Дядя Мурад ей ещё чаю налил. Какой вкусный чай! 
- И мне! — просит тётя Надя. 
Дядя Мурад ей тоже налил. Всем снова налил. По кружке. Говорит: 
- Не по правилам наливаю … 
- Почему? — удивляется тётя Надя. — Полные кружки! 
- Вот именно! А надо чуть-чуть наливать. На дне. Чтобы вы опять просили, а я опять чуть-чуть наливала. Гостю приятно налить лишний раз, меня отец так учил. 
- Это правило нам не подходит, — говорит папа. Я пью, как верблюд. Четвёртую крутку пью! А ты мне про дно толкуешь. 
- Я не тебе, Лёша, сказала! Я гостю. 
- Не хочу быть гостем! — говорит тётя Надя. — Хочу быть своим! 
И сама себе наливает полную кружку. 
- И я как верблюд! — говорит Арина. И громко пьёт свою кружку. Она так пьёт! Чмокает. Как верблюд. 
- Я. тоже верблюд! — кричу я. И ещё громче пью. 
- Я пять кружек выдул и то молчу! — кричит дядя Володя. 
- Я шесть! — кричит Боря. — Кто больше? 
- А мы, случайно, не лопнем? — спрашивает тётя Надя. 
- Когда мы от чая лопались? — смеётся папа. 
И допивает свою кружку. Залпом. 
- Чая больше нет, — говорит дядя Мурад. 
Он вообще-то вовремя кончился. Я больше пить не могу. У меня стал такой живот, прямо мешает лежать. 
Дядя Мурад чайником подвигал, там ещё плещется. Немножко чаю, на донышке. И уже гуща стоит, на донышке. 
- Самое лучшее место чая осталось, — сказал дядя Мурад. 
Вот он как сказал. Мы не то, значит, выпили. Пили, пили, а самое лучшее место осталось в чайнике. Обидно, конечно, но я больше всё равно не могу. Пусть, кто хочет, пьёт. 
- У нас так говорят, — сказал дядя Мурад. — Самое лучшее место чая, говорят, другу отдай. 
И всё из чайника вылил в тёти Надину кружку. 
- :Как у вас хорошо говорят, — сказала тётя Надя. Спасибо. 
И всё выпила. Прямо с гущей. 
И мы сразу стали машину грузить. 

КТО-ТО ТАМ ТОНЕТ

Мы едем домой через весь заповедник. Не зря съездили! Мы, конечно, не все родники почистили, просто нам не хватило воды. Но уж что успели! 3ато один родник мы даже открыли. Работа тяжёлая, физическая. Не каждый выдержит с непривычки. Арина заснула прямо в кабине, на ходу. Не выдержала. А я не сплю. Я стою в кузове, рядом с папой, и смотрю вперёд. 
- Держись, а то вылетишь, — говорит папа. 
Боря так гонит! 
Дорога неровная, вылететь можно. Мы по нашей пустыне едем, тут дорог нет. Просто пески. Жёлтые, как сквозь жёлтое стёклышко. Даже оранжевые! И немножко серые. Мы напрямик едем, кратчайшим путём. Вверх на бархан, вниз — с него. Кузов вертикально встаёт, вниз. Папа бочку ногами отпихивает, бочка катается, разболталась. Дядя Володя свои научные мешочки хватает. В мешочках змеи сидят, ящерицы. Надо их до лаборатории довезти. Дядя Володя боится, что они о борта побьются. 
Ещё вверх, на бархан. Снова вниз. Опять вверх полезли. Наша машина всем телом гудит. И трясётся. Ну, это ничего, тут беспокоиться нечего. Просто мотору немножко тяжело. А вообще-то наша машина — зверь. Она всюду пройдёт. Когда ей совсем не пройти, мы выскакиваем и саксаул под колёса кидаем. Ещё лучше бы — доски! Но 'Доски у нас не растут, а саксаула много. По саксаулу машина снова идёт. Потом опять увязнет в песке. Подъём очень крутой! Машина рычит и откатывается. Боря её толкает вперёд, а машина опять откатилась. Дрожит! 
Боря нам из кабины кричит: 
- Не берёт! Придётся соляркой полить! 
Если песок соляркой: полить, машина сразу влезет. От солярки песок твердеет! Будто дорога. 
- Нечего портить пустыню, — говорит папа. — У нас заповедник! 
- Ну немножечко, Никитич, — просит дядя Володя.- Боюсь, живыми не довезу. Змеи же мучаются! 
Папе пришлось согласиться, раз они мучаются. 
Машина как вздрогнет! И на солярке живо залезла. 
