Нет, своего Богданова она нигде не оставит. С какой стати он будет тут жить? У него есть дом. А завтра утром она сама его поведет в английскую школу. За ручку! Она уже своему начальнику позвонила, чтобы дали отгул. И на это идти приходится! Сказала, что у нее высокая температура. Хорошо, что эта учительница явилась сегодня. Хоть так, но Богданова-мама узнала правду. Она сразу же побежала в спецшколу. А там уже документы собирались пересылать, затребовало роно. На коленях пришлось валяться, чтоб этого ирода оставили в школе! Они бы рады, конечно, избавиться! Но Богданова-мама им такого удовольствия не доставит…
- Жаль…- задумчиво сказал папа. 
И сразу пошел к Асе в комнату.
- Вадик, — объявил папа, будто он был добрый вестник из греческой мифологии, которую они с Асей читали. — Тебя мама ждет.
- Слышу, — сказал Богданов.
И неохотно поднялся с дивана.
Богданова-мама шла одеваться в коридор. Но тут, прямо у нее под ногами, прошмыгнул уж Константин и спрятался за тумбу для обуви.
- Кто это? — вскрикнула Богданова-мама.
- Константин, — объяснила мама. — Мне его на день рождения подарили.
- Странные вам дарят подарки, — поежилась Богданова-мама. — Я бы со страху с ума сошла.
- Дареному коню в зубы не смотрят, — это мама такую пословицу ей напомнила, народную мудрость.
- Коню — конечно. Но это же змей!
- Очень покладистый господин, — успокоила ее мама. — Немножко холоднокровный, но это в доме даже приятно как исключение.
Но Богданова-мама не могла успокоиться и пугливо оглядывалась. Когда еще Дези свистнула, она вздрогнула. И как-то уже торопливо и даже радостно она увела своего Богданова за руку. Наверное, она рада была, наконец, с ним остаться наедине после этой квартиры и даже не так уже, кажется, на него сердилась…
Между прочим, после их ухода мама с папой почему-то не погнали Асю спать, как она справедливо опасалась, ибо время для нее было критическое. Она уже готовилась поканючить, что только дочитает страничку. А сама за эти минуты хотела вычесать Фингала. Сегодня некогда было его чесать, столько было уборки!
Но мама сама предложила:
- Давайте, что ли, грузить пароход?
- Чур, на букву "эл"! — закричала Ася, поскольку на букву "эл" слов, как известно, множество и грузить можно долго.
Но этот номер у Аси не прошел.
- Будем грузить на "ща", — решил папа, для которого в алфавите нет трудных букв.
Грузить пароход, сидя в теплой кухне у себя дома, — упоительное занятие, так как можно сваливать в его бездонный трюм решительно что угодно: пространство, подштанники, помаду, призраков, паранджу, петухов, подноготную и просто пустоту, полную пыли. И пароход все это выдержит, не давая ни крена, ни течи.
- Щенятами! — начала Ася.
- Щеками, — сказала мама.
- Щастьем, — попытался смошенничать хитрый папа. Но был тут же пойман своей образованной дочерью. И поправился. — Ладно. Щедростью.
- Щеглами, — сказала Ася.
- Жаль все-таки, что отпустили человека, — невпопад сказал папа.
- Щекоткой, — это мамина очередь.
- Щилотами, — сказал папа.
- Это что еще за "щилоты"? — удивилась мама.- Есть щи. И, кажется, есть пилоты?
- Нет никакого щилота! — закричала Ася.
- Не знаете? — возмутился папа. — Медицинский термин! Это специальный такой зажим — щилот. Применяется в хирургии при операциях на тонком кишечнике.
Никто никогда не слыхал. Но папе поверили. Он, между прочим, три года в медицинском институте учился, пока из него ушел. Папа вообще знает невероятное количество слов, о которых Ася и мама слыхом не слышали. У него же такая память! На даты. На термины. На все на свете. Проверять его по Большой Советской Энциклопедии — это даром терять драгоценное время.
- Щепетильностью, — гордо сказала Ася, она все боялась забыть.
- Ого, хорошее слово, — отметил папа.
Со своим "щилотом" он, кстати, наврал. Нету такого слова! Потом он, конечно, признается. Но не сейчас! Сейчас папа был ужасно доволен, потому что самое пленительное в игре — это надуть партнеров. Особенно таких прожженных, как мама и Ася.
Телефон давно уж звонил. Маме пришлось наконец взять трубку.
Игра сразу провисла. Ася с папой лихорадочно шевелили губами, стараясь набрать слов на "ща" в запас, изображая при этом на своих лицах полную безмятежность, будто они и не думают думать, у них, у каждого, этих слов на "ща" прямо пруд пруди, просто не знают, куда девать. От таких титанических усилий проклятые слова, вдруг счастливо мелькнувшие, куда-то проваливались из памяти.
Что там мама говорила по телефону — никто и не слышал.
Наконец положила трубку…
- Твоя очередь! — закричали Ася с папой. 
Но мама улыбнулась загадочно, подошла к дивану, где сидела Мария-Антуанетта, отвесила Туське, словно английской королеве, церемонный поклон и попросила учтиво:
- Позвольте вашу ручку…
Туся не позволила, так как не привыкла к дворцовому этикету.
Мама сама взяла ее лапу и церемонно пожала:
- Поздравляю — вы стали бабушкой!
- Как? — закричали в один голос Ася и папа. 
У старшей дочери Марии-Антуанетты, у Пенелопы, которая сперва была Пифагор, оказывается, только что родились котята. Это ее хозяин звонил. Они у него в пододеяльнике родились! Он диссертацию пишет. Сидит безвылазно дома. Ночью тоже пишет, даже не спал. А тут вечером прилег, просто — полежать. И вдруг ему сразу снится, будто у его Пенелопы народились котята! Он еще подумал во сне: "Заработался! Всякая чертовня уже снится!" Открыл глаза. А котята уже пищат у него в пододеяльнике.
Целых три штуки! Неизвестно, как быть теперь с диссертацией? Она сразу померкла в его глазах. Ему котят надо теперь доводить до ума…
- Коты или кошки? — все же спросил практичный папа.
- Я тоже спросила, — засмеялась мама. — А он знаешь мне что ответил?! "Это не имеет значения, — говорит.- У нас родились дети, и мы с Пенелопой очень довольны".
- Ответ истинного джентльмена, — захохотал папа. 
А Мария-Антуанетта вдруг прыгнула и повисла на шторе. Хоть и не сразу, но до нее дошло!

СКОЛЬКО ПЕРЕНЕС ЭТОТ ПУДЕЛЬ!
Ася сидела в школе на уроке. Место с ней рядом было пустое. Богданов не пришел почему-то. Ася опаздывала, не успела к нему зайти. Думала, он уже в школе, просто — думала — не дождался. Плохо знала еще Богданова, если так подумала. Он бы дождался!
Был последний урок — "любимого чтения". Нина Максимовна вслух читала "Алису в стране чудес". Она была красива, как Бог, — в новой голубой кофточке и волосы высокие, будто корона на голове. С распущенными, когда волосы словно льются на плечи, Нина Максимовна тоже была красива, как Бог. Это Ася где-то читала: "красив, как Бог". Мужской род — красив, женский — красива, все правильно…
"Алису в стране чудес" Ася знала почти наизусть. Пока Нина Максимовна читала какую-нибудь фразу, Ася слышала внутри себя уже дальше. Если она слышала правильно, чтоб — до слова, то улыбалась сама себе, а если неточно помнила, то огорчалась и опускала глаза. Лицо ее поэтому было в непрестанном — живом — волнении. И Нина Максимовна, о чем Ася, конечно, и не догадывалась, читая и постоянно стараясь держать в поле зрения все лица в классе до одного, все время как-то особенно остро видела перед собой это Асино живое лицо. И оно очень помогало Нине Максимовне читать.
Вдруг дверь немножко приоткрылась со скрипом. И сразу опять тихонько прихлопнулась…
Нина Максимовна переглянулась со своим классом, чтоб они пока не очень шумели, и вышла в коридор. Но быстро вернулась.
- Ася Жукова, ты можешь идти, — вдруг сказала Нина Максимовна. — За тобой пришел папа.
Папа не просто пришел. Он заехал за Асей на машине "Скорая ветеринарная помощь". Машина их ждала возле самой школы, и многие из параллельного третьего "Б", у которого было три урока, но они еще не успели уйти домой, видели, как Ася со своим папой запросто садилась в эту машину.
Дорогой папа все объяснил. Они едут в ветеринарную поликлинику, где работает главным врачом папина сестра тетя Вера. Ну, это Ася знает! Первый раз, что ли? Тетя Вера позвонила папе в театр. У нее все врачи болеют. Один вообще ушел в отпуск. Она по глупости сама отпустила. Тоже, нашел время! Тетя Вера — одна на приеме, а народу столько, что вот-вот кабинет проломят. Санитарку она уволила. Она все равно ничего не делала. Только мазала себе губы. Но без нее еще хуже! Даже стол некому протереть после больного животного. Тетя Вера голову потеряла. Если папа с Асей ее не выручат, то она пропала. Она бросит свою поликлинику и уйдет в Ветеринарный отдел подшивать бумажки. С нее хватит!
Но этого они с Асей никогда не допустят.
- Надо выручать, — сказала Ася. 
Папа не зря три года в медицинском институте учился, пока ушел. Он все умеет. Уколы, банки, горчичники, рану собаке зашить — тоже может. Он фельдшером потом на "скорой" работал, было время. Кое-что еще помнит! У Аси тоже руки. Стол она вполне может протереть специальным раствором, чтоб зараза там сдохла. Подержать кота, пока его колют. Пациентов в журнал записать, как фамилия, где живет, на что жалуется. Это хозяин все скажет. Пациенты только визжат и лают. Ася не хуже папы знает. Нервы у нее крепкие. Уж во всяком случае в обморок Ася не грохнется, если, например, кровь…
- Вот еще! — засмеялась Ася. — Я тете Вере на операции помогала.
Папа помнит, это он — просто так, к примеру. Он и Богданова хотел взять. Нина Максимовна отпустила бы, папа спросил. Но Богданов, оказывается, не пришел в школу. Интересно, Ася его утром видела или нет?
- Нет, — сказала Ася. — Проспал наверно.
- Хорошо, если так, — вздохнул почему-то папа.
Надо вечером обязательно к Богдановым заглянуть, проведать, как они там, все ли у них в порядке…
Тут шофер отчаянно засигналил.
Толстый щенок сидел и чесался на самой дороге. И не думает уходить! Шофер снова гуднул. Из-за угла, как безумная, выбежала толстая женщина в лохматом пальто и бросилась прямо под машину. Но машина уже остановилась. А щенок все чесался. Это, выходит, была его хозяйка. Она схватила своего щенка, как безумная, толкнула машину и убежала.
Шофер хотел уже тронуться. Но тут прямо на машину из-за угла выскочили огромный боксер, мраморный дог, две кудлатые болонки, которые исходили визгливым лаем, московская сторожевая, фокстерьер, японский хин и кто-то еще. Истошно закричали хозяева дога, болонок, московской сторожевой, фокстерьера, хина и всяких других. Воробьи с перепугу прянули с тротуара в небо и, наверно, поубивались бы, попадись на их пути провода, потому что с перепугу они взлетели хвостами вперед. Такой вдруг переполох!
- Все, — объявил шофер. — Ближе не подъехать: убьют.
За углом была ветеринарная поликлиника. Честно говоря, почему-то это сразу чувствовалось.
К кабинету, в котором принимала тетя Вера, еще надо было пробиться сквозь коридор. В коридоре тесно стояли люди, собаки, кошки в корзинках и белый гусь в эмалированном тазу. Терпко пахло просыхающей в тепле шерстью, карболкой, щенячьим визгом и человеческим нетерпением.
Папа отважно ринулся во все это, таща Асю за руку.
- Куда? Без очереди? — заволновался коридор, напирая на папу со всех сторон. А белый гусь в эмалированном тазу внезапно ущипнул Асю за палец. Но небольно.
- Вы же видите, что мы без животных,- отбивался папа.
- Знаем, как без животных! — волновался коридор. — А у самого, небось, за пазухой!
- У меня за пазухой крокодил, — отбивался папа. 
Но все-таки расстегнул свой плащ и показал, что никого нет.
