ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ КРИЗИСА
ДВЕ ГРУППЫ КРИЗИСОВ
Все кризисы крупных систем (то есть таких, в которых существует достаточно сложная внутренняя структура) можно условно разделить на две большие группы. Первая охватывает те случаи, когда какие-то конкретные механизмы этих систем выходят на «критические уровни», в нормальной ситуации недопустимые. Но этот выход происходит в рамках действия традиционных механизмов, не приводит к разрушению базовых институтов, собственно и определяющих свойства и параметры самих систем.
В экономике такие кризисы — достаточно частое явление, примеров им «несть числа». Это и традиционные циклические рецессии, и ценовые кризисы, связанные с внешними факторами (рост цен на нефть, рост цен на отдельные виды продовольствия в связи с неурожаем и т. д.). Это отраслевые кризисы, связанные либо с банкротствами крупных участников отдельных рынков, либо с общим упадком отдельных отраслей. Это региональные кризисы, связанные со слабостью национальных валют. В качестве примера можно привести кризис августа 1998 года в России. Главной его причиной стал завышенный курс рубля по отношению к доллару, одним из механизмов поддержания которого были запредельные доходности на рынке ГКО. Соответствующий долг все время нарастал и в некоторый момент превысил возможности бюджета по его обслуживанию и рефинансированию.
Отметим, что все эти кризисы отличаются замечательным свойством: они могут быть разрешены в рамках существующих экономических механизмов, без изменения экономической парадигмы. Обращаем внимание на то, что для России 1990-х отмена валютного коридора осенью 1997 года полностью ликвидировала бы все предпосылки для кризиса.
Разумеется, каждый человек своей работой, бизнесом, интересами и пристрастиями, в конце концов, местом жительства, привязан к одним отраслям экономики больше, чем к другим. В этом смысле даже описанные кризисы могут стать катастрофой для одного человека или для группы лиц, подчас довольно болезненной. Но экономические кризисы такого типа не разрушают экономическую систему страны, и после их завершения она функционирует практически в прежних рамках.
Вторая группа — это кризисы, которые разрушают один или несколько базовых экономических институтов, присущих той стране (или группе стран), в которой они происходят. Даже если бы экономика в Польше или Чехословакии развивалась в 80-е годы XX века блестяще, у них не было никаких шансов на сохранение удачной экономической модели в связи с разрушением СССР и всего мирового социалистического содружества. Можно возразить, что на самом деле ситуация в этих и других социалистических странах была далеко не блестящей (хотя и лучше, чем стала после «капиталистических реформ», прежде всего в социальной сфере), но уж пример прибалтийских республик абсолютно показателен. Выход из состава СССР полностью разрушил все инвестиционные процессы на их территориях, они живут только за счет все уменьшающегося транзита с территории России и на политические подачки западных стран (в первую очередь США), которые прекратятся, как только мировой экономический кризис вступит в полную силу. Жизненный уровень населения резко упал, и нет никаких шансов вернуть его на прежний, социалистический уровень.
Очень часто такие кризисы связаны с поражениями в войнах и с революциями. Собственно говоря, эту ситуацию можно интерпретировать и иначе: происходящие в какой-то стране кризисные экономические коллизии были настолько серьезными, что не давали ей возможности более или менее нормально пережить такие потрясения, как война, или даже требовали принципиального изменения экономической модели изнутри (революция).
Такие кризисы можно назвать базовыми или системными.
СИСТЕМНЫЙ КРИЗИС — СИСТЕМНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
С нашей точки зрения, в таком базовом кризисе оказались США в 30-е годы прошлого века.
Отметим одно важное обстоятельство. Фондовый кризис 1929 года непосредственно не вызвал общеэкономического кризиса в стране. Последний начался где-то через полгода. И именно он вызвал принципиальное изменение экономических механизмов, направленное, в целом, на «выход» американской экономики на мировую арену в полном масштабе. Разумеется, слишком сильно упрощать ситуацию нельзя. Перегрев рынка 1920-х годов частично носил структурный характер. Тогда, так же, как и сейчас, начался спад в рамках большой волны Кондратьева. Но тем не менее уровень структурных несоответствий тогда и сейчас, конечно, сравнивать нельзя.
