послужила водоразделом между додисциплинарной антропоморфной картины мира и наукой, расчленённой на отдельные дисциплины. [4].

Такая смена стратегических установок превращает человека в центральное звено научной картины мира. В рамках классического и неклассического (квантово-релятивистского) естествознания присутствие человека в мире виделось досадным недоразумением и даже, по выражению И. Пригожина, «своего рода «ошибкой» [5] Напротив, в неонеклассической науке, проникнутой идеей самоорганизации, картезианский тезис «Я существую» принимается за эмпирически наиболее достоверный и исходный для построения универсальной теории; отсюда любая масштабная естественнонаучная модель, игнорирующая факт существования человека, трактуется, как заведомо недостоверная.[6]

Не случайно, спецкурсы по синергетике рассматриваются как средство гуманитаризации образования, с однойстороны, и для естественнонаучного образования гуманитариев — с другой [7]. Методологически важно также и то, что диалогизм концепций самоорганизации вполне гармонирует с мировоззренчискими установками неонеклассической науки, содержащей в своём арсенале принцип дополнительности, принцип неопределенности, теорему Геделя о неполноте, закон необходимого разнообразия, многозначные логики и т. д. [8].

Диалогическая подоплека синергетики способствует продуктивному использованию её аппарата при исследовании процессов массовой психологии [9] , а также механизмов творчества [10] . Действительно, знакомясь с оригинальными контекстами, в которых выкристаллизовывались замечательные поэтические рифмы или математические формулы, трудно не заметить, насколько точно этот процесс выражается программным пригожинским определением «порядок из хаоса». А строки А. Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» [11] кажутся написанными в качестве эпиграфа к соответствующим научным разработкам.

Нелинейное мышление становится характерной отличительной чертой обновляющейся методологии истории, и здесь оказываются продуктивными такие категории, как «устойчивость и неустойчивость», «бифуркация», «аттрактор». Они способствуют превращению истории из преимущественно описательной (констатирующей) в теоретическую науку, осваивающую сослагательное наклонение и сценарный подход [12] . Это предполагает оценку действий исторических персонажей и масс,

• во- первых, в их собственных культурно- психологических координатах,
• во- вторых, в контексте альтернативных сценариев.

В частности, «синергетически» мыслящие историк, политолог, экономист уже не могут оценивать то или иное решение посредством прямолинейного сравнения предыдущего и последующего состояний: он обязан сравнивать реальный ход последующих событий с вероятным ходом событий при альтернативном ключевом решении [13] .

Разумеется, такое мышление требует несравненно большего количества информации и больших интеллектуальных усилий, что вообще отличает научное рассуждение от обыденного, более зависимого от влияния сиюминутных настроений, политических симпатий и антипатий. Можно ожидать, что мощным инструментом нелинейного исторического мышления в недалёкой перспективе станут компьютерные программы, предназначенные для «просчитывания» гипотетических вариантов развития при различных ключевых событиях [14].

Соответственно, синергетика углубляет и методологию футурологических исследований. Прямолинейная экстраполяция тех или иных частичных кратковременных тенденций, на которых по большей части строились прогнозы и проекты социального переустройства, уступает место конструктивистским моделям: будущее видится как паллиативное пространство возможностей, а настоящее — как напряженный процесс выбора. При этом вырабатывается надежное средство диагностики утопических проектов по степени их концептуальной совместимости с парадигмой самоорганизации. Едва ли не главный родовой признак утопических моделей состоит в том, что они игнорируют неизбежные издержки даже самых оптимальных решений, а также задачу превентивного отслеживания и подготовки к негативным последствиям.

Сказанное позволяет увереннее ориентироваться в настоящем, отличая серьёзные политические и экономические программы от популистских. А главное, на новый научный уровень выводятся дискуссии как об обозримых, так и о долгосрочных перспективах цивилизации, культуры, интеллекта.

Становлению научной футурологии способствует также выявление ряда фундаментальных механизмов и стержневых эволюционных тенденций, связанных с последовательными переходами материи от более вероятных (хаотических) к менее вероятным состояниям. Универсальный эволюционный вектор, образуемый поэтапным наращиванием уровней устойчивого неравновесия — «удаление от естества», настолько глубоко пронизывает историю общества, биосферы и физической Вселенной в ретроспективе, что представляется логичным распространить его и на перспективу, причём такая концептуальная операция решающим образом влияет на построение сценариев будущего.

Комплекс синергетических категорий помогает по-новому осмыслить традиционные проблемы антропологии, культурологии, социальной и исторической психологии, этики, раскрывая при этом малоизученные прежде причины зависимости.

В модели самоорганизации общество (или цивилизация в самом широком, «космососоциологическом» значении) предстаёт как неравновесная система особого типа, устойчивость которой обеспечивается искусственным опосредованием внешних (с природной средой) и внутренних отношений. Соответственно, вся совокупность опосредующих механизмов- орудия и прочие материальные продукты, языки, мифологии, мораль и т. д. — объединяются понятием «культура».