- Ой, товарищи, это доктор, — вдруг догадался кто-то.
У папы был белый халат под плащом. Предусмотрительный все-таки! Но папа ведь знал, куда он идет. Он все же думал еще пожить на этом веселом свете, а не обязательно быть сейчас растерзанным на глазах у собственной дочери.
Как только прозвучал этот возглас, настроение вокруг папы и Аси мгновенно переменилось. Теперь на них со всех сторон смотрели умоляющие, заискивающие глаза. Хозяйка гуся обхватила свой таз и передвинула его подальше от Асиной ноги, чтобы он случайно не задел девочку. Так она объяснила папе, глядя на него снизу, из-за гусиной шеи. А шикарная молодая дама с маленьким мальчиком осторожно тронула папу за руку и сказала воркующим голосом, каким говорят сытые голуби на весенних теплых карнизах в ранний утренний час, когда их никто из людей не слышит:
- Доктор, миленький, можно ли держать белую крысу в доме? Это не опасно для мальчика?..
- Абсолютно не опасно, — любезно ответил папа. — Ни для мальчика, ни для девочки. Но крыса должна иметь полноценное питание, чистоту в клетке и прогулки на свежем воздухе.
- А что она кушает, доктор, миленький?
- Она ест все, — веско сказал папа. Взглянул на мальчика, который так не похож был на шикарную молодую даму хмурой своей и худосочной серьезностью, и еще прибавил. — Кроме конфет, конфеты для крысы — гибель..
- Доктор! Доктор! — теребили папу со всех сторон.
- Простите, в таких условиях отказываюсь вести прием, — нахально возвестил папа. 
И совсем было собрался шмыгнуть в кабинет, таща Асю за руку. Но внезапно его осенило.
- Срочные консультации, не требующие хирургического вмешательства, — объявил папа громко, — могу дать в зале ожидания. Кто хочет, пожалуйте за мной…
Гусь в эмалированном тазу одобрительно вскрикнул. 
Коридор вздохнул, расступился и пропустил Асю с папой вперед. А за ними, как за тем крысоловом, о котором папа недавно Асе читал, в пустой прохладный и гулкий зал ожидания, где все сделано, чтоб удобно ждать приема, но никто ждать почему-то не хочет, повалили собаки, люди, кошки и запахи. Гусь шел сам. А эмалированный таз тащила его хозяйка, и этот таз гремел.
В коридоре сразу никого не осталось.
- Кстати, вы обратили внимание на потолок в коридоре? — небрежно сказал папа. — Он в аварийном состоянии. Два раза обваливался.
И незаметно подмигнул Асе. Ася сразу поняла, что папа наврал. Просто в кабинете, где принимают врачи, все слышно из коридора, а нужно, чтоб было тихо.
- Доктор… Доктор…
Тучный дядька в кожаной куртке как-то незаметно оттеснил папу ото всех. Он и его боксер окружили папу. Асе боксеры вообще нравились. Но у этого, который сейчас окружил папу, было какое-то неприятное лицо, нахальное и брюзгливое, будто он слизняков наелся.
- Доктор, у нас лапа…- почему-то шепотом сообщил папе дядька в кожаной куртке.
- У вас лапа, — громко повторил папа, стараясь высвободиться от дядьки и его слюнявого боксера. — Лапу нужно смотреть на столе. Придется вам обождать.
- Я не могу ждать…- почему-то шепотом объяснял дядька. — Сами понимаете, доктор, я отблагодарю…
- Помощь у нас бесплатная, — громко сказал папа, решительно отодвигая боксера в сторону. — В порядке очереди.
И что-то еще он хотел сказать, такое у папы вдруг стало лицо. Ася один раз такое лицо у папы на даче видала, когда ему в суп залезла гусеница.
- Больше никого нет на прием? — раздался из коридора знакомый голос. И вошла тетя Вера, в белом халате и в белой шапочке. Очень похожая на папу, только, конечно, без лысины, но под шапочкой все равно не видно.- Звоню. Приглашаю. — Тут она заметила Асю с папой. — Наконец-то! А я для вас интересного пациента держу. Идемте быстрее!
И увела их к себе в кабинет.
- Я с вами, — бросился за ними дядька с боксером.
И стал папе делать какие-то знаки, руками, лицом. Боксер тоже сморщился всем лицом. Но потом просто чихнул.
- Нет, мы без вас, — грубо сказал папа.
И дядька со своим боксером остался в зале ожидания.
В кабинете у тети Веры сидела худенькая пожилая женщина и держала в шерстяном платке кошку простецкого вида. Обычную. Серую. Такие в каждом доме живут на лестнице.
Больше никого не было. Где же интересный пациент?
- Вот, пожалуйста, Асин, обрати внимание на эту кошку, — сказала тетя Вера.- Запомни ее получше.
Как ее запомнишь? Никаких даже пятен нет. Простая. Серая.
- А у нее что? — спросила Ася.
Врачи любят редкие болезни. Наверное, у этой кошки болит что-нибудь исключительно редкое. Но ведь Ася не врач.
- Неважно, что у нее, — засмеялась тетя Вера. — Прихворнула немножко, съела что-то не то.
- Соседка, наверно, дала, — сообщила женщина. — У нас только свежее ест. А соседка завидует, от зависти спать не может.
- Ничего, — успокоила тетя Вера. — Попоите ромашкой. Молока пока не давать, рыбу — тоже. Это, Аська, говорящая кошка!
- А разве бывают? — ахнула Ася. 
Даже папа удивился. Присел перед этой кошкой на корточки. Гладить ее сразу стал.
— Ты сказок разве не читаешь? — сказала тетя Вера.
—А по правде — бывают? 
— Вот она — по правде, — сказала тетя Вера.
— Много говорит? — спросил уважительно папа. 
Нет, папа не удивился. Просто сразу зауважал эту кошку, вон как он на нее смотрит. Снизу вверх!
- Она у нас одно слово пока что говорит, — скромно сказала женщина. — Но она у нас еще молоденькая.
- И какое же слово она выбрала? — уважительно спросил папа.
- Она выбрала слово "Уфа", — скромно сказала женщина. — А соседка завидует, ночи не спит…
Эта кошка — ее зовут Яночка — сперва была как будто обычная кошка. Они ее с дачи котенком привезли. Такая воспитанная! Все аккуратно, в кюветку. Играла, как все, со своим хвостом. Ласковая! Так за тобой следом и ходит. Купали ее два раза, она не боялась…
- Купать вообще-то не надо, — вставила тетя Вера. 
— Больше они не будут, если не надо. Яночка чистая. Они с мужем живут вдвоем, детей нету. Муж работает на заводе. Он сидит утром, завтракает, а Яночка всегда тут же. Муж шутя и брякни: "Чего глядишь? Скажи что-нибудь!" А Яночка вдруг: "Уфа". Чисто. Как детский голос. Муж в кухню влетел: "Хозяйка, у нас кошка заговорила!" Она сперва испугалась. "Да ты сама послушай. Яна, иди сюда!" Яночка прибежала. "Яна, ну?!" Яночка возле ног у него потерлась. "Уфа", — говорит…
- А мне она скажет? — спросила Ася. 
Она хотела прямо Яночку попросить. Но не решилась к ней обратиться.
- Навряд, — засомневалась женщина. — Мы уж с доктором как просили. Молчит. Яночка, скажи, детка!
Кошка заворочалась в шерстяном платке и как-то вздохнула.
- Не хочет, — сказала женщина. — Против воли не говорит.
- Было бы нереально, если бы она здесь заговорила, — объяснила тетя Вера.- Непривычная обстановка, собачьи запахи, чужие люди — это же понятно.
- Дома-то она не стесняется, — улыбнулась женщина.
Раньше муж только в дом войдет, сразу — на всю мощь телевизор. А теперь ничего не надо, ни футбол, ни ужин, а пусть только Яночка скажет "Уфа". От гостей — так отбою нет. Всем послушать хочется — с работы, родственники, которые знают, знакомые. Весь вечер в комнате смех. Соседка от зависти с лица спала…
- Можно, мы придем? — робко попросила Ася.
- Отчего же нельзя, — кивнула женщина.- Приходите вот с папой. Дома-то она никогда сказать не откажет…
И долго Ася будет потом приставать: "Папа, когда пойдем к Яночке?" А папа все срочно занят. Долго будет ждать! Пока папа признается, наконец, что он потерял бумажку с адресом. "Как же мы теперь найдем?" — ужаснется Ася. И папа скажет, что как-нибудь обязательно найдем. Или вдруг встретим на улице эту женщину. Или она снова придет с Яночкой в поликлинику. А может, адрес еще не совсем пропал, а где-нибудь завалялся среди бумаг. Вон их сколько в доме!
Но потом, постепенно, эти разговоры заглохнут.
Только навсегда останется с Асей говорящая кошка Яночка, которая не сказала ни слова. Даже взрослой на всех серых кошек будет она смотреть с непонятным, смешным уже для нее и все-таки неодолимым никаким взрослым опытом, тревожно волнующим ожиданием. Потому что в жизни, как и в искусстве, намек порою сильнее факта. И это хорошо понимал Асин папа, когда потерял адрес на бумажке, который он, вообще-то говоря, и не думал терять.
Неизвестно, что бы сказала Яночка, когда Ася приехала бы к ней в гости. Хотя вообще-то она говорила "Уфа", это факт…
Тетя Вера, меж тем, уже вызвала следующего пациента.
Это был черный пудель и с ним — две женщины. Одна внесла пуделя на руках и аккуратно поставила на стол. А другая поминутно сморкалась, искала носовой платок, теряла сумочку, хваталась за бок и чуть не села мимо стула, куда папа ее пригласил, чтобы записать в журнал.
- Фамилия? — спросил папа. 
- Его? — испугалась женщина. И взглянула на своего пуделя.
- У вас разве разные? — удивился папа.- Ну, хоть чью-нибудь.
- Его фамилия Спиридонов, — сказала женщина. 
Пудель Спиридонов услыхал свою фамилию и сразу залаял на столе. Какой умный! Тетя Вера хочет уши ему посмотреть, а он крутится, никак не дает.
- Держите! — приказала тетя Вера.
Ася схватила Спиридонова за задние ноги, а вторая женщина, про которую хозяйка пуделя объяснила, что это — ее подруга детства и без нее она бы ни за что не дошла, вцепилась Спиридонову в передние ноги. Но он их всех отшвырнул! Лает на тетю Веру и трясет ушами.
- Родненький, как он плачет! — вскрикнула хозяйка.- Доктор, мне, кажется, плохо. Почему он плачет?
Схватилась за бок и на стуле качнулась. Папа ей пузырек какой-то сует под нос, а она отпихивается.
- Прекратите! — кричит тетя Вера.
- Доктор, родненький, он не умрет?! — кричит хозяйка на стуле.- Я не переживу!
Пудель на столе скачет и трясет ушами.
- Спиридонов! — вдруг гаркнул папа, Ася даже вздрогнула.-А ну, стоять смирно, как на параде!
Пудель сразу встал. Ася и подруга хозяйкиного детства так на нем и повисли, а тетя Вера быстро залезла ему в ухо.
Хозяйка выпрямилась на стуле и тоже застыла.
- Уши грязные, — сказала тетя Вера. — Что же вы уши так запустили? У него ушной клещ.
- Как клещ? — ахнула хозяйка. — Откуда клещ, доктор? Бедненький, как он страдает! Я не переживу!..
- Подцепил где-то, — сказала тетя Вера.- Придется вам пережить. Сейчас покажу, как чистить.
- Разве я смогу? — бессильно сказала хозяйка, оседая на стуле. — Доктор, миленькая, я столько перенесла. У меня сердце, холецистит, гастрит, гайморит. Я насквозь больная! Если бы вы знали, доктор, родненькая, сколько перенес этот пудель. Его даже от шоколада тошнит. Он не умрет, правда?
- Умрет, — пообещала тетя Вера. — Лет через десять, не раньше.- Опять залезла Спиридонову в ухо. Ему теперь нравилось, он не дергался.- Вот так каждый день будете делать. Ася, чистую вату!
Ася ей подала.
- Нет, я не смогу, — испугалась хозяйка.
- А кто же, интересно, будет вашу собаку лечить?
- Наверно, я, — сказала подруга.