В главе, посвященной геополитическим аспектам американской экономической политики (и внешнеполитического антикризисного менеджмента), мы примерно описали, как Франклин Рузвельт в 1930-е годы разработал и внедрил новую экономическую парадигму, свободную от базовых недостатков предыдущей, включая втягивание США во Вторую мировую войну. Вообще говоря, существует множество экономических и исторических школ, которые по-разному трактуют такие ключевые моменты в истории — но с нашей точки зрения это не принципиально. Эта книга посвящена экономике, и именно с ее позиций мы и рассматриваем все интересующие нас мировые события.
На предыдущих страницах неоднократно говорилось, что начавшийся в 2000 году в американской экономике кризис относится именно ко второму из описанных выше типов. Многие данные, приведенные в предыдущих главах, дают все основания для такого вывода. Но эта глава будет отдельно посвящена объяснению того, почему мы считаем, что последствия кризисных процессов, протекающих в американской экономике в настоящее время, не позволят сохранить действующую (пока) модель экономики. Мы ставим перед собой цель продемонстрировать, что разработанная Ф. Рузвельтом в 1930-е годы мировая экономическая парадигма достигла пределов своего существования и неминуемо будет заменена на другую, параметры которой сегодня определить достаточно сложно.
ЗОЛОТО КАК ЕДИНАЯ МЕРА СТОИМОСТИ
По нашему мнению, первым и главным базовым механизмом современной экономики, который разрушается в процессе текущего экономического кризиса, является механизм единой меры стоимости (ЕМС), в связи с чем на этом понятии необходимо остановиться более подробно. Современная «западная» капиталистическая экономика, отдельные элементы которой начали проявляться в Европе еще в эпоху Возрождения, построена на том, что существует базовый финансовый актив, единый для всех стран и регионов. Те страны, которые этот актив отвергают (по тем или иным причинам), в эту систему не принимаются и подвергаются довольно жесткому давлению.
Этот актив играет принципиальную роль. Дело в том, что западная модель экономики построена на прибыли (наживе). Но одного этого термина мало, необходимо еще объяснить, каков механизм ее расчета. Действительно, если по итогам некоторого экономического цикла в вашем имуществе ничего не изменилось, только вместо 5 шуб стало 7, то с точки зрения «западной» парадигмы это еще ничего не значит! Важно, чтобы стоимость этих 7 шуб сегодня была больше, чем стоимость тех 5 в начале цикла! В противном случае вы считаетесь в проигрыше. И стоимость эта отсчитывается относительно некоторого базового актива (являющегося мерной единицей, задающей масштаб измерения).
Таким активом, который мы и называем единой мерой стоимости, всю историю западной цивилизации выступало золото. Иногда совместно с какими-нибудь другими активами (например, серебром), иногда индивидуально. Но роль золота в западной цивилизации была принципиальной и уникальной — богатство страны, феодала или купца определялось именно по возможности превратить его активы в золото и никак иначе.
Если рассматривать историю человечества до начала XX века, то только один раз, в XVI веке, эта роль оказалась под угрозой. Колоссальное количество этого металла, ввезенное Испанией в Европу из Нового Света, привело к резкому «обесценению» золота. Мы поставили этот глагол в кавычки, поскольку обесценения золота относительно золота быть не может. Формально можно было бы говорить об обесценении золота как товара относительно золота как ЕМС (то есть речь идет о серьезном изменении масштаба цен). Фактически в Европе менее чем за сто лет произошли мощные кризисные процессы, связанные в первую очередь с существенным изменением ценовых пропорций между различными группами товаров и общей инфляцией (относительно золота!). В результате устойчивая экономическая модель феодализма с опорой на натуральное хозяйство начала разрушаться, по Европе прокатилась череда социальных катаклизмов. И не исключено, что невозможность продолжения существования феодальных аграрных государств в Европе и, как следствие, разрушение традиционных денежных отношений стало одной из главных причин Реформации, случившейся в том же XVI веке и, собственно, породившей широко разрекламированную впоследствии «протестантскую этику» и серию буржуазных революций.