И сразу вниз прыгнула, с бархана. 
- Надо всё-таки было прежним путём, — говорит дядя Володя и крепко держит свои мешочки. 
А тётя Надя от него отодвинулась, не совсем привыкла ещё. Ничего, поживёт с нами — привыкнет. 
- Зато тут быстрее, — говорит папа. — Погляди на небо! 
Я поглядел. Солнца уже нет. Во всё небо лиловая туча стоит. А на неё ещё чёрная сбоку лезет. Из тучи ветер выскакивает и бьёт прямо в песок. Крепко так бьёт, даже видно. Песок взлетает и завивается, очень красиво. Как танцует! Крутится и бежит на нашу машину. А машина от него удирает во все колёса. НО песок снова бежит, хочет машину догнать. В глаза нам летит, уже нельзя смотреть. Крутится! Хочет, наверно, чтобы мы заблудились. 
Но нашего Борю песок всё равно не собьёт. 
Боря вслепую может до дому добраться, он такой шофёр. Боря пустыню знает. Тут много ориентиров. Вон старый колодец — ориентир. В нём давно воды нет. В этом колодце теперь дикие голуби живут. Выскочили из него и кричат, перья на нас кидают. Мы же их потревожили! Потом опять в колодец ныряют. 
Ещё большая акация — ориентир. Она даже у папы на карте есть. Эта акация самая высокая в заповеднике, выше дома. Ветер на неё как набросился! Мотает акацию, к песку гнёт. Её хоть как согни, она к ветру привыкла. Она тут родилась и выросла. Ни за что не сломается. Ветер её мотает, а она цветёт — и всё. 
- Бури бы не было, — говорит папа. 
- Нет, — говорит дядя Володя. — Просто гроза. Слышишь, грохочет! 
- Дождичек — это хорошо, — говорит папа. 
- Ещё бы!·- смеётся дядя Володя. — Когда это было плохо! 
- У нас так говорят, — сказал дядя Мурад тёте Наде, — даже маленький дождь, говорят, делает на душе большой праздник. 
Дождь, конечно, редко бывает. Но зато мы каждый дождь долго помним. Я, например, никак не могу что-нибудь вспомнить, когда это было. Арина говорит: «Мы ещё за грибами ходили! » Я тогда сразу вспомню. Значит, это осенью было, после косого дождя. Осенью был как раз косой-косой дождь, очень косо падал из косой тучи. Или папа говорит: «Это в феврале было, перед мелким дождём». Все сразу вспомнят. 
Потому что дождь у нас — праздник. После дождя барашки весёлые ходят у Байрамчика на колодце, каждый день пьют. После дождя грибы шампиньоны вылезают, цветы из песка растут. Быстро так, за одну ночь. Маки. Всякие. Акация снова зацвести может, так она рада. Полынь после дождя очень пахнет. Особенно пахнет. Свежей полынью. Песок от дождя прохладный, тёмный, крепко лежит под ногой. Можно на велосипеде по нему ехать. У нас с Ариной велосипед есть, шины толстые и звонок. Я нарочно перед велосипедом бегу, а Арина нарочно звонит, чтобы на меня не наехать. Так весело! Жаль, что дождь у нас редко бывает. 
- Вам просто повезла, Надежда Георгиевна, — говорит папа. 
- Я вообще везучая, — смеётся тётя Надя. 
Чёрная туча уже на лиловую совсем налезла. И они так гремят, ссорятся так на небе. А между ними вдруг как молния жжикнет! Длинная, через всё неба. И сразу над нами грохнула, я чуть не оглох. Ват эта действительна гром, всю жизнь будем помнить. 
И капля мне сверху на нас упала. Крупная. 
- Началась! — кричит папа. — Держите брезент! 
А Боря машину гонит, хочет выскочить из-под тучи. Туча всё неба закрыла. Даже Боре не выскочить. Скорости не хватает. 
- Мажет, в кабину сядешь пака? — кричит мне папа. 
Нет, я в кабину не сяду. Я в кабине уже сидел. Что там хорошего? Кругом — кабина, ничего не видать. 
Жжик! Молния пронеслась через неба. 
Ббах! Вздрогнул песок. 
И дождь вдруг упал на нас сверху. 
Какой дождь! Такого дождя нигде больше нет. Мягкий дождь. Густой. Тёплый. Он прямо на нашу машину упал. Он упал на брезент. Ветер тащит брезент у меня из рук, я не отпускаю. На папино смеющееся лица упал. Какие у папы весёлые зубы. Он так смеётся! На мешочки дяди Володи упал, дядя Володя их сам дождю подставляет. Змеям тоже приятно! И ящерицам. Упал на тёти Надины волосы. И волосы сразу ей на плечи упали, такие тяжёлые от дождя. Брезент тоже тяжёлый, но я держу. 