Тетя Вера обрадовалась, ей стала показывать. А хозяйка пуделя Спиридонова бочком встала и пошла в коридор. Она не могла больше на это смотреть! Как ее Спиридонова мучают. Тем более что он столько уже перенес в своей жизни.
Дверь за нею закрылась.
- Эх, не успел спросить, чего же он перенес, — даже расстроился папа.- Шрамов вроде не видно.
- У нее дочка с мужем расходилась…- стесненно объяснила подруга хозяйки.
- А пудель причем? — удивился папа.
- Ну, тоже переживал…
— У нас наслушаешься, — сказала тетя Вера. Еще раз сменила вату, положила пинцет и выпрямилась. — Пока все. Молодец, Спиридонов! Освобождай место для других.
И спихнула Спиридонова со стола. Он тряхнул ушами и побежал за подругой к двери.
— А что? — засмеялся папа. — Может, и переживал!
Ася сразу представила…
Огромная комната. Дочь хозяйки и ее муж медленно расходятся в разные углы. А пудель Спиридонов лежит на полу в самом центре и стонет. Он не знает, за кем бежать. А они все расходятся, в темноту, уже даже не видно. Спиридонов стонет. Его хозяйка плачет, сует своему Спиридонову шоколад. А он, бедненький, даже не хочет брать и трясет ушами. И рядом, на чистом полу, сидит громадный ушной клещ и в упор смотрит на Спиридонова жадными блестящими глазами. Ищет, куда бы впиться…
Ася клеща видала на даче. Он ей впился в ногу. Но папа тогда его сразу вырвал…
- Ага, у нас обхохочешься, — тетя Вера все терла руки под краном. — Думаешь, от чего я так устаю?
От своих пациентов тетя Вера не устает. Они тихие, хоть и лают. Мужественные. Никогда ни на что не жалуются! Благодарные. Один пес — тетя Вера его в прошлом году спасла, когда у него кость застряла в горле, — сам недавно сюда пришел, на прием. Без всяких хозяев! Лапу стеклом поранил и сразу вспомнил — прибежал в поликлинику. 
Он так целеустремленно шел, что очередь его в кабинет пропустила без звука. А тетя Вера его приняла безо всяких документов. Врачи устают исключительно от хозяев. Вот где терпение надо!
Вчера, например, звонят: "Это главный врач?" Главный, да. "Что нам делать? У нас кошка с балкона упала. Шестой этаж!" Тетя Вера разволновалась. Как их кошка упала? На асфальт? Нет, на газон. Встает она на ноги? Да, встает. Но не очень охотно. Это уже эмоции!
Нет ли у нее крови? Там испугались. Никакой крови нет! Повезло этой кошке. "Так чего ж вы звоните?" — удивилась тетя Вера. Они потому, оказывается, звонят, что их кошка теперь отчего-то скучная. А тетю Веру вытащили из операционной! У нее борзая там под наркозом! "А если бы вы с шестого этажа упали, вы бы были веселая?" — спрашивает тетя Вера. Сразу — обида: "Доктор, вы как-то не так разговариваете…"
- Как с ними разговаривать? — удивляется тетя Вера.
Ей бы такую работу, как у Асиной мамы. Сидишь себе дома за столом, грызешь карандаш, смотришь в окошко. Никакого начальства над тобой, никаких хозяев…
- А ты попробуй, — посоветовал папа.
Нет, тетя Вера не может. Она привыкла служить. Приходить на работу к определенному часу. Уходить — тоже она привыкла. Ей статью заказали в журнале. Вряд ли она напишет. Некогда! График воскресных дежурств надо составить, разбираться с жалобами, в операционной нужен ремонт, инструментов нету, и все врачи болеют. Она считает, что мамина работа — прекрасная, ни от кого не зависишь, кроме самой себя. Это настоящая жизнь!
- Как раз самое трудное, когда — от самой себя, — объясняет папа.
Нет, тетя Вера не понимает.
- Хочешь — пиши, не хочешь — гуляй по Летнему саду, гляди, как лебеди в пруду плавают, как желтые листья летят на землю. Красота!
Папа уже сердится.
Он таких разговоров не любит. Чтобы так легко говорили про мамину работу. Болтали, как обыватель! Да еще его сестра. Он эту работу видит. Нагляделся за эти годы, что это за работа. Врагу своему не пожелает. А другие не видят. Болтают, как обыватель!
- Да я просто так, — успокаивает его тетя Вера.
- И нечего просто так болтать, — сердится папа. — Ты нас болтать звала?
- Работать, работать, -успокаивает тетя Вера. 
И тут они с папой так стали работать! Сразу за двумя столами. Папа — за своим -смотрит воробья Цыпу. Он клюв как-то набок держит. У него неправильный прикус! Это не опасно для жизни, даже у артистов бывает. Пусть Цыпа держит свой клюв, как хочет. А тетя Вера — у себя на столе — принимает Тома Сойера. Его мужчина принес в желтом портфеле. Вдруг открыл небольшой портфель, и оттуда вылез громадный пушистый кот. "Это у нас Том Сойер", — солидно представил мужчина. У кота — блохи. Такие громадные! Ася даже отпрянула.
- Не бойся, — засмеялась тетя Вера.- Они на тебе жить не будут.
- А на мне, простите? — солидно спросил мужчина.
- На вас? — тетя Вера внимательно на него поглядела. — Нет, на вас тоже не будут.
- Фактура не та? — солидно поинтересовался мужчина. Он намекал на свою 
худосочность. 
Но тетя Вера его разочаровала:
- Эти блохи на человеке вообще не живут. А с Томом Сойером — предупреждаю — вам придется повозиться.
Мужчина согласен, он очень к этому коту привязан. Этот кот философ, любит лежать на электрической грелке и думать о смысле жизни. Где он только блох подцепил?
- На улицу ходит? — спросила тетя Вера.
- Иногда, — подтвердил мужчина.- Но только вместе со мной.
- Вот вместе и подцепили, — улыбнулась тетя Вера. 
Уже принимает болонку, которая кашляет. Асе дала послушать, как у болонки внутри хрипит. Может, воспаление легких? Надо ее колоть. 
Папа взял шприц. Уже уколол! Болонка даже не пискнула, только зажмурилась. Она, оказывается, недавно исчезала из дому на два дня. Сбежала от своей хозяйки во время прогулки. И вот — пожалуйста, простудилась! Ее по объявлению только нашли. По приметам. Подобрали хорошие люди и, спасибо, — вернули…
- Повезло, — кивает тетя Вера.
- Кстати, — вспомнил папа, — у Чукреевых Сенька вроде всерьез пропал. Ты посматривай, Верочка, вдруг регистрировать приведут.
- Вряд ли, — говорит тетя Вера. — Если украли, на рынке надо ловить. На собачьем, знаешь?
- Кто же не знает, — кивает папа. — А вдруг? 
Надо же, Сенатор всерьез пропал! Ася думала, он уже нашелся..
- За город запросто могли увезти, — говорит тетя Вера. — На дачу куда-нибудь. Такого красавца припрячут, будь покоен. Кто там следующий? Заходите!
Но никто почему-то не входит.
Папа выглянул.
- Ого! — говорит. — Уже пусто. Славно, однако, поработали.
- Не может быть?! — обрадовалась тетя Вера. — Вы с Аськой меня буквально спасли. Одна бы я до ночи сидела!

ТРЕПЕТНАЯ ЛАНЬ
Ася давно уже сделала уроки. Папы все нет, а мама — у себя в комнате. Не выходит. Ей нельзя мешать. Папа предупредил: "Что бы ни случилось, к маме входить нельзя. Сама все решай. На свой риск! Не маленькая!"-"А если пожар?" — нарочно сказала Ася. Но папа остался непреклонным, даже не улыбнулся. "Выноси вещи, вызывай пожарную команду, а к маме — чтоб ни ногой".
Пожара нет никакого…
Зато пришла почтальон, принесла бандероль на папино имя.
- Кому можно вручить? — говорит.
- Мне можно, — решила на свой риск Ася. 
Нет, ей почтальон не согласна. У Аси паспорта нет. Неизвестно, может ли она еще расписаться.
Ну, уж это просто смешно. За кого хочешь может расписаться! С крючком и с росчерком. Что Ася, маленькая?
- Все равно нельзя, — вздохнула почтальон.
Ей самой обидно, что она зря на третий этаж поднималась. У нее одышка. Ступеньки высокие, старый дом. Но бандероль заказная, нельзя рисковать. Вдруг она пропадет?
Тут в коридор вдруг выскочил Фингал. Ася ему строго-настрого приказала сидеть в комнате, что бы ни случилось. А он все равно выскочил! Придется с ним потом серьезно поговорить…
Фингал, — папа считает, — самый крупный в семье политик. Он со всеми разный. Маму он, например, не слушается совершенно. Когда мама одна, Фингал носится по квартире как ненормальный. Лает, тапки грызет, может стащить у нее из-под рук колбасу. На диван завалиться с ногами. Не считает зазорным! "Я для него просто хорошая коммунальная соседка для игр", — вздыхает мама. "Сама распустила, — объясняет папа .- Никогда его не наказываешь!"-"Разве? — удивляется мама. — По-моему, я наказываю. Я его наказываю презрением. Или великолепным молчанием. Или внутренним неприятием. Просто он меня не ставит ни в грош. Не ремнем же его наказывать?"
Но папа считает, что иногда — именно ремнем. Он пару раз наказывал! И Фингал очень даже понял, больше не требуется. Во всяком случае, папу он высоко теперь ставит. Может, папа придумал насчет ремня? Ася не видела. Но Фингал, видно, чувствует, что — в принципе — папа может. Пойти на эту крайнюю меру. И слушается папу безукоризненно, с первого раза. При папе он к обеденному столу вообще не подходит, а из маминых рук даже не берет сахар. Делает вид, что он сахар терпеть не может. Ему тошно на этот сахар смотреть! Уберите скорей! А стоит папе на секунду выйти, Фингал мгновенно подскакивает к маме и тычется носом в руки: "Давай сахар! Быстрее! Копаешься!" Схватит, за щеку сунет и отойдет, как пуся. Будто и не просил. "Фу, какая двойная душа", — стыдит его мама. Фингал смирно лежит, где папа ему приказал, грызет свой сахар и на маму даже не смотрит.
Такой политик!
А Асю Фингал охраняет. Когда он с Асей наедине, Фингал, конечно, дурачится, скачет на равных, даже еще дурее. Но стоит кому-нибудь появиться, чужому, и он сразу меняется — Фингал как-то вдруг подбирает тогда в мощный комок свое длинное тело, ставит шерсть на загривке дыбом, белые клыки сдержанно и строго белеют из-под черной верхней губы, слышен сдавленный рык, и глаза вдруг твердеют по-взрослому. Такой твердый, точный и пристальный взгляд! Будто Фингал каждого сразу предупреждает: "Вы на эту девочку голос никогда не повышайте, потому что я ее люблю…"
Почтальон говорила тихо. Но Фингалу все равно не понравилась. Может — зачем бандероль Асе не отдает?
Вышел и рядом с Асей встал. Рыком своим рокочет тихонько.
- Это твоя собачка? — сразу заинтересовалась почтальон. — Красивая какая собачка! Она не кусается?
- Без команды он никогда не кусается, — объяснила Ася.
Почтальон только что присела на тумбу для обуви, чтоб отдышаться. И рядом с ней заказная бандероль.
- Я, пожалуй, пойду, — вдруг заторопилась. — Уже отдохнула. Мне еще столько разносить!
И протянула руку — забрать бандероль.
Это Фингалу совсем не понравилось. Он рыкнул громче.
Почтальон отдернула руку и тихо положила себе на колени.
- Что, собачка? — говорит.- Понимаешь, нужно работать…
Уважительно так с Фингалом разговаривает. Рассказывает ему про свою работу, что нужно ходить по разным квартирам, кому — журналы, кому — перевод. Она бы, может, и не ходила, по возрасту. Но приходится, жизнь так сложилась. Времени совершенно нет, чтоб посидеть вот так без дела…
- Вы идите, пожалуйста, если некогда, — сказала Ася. Фингал до утра может слушать, а человеку действительно некогда. Прикрикнула на него, чтоб отошел с дороги. — Фу, Фингал! Расселся!
Усталая почтальон вдруг вскочила резво, как девочка, и выскочила за дверь. Быстро-быстро уже бежит по лестнице вниз. Даже не попрощалась.