Трактовка культуры как комплексного антиэнтропийного механизма акцентирует внимание на изначальной противоречивости социо-природных и внутрисоциальных отношений, а также на вытекающих отсюда феноменах нелинейности, бифуркационных фаз и эволюционных катастроф. Поскольку стабилизация неравновесного состояния возможна только за счёт роста энтропии и в других системах, существование социального организма [15] сопряжено с неизбежными разрушениями среды и с антропогенными кризисами. Последние пронизывают историю почти любой культуры и предельно обостряются , когда монотонное усиление антиэнтропийных механизмов делает их чересчур затратными, т. е. разрушительным для среды. В результате механизмы, обеспечивавшие относительно устойчивое состояние на прежнем этапе, становятся контрпродуктивными и оборачиваются своей противоположностью- опасностью катастрофического роста энтропии. Фаза неустойчивости завершается либо деградацией системы, либо формированием более сложных, «щадящих» механизмов, позволяющих достигать полезного результата меньшими разрушениями природы.

Ориентированное данной концептуальной схемой изучение конкретного исторического материала позволило выявить общезначимую зависимость между развитием инструментального и гуманитарного интеллекта- закон техно-гуманитарного баланса (или закон эволюционных корреляций): чем выше потенциал производственных и боевых технологий, тем более совершенные средства сдерживания агрессии необходимы для выживания общества. С увеличением диспропорций между «силой» и «мудростью» культуры начинается очередная фаза экологической и геополитической экспансии, сопровождающаяся соответствующей психологией и идеологией. В прошлом такая фаза чаще всего завершалась надломами и гибелью социального организма, подорвавшего природные и (или) организационные основы собственного существования.

Это реальное обстоятельство, иллюстрируемое многочисленными историческими примерами, подпитывает характерные для ретроградного романтизма современных экологов настроения технофобии, а также концепцию замкнутых цивилизационных циклов, лишающих человечество единой истории и эволюционной перспективы.

Между тем закон техно-гуманитарного баланса, построенный на более масштабных временных и сопоставительно-культурных обобщениях, учитывает также исторические эпизоды принципиально иного содержания и в целом делает картину не столь безысходной. В ряде случаев, когда антропогенный кризис охватывал обширный, социально насыщенный регион, его обитателям удавалось найти кардинальный выход из тупика, достойно ответив на исторический «вызов», обусловленный последствиями деятельности предыдущих поколений. Такие эпизоды становились переломными вехами в развитии общечеловеческой культуры: возрастали удельная продуктивность производства (объём полезного продукта на единицу разрушений), информационный объём индивидуального и социального интеллекта; расширялись организационные связи; совершенствовались мораль, право, приёмы межгруппового и внутригруппового компромисса. Специальный анализ показывает, что многое в этих комплексных прогрессивных изменениях оказывалось по большому счёту необратимым при всех последующих исторических коллизиях. [16] .

В целом цивилизация на нашей планете до сих пор жива благодаря тому, что люди, становясь сильнее и прорываясь сквозь горнило драматических кризисов, в конечном счёте становились и мудрее. Передовые культуры человечества с каждым разом вырабатывали всё более эффективные приёмы хозяйствования, организации и социального мышления, адаптируясь к возраставшему технологическому могуществу.

Заметим, что здесь феномен адаптации трактуется иначе, чем в моделях функциональной социологии от Г. Спенсера до Э. Дюркгема, Т. Парсона, Г. Нисбета и других авторов: социальная система приспосабливается не столько к спонтанно изменяющимся условиям среды (такие ситуации менее интересны и относительно тривиальны), сколько к собственным растущим возможностям и последствиям человеческой деятельности. Это одно из принципиальных отличий модели, построено на концепции устойчивого неравновесия. В версии функционалистов социальные изменения считаются следствиями внешних возмущений, выводящих систему из равновесного состояния, и её более или менее успешного стремления вернуться к исходному равновесию. Синергетика же ставит акцент на имманентном характере противоречий между обществом и природой, временная стабилизация отношений между которыми обеспечивается прежде всего балансом параметров культурного развития и систематически нарушается активностью самого общества.

При такой смене акцентов в сферу внимания и попадают преимущественно антропогенные кризисы, наиболее продуктивные с эволюционной точки зрения и наиболее многочисленные в наше время. В целом же синергетическая модель, будучи дополнительной к равновесным моделям функциональной социологии, способа служить связующим звеном между ними и «диалектической» концепцией (ориентированной на социальные конфликты как движущую силу развития), либо основой для органичного синтеза изначально конкурирующих традиций обществоведения.

Стоит также обратить внимание на то, что закономерное и вместе с тем драматическое отношение между энергетическим и гуманитарным аспектами социального развития и прежде фиксировалось в самой общей форме в трудах многих историков культуры, философов, поэтов. Так, в поэме «Путями Каина» М. Волошин нарисовал впечатляющую панораму человеческой истории с точки зрения того, как каждое «разоблачение природы» влекло за собой очередной всплеск насилия, которое со временем сменялось возросшим «взаимным уважением, в конечном счёте только равным силе, когда- то сдвигнутой с устоев человеком» [17] известный историк Г. Померанц писал: «История- это прогресс нравственных задач. Не свершений, нет, но задач, которые ставит перед отдельным человеком коллективное могущество человечества, задач всё более и более трудных, почти невыполнимых, но которые с грехом пополам всё же выполняются (иначе всё бы давно развалилось)» [18].