Жжик! Опять молния. 
- Добрая гроза! — кричит дядя Володя. 
Пускай молния чиркает, я всё равно не боюсь. Эта добрая гроза, я так и думал. И папа рядам, чего мне бояться! 
Дождь падает, падает. Хоть бы он никогда не кончался. Наша машина шлёпает па дождю, как галошами. Смешно так! Арина смеётся в кабине, она уже проснулась. Нельзя проспать такой дождь. 
- Где вы? — кричит папа. — Я никого не вижу! 
Дождь бежит по папиному лицу. Папа закрыл глаза и смеётся. 
Дождь бежит у меня по спине. Я тоже смеюсь. 
Дождь бежит рядом с нашей машиной. Впереди машины. И сзади. Бежит у нас под ногами, по кузову. По брезенту бежит и слетает за борт. Такой дождь! 
Добрая молния взблескивает над нами. 
Добрый гром тарахтит над нами. 
Как хорошо, что нас папа взял. Я под таким дождём ещё никогда не ехал! 
- Он никогда не кончится, ладно? — кричу я папе. 
И дождь сразу кончился. 
Так тихо стало. Боря даже машину остановил. От удивления. Из кабины вылез и говорит: 
- А где же туча? 
Мы головы задрали. 
Верно, где туча-то? По синему небу катится белое солнце. Нагревается на глазах. Краснеет. На него уже больно смотреть. А туча — вон она, с краю неба, совсем далеко. И под тучей 'дрожит тёмная полоса — это дождь там идёт. Даже не верится, что дождь где-то идёт. Туча быстренько уползает. Издалека нам блеснула молнией. И грохнула чуть-чуть, громом. Не может забыть, какая большая была. Толстая. А теперь совсем маленькая. 
- Вот как у нас быстро, — говорит папа. 
Тётя Надя волосы выжимает. Ей столько дождя в волосы набралось. 
- А у меня тоже голова мокрая, — хвастается Арина. — Я из кабины высовывалась, а вы под брезентом сидели. 
- Ну и что? — говорю Я. — Я всё равно весь мокрый! 
- Сейчас высохнем, — говорит папа. — И опять засохнем. 
- Надо бы воды догадаться набрать, — вспомнил дядя Володя. 
- Теперь дом близко, — говорит Боря. 
- А дождя, кстати, порядочно выпало, — говорит папа. 
Дядя Мурад ничего не говорит, он уже меряет песок — сколько там воды. Да, порядочно. Этот дождь очень вовремя прошёл, он пустыне поможет. 
- Угу, — говорит Боря. — Поможет! Только небось теперь через такыр не пробиться. Как вы думаете? 
А мы и забыли! У нас такыр впереди. Нам через него ещё предстоит ехать. По такыру вообще-то сплошное удовольствие ехать. Прямо летишь! Боря такыр больше любого асфальта любит. Асфальт, чуть пожарче, уже раскис. А такыр нет! Такыр совсем другое дело. Он от солнца только крепче становится. Как каменный! Такыр же из глины. Но вот от дождя! Дождя такыр абсолютно не переносит. Глина сразу на дожде разбухает и получается грязь. Это прямо гроб для любой машины. 
- Развезло его или не очень? — думает вслух Боря. 
- Лучше объехать, — говорит дядя Володя. Он завязнуть не боится. Просто он беспокоится, чтобы всех довезти живыми. В своих мешочках. 
Боря сам знает, что лучше. Но ему объезжать не хочется, это два часа лишних. 
- Завязнем, — говорит папа, — больше времени пропадёт. 
Кто нас будет тогда из глины тащить? Это ведь не шоссе. Попутных машин тут нет, случайных·- тем более. Никаких машин нигде нет, мы только на себя можем рассчитывать, 
- Выпихнемся в случае чего, — смеётся Боря. — Вон у нас работничков сколько. Аринка, Лёдик. 
- Мы с Лёдиком, конечно, выпихнемся, — говорит Арина. 
- Только на вас и рассчитываю! 
И Боря всё лазает под машиной, что-то опять щупает. Всё перещупал. Стал на шины давить: как шины? Нажмёт и послушает. 
- Проскочим, — говорит Боря. — Я на свою старушку надеюсь. 
Раз Боря надеется, мы поехали. 
Опять прыгаем вверх-вниз. Держимся друг за друга, ничего. Арина визжит, в кабине не захотела ехать. В кузове визжит, с нами. 
- Чего ты так визжишь? — спрашивает папа. 