Из-за тумбы для обуви высунулся любопытный уж Константин. Увидел, что почтальона нет, и спрятался обратно.
А заказная бандероль на папино имя так и лежит на тумбе. Забыла бандероль! Ася только сейчас заметила. А ведь она даже не расписалась. Фингал нюхает бандероль, и шерсть у него на загривке дрожит от чужого запаха.
- Дай сюда, — приказала Ася.
Фингал с отвращением взял зубами и подал бандероль Асе. Все-таки он ее тоже с первого раза слушается, не только папу… 
Папы все нет.
Ася подошла тихонько к маминой двери. Послушала. У мамы было тихо. Машинка, во всяком случае, не стучит. Ася цыкнула на Фингала, чтоб не вздумал лезть, тихонько нажала дверь и вошла.
Мама неподвижно сидела за своим столом, перед машинкой.
Такой у нее, честно говоря, был сейчас вид, будто маму силком затащили в эту комнату, набитую толстыми книгами до потолка, посадили на этот стул в тяжелом осеннем свете, тревожно текущем из медленных окон, и приказали сидеть так вечно. А зачем — объяснить забыли. Вот она и сидит, смотрит в стенку куда-то перед собой, даже позу переменить боится, сесть поудобней…
- Мам, — окликнула ее Ася. — Там папе бандероль.
- Сейчас получим, — не сразу отозвалась мама, все еще глядя куда-то в стенку, где ничего не было.
- Я уже получила, — сказала Ася.
- Молодец, — мама, наконец, обернулась. Хоть папа и запретил ее беспокоить, но было видно, что мама обрадовалась. И Ася ее поняла! Что за интерес, в самом деле, смотреть в стену, где ничего все равно нету? Надо хоть картинку нарисовать и туда повесить. — Положи куда-нибудь…
- Я не буду мешать, — сразу предупредила Ася. — Ты работаешь?
- Как тебе сказать, — мама задумалась. Наверное, сперва хотела соврать. Но потом тряхнула головой и призналась. — Нет, по-моему, не работаю. По-моему, скоро пойду водить трамвай. Ты не против?
- Не знаю, — честно сказала Ася.
Мама давно собирается. Чуть что у нее не ладится, сразу: "Все. Пойду лучше водить трамвай". Сама, между прочим, не умеет. Даже ни разу не пробовала. Если там тоже не получится? "Научусь. Я способная. Кончу курсы". Ася видала в трамваях объявления: приглашают. Правда, что ли, пойдет? "Трамваи от страха с ума сойдут", — уверяет папа. Мама такая рассеянная! Она же не заметит, когда рельсы кончатся. Свой трамвай загонит куда-нибудь в капусту. "Где это ты капусту в городе видел?" — смеется мама. С ее-то рассеянностью?! Бегемот, например, будет сидеть на рельсах и на пианино играть. Мама все равно не заметит, если задумается. Запросто сделает этого бегемота уродом. "Не сделаю, — протестует мама. — Он меня заметит".-"Да, это на него произведет неизгладимое впечатление", — объясняет папа.
- Может, тебе не понравится, — осторожно говорит Ася.
Хуже нет маму напрямик отговаривать, Ася по себе знает. А вот если так, осторожно…
- Понравится, — уверяет мама. — Я скорость люблю.
Глаза заблестели, так она любит. Вскочила из-за своего стола и теперь по комнате бегает.
- Быстро буду мчаться! Без остановок. По прямым сверкающим рельсам через весь город наискосок…
Размечталась.
Ася представила, как она несется. Трамвай под уздцы схватила, будто он лошадь. Он вздыбился! На задних колесах уже несется. Ржет и красными боками поводит. Мама никак не может остановить. Тут Ася бросается с Фингалом наперерез…
Ух, даже дух захватило!
- А как же пассажиры будут садиться?
- Пусть вскакивают, если смогут, — бесшабашно машет мама рукой.
Ей не до пассажиров. Она несется без остановок.
- А как же выходить?
Ася не замечает, что она уже кричит. Увлеклась тоже!
- Пусть соскакивают! — бесшабашно машет мама рукой.
- Ну, хоть на нашей остановке остановись! 
- Не остановлюсь, — заупрямилась мама. — Я уже разогналась.
- А зачем же тогда трамвай? — кричит Ася.
- Как зачем? — удивляется мама. — Для красоты! Для домовитости города! Для удивленья!
- А метро?
- Нора крота изнутри, — кричит мама, ликуя. — Разве можно сравнить с трамваем? В нем солнце! Воздух! Он же звенит!
Это Ася когда-то нарисовала. Все черное. Прямо чернущее. И черные ступеньки ведут в черноту. А в этой черноте лежат на черных полках черные припасы на черный день: черный хлеб, черный сыр, черные коробки с черной икрой. И кругом все исключительно черное. А сверху, над черной чернотой, зеленая трава и красное солнце. "Нора крота изнутри". Ася писать тогда не умела, но устно она объяснила…
- Погоди, а чего это мы с тобой орем? — удивилась мама.
- Разве мы орем?
Ася так удивилась, что заговорила шепотом.
- По-моему, орем, — тоже шепотом сообщила мама.
- Может, это не мы?
Ася с мамой уставились друг на друга и замолчали. Стало сразу очень тихо. Только Фингал скребется у двери, это слышно.
- Нет, никто не орет, — сказала мама обычным голосом. — Значит, показалось. Вдруг почему-то приличное настроение! У тебя как?
- Тоже, знаешь, приличное, — подтвердила Ася солидно.
- Может, нам что-нибудь придумать под настроение?
- Можно, — солидно кивнула Ася. 
Они с мамой часто придумывают. Если мама, конечно, свободна. Ася никогда бы не стала мешать. Например, сама к маме лезть. Но если она все равно сейчас не работает и сама так хочет…
- Абракадабру какую-нибудь, — размечталась мама.- В рифму, если не возражаешь. Пускай каждые две строчки у нас рифмуются. Нет, это скучно. Ну, потом усложним, в процессе.
- А про что?
- Предлагай, — прищурилась мама.- Может, лучше — про кого? Например, давай про лань? Доброе слово такое, располагающее.
- Давай, — согласилась Ася.
Она сразу поняла, почему мама выбрала это слово. И Асе стало приятно, что мама помнит. Хотя сама Ася как раз не помнит, а ей мама уже рассказывала. Удивительно это приятно, когда тебе про тебя же рассказывают, какая ты была маленькая. Ася очень любит. И требует всякий раз новых подробностей. Чтобы мама побольше вспомнила! И мама даже, кажется, понимает, почему она любит. Дело в том, что сколько сама о себе ни думай, все равно себя плохо знаешь. А когда тебе про тебя говорят, какой ты была и что делала, вдруг начинаешь что-то новое в себе понимать…
Слушаешь, слушаешь про себя и как будто сама себе учишься, какая ты есть…
Асе было лет пять, и они с мамой бродили по зоопарку, самое любимое Асино тогда было место. Пони кормили булкой, смотрели, как слон подбирает монетки и отдает своему служителю. Как мечется в клетке волк. А потом Ася застряла у клетки с ланями. Маму они никогда не волновали, лани и лани. Грация есть, а ума — не сильно заметно. А Ася стоит и стоит. Вдруг оборачивается: "Я профессию себе выбрала". Мама как-то не была подготовлена, удивилась. "И какую же? — спрашивает осторожно. — Что же ты будешь делать?"-"Буду работать с ланями, — сообщила ей Ася. — У них глаза печальные. Видимо, с ними никто не работает".
И, решив свое будущее, сразу же пошла дальше, к змеям.
А мама, рассеянно поспевая за ней, подумала тогда, что это совсем не плохая причина для выбора, достойная причина, — чьи-то печальные глаза. И что она с этой точки зрения не удосужилась посмотреть на ланей. А Аська посмотрела! И маме было за Асю радостно, а за себя чуточку грустно. Неужели она уже разучилась смотреть в глаза?..
- Первую строчку — ты, — попросила Ася.
- Ладно. Ну, например, — мама на секунду задумалась. — Например,"бежала трепетная лань…". Это пойдет?
- Она была такая дрянь, — легко подхватила Ася.
- Ну, что же ты ее сразу! — ужаснулась мама.- Нет, так нельзя. Это мы будем теперь с тобой разбираться, почему она дрянь. Нам же никогда не выпутаться!
- А если не разбираться? — предложила Ася. 
Мама честно подумала.
- Нет, — решила она. — Это слишком серьезное обвинение. Давай что-нибудь другое, ага?
- А на плечах носила рвань? — предложила Ася. 
Но мама снова отвергла, потому что ей жалко бедную лань, у которой, значит, нет даже приличного костюма.
- Может, она нарочно, — сказала Ася. Но как богатый художник, у которого за душой бессчетно всего, не стала настаивать. А еще сказала. — Тогда "А на весу несла герань".
Маме опять не понравилось. Привередливая все-таки!
- Не люблю я эту герань, — поморщилась. — Она всегда пыльная и в горшках.
- Может, ее полили? — слегка обиделась Ася. Но тут же придумала по-другому и развеселилась. — "А на весу несла лохань, в которой пыльная герань". Ну? Дальше?
- Ничего, — засмеялась мама. И тут же опять придралась. Вечно она придирается! — Нет, рифму надо менять. Больно ее много!
Ася — наоборот — считала, что нисколько не много. Рифму как раз не надо менять. Она к ней привыкла!
Мама уперлась, что привычка — вредная вещь. Именно она и губит искусство. Надо ее в себе рушить. Крушить всеми силами. И опять искать новую рифму, вообще — новое.
Так, препираясь и споря, Ася с мамой, наконец, придумали "Абракадабру". Мама записала ее на машинке, чтобы прочитать папе. "Абракадабра" вышла такая:
Бежала трепетная лань,
А на весу держала длань - 
В ней был зажат "пятак".
Она бежала на метро,
А за щекой несла ситро.
Все это было так.
Потом она пекла пирог,
И в каждом был бараний рог,
И созвала гостей!
Все гости кушали траву.
И вышивали по канву.
И все дарили ей!
Ах, эта лань была мила -
В венке из алых роз!
На чердаке она спала,
А муж ей был матрос.
Ася с мамой еще ужасно поспорили насчет "из алых роз".
- Из!алых! из!алых! Это какой-то ишачиный крик, — возмущалась мама. — Так в Бухаре ишаки под окном кричат.
- Не знаю никакой Бухары! — кричала Ася в ответ. — А ты чего предлагаешь? Из! синих! из!синих! Иссиних каких-то! Это осины так плачут, когда их ветер треплет.
Маме и возразить больше нечего. Действительно — "иссиних"…
- Может — просто "из красных"? — спросила робко мама.
- Чересчур ярко, — отрезала Ася.
И маме пришлось согласиться. Так и осталось, как Ася придумала: "В венке из алых роз". Нужно четко произносить, и никакого не будет ишачиного крика. Между прочим, последнюю строчку, самую абракадабристую, как даже мама признала, тоже Ася придумала. Ну, насчет матроса…
Только успели закончить, и папа пришел.
Прямо влетел в комнату:
- Ты маме мешаешь! Я же тебя просил!..
Но быстро понял, что тут никто никому не мешает. И замолчал.
Мама ему прочитала "Абракадабру".
Папе, конечно, понравилось. Но не очень, это было видно. Он такого уж восторга не выразил, как Асе хотелось. Не понимает стихов, что поделать! Нужно мириться с недостатками близких. Зато папе очень понравилось, что мама с Асей веселые. Румянец такой на щеках! А некоторые строчки, честно говоря, папу немножко ставят в тупик. Почему, например, "вышивали по канву?" Он не понял.
- А как, по-твоему, надо? — закричали хором Ася и мама.
- По-моему, "по канве", — сказал папа, смутившись. Ему так раньше казалось. Он, правда, не специалист!
- Но "по канву" же лучше! — закричали хором Ася и мама.
- Ну, если вы так считаете, — нерешительно согласился папа.
Это он только для вида с ними согласился. Раз они такие веселые! Все равно как-то чувствовалось, что ему было бы лучше, например: "Все гости кушали желе и вышивали по канве". Но тогда папа бы сказал, что тут неточная рифма. Ему нравятся рифмы классические или как там они называются, чтобы "люблю"-"сгублю".