Однако для того чтобы представить это отношение в качестве общезначимой закономерной зависимости, необходимо было сконцентрировать внимание на антиэнтропийной функции культуры, а также на оборотной (разрушительной) стороне антиэнтропийных механизмов. Соответственно, синергетическая модель развития позволяет в новом ракурсе смотреть предысторию и содержание современного глобального кризиса, представляющего собой характерное выражение закона техно-гуманитарного баланса (несоразмерность выработанных предыдущим историческим опытом ценностно-нормативных регуляторов наличному технологическому потенциалу), а также перспективы решения наиболее острых проблем и вероятную цену, которую придётся за это платить.

Здесь полезно указать на ещё одну общесистемную закономерность, раскрытую в рамках теории самоорганизации и имеющую принципиально важное значение для понимания глобальных проблем.

Анализируя динамику организационных связей в сложных развивающихся системах, отечественный учёный Е. Седов доказал, что эффективный рост разнообразия на верхнем уровне структурной иерархии всегда оплачивается ограничением разнообразия на предыдущих уровнях, и наоборот- рост разнообразия на низшем уровне оборачивается разрушением высших уровней. Поскольку сказанное относится к системам любого типа: природным, социоприродным, социальным, семиотическим, духовным [19] , — закон иерархических компенсаций (закон Седова) приобретает общенаучное значение [20] Он решающим образом дополняет закон необходимого разнообразия, сформулированный У. Р. Эшби в 50-х годах, и продуктивно завершает многовековой спор философов, социологов, этиков (начиная, как минимум, с Анаксагора и Эмпедокла) о том, сопряжено ли поступательное развитие с ростом или, напротив, с ограничением разнообразия . Сегодня уже невозможно всерьёз обсуждать перспективы и стратегии социального развития, игнорируя эту нетривиальную зависимость.

Так, она заставляет понять, что дорогой, но необходимой ценой за рост культурного разнообразия становится, во- первых, ограничения исконного разнообразия живой природы [21] , во- вторых, гомогенизация глубинных смысловых пластов этнических, региональных, религиозных и прочих макрогрупповых культур [22] . Следовательно, экологам придётся примириться с неизбежным сокращением видового состава природной среды, вовлечённой в социальную жизнедеятельность, с её дальнейшее «стилизацией» и «семиотизацией» (превращением природы в «знак самой себя» [23] ) и вместо нагнетания паники по этому поводу внимательно отслеживать и контролировать протекание процесса. Культурологам же стоит обратить внимание на то, что сохранение исторической самобытности каждой культуры- задача, по видимости, благородная, но нереалистическая и, будучи понятна буквально, чреватая опасными последствиями.

Действительно, все традиционные духовные культуры и религии формировались в контексте иных, не сопоставимых с нынешними, инструментальных возможностей, отвечали требованиям своего исторического времени и, конечно, трансформировались по мере изменения этих требований. Последние же, до недавнего времени, состояли главным образом в том, чтобы упорядочивать социальное насилие, препятствовать его хаотизации, так как история ещё не поставила перед человечеством более радикальную задачу- устранить насилие с политической арены. Поэтому каждая культура более или менее жестко делила людей на чужих и своих и, как правило, включала в качестве стержневого компонента образы героев, богатырей и воинов, которые систематически мобилизовывались для вдохновения новых бойцов.

Планетарная цивилизация, овладевшая беспримерным технологическим потенциалом, сможет избежать самоистребления на очередном крутом витке эволюции только в том случае, если люди и на сей раз успеют своевременно усовершенствовать систему базовых ценностей, норм и механизмов самоорганизации в соответствии с новыми требованиями истории. Это предполагает, в частности, что разнообразие макрогрупповых культур, самоорганизующихся по модели «они — мы», будет исходить на нет, трансформируясь в растущее разнообразие микрогрупповых и индивидуальных культур. Данному процессу могут способствовать развитие и широкое распространение компьютерных сетей, которые освобождают человеческие контакты от пространственных зависимостей, преобразуют содержание товарно-стоимостных отношений (последовательно повышая удельный вес информационной составляющей), размывают государственные, таможенные и прочие границы и тем самым превращает в анахронизм само существование государственных, национальных и прочих макрообразований…

Завершая обзор, ещё раз подчеркну, что здесь тезисно представлены направления и результаты использования синергетических подходов в гуманитарном знании, которые достаточно хорошо известны автору. Нет сомнения, что множество работ ускользнули от моего внимания или не были оценены по достоинству. Но, насколько мне известно, это первая попытка подвести промежуточные итога научных работ такого рода, и остаётся надеяться, что последующие обзоры будут более полными и содержательными.