Он мне говорит. Разве я визжу? Я думал, что это Арина визжит. Значит, это я. Просто весело, вот я и визжу. 
- Кажется, кто-то там уже тонет, — вдруг говорит папа. 
Да, в бинокль видно. На такыре чужая машина стоит, и люди вокруг неё бегают. Быстро так! Как заводные. Машут руками. 
- Кто-то влип, — говорит папа. 
Кто-то влип прямо в глину, интересно — кто? 
- Браконьеры, наверное, — так Арина думает. 
- Средь бела дня? — сомневается папа. — Не думаю. Кто-то к нам в заповедник едет. 
Кому-то повезло, что мы этой дорогой поехали. Это исключительный случай, чтобы машина машину в наших песках вдруг встретила. 
- Придётся спасать, — говорит Боря. 
И мы как помчимся! Песок крепкий после дождя, можно мчаться. 
Но вот мы на такыр спустились. 
Тут не помчишься. На такыре вода стоит. Широкая. Жёлтая. Будто озеро. Это дождь стоит, он в глину ещё уйти не успел. Но такыр уже немножко размок и плюётся в нас грязью. Мне на щёку попало. Тяжёлая грязь, глина. 
Боря выбирает, куда нашей машине крепче ступить, даже из кабины высунулся — так выбирает. А машина не хочет шагом идти, дрожит. Ей непривычно. Но Боря её всё равно ведёт шагом. 
- Проскочим, — говорит папа. — Я думал, хуже. 
- Вполне приличный такыр, — говорит дядя Володя. — Я бы на их месте прямо сгорел со стыда. На таком приличном такыре тонуть! 
- В пустыне тропический ливень, — говорит тётя Надя и загибает себе пальцы, по очереди. — В пустыне машины тонут. В пустыне малые дети ходят. Ещё что? Давно уже так не смеялась, честное слово. К чему бы это? 
А сама опять смеётся. 
- К дождю, — смеётся папа. — У нас всё хорошее, Надежда Георгиевна, непременно к дождю. 
Не знаю, как тётя Надя, а вот папа действительно ужасно много смеётся. Что-то не помню я, чтобы папа столько смеялся. 
- Чего ты смеёшься? — спрашиваю я. 
- Смешно, — говорит папа. — А тебе что, не нравится? 
Да нет, мне, конечно, нравится. Я так сказал. 
Мы уже близко к чужой машине подъехали. 
- Смейся, пожалуйста, — говорю я папе. 
Но папа уже не слышит. Он на чужую машину смотрит. Эта машина ревёт и дёргается. Но с места не может стронуться, она же влипла. В глину. Кто-то длинный, в красной рубашке, лопату суёт под колёса. И отскакивает. А ещё люди сзади машину толкают. Руками, боком, кто чем, колёса так крутятся, грязь прямо на людей летит. А они толкают и кричат все вместе. 
- Весёлая работа, — говорит папа. 
- Возьмите в долю! — кричит наш Боря. И тормозит. 
Они сразу свою весёлую работу бросили — и к нам. 
Очень обрадовались. Все говорят вместе, друг друга перебивают. 
- А мы прямо глазам не верим, что кто-то едет, говорят. — Мы не знали, что это такой коварный такыр, говорят. — Посмотрите, как мы красиво сели, — говорят. — Мы на собственном переднем мосту сидим, — говорят. — Это надо уметь. 
Их шофёр из кабины вылез, сердитый, говорит Боре: 
- Чтоб я ещё раз сюда поехал! 
- А ты по кypopтaм привык? — говорит Боря. Трос есть? 
Они стали трос доставать. Потом Боря под чужую машину полез, что-то стал там щупать. Боря без этого не может. А их шофёр не полез. Он сбоку стоит и через зуб плюёт, далеко. 
Длинный, в красной рубашке, который лопату в колёса совал, на папу смотрит и вдруг говорит: 
- Лёша Миронов, это ты? 
И папа смотрит. На длинного. В красной рубашке. 
Постой, — говорит. — Неужели … Юрка-академик? 
- Узнал наконец, — смеётся длинный. 
Они с папой друг другу руки трясут. Трясут, трясут. Так руки выдернуть можно, как они трясут. Потом друг друга бьют по плечу. Бьют, бьют. Никак перестать не могут. 
- Обнимемся, что ли? — говорит академик Юра. 
- Поцелуемся, — говорит папа. 
Тут они обнялись. Может, поцеловались, я не понял. 
Сразу так начали вспоминать! 