Тут Ася с мамой папу никогда не поймут. У них разный взгляд на вещи. Они, например, как раз довольны.
- Не шедевр, кто спорит, — сказала мама, — но как упражнение для начинающих вполне годится…
- Потомки нас рассудят, — сказала Ася. 
Это она где-то читала. Просто сострила! Но папа не улыбнулся. Ему почему-то кажется, что мама устала. А им с Асей лучше всего сейчас сходить в хозяйственный магазин. Дома мыла нет.
Будто нельзя один вечер прожить без мыла!
- С чего я устала? — удивилась мама. — Опять ничего не сделала.
Но папа уперся, что она устала. Именно потому, что она ничего не сделала. От этого сильней всего устаешь.
Асе совсем не хотелось сейчас идти. Пока папа ходит, они с мамой, может, еще что-нибудь выдумают. Что он, один мыло не донесет?
- Нет, я хочу с тобой, — заупрямился папа.
- Вот хорошо, — мама вдруг вспомнила. — Будете в магазине, заодно купите Туське бриллиантовое колье. Не забудете?
- Не забудем, — мигом вскочила Ася. 
А папа опять чего-то не понимает.
- Ты думаешь…- это маме. Еще сомневается!
- Естественно, — объяснила мама. Все надо сегодня ему объяснять! — Мы же толком ее не поздравили. Все-таки стала бабушкой.
И Ася с папой сразу отправились.
Фингала не взяли. Будет там гавкать у магазина, пока они колье выбирают. Это дело нешуточное!
- A y нас денег хватит? — беспокоится Ася. 
Папа толкам не помнит, сколько стоит бриллиантовое колье. Давно как-то не покупал. Но ему кажется, что на мыло семейное и на бриллиантовое колье у них должно хватить. У папы еще мелочь в кармане. 
Сначала к Богдановым еще заглянуть…
Ася сколько раз уж сегодня бегала. Снова никого нет, звонили-звонили. Папа записку сунул в почтовый ящик. Непонятно, куда Богданов девался. Ася утром за ним зашла. Уже закрыто. Подергала дверь. Вроде кто-то внутри сопит. Нет, показалось. А в школе Богданова опять не было, Нина Максимовна волновалась.
- Увезла она его, что ли? — размышляет папа. — Вряд ли.
Если бы Богданова-мама вдруг Богданова увезла, он бы Асе давно сказал. Ася так и Нине Максимовне объяснила. Все равно Богданов придет и ей первой все расскажет…
В магазине папа ужасно долго выбирал мыло. Ася все кольца успела пересмотреть, цепочки всякие, блестящие ремешки и пряжки, разные брошки. А он все выбирает! Купил, наконец. И вдруг Асю ищет глазами, вроде — им уже пора уходить. Уже забыл!
- Папа, а колье для Марии-Антуанетты? — ужасным шепотом закричала Ася. Продавщица вздрогнула за прилавком и на нее посмотрела.
Тогда вспомнил. Вернулся.
- Да, нам еще, пожалуйста, бриллиантовое колье… 
Молоденькая продавщица глядела на папу, как лягушка на Ивана-царевича.
- Бриллиантовое? — говорит. Будто она не слыхала! Папа же ясно сказал.- На девочку?
- Предположим, — папа спорить не стал.- Предположим — на девочку. Такое, знаете, небольшое бриллиантовое колье маленького размера. Поскромнее, если вам не трудно,
Молоденькая продавщица вдруг фыркнула. Закричала в глубь магазина:
- Нина Степановна, тут бриллиантовое колье спрашивают!
Сразу прибежала еще продавщица. Постарше. Очень серьезная.
- Это вы, гражданин, интересуетесь бриллиантовым колье?
Какая у них это, значит, редкость, чтоб интересовались! Ася даже расстроилась. Значит, эти колье никто не берет. Поэтому их и в витрине нету, Ася искала. Конечно, кому в наше время нужны бриллиантовые колье?!
- Я, — не отступил папа. — Да, интересуюсь.
- К сожалению, должна вас огорчить, — сказала продавщица постарше. — К великому моему сожалению, у нас в магазине в настоящий момент бриллиантовых колье нету…
- Неужели все вышли? — не поверил папа.
- Абсолютно все, — серьезно объяснила продавщица постарше.
А молоденькая фыркнула рядом:
- Эту девочку знаешь как зовут? Мария-Антуанетта!
Значит — их раскупили, это другое дело…
- Очень звучное имя, — похвалила продавщица постарше.- Я где-то его уже слышала.
— Наверное, в пятом классе? — предположил папа. — Но, может быть, в конце месяца? У нас, знаете, настоятельная нужда в этом колье.
- Понимаю, — серьезно кивнула продавщица noстарше. — Но боюсь обнадежить. Боюсь, что и в конце месяца не завезут. У нас, если по правде, последнее время перебои с бриллиантовыми колье…
И так сочувственно смотрит на Асю с папой.
- Значит, не повезло, — вздохнул папа. — Спасибо.
Взял Асю за руку и пошел с нею из магазина.
- Вы заглядывайте! — кричали сзади.- Или хоть телефон оставьте! Вдруг поступят? 
Мы сразу позвоним! 
Но папа так и не обернулся. Чего уж!
- Может, другое что-нибудь ей купить? — робко сказала Ася, чтобы папа так уж сильно не переживал.
- Разве его чем-нибудь заменишь? — грустно вздохнул папа.
И Ася только сейчас по-настоящему пожалела, что она так и не узнала, как выглядит это бриллиантовое колье, которое ничто заменить не может…
На лестнице возле их квартиры, прямо на грязных ступеньках, сидел Богданов. Почему-то — с портфелем и в школьной форме.
Папа так и рванулся к нему:
- Куда ж ты пропал, Вадик, дружище?!
- Никуда я не пропадал, — хмуро сказал Богданов. — Я дома сидел. Всё слышал, как вы звонили.
- А чего ж не открыл? — засмеялся папа.
- Ключа не было, — объяснил Богданов. — Мама меня закрыла. Будешь сидеть, говорит, покуда не передумаешь…
- Передумал? — спросил папа с живым интересом.
- Не, — мотнул головой Богданов.
- Ты к нам? — сразу заторопился папа.
- К вам, — кивнул Богданов. — У вас буду ночевать, она знает.
- Чур, я на раскладушке! — закричала Ася. 
Раскладушка — это было то ложе, за которое в доме всегда боролись.
- Чур, я на диване! — сразу крикнул Богданов. 
Как всегда, он сразу уступил Асе. Но все-таки тоже крикнул, чтобы она не подумала, что он уступает. 
А когда Ася с Богдановым угомонились наконец в своей комнате, папа тихонько открыл входную дверь, чтоб Фингал не особенно лаял, если кто зайдет. И сразу же зашла Богданова-мама.
Она, оказывается, стояла на лестнице.
- Помогите, что делать! — сказала Богданова-мама. Она даже похудела за эти дни. — Я с ним измучилась. Он теперь вообще учиться не хочет. "Если ты, — грозит, — меня из этой школы не заберешь, нарочно останусь на второй год". Конюхом решил быть!
- Любопытно…- задумчиво протянула мама.
- Что? — испугалась Богданова-мама.
- Любопытно, что наши городские дети, которые знают только запах выхлопных газов, все равно почему-то хотят стать обязательно конюхами, коровьими докторами, погонщиками верблюдов, сидеть с орангутангами на секвойях и изучать их язык. И мы, взрослые, этого боимся панически, хотя этого как раз никогда не будет. Есть тут, наверное, какой-то тайный и важный смысл…
Так мама длинно высказалась и посмотрела на папу, понимает ли он то смутное, что мама сама не понимает. Или хоть чувствует?
Папа сразу зачувствовал:
- А ведь раньше мечтали идти в учителя, в доктора…
- В инженеры, — кивнула мама.
- Он мечтает в конюхи, — вздохнула Богданова-мама. — Я как раз боюсь, что это, наоборот, будет. Читать не любит. Ему нравится, как лошади пахнут. Не знаю, где он их нюхал.
- Ничего не будет, — печально сказала мама. Совсем невпопад! — Кончит школу без троек, поступит в институт связи и будет всю жизнь мотать телефонные провода на локоть…
Неизвестно, кого она даже имела в виду. Богданова? Асю?
- Почему — на локоть? — обиделась Богданова-мама. Но этот прогноз чем-то был ей приятен. — Хоть бы что-нибудь кончил! Я бы тогда была за него спокойна.
- И никогда мы не будем за них спокойны, — гнула мама свое.
- Лишь бы кончил, — вздохнула Богданова-мама. Они, вообще-то, говорили о разном, как часто — взрослые. Но делали вид даже перед собой, что говорят об одном и том же. — Дерганый стал! Войду в комнату, его так и дернет. Глаза разные, морда хитрая, уж не знаю, чего от него и ждать.
- Хорошего будем ждать, — сказал папа бодро.
- Нет, пускай он где хочет учится, — вздохнула Богданова-мама. — Хоть где! В спецшколу больше и не пойду, стыдно в глаза смотреть. Пускай кто хочет документы оттуда берет.
- Я завтра возьму, — предложил папа.
- Он же вам тут мешает…
- Ничуть! — закричали хором папа и мама. -Даже напротив! Аська все одна. А тут они вдвоем. Им веселее и нам легче.
- Неловко как-то…- сомневалась Богданова-мама. 
Но ее все-таки уговорили. Богданова-мама выпила чаю и ушла ночевать к себе домой. А Богданов остался у Аси на диване. Тем более что он давно уже спал и ничего даже не слышал.

ФОНАРИК ПОД ОДЕЯЛОМ
Ася, Фингал и Богданов носятся где-то в кустах. Слышен снизу их визг. А папа стоит высоко, на ступеньках Инженерного замка.
Осень, трава уже жухнет. Даже кирпичный тон замка, который так нравится папе, сейчас уже будто вянет, теряя летнюю яркость. Тяжела и слоиста вода в речке Мойке, которая сливается тут с Фонтанкой. Горбатенькие мосты тоже вроде отяжелели и давят сейчас на воду. Тускло блестят стекла огромной светелки над Мухинским училищем, где папа никогда не учился. Но он бы хотел! В Летнем саду закрывают статуи, и скоро уже вместо них будут всю зиму торчать вдоль дорожек деревянные их футляры. Как будки.
Папе хочется рассказать кому-то, как кругом прекрасно. Эта низкая туча над замком. И грязные воробьи в мутных лужах, которые распушают крылья и закатывают глаза. Но некому рассказать. 
Ася, Фингал и Богданов носятся внизу по дорожкам. За ними, задевая брюхом дорожку, летит длинная, как скамейка, такса. Летит могучий доберман Буля, супермен среди доберманов. Катится круглая болонка, папа имя забыл. Пружинистыми прыжками несется овчар Буран, черный, как буранная ночь. И много еще — там, внизу, — катится, летит и несется, лает, рычит и взвизгивает.
Здесь, возле Инженерного замка, гуляют сейчас собачники, хоть иногда их штрафуют. Тут по закону собакам гулять нельзя. Но больше вообще негде, поэтому все равно приходится.
Низкая туча совсем осела. Из нее вдруг пролился на папу крупный рассеянный дождь. Капли падали так далеко друг от друга, что казалось — если встать боком, можно остаться сухим. Папа даже попробовал. Но ему узкости не хватило! Наверху вдруг что-то лопнуло, в туче, капли сразу слились, измельчали, и вокруг вдруг стала сплошная слоистая пелена.
Папа побежал по ступенькам вниз.
Дождь был еще по-летнему теплый. Звонко бился в зонты. У папы зонтика, разумеется, не было. Но кругом сразу раскрылись веселые, цветастые зонтики, которые на своих тонких ручках весело и бесстрашно тащили людей к остановкам, поближе к домам, где карниз, под деревья.
- Ася! Вадик! — кричал папа на бегу. — Спасайся!
Терпко запахла трава, растревоженная дождем. В траве катался мокрый Фингал, взрывая ее блаженным носом, задирая ноги и даже всхрапывая от избытка счастья.
Папа, Ася, Богданов, все вместе, влетели под дерево и ухватились, все сразу, за теплый шершавый ствол.
- Ух, — выдохнул папа .- Красотища!
Кругом ничего не было уже видно. Только дождь. И папа, наверное, не совсем выбрал подходящий момент, чтобы сказать:
- Чувствуете, в каком городе вы живете? 
Ася, например, чувствовала, как у нее под курткой, прямо по животу, ползут холодные капли. И как волосы завиваются колечками на дожде, она прямо чувствовала.
А Богданов отжал мокрую шапку и ответил все-таки:
- В Ленинграде живем…
Папа, наверно, ждал каких-то других слов. Но ведь у него самого их тоже не было. Он просто ощущал где-то внутри какой-то холодящий восторг, когда видел вокруг себя этот город. И горделивую распирающую душу радость, что завтра снова увидит. И послезавтра. И всегда будет видеть. Вечно. Потому что это — его город.
Но таких слов, чтоб рассказать это Асе с Богдановым, папа тоже, увы, не знал…
Дождь обрушился вдруг живой стеной и сразу прекратился, как только летом бывает. Уже дождя нет! Солнце. Капли блестят на траве. Люди на автобусной остановке с веселым щелком складывают, как парашюты, цветные зонтики. И стоят уже черными черточками.
Прибежал Фингал и стряхнул все с себя на папины брюки. Сразу стал сухой! Папа поглядел, какие теперь брюки, и решил:
- Нагулялись. Можно двигаться к дому.
Фингал культурно шел рядом без поводка. Встречные смотрели на него с уважением. Идти тут недалеко. Но, как мама любит говорить: "Район у нас прекрасный, у этого района только один недостаток — здесь наш папа вырос". Этот недостаток Асе с мамой давно известен, а Богданов, например, не знал. 
- Обрати, Вадим, внимание на этот дом, — торжественно объявил папа.
Богданов обратил. 
Дом серый, четырехэтажный, с большим балконом в центре. На балконе стоит девчонка с косичками, свесившись через перила, и корчит Богданову рожи.
- Я в этом доме родился, — гордо сообщил папа. 
Удивительно, как он помнит. Ася совершенно не помнит, где она родилась. А мама всякий раз рассказывает по-другому. То Ася из гнезда вывалилась, как Борис Аркадьич Бельмондо. И они с папой в листьях ее нашли, Ася там пищала. То будто она сидела в кружевном одеяле на каком-то необитаемом острове, на теплых камнях, и махала им погремушкой, чтоб ее забрали. А мама с папой мимо на лодке плыли. Хорошо, заметили, как взблескивает погремушка! Или будто они получили новую квартиру, открыли своим ключом, вошли. Пусто. А посередине, на маминой пишущей машинке, сидит голая Аська и колотит голыми пятками прямо по клавишам. Одну букву — "Э" — она, кстати, тогда повредила. И эта буква у мамы до сих пор заедает, мама показывала…
Все, конечно, врет. Но это неважно. Ася давно поняла, что не столь уж важно, как человек родился, где, в каком доме. А важно, что этот человек — есть. Но папа никак не поймет.
- В этом самом доме, — умиляется папа. — На третьем этаже.
Ага, где девчонка как раз корчит рожи. Ася тоже ей скорчила.
- Давно? — спросил Богданов.
- Как тебе сказать? Довольно давно…
- Ничего, вы еще не очень старый, — утешил его Богданов.
Болтает, как обыватель! Папе тридцати семи лет еще нету. Что он, старый? Ему все на улице говорят: "Молодой человек!" И в магазине. А когда он в метро место старичку уступил, старичок вообще сказал: "Спасибо, юноша!" Может, у самого Богданова мама старая! Но Ася же ничего не говорит!
Ася втиснулась между своим папой и этим Богдановым. 
Спихнула Богданова с тротуара, будто случайно, и пошла рядом с папой. Но папа опять ничего не понял.
- Ты зачем человека толкаешь? — говорит.
- А сюда ты ходил в детский сад, да? — сказала Ася, чтобы сделать своему папе приятное, пока бесчувственный Богданов бредет по мостовой и сопит.
- Запомнила? — умилился папа. — Именно в эти ворота мама меня водила. Шарфом закутает и ведет. А я все ревел. Не хотел ее отпускать на работу.
Фингал и то давно уж запомнил. Возле этих ворот всегда остановится и нюхает каменную тумбу. Особенно тщательно! У этих ворот дворник тогда сидел, папа рассказывал. Смотрел, кто идет во двор. Запирал на ночь свои ворота. Нужно было звонить, как в квартиру, если поздно, например, вернулся. Этому дворнику делать, наверно, нечего было, раз он занимался такими пустяками. Ася не представляет, чтобы их дворничиха, которая всегда кричит на Фингала, зачем он шляется, запирала ворота на ночь. Она тогда бы никому не открыла. Чтобы не шлялись! Это счастье, что ворот давно нет. Ходишь в арку, когда захочешь, и никто не смотрит.
- А в эту булочную я бегал за хлебом, — сообщил папа радостно.
Вспомнил! Никакой давным-давно нету булочной. Асе иногда кажется, что и никогда не было. Один папа видит.
- Где? — не понял Богданов.
- Тут булочная была, — показал папа, — где "Химчистка". Калачи такие еще пекли, теплые, с маком.
- Всегда "Химчистка" была, — хмуро сказал Богданов.
Ему, значит, тоже кажется.
- А на этом углу у меня два рубля отняли, — счастливо вспомнил папа. — Так жалко было, смех!
- Как — отняли? — удивился Богданов.
- Очень просто, — с удовольствием объяснил папа.- Бегу вечером в булочную, а они — вдруг из темной подворотни. Большие мальчишки! Самый верзила говорит: "Раскошеливайся!" И два рубля забрал. Как, думаю, домой возвращаться? Целых два рубля. По-теперешнему-то — двадцать копеек. Из дому хотел сбежать…
- Вас мама била? — заинтересовался Богданов. 
Папа как-то быстро взглянул на него.
- Нет. А что?
- Ничего, — Богданов снова нахмурился. — Просто спросил. А вы с ними дрались?
- С кем? — папа уже забыл. Такой рассеянный, вроде мамы.
- Ну, с этими… которые отобрали…
- Не помню, — задумался папа. — Нет, вроде не дрался. Маленький еще был. Испугался.
- А я бы дрался, — твердо сказал Богданов. 
Ася знала, что он говорит чистую правду, правду и ничего, кроме правды. Это она где-то читала. Когда Калюжный из третьего "Б" нарочно Асю толкнул в буфете и все деньги раскатились по полу, Богданов ему так дал! Калюжный потом на коленках ползал, пока все обратно собрал. До копейки! Теперь он Асю за километр обходит в коридоре, будет помнить.
- Знаешь, сейчас я бы тоже дрался, — вдруг додумался папа. Но сразу отвлекся, потому что они уже поравнялись с довольно-таки мрачным домом, похожим на корабль. Этот дом папа чтит особо. Сразу торжественно сообщил. — А вот в этом самом доме жила моя первая любовь!
Фингал круто свернул и ткнулся носом в подъезд. Но не смог открыть. Папа на него цыкнул. Это не Фингалова ума дело!
А Богданов предусмотрительно промолчал. Может, папа его огорошил своей откровенностью? Богданов, наверное, не знал, как себя держать, когда зашел такой разговор. Удобно спрашивать или нет? Но скорее всего, он просто не верил папе — как с булочной.
Ася-то знала, что папа говорит чистую правду, ничего, кроме правды. Именно в этом подъезде, пятое окно с краю, она жила, папина первая любовь. Она была легкая, как одуванчик, и скакала через скакалку, не касаясь земли. Никогда, что ли, не касаясь? Папа не уточнял. Косы у нее были до пояса, даже ниже. Если ее вызывали к доске, она их накручивала на палец. Сразу две — на один палец? Такие громадные косы? Это какой же палец надо иметь? Папа не уточнял. Он даже взглянуть на нее боялся! Чтобы случайно не сдуть? Она же — легкая как одуванчик.
Это было в четвертом папином классе…
Довольно уже давно, но папа не может забыть. Разве первая любовь забывается? Если он хоть слово забудет, Ася с мамой сразу ему подскажут. Это же папина первая любовь! Тут каждое слово важно, чтоб все слова на месте. Он прошлый раз им не так рассказывал! Надо вот так!
Папа даже обижался.
А весной вышел с Фингалом пройтись и вдруг сразу вернулся. На всю квартиру кричит: "Таня! Ася! Смотрите, кого я привел!" Мама с Асей скорей прибежали. Их папа так и сияет. Держит за руку женщину. Незнакомую. Толстую. В резиновых сапожках. И с хозяйственной сумкой на молнии, из которой торчит бледный зеленый лук и еще что-то. Женщина хочет отнять свою руку у папы. А папа не отдает! "Таня, Ася, знакомьтесь! Это Лиля! Я Лилю встретил! Она, оказывается, на Моховой живет!" 
Так счастлив, что эта толстая женщина рядом живет, — просто странно.
Мама, конечно, улыбается, что она рада. Ася молчит, надулась. Вдруг папа заметил: "Ой, я же не объяснил. Это же Лиля, моя первая любовь!" Ася чуть не упала, честное слово. Такая толстая? С луком в хозяйственной сумке? У нее даже вырвалось, ненарочно, честное слово: "Легкая, как одуванчик!" Папа смутился. Мама дернула Асю за брюки. А женщина почему-то обрадовалась: "Он так говорил, да? Юрик, спасибо!" И сама схватила папу за руку.
"Говорил! Говорил!" — закричали хором Ася и мама. Такой гвалт поднялся. Дездемона свистит. Фингал скачет. Лариса висит на скатерти. Уж Константин сам вылез из раковины и даже не прячется. Любопытство победило в нем природную скромность. Прямо в ноги лезет! "Я мечтала с вами познакомиться", — кричит мама. "И косы до пояса, да?" — кричит Ася. "Ой, Юрик, — папина первая любовь тоже уже кричит, — ты помнишь? Спасибо!"-"Он все помнит", — кричат Ася с мамой. "Я уже давно не такая", — кричит папина первая любовь. Она вдруг помолодела у них на кухне. Уже нравится Асе. Веселая. Совсем Константина не боится. "Ты для меня навсегда такая!" — это папа кричит. "А больше — ни для кого!" — ужасно расстраивается папина первая любовь. А сама все молодеет. "А для меня — навсегда", — клянется папа. "И для меня! И для меня!" — Ася вдруг слышит, что это она кричит. "Для нас, для всех", — подтверждает мама. "Спасибо!" — кричит папина первая любовь.
Едва они все успокоились. Это понятно. Как мама потом объясняла, не каждый день к человеку приходит в гости его первая любовь,
А когда она уходила, чуть не унесла Туську. Как-то не обратили внимания, что Марии-Антуанетты давно не видно. А она, пока все кричали, тихонько залезла в сумку под лук. И там затаилась. Папина первая любовь подняла свою сумку: "Какая тяжелая! Вроде — была легче". Папа сразу понял. "Лилечка, открой". Она смеется: "Что? У вас сумочки проверяют?" Папа сам открыл и выволок Марию-Антуанетту за шкирку. Туська ни за что бы не вылезла, обожает чужие вещи…
- Помнишь, как Мария-Антуанетта к ней в сумку залезла? — засмеялась Ася.
- А как же? Сразу почувствовала, что это моя первая любовь.
- Туся, что ли, тогда уже была? — удивился Богданов.
Ася фыркнула.
- Туся? — не сразу сообразил папа.- Была, куда она делась. Это ж недавно было. Собственно, первая любовь была, конечно, давно. А это уже не та первая любовь…
Запутался. И Богданова запутал совсем. Бедный Богданов! Папа запутает хоть кого: где он, где его первая любовь, через какой проходной двор он бегал к своему лучшему другу и где их школа была. 
Что поделаешь, папа в этом районе вырос! Еще Богданову повезло, что папа ему пока не рассказывал, почему так улицы называются, как назывались раньше, кто чего построил, с фамилиями, именами и отчеством, и что раньше в каждом подъезде было. Папа на историческом факультете два года учился, пока ушел. Вот тогда бы Богданов узнал!
Их дом, к примеру, сто восемьдесят семь лет на этом месте стоит. Интересно, Богданов знает?
- Сто восемьдесят четыре, — уточнил папа.
Вечно он уточняет! 
- Капитальный ремонт уже был, — солидно вспомнил Богданов.