Оказывается, они в одной группе в университете учились. «Академик» Юра никакой не академик, его так в университете прозвали. Очень серьёзный был, вот и прозвали. Они с папой вместе были на практике. Первый раз! В пустыне. 
Тут папа ужасно стал хохотать. 
- Значит, кандидат? — хохочет папа. — Серьёзный человек, да? Голый больше не бегаешь? А? 
- Не бегаю, Лёша, — говорит "академик" Юра, — некогда. 
И тоже хохочет. 
Мы все на них смотрим и тоже хохочем. Сами не знаем почему. 
- Нет, это надо рассказать, — говорит папа. 
Вот он что рассказал. У них это на первой практике было, в пустыне. «Академик» Юра приборы на ишаке повёз, машин тогда не было, какие машины! Он ишака нагрузил и повёз. Ишак тихо идёт, ушами дёргает от жары. «Академик» Юра рубашку снял и повесил на ишака. Ишак идёт. Тогда «академик» Юра снял майку. Ему легче немножко стало. Он и брюки снял. Он постепенно всё с себя снял, кроме шляпы. И за ишаком идёт. 
Вдруг ишак обернулся и увидел, что «академик. Юра голый идёт. Ишак как закричит! Он никогда голого человека не видел. Ишак же в баню не ходит. Он человека видел в халате. В пиджаке видел. В трусах. А тут голый! Ишак испугался и как закричит! И побежал от Юры, прямо вскачь. Ишак обратно побежал, на колодец, «академик. Юра за ним бежит. Тоже кричит. С ишака приборы летят. Он так скачет! Юра его никак не может догнать. 
Taк они в лагерь и прибежали. Ишак весь в пене, а «академик» Юра голый совсем и с прибором в руках. 
- Нет, я никогда не забуду, — хохочет папа. — Девчонки визжат, с ишаком прямо истерика … 
- Думаешь, я забуду? — говорит «академик. Юра. Сказочные времена! Страна детства! А ты посмотри, кто ещё в кабине! 
Папа к кабине бросился. 
А из кабины уже человек спускается. Этот человек такой дедушка. Маленький, круглый. В круглых очках. И на ногах у него шлёпанцы, у нас дома такие есть. Дедушка шлёпанцами осторожно шарит песок и спускается. 
- Лев Владимирович! — кричит мой папа и кидается к дедушке. 
- Алексей, ты меня всенепременно задушишь, — говорит дедушка, стряхивая с себя папу, и сам уже его обнимает, даже на цыпочки встал — папа же высокий. 
- А я вас раньше чем через две недели не ждал, — говорит папа. — Я вообще не надеялся, что приедете. Боялся, как бы не передумали. 
- Передумывать вроде бы не в моём характере, — говорит Лев Владимирович. — Мы с Юрием Николаевичем даже раньше приехали. Решили застать врасплох. 
Он таким низким басом говорит. А сам маленький. 
- Это профессор Сергеев, — говорит нам папа. — Мой учитель. Я у него даже целую зиму жил, пока общежития не было. 
- Такой случай действительно имел место. Жил у меня один шалопай. Разве это был ты? 
- Честное слово — я! 
- Никогда бы не подумал, — смеётся профессор. 
Потом меня по голове потрепал, говорит папе: 
- Прекрасный молодой человек. Твой? 
- Мой, — улыбается папа. — Я не отказываюсь — мой. 
- Ты всегда был честным, — говорит профессор Сергеев. 
- Боря! — кричит папа. — Вытаскивай их скорей! Едем домой. 
- Я трос привязал, — говорит ·Боря. — Могу тащить. 
И как дёрнет эту машину. Нашей машиной. Сразу, конечно, вытащил. Мы сзади только немножко толкали. 
- Подождите-ка, молодые люди, — говорит профессор Сергеев. — Кажется, небольшая погрешность в эксперименте. У меня шлёпанец к вашей глине приклеился. Ноги что-то сдают, приходится вот в шлёпанцах разъезжать. 
Но шлёпанец уже отклеился. 
«Академик» Юра к нам в кузов залез, а папа встал на ступеньку к профессору Сергееву. И всё ему через окошко кричит. Как он рад! Как он не надеялся! Какое мы тут дело затеяли, он прямо мечтал со Львом Владимировичем посоветоваться. И мечта теперь сбыл ась. 
- Я всенепременно тебе посоветую, — гудит весёлый бас профессора Сергеева. — Свету не взвидишь, Алексей. Давно тебя не били? 
- Давно, — смеётся папа. — Ох, давно! 
И мы быстро едем домой. На двух машинах. 

КАК ХОРОШО ДОМА!

Мы все сидим за столом. 
Я, мой папа, тётя Надя, Марина Ивановна в новом платье, дядя Володя, тётя Наташа, дядя Мурад, их Витя, профессор Сергеев, «академик» Юра, наш Боря и Вета с метеостанции. Движок тарахтит. Свет мигает, но не гаснет. Летучие мыши летают со свистом, прячутся к нам на чердак. Шуршат саксаулы. Они светятся в темноте. Цикады поют. Пахнет кандымом и жареным маслом. 
Как хорошо дома! Мы намылись. Потом оладьев наелись, целое блюдо. Марина Ивановна никак не нарадуется, что мы вернулись. Без нас было пусто. Она без нас просто не находила себе места. Все без нас скучали, даже петух на метеостанции. Витя очень скучал. 
- Но я без вас не плакал, — говорит Витя. — Я теперь плакать не буду. 
- Что я услышала, Виктор! — удивляется дядя Мурад. 
- Мне твоё хозяйство понравилось, Алексей, — говорит профессор Сергеев. — Порядок есть безусловно. 
- А ты знаешь, Лёша, где Пашка Дворянчиков? — спрашивает "академик". Юра. — Не догадаешься! Работает в зоопарке. Толстый такой! Бегемотов лечит. Переквалифицировался на бегемотов. 
- Не может быть! Пашка же был такой … 
- У нас бегемотов нет, — говорит Арина. 
- А ты из оладьи танк можешь слепить? — спрашивает Витя Арину. 
Нет, Арина из оладьи не может. Она завтра Вите слепит. Из хлеба. Настоящий танк, с пушкой. 
- Не хочу из хлеба! 
- Тогда из глины, — говорит Арина. — Мы знаешь какую глину на такыре видали! Я полный сарафан набрала. 
Но Витя из глины тоже не хочет. Он из оладьи хочет. А то он сейчас плакать начнёт. 
- Раз Виктор больше не плачет, можно его в следующий раз тоже взять в пески, — говорит папа. — Как ты считаешь, Мурад? 
- Я тоже подумала, — улыбается дядя Мурад. 
- Когда — в следующий раз? Завтра — в следующий раз? — Витя сразу про танк забыл. 
- Скоро, Виктор, — смеётся папа. — Не завтра, конечно, но скоро. Году не пройдёт. 
- Так привыкаешь к людям, — говорит Марина Ивановна.- Так привыкаешь! А они уезжают. Вот вы, Надюша, скоро от нас уедете, а я уже привыкла. 
- Я, может, ещё вернусь, — говорит тётя Надя. 
- Тётя Надя у нас будет работать, — говорю я. — Нам историк нужен, она вернётся. 
- Хорошо бы, — обрадовал ась Марина Ивановна. Она свой платок достала и к глазам прикладывает, опять у неё глаза на мокром месте. — Вот бы хорошо. Я бы тогда к дочке уехала со спокойной душой, у меня дочка в Красноводске. 
- Прекрасный город, — говорит дядя Володя. — Я в прошлый отпуск такого полоза под Красноводском поймал. Красавца! 
- Кто про что, — говорит тётя Наташа. 
Но дядя Володя не слышит, он папе рассказывает. Дядя Володя вообще-то сейчас немножко расстроен. В мешочках он всех, конечно, довёз. Великолепные экземпляры! Но у него большеглазый куда-то сбежал. Сапоги стоят, а большеглазого нет. 
Дядя Володя всё в комнате перерыл. Может, думал, большеглазый спит где-нибудь в одеяле. Но в кровати его тоже нет. И в стенном шкафу нет. 
- Найдётся, — успокаивает папа. — Просто вышел прогуляться. 
Я дверь открытой не оставляю! Не понимаю, как он мог выйти. Может, кто-нибудь заходил и случайно выпустил? 
- Случайно к тебе не зайдёшь, — смеётся папа. 
- Вернётся твой большеглазый, — говорит тётя Наташа. — Не расстраивайся. Куда он от тебя денется? Все, кого ты любишь, всегда с тобой. А больше тебе никого не надо, Володя. 
Дядя Володя сразу встал. 
- Прости, я не то сказала, — говорит тётя Наташа. — Я совсем не то хотела сказать. 
- Я знаю, — говорит дядя Володя. И обратно сел, не обиделся. Хотя он у нас всё-таки очень обидчивый.
- Что ты знаешь? — спрашивает тётя Наташа. 
- Мама, _. говорит Витя, — я хочу спать. 
Тётя Наташа сразу пошла Витю укладывать. И дядя Мурад пошёл. 
- Может быть, в этом и есть правда, — говорит «академик» Юра. — Сидеть вот так, за одним столом, одной семьёй, и чтобы твой материал, с которым работаешь, прямо тут же по тебе ползал, шлёпался к тебе в чашку, залетал в уши. И не суетиться. 