Папа сообразил вдруг, что ремонт был до их появления на свет, богдановского и Аси, значит, для них этот капитальный ремонт — тоже уже история. А что же тогда сто восемьдесят четыре года? Звенящая бездна! Куда он, папа, швыряет камушки…
- Тебе большие цифры что-нибудь говорят? — спросил Асю.
- Говорят, — сразу отозвалась. — Особенно — восемьдесят восемь!
- И что же? — спросил папа с надеждой, хотя насчет этой цифры у него в памяти ничего вроде не всплывало.
- Кувырок через голову, — объяснила Ася. 
И тут же хотела показать папе этот кувырок-восьмерку, которую она всегда видела. Но было слишком мокро на тротуаре после дождя. Скользко! Даже Фингал бы не кувыркнулся…
Тем более — папа не переспрашивал, значит, понял. 
За каждой цифрой стояло для папы конкретное дело, событие, битва или пропорция, горе, радость. Все, что человечество накопило, он умел видеть в цифрах.
Но Асю он как раз не совсем чтобы понял. В ее кувырке была какая-то совсем другая конкретность, которой папа не чувствовал. И только зачем-то соображал сейчас для себя, что, к примеру, восемь тысяч восемьсот восемьдесят восемь — 8888 — это сколько же кувырков?..
- А мне цифра "пять" говорит, — пошутил Богданов. — У меня по физкультуре "пять". А больше ни по чему.
Была в его скромной шутке какая-то освежающая простота, дающая душе передых. Без кувырка через голову. Папа вдруг ощутил, что он устал мыслить образно. И гнаться все время за собственной дочерью. Лучше бы Аська была еще маленькая! Подхватить ее на руки,
подкинуть, чтоб взвизгнула и чтобы волосы встали на ней, как перья. Папе вдруг стало грустно, что дочь уже выросла… 
Но он сразу же устыдился.
- До подъезда наперегонки! — бросил папа клич. Так, запыхавшись и деля пальму первенства, они и влетели к себе в квартиру. Фингал первым влетел.
Мама поглядела на папины брюки, которые были до прогулки как новые, а теперь — сплошь в Фингаловых грязных лапах. Поглядела, как Фингал вольно скачет по чистому полу, оставляя повсюду мохнатые бездумные следы, и хватает Марию-Антуанетту прямо за голову веселой клыкастой пастью. Отметила вслух:
- Хорошо быть все-таки толстокожим…
- Почему? — забеспокоился папа.
Он как-то любит все принимать на свой счет. С этим папиным недостатком Асе с мамой надо все время мириться.
- Это я про Фингала, — объяснила мама. — Этот не пропадет! Неля снова звонила. Сенька так и не нашелся. Плакала в трубку.
- Я Веру предупредил, — сказал папа.
- Всех уж предупредили. А Сенатора нет. 
Еще папа сказал, что надо читать объявления на заборах. Люди могут найти Сенатора и дать объявление. Ася всегда читает, если пишут разборчиво. "Помогите болонке Дине вернуться в родную семью! Она больна, ей нужна диета. Заплатим любую сумму!" Ася читала, например, такое объявление. Но нашлась ли Дина, она не знает, там телефон был оторван…
- На собачьем рынке надо бы подежурить, — еще сказал папа.
- Круглые сутки не будешь дежурить, — вздохнула мама. — Даша одна боится ехать, 
а Нелька работает в воскресенье, у нее запись. 
Сели ужинать.
Вдруг папа взял книжку, облокотил ее на сахарницу и начал читать. Ася была уверена, что мама сейчас его остановит, скажет, что лучше бы он со всеми с ними поговорил, чем читать за едой, это вообще для глаз вредно и папа подает детям плохой пример. Она сама за столом не любит читать и папе всегда не дает.
А мама вдруг улыбнулась:
- Что — интересно читать за едой?
- Еще бы! — ответил папа с набитым ртом и громко перевернул страницу. — Будто сама не знаешь. Самое интересное, как известно, только за едой и прочтешь.
С таким увлечением вдруг читает! Будто раньше он никогда не читал. И, наконец, до этой книги дорвался.
- Знаю, — смеется мама. — Я сама люблю.
Тоже, значит, она полюбила? Ну Ася удивилась! Ей, например, запрещают. Иногда только Асе удается почитать за столом, если с ней утром никто не встал и она одна завтракает. Но тоже не очень-то почитаешь! Зверье мешает. Пока смотришь в книжку, стащат что-нибудь со стола.
- Я тоже хочу, — сказала Ася.
- Давай, — вдруг разрешила мама. — Тебе что дать?
Еще сама и дает! Чудеса.
- "Пеппи", — сказала Ася. Тут выбирать некогда, пока дают. "Пеппи" можно хоть все время читать, никогда не надоест.
- А ты, Вадик, "Пеппи Длинный Чулок" читал? — между прочим спросила мама. Себе тоже взяла журнал. Тоже читает.
- "Пеппи"? — папа переспросил, не переставая читать.-Ааа, там лошадь смешная. Читал, как не читать. 
Богданов дожевал бутерброд.
- Нет, — говорит. — Я с сыром еще возьму?
- Бери с чем хочешь, — сказала мама. 
Снова читает. Страницы так и шелестят. Читальня какая-то, а не кухня.
- Я наелся, — сообщил Богданов.
- Что? — папа так своей книжкой увлекся, ничего не слышит. Поднял от книги глаза и на Богданова смотрит. — Да, Вадим, дружище! В нашем доме — только одно условие. Выполнять обещаешь?
- Ну? — неопределенно буркнул Богданов.- Какое еще условие?
- В туалете никогда не читать, — веско объяснил папа. — Сделал, что требуется, и сразу вышел. Понятно?
- Как это? — удивился Богданов.
- Очень просто, — объяснил папа.- Ни в туалете, ни в ванной у нас не читают.
- Я и не собираюсь, — сказал Богданов.
- Все вы так говорите! — засмеялся папа. — А потом книжки не успеваешь оттуда вытаскивать!
И мама тоже смеется, что не верит Богданову. 
На Асю намекают, конечно. Но как-то весело, будто придумали между собой такую игру.
- Я нигде не читаю, — рассердился Богданов. — Я не люблю читать.
- Я вас знаю, — папа смеется и грозит Богданову пальцем. — Все вы так говорите. Чтобы усыпить нашу бдительность.
- Я правду говорю, — сердится Богданов.
- Он правду говорит, слышишь, Таня?! — хохочет папа. — Он читать не любит! Видала? Да такой человек еще не родился! За дурачка меня принимаешь, Вадим, дружище?
- Он всегда правду говорит, — заступилась Ася.
- Верим, верим, — кивает мама.
Но видно, что они и не думают верить. Какие все-таки!
- И еще забыл, — вдруг вспомнил папа.-Ночью под одеялом у нас тоже читать нельзя.
Богданов совсем ничего не понимает. Сопит. Асе тоже уже интересно. Что папа еще придумает?
- Под одеялом темно, — напомнила она папе.
- А если с фонариком? — придумал папа.
- Настольную лампу проще зажечь, — предложила мама.
Папа удивился ее наивности. От лампы будет под дверью полоска света! Сразу застукают! Нет, он всегда с фонариком читал. Дело верное! Одеяло со всех сторон подоткнешь аккуратно, фонарик пристроишь и залезешь с книжечкой. Красота!
- Можно лампу прикрыть, — мама настаивает. — Халатом.
Папе слушать смешно. Халатом! Хоть чем! Все равно увидят.
- Не увидят!
- Увидят!
- Застукают!
- Не застукают!
Так заспорили. Прямо ссорятся! Кто как в детстве из них читал. Что они читали. Ася некоторое не знает, надо бы спросить. Даже слова не вставишь! Как они читали. Как читать интереснее. Тайком — безусловно интереснее. Почему взрослым уже скучнее читать? Потому что не запрещает никто! Хоть ночь напролет читай. Хоть какую книжку…
Ася с Богдановым уже улеглись, а они все ссорятся. Смеются. Гремят тарелками в раковине. Или Мария-Антуанетта гремит? Нет, еще они. Все копаются. Никак не уйдут с кухни.
Богданов, наверно, уже заснул. Его и не слышно. А Фингала еще как слышно. Он беззвучно спать не умеет. Ворочается. Вздыхает. Иногда храпит. Ася тогда тапком в него швыряет, чтоб перестал. Лариса в ногах у Аси свернулась. Тоже спит. Маленькая, а от нее тепло. Мадам с Паскалем давно уснули. Рано ложатся! Ася клетку пледом закроет, и они, даже глупый Паскаль, сразу знают, что пора спать…
Одна Ася не спит…
Наконец мама с папой ушли к себе. Свет погас на кухне. И тихо. Интересно, где папин фонарик? Вроде, Ася его заметила на буфете.
Тихонько села на раскладушке, даже не скрипнула.
- Ты чего? — вдруг спросил Богданов. 
Разве он не заснул? И не думал даже.
- Где фонарь? — говорит Богданов деловым тоном. 
Уже поднялся. Он, оказывается, даже не раздевался. Прямо в тренировочном костюме под одеяло залез…
- Тоже будешь читать? — удивилась Ася. 
Ничего он не будет. Еще не хватало — читать. Богданов просто хочет попробовать, как папин фонарик горит под его одеялом. Ярко или как?
- Сейчас принесу, — сказала Ася.
- Скорей, — торопит Богданов. — Пока не застукали.
Повезло, между прочим. И мамин фонарик, который вечно и днем-то найти не могут, тоже в кухне валяется. На окне. Ася сразу нашла.
- На! — отдала Богданову папин. 
Он все же гость. Гостю надо лучшее отдавать, а у папы фонарик сильнее.
Богданов схватил и нырнул обратно под одеяло. Сопит оттуда, одеяло под себя подтыкает. Так долго возится!
- Ну, горит? — торопит Ася.
Ничего не горит. Он еще и не зажигал,
Темно. Даже страшно почему-то. Вдруг Ася видит — одеяло, под которым Богданов, вдруг изнутри засветилось каким-то таинственным светом и вокруг от него таинственное мерцание. И этот таинственный свет со своим мерцанием еще сам собою шевелится вместе с одеялом.
Фингал вскочил и насторожился.
- Привидение! — шепотом закричала Ася. 
Все-таки она, значит, помнила, что надо шепотом. А то сразу застукают.
Богданов вынырнул из-под одеяла:
- Где привидение? Где?
- Вон! — Ася тычет. — Под одеялом! Светится!
- Я фонарь зажег, — смеется Богданов.
Ася совсем забыла. А ну еще! У нее же тоже фонарик. Она сама тоже сейчас попробует. Пусть Богданов смотрит.
- Ну?! — шепотом кричит Ася.
- Здоровски! — смеется Богданов. — Привидение!
- Теперь — с книжкой! — придумала Ася. 
Со стола схватила, первую, что в руки попалась. И скорее на раскладушку. Одеяло со всех сторон подоткнула, чтоб ни единой дырочки. Фонариком щелк!..
Вдруг такой свет. Ослепительный. Ася зажмурилась. 
Люстра горит вовсю. Папа, в халате, стоит около выключателя. Как он подкрался? Даже Фингал не слышал. Застукал все-таки!
- Так…- наклонился над Асей и шарит под одеялом. — Значит, почитываем? Я вас предупреждал. И чего мы почитываем? Так. Учебник! Русский язык! Полное безобразие — учебник с фонариком среди ночи читать. Дня тебе не хватает! Страсть к образованию ее, видите ли, охватила!..
Ругается, а глаза смеются.
- Охватила! — хохочет Ася. — А если она меня вдруг охватила?!
- Еще и хохочет, — возмущается папа. Глаза все равно смеются. Что, Ася своего папу, что ли, не знает? — Я добром вас предупреждал. Теперь берегитесь. А у тебя, интересно, что?..
- Ничего у меня, — объяснил Богданов.
- Так. Ну, фонарик, это во-первых. Подлежит конфискации, — папа и у Богданова фонарь отобрал. — А во-вторых…
Пошарил у Богданова под подушкой и вдруг вытащил книжку,
-А во-вторых, пожалуйте, — "Все о лошади"! Это как прикажете понимать? Я ведь тебя персонально предупреждал, Вадим, дружище?! 
Богданов до того удивился, что сперва вообще онемел.
- Я эту книжку не брал, — потом говорит.
- Ясное дело, не брал, — кивает папа. — А как она к тебе под подушку попала? Или это Аськины штучки?