- Больно много хочешь, — улыбается папа. — Чтобы твой материал залетал тебе в уши. Ты же с оленями работаешь. 
- Суетиться и тут можно, — говорит профессор Сергеев.- Это от человека, уважаемый Юрий Николаевич, только от человека. 
- С оленями, — соглашается «академик» Юра. 
- Надо уши тогда иметь, как гараж, — говорит Арина. 
- Надо, — говорит «академик» Юра. 
Смешной такой. Всё соглашается. Даже не верится, что он был серьёзный и его за это «академикам» прозвали. — Всё только от человека, — говорит профессор Сергеев. — А вот с сачком я сейчас с удовольствием пробежался бы на ночь глядя. 
Ему хочется посмотреть, какие у нас жуки. Он с ними работает. 
- Можно, — говорит папа. — Это на перрон надо, Лев Владимирович. Там лампы сильные, на них жуки хорошо летят. Лёдик проводит, а я пока ночлег приготовлю. 
- Я тоже провожу, — говорит Арина. 
Но тётя Надя её не пустила. Арина устала с дороги, ей спать нужно. А я не устал, раз папа меня отпустил. 
Я сачок несу, а профессор Сергеев сумку с пробирками, он хочет жуков в пробирки набрать. 
- Жуков у нас много, — говорю я. 
- А какие же, если не секрет? — спрашивает профессор Сергеев, его бас так и гудит в темноте. 
- Всякие… Скарабеи, златки, скариты, жужелицы, конечно, тоже есть. Зерновки ещё. Тарантулы. 
- Это паук, — говорит профессор Сергеев. 
- Я знаю, что паук, — говорю я. — Просто он есть. 
- Порядочно знаешь для своих лет… Тоже зоологам будешь, как папа? 
- Арина у нас будет художником, — говорю я. 
- Это понятно… А ты? 
- Не знаю … 
Я правда не знаю. Я бы зоологам стал. Как папа. Но я жуков морить не могу. И ящериц не могу, никого. Мне их жалко. Пускай они бегают, летают. Мне смотреть на них нравится, а коллекцию я, например, не хочу собирать. 
- Приятно побеседовать с мыслящим человеком, говорит профессор Сергеев. 
Мне тоже приятно с ним побеседовать. Он мне ещё рассказал, как поймал чёрную бабочку. Прямо на даче. И оказалось, что такой бабочки больше нигде нет. Совсем новая бабочка! 
- Вы её отпустили? 
- Нет. Не отпустил, извини. 
А я бы отпустил. 
Нам навстречу идёт по перрону Любин кот, хвост задрал. У него глаза светятся. На охоту, наверное, вышел. Увидал нас и сразу нырнул в кусты. Этого кота не погладишь, его только Люба может погладить. Такой кот. 
- Местный тигр? — спрашивает профессор Сергеев. 
Я ему про кота рассказал, и он не стал больше смеяться. Раз этот кот скорые поезда встречает, значит, он при деле. Конечно, ему некогда возле нас тереться. Такой серьёзный кот. Просто академик! 
- Ух, сколько тут добра!·- говорит профессор Сергеев. 
Это он про жуков так сказал. Сачок у меня схватил и прыгает с ним. Машет сачком. Он даже залез на барьер. Хочет сачком до фонаря дотянуться. Этот фонарь так горит! На него жуки отовсюду летят, прямо стаей. 
Профессор Сергеев размахивает сачком и смеётся. 
Кого-то из сачка достаёт толстыми пальцами. 
Бегает по перрону. 
Скачет. Он так заразительно скачет. 
Я тоже скачу. У меня сачка нет, я просто так скачу. Жуки от меня отпрыгивают. Думают, я ловлю. Бабочки мне в нос лезут. Щекотные какие! Белые моли стукаются в меня. И сразу отлетают. Думают, я их ловлю. 
- Ох, не могу больше! — говорит профессор Сергеев. — Силы не те. 
Раньше бы он тут скакал до утра. Это такое место! А теперь не может. У него шлёпанцы падают. И сердце бьётся. 
- Раз сердце бьётся, нужно идти домой. 
- Ничего, — говорю я. — И у меня всегда бьётся. 
- Спасибо, ты меня успокоил, — говорит профессор Сергеев. — Я уж боялся, что у одного меня. 
- У всех, — говорю я. — Даже у черепахи. Только через панцирь не слышно. Всё равно бьётся. 
- А ты слушал у черепахи? — спрашивает профессор Сергеев. 