- Нет, — отказалась Ася. Она сама ничего не понимает.
- Не знаю, как она попала, — рассердился Богданов. 
Он никогда ничего не читает. Разве Богданова-мама не говорила? Он читать не любит.
- Ясное дело, — кивает папа. — Эта книжка сама тебе запрыгнула под подушку. Бывает…
Так и не поверил Богданову.
Еще папа сказал, что это Исключительная! Потрясающая! Обалденная! книжка про лошадей. Там про лошадь — вся правда. Он за этой книжкой охотился. Специально! Сам будет сейчас читать. Он большой, ему можно.
Забрал. Погасил свет. И ушел.
Богданов ворочается в темноте на диване.
- Ты мне веришь? — вдруг говорит.
- Верю — сразу ответила Ася. 
Все равно ворочается.
- А ты читала? — вдруг еще спрашивает.
- Что? — Ася не поняла. Совсем уж запуталась!
- Ну… эту книжку…
- Нет, — созналась Ася.
Она только картинки смотрела. Папа недавно принес. Ася не думала, что эта такая Исключительная! Потрясающая! и Обалденная! книжка. Откуда же она знала? Ася больше любит читать про собак. И еще сказки…
- Не отдаст теперь? — даже привстал Богданов. 
Ася не знает. Можно, конечно, попросить,
- Попросишь?..
Богданов встретил лошадь на днях. Она за цирком одна стояла. В темноте. Со своей телегой. Никто к этой лошади не подходил.
Ася представила. Вечер. Цирк так и сверкает. Огни. Афиши. Музыка гремит изнутри. Со всех сторон через площадь бегут нарядные люди с билетами. Машут своими билетами, будто это флажки. А за цирком, где темно и служебный вход, стоит одинокая лошадь с печальной мордой. И так одиноко жует своими печальными губами. 
Никому до нее дела нет! А она, может, привезла выступать дрессированных собачек. Собачки — в бантах — бегут по сверкающей арене на тонких ножках. Весь цирк им хлопает. А лошадь все стоит одна в темноте…
Это счастье, что Богданов к ней подошел. Лошадь вздохнула прямо ему в лицо. С таким облегчением!
- Я тоже бы подошла, — сказала Ася.
Богданов знает. Он потому и рассказывает. Обидно, что нечего было этой лошади дать. У Богданова сахар в кармане был. Но потерялся, там дырка. Лошадь сахарные крошки у него с ладони слизала.
- Надо ей завтра снести, — сразу решила Ася.
Если она только завтра будет. Богданов не знает, как эта лошадь работает. По каким дням? Когда у нее выходной?
Ася хотела сказать, что можно каждый вечер к цирку ходить. Это близко. Дома даже не хватятся. Но не успела уже сказать. Вдруг сразу заснула. И Богданов все равно не услышал бы. Он уже спал.
А как эта книга — "Все о лошади" — попала Богданову под подушку, до сих пор неясно. Это просто какая-то тайна.

ЛАСКОВЫЙ ДРУГ ДЛЯ ДУШИ
Фингал, Богданов и Ася перебежали через дорогу и оказались в сквере. Ася взяла Фингала на поводок, мало ли что. И правильно сделала, потому что сразу им навстречу шагнул мужчина. У него были руки в карманах и большой подбородок.
- Твоя овчарка? — спросил мужчина.
- Моя, — подтвердила Ася.
- С родословной? 
Ася и это подтвердила.
- А родители где же? — спросил мужчина. Его большой подбородок, на который Ася невольно почему-то все время смотрела, тяжело шевельнулся в шарфе.
- Дома, — сказала Ася.
По крайней мере, когда Фингал, Богданов и Ася уходили, они были дома. Они еще спали. Ася надеялась, что и сейчас еще спят.
- Интересно, — засмеялся мужчина с подбородком. — Тебя послали?
Ася ничего не ответила. Никто, конечно, не посылал. Фингал, Богданов и Ася сами ушли, пока они спят.
- И сколько за него хочешь? — спросил мужчина. 
Ася даже не сообразила, о чем он.
- Она ничего не хочет, — хмуро сказал Богданов.
- А ты кто такой? — удивился мужчина, будто только сейчас заметил Богданова. — Это же не твоя овчарка.
- Я Фингала не продаю, — обиделась Ася. 
А Фингал зарычал сквозь намордник. Он, конечно, даже представить себе не мог, что можно его продать. Что кто-то даже может такое подумать! И, наверное, решил, что этот мужчина с подбородком приценяется к его Асе. И ужасно оскорбился за Асю.
Так и рванулся к мужчине. Хорошо, что Фингал был на поводке!
- О, злющий… — почему-то обрадовался мужчина.
Если бы. Ася Фингала сейчас спустила, он бы не радовался.
Но вообще-то напрасно Фингал так уж не мог представить, что кто-то кого-то вдруг может продать. Не Фингала, конечно! Но вообще. В этом сквере, под березами, мирно шелестящими остатками своих листьев, все как раз продавали кого-то…
Грустное, если подумать, место. 
Сидит, например, сенбернар. Нервничает! Еще вчера хозяйка так его обнимала. А сегодня даже не смотрит в глаза. Рядом стоит, как чужая. И почему-то, вдруг чувствует сенбернар, — даже хочется на нее рыкнуть. На хозяйку-то?! Он прямо сходит с ума, — чувствует сенбернар. Или щенята играют в песке. Возятся. Хватают друг друга за лапы. Их рыжая мама, похожая на лисицу, лежит тут же и радуется, какие у нее дети. Вдруг кто-то начинает щенят хватать, щупать, заглядывать в рот, есть ли зубы. А хозяин помогает заглядывать, кричит на рыжую маму, чтоб не мешала, толкает ее ногой, уговаривает кого-то. Щенята испугались, визжат…
Одна женщина — худенькая, в красном берете — даже продает своего ребенка. Около нее коляска стоит. Женщина наклоняется к ней и другой женщине что-то говорит. Наверное, сколько она хочет за своего ребенка. Ужас какой!
Ася заглянула в коляску.
Ой, там котята! Пищат. Она их в коляске привезла. Чтобы котятам удобно. Не будет же эта женщина продавать своего ребенка! Он дома, с бабушкой. Что за чепуху эта девочка болтает? Где, кстати, ее родители? Куда они смотрят? Она продает котят. Пушистых. Сибирских. Почти что даром. А эта девочка ей мешает! С овчаркой! Или ей нужен котенок? С кем она пришла?
- Со мной, — объяснил Богданов.
Ася поскорей отошла. И Богданова увела. 
А мужчина с большим подбородком все ходит за ними. Ему Фингал очень нравится. Он им любуется.
- Мне такой нужен, — говорит. — Сторожить дачу. К такому никто не сунется. Может, все-таки продашь?
Фингал рычит сквозь намордник. Этот мужчина ему уже противен. Чего он к Асе пристал?
- Ничего она не продаст, — сердится Богданов;
- А ты кто такой? — удивляется мужчина, будто он Богданова только сейчас заметил. Так Фингалом любуется, никого не видит.
Крыса Нюра, которая сидела у Аси под курткой, влезла ей на плечо и теперь осматривается. Такая официальная обстановка кругом! В такой официальной обстановке ее уже "Ларисой" не назовешь, тут надо только по паспорту. 
- Нюра, хочешь гулять?
Ася пустила ее на дорожку. И пошла с Фингалом вперед, не оглядываясь. Нюра сразу побежала за Асей, след в след. Догнала и у Аси на джинсах повисла. Уже лезет вверх по штанине. И опять вскарабкалась на плечо. Тут ее любимое место! Нюра-то никогда не потеряется.
- Прямо как собака, — смеется мужчина с подбородком. 
- Мамочка, давай возьмем эту крыску, — просит какой-то мальчик у своей мамы. 
В школу, наверное, еще не ходит. Ишь, какой прыткий — возьмем! 
- Она же страшная, — ужасается его мама.
- Нет возьмем, — просит мальчик. — Нет, красивая!
- Ну, хоть крысу продай, — все пристает мужчина с подбородком.
Сам Фингала хочет погладить. Фингал рычит и ставит шерсть дыбом. Ася, честное слово, его бы сейчас спустила.
— Никого она не продаст, — сердится Богданов. 
— А зачем вы тогда пришли? — удивился мужчина. 
— Мы Сенатора ищем, — говорит Богданов. 
— Какого еще сенатора? Может — сразу президента?
Все ему объясни. У тети Нели пропал ее пес, Сенатор. Он обиделся! У него чувство собственного достоинства исключительно развито. А тетя Неля ему сказала: "Чтоб глаза мои на тебя не смотрели!" И Сеня сразу ушел. Из дому. Теперь они его ищут.
- Ой, не могу, — смеется мужчина. — Чувство собственного достоинства! И сам из дому ушел? Не могу!
Чего не может? Странный какой.
Может, Сенатора кто-нибудь поймал? И сейчас продает насильно на этом рынке? Ведь сегодня же воскресенье. Нужно тут дежурить! А у тети Нели запись на радио, она сегодня не может.
- И чего вы сделаете, если его продают? 
- Отнимем, — сказал Богданов.
- Ой, не могу, — смеется мужчина. — Силой?
- Силой, — сказал Богданов.
Мужчина вдруг перестал смеяться и говорит:
- А какой он породы? Этот, ваш..
- У него мама эрдель, — объяснила Ася.
- Эрдель? — мужчина задумался.- А ну, пошли за мной!
И в сторону куда-то пошел, в кусты. Фингал, Богданов и Ася едва за ним поспевают.
В самом дальнем углу, у забора, тоже люди стоят. Такими кучками. Вокруг женщины, которая держит щенка на руках. Щенок зевает. Уши ему падают на глаза. Хорошенький! Женщина качает щенка на руках, как ребенка, и уговаривает кого-то: "Берите ласкового друга для души!" А тот еще сомневается…
Еще парень у самого забора стоит. Небрежно, будто он сюда без дела зашел, просто так. Около него тоже толпятся.
Мужчина раздвинул людей и обернулся К Асе:
- Гляди! Не ваш?
А около парня сидит эрдель. Ну вылитый Сенька! Коричневый, с сединой. Жесткая шерсть курчавится возле носа. Как курчавая щетка. В глазах такое достоинство! Грудь широкая и ноги прямые, мохнатые.
Богданов, который Сенатора один раз, может, только видел, не знает, что делать. Смотрит во все глаза: то на Асю, то на эрделя.
Фингал рычит и рвется сквозь намордник.
- Сеня! — крикнула Ася. — Сеня!
Эрдель вскочил и попятился. Парень едва его удержал.
Все обернулись к Асе. Мужчина с большим подбородком тоже уже кричит. Он на этого парня кричит:
- Где собаку взял? Отвечай!
- А вам какое дело? — огрызается парень. — С чего это я должен вам отвечать? Вы откуда свалились?
Схватил за ошейник эрделя и хочет с ним идти. 
- Ответишь, — обещает мужчина с подбородком. — Не нам, так в милиции.
Парня с эрделем зажали со всех сторон. Он уже испугался.
- Да чего вы ко мне пристали? — говорит. — Чего я сделал?
- Чужой собакой торгуешь, вот чего!
- Моя собака! Хочу — и торгую. 
- Там разберутся, какая она твоя, — кричат со всех сторон. — Если твоя — почему за кустиками? В сторонке? 
- Где хочу, там и стою, — отбивается парень.
- Это не Сеня…- сказала наконец Ася. 
Она все время хотела сказать. Так мечтала, чтоб это был Сенатор, сперва даже поверила. Крикнула! Но сразу поняла, что ошиблась. Этот эрдель чужой! Ася сразу хотела объяснить, но у нее голос вдруг пропал.
А сейчас — сказала. Кругом кричат, никто не услышал.
Вдруг Богданов как крикнет:
- Это не он!
Сразу все замолчали.
- Не он? — удивился мужчина с подбородком. И обернулся к Асе.- Не твой? А чего
же молчишь? 
Ася не знает, как объяснить. 
Парень с эрделем сразу обиделся:
- Налетели! Орут! Еще сами за это ответите!..
- Поговори мне, — сказал мужчина. Но уже спокойно. И эрделя погладил. Эрдель понюхал его и вильнул хвостом.
- Я документы могу показать, что моя собака, — никак не успокоится парень. — Я ее сам купил.