Так мы незаметно до дому дошли. 
Наш дом уже чёрный. Света ночью нет, движок у нас старый. Мы ночью его экономим. Иногда экономим, иногда нет. Как когда. 
Папа сидит на крыльце, говорит: 
- Движок отказал, не обессудьте. Нашли что-нибудь любопытное, Лев Владимирович? 
- Ещё бы! Славно провели время. Да ещё с таким спутником. У совок самый лёт. 
- Спутник, иди спать, — говорит мне папа. 
- Пусть посидит! Сейчас все уляжемся. Посмотрите, какая ночь! Впрочем, вас разве удивишь? Вы же привыкли. Вы даже не понимаете, какая над вами ночь! 
Я посмотрел. Над нами чёрная ночь. Луна над нами висит, а ночь всё равно чёрная. 3вёзды блестят, а ночь всё равно чёрная. 3вёзд сегодня много. Но они что-то плохо держатся на небе. Падают всё. Ещё одна вон упала. 
- Все не упали бы, — беспокоюсь я. 
- Кто? — удивился папа. 
- 3вёзды, — говорю я. — Так и летят сегодня. 
- Не волнуйся, — говорит папа. — Все не упадут, на наш век хватит. 
- А на другой? — говорю я. 
- Тоже хватит … 
- знаешь, Алексей, зачем я, собственно, приехал? — говорит профессор Сергеев. Я ведь к тебе не просто приехал. 
- Догадываюсь … Мне писали. 
- Тем лучше, — говорит профессор Сергеев. — Сразу получишь лабораторию, оборудование первоклассное. Народ я сам подбирал, увидишь. Достойный народ! Да я тебя агитирую? Возможности, можно сказать, безграничные. Сначала, конечно, общежитие, а там посмотрим.
- Это неважно, что общежитие, — говорит папа. 
- Я так и думал, — обрадовался профессор Сергеев. — А уж работа будет. Мне тебя, Алексей Никитич серьёзно не хватает последние годы. Мыслей много, а на реализацию силы уже не те. 
- Мне тоже вас не хватает, Лев Владимирович, — говорит папа тихо. — Всегда не хватало, по правде сказать. 
- Дело ты здесь поставил! — говорит профессор Сергеев. — Нужно отдать тебе справедливость. И планы, конечно, большие. А уезжать … что ж? Когда-нибудь надо. После пятнадцати лет, Алексей, уезжать не стыдно. Это достойный срок для учёного — пятнадцать лет. 
- Я, Лев Владимирович, не уеду, — говорит папа тихо. 
- Так … — говорит профессор Сергеев. — Так … 
- Я уже думал над этим … 
- Такие возможности бывают не часто, — говорит профессор Сергеев. — Я тебя прошу, Алексей Никитич подумать ещё раз. 
- Спасибо, Лев Владимирович. Вы даже не представляете, как мне грустно отказываться. 
- Ты считаешь, — осторожно спрашивает профессор Сергеев, — что здесь без тебя всё разладится? 
- Нет. Не считаю. Но я хочу быть здесь сам. Делать то, что мы начали. 
- Хорошо, — говорит профессор Сергеев. – Допустим, ты прав. А сколько тебе ещё нужно, Алексей? Год? Мне трудно ждать, но год я ещё могу тебе дать. 
Он замолчал. И папа молчит. Я не вижу, куда папа смотрит. Я просто слышу, как он молчит. Потом стал что-то свистеть. Насвистывает себе. Свистел, свистел. Вдруг говорит: 
- Лев Владимирович, я всё равно не уеду. И через год. Я не могу! Не только поэтому. Я был здесь счастлив, как только может быть счастлив человек. Это теперь моя земля. 
Я знаю, о чём папа думает. Он думает о моей маме. Папа был счастлив с ней, как может быть счастлив человек. Мы с папой об этом не говорим. Что говорить? Мы знаем, оба. 
- Прости, Алексей, — говорит профессор Сергеев. — Я немножко устал. Я лягу. Ты где приготовил? 
- В кабинете, — говорит папа. 
Теперь мы с папой одни сидим на ступеньках. И молчим. Тихо так. Слышно, как наверху ходит байгуш, цепляет когтями за крышу. Но байгуш тоже молчит. Я придвигаюсь к папе поближе и беру его за руку. Рука у папы горячая. 
- Что, сын? — говорит папа. И обнимает меня горячей рукой. 
- Ничего, — говорю я. 
Мы сидим на крыльце и молчим. 
А вокруг спят наши друзья. Спит наша земля. Наша пустыня спит. И сверху на неё падают звёзды. Падают, падают. Но их всё равно хватит.