С точки зрения исторического материализма, замена феодализма на капитализм была предопределена, да и некоторые другие исторические концепции считают, что возникновение буржуазного общества было неизбежно. Мы не будем спорить с этими утверждениями, но обращаем внимание на то, что к моменту «золотого» кризиса феодализм достаточно успешно существовал более 1000 лет, и не совсем очевидно, почему именно в это время в Европе произошли массовые социальные и экономические катаклизмы, вызвавшие столь резкое изменение экономической парадигмы. Отметим, что на Востоке (понимаемом в цивилизационном, а не географическом смысле) феодализм продолжал успешно существовать, в том числе и на территории Европы, занятой Османской империей. По нашему мнению, катаклизмы единой меры стоимости стали одним из основных факторов, давших «зеленый свет» Реформации и всем сопутствующим явлениям. Во всяком случае, вторая из наиболее часто упоминающихся объективных причин исторических катаклизмов — резкое изменение климата — начала «работать» несколько позже: «малый ледниковый период», характеризующийся резким падением среднегодовой температуры, начался в Европе на границе XVI–XVII веков.
Второй раз за всю историю «западного мира» роль золота как всеобщего эквивалента была поставлена под сомнение в начале 70-х годов XX века, когда США окончательно отказались от гарантий обмена доллара на золото по фиксированному курсу. Отказ США от золотой «привязки» доллара, то есть фактическая отмена Бреттон-Вудских соглашений, привела к тому, что процесс перехода функции единой меры стоимости от золота к американскому доллару завершился.
ДОЛЛАР КАК ЕДИНАЯ МЕРА СТОИМОСТИ
Однако поскольку эта тема принципиально важна, ее хотелось бы обсудить более подробно. Что значит, что доллар выполняет функции ЕМС? Почему эта функция доллара так редко упоминается в прессе, значительно чаще речь идет о двух других функциях доллара — национальной валюты и мировой резервной валюты? Ответы на эти вопросы имеют принципиальный характер и во многом определяют нынешние экономические проблемы всего мира.
Когда бизнесмены, предприниматели, государственные чиновники, финансисты, простые граждане строят свои планы, они должны сравнивать свои существующие активы с теми, которыми они намерены располагать в будущем. Если ваши активы увеличиваются, оборотные средства не убывают, сотрудники (граждане) поднимают свой уровень жизни, то все в порядке. Но как этого добиться? Например, если вы — импортер автомобилей и покупаете автомашины в расчете их затем перепродать, а они резко падают в цене, то вы проигрываете. Если вы производите экспортный товар, а валюта вашей страны быстро растет по отношению к валюте той страны, в которую вы ввозите свои товар, то вы рискуете обанкротиться. А как быть в тех случаях, когда имеют место разнонаправленные колебания валют? Естественным способом уменьшения рисков является отнесение всех активов к какому-нибудь одному, относительно которого средние колебания цен на все прочие активы и товары минимальны.
При этом приходится учитывать некоторые ограничения: например, алмазы не могут служить таким активом, хотя бы потому, что при оценке их стоимости применяются около 10 000 различных градаций, различить которые может только высокооплачиваемый эксперт. Идеальным объектом является золото, но на рынке его очень мало, практически не существует также всеобщего и ликвидного рынка золота для физических лиц. А такой универсальный актив, который нам необходим, должен постоянно участвовать во всех рынках — как для всех типов товаров, так и во всех регионах, в противном случае его универсальность окажется под угрозой.
Остается доллар США, но он может исполнять подобные функции, только если не слишком сильно колеблется относительно других активов. Фактически речь идет о том, что те убытки, которые получают лица, использующие доллар, от его колебаний по отношению к другим ценностям, должны быть меньше, чем аналогичные убытки от постоянного пересчета с одной валюты (ценности) в другую. Если ваши активы выражены в долларах, а стоимость товаров на тех рынках, на которых вы работаете, выраженная в долларах, в течение нескольких месяцев резко растет, а выраженная в других валютах меняется мало (что фактически означает, что доллар девальвируется), то вы несете серьезные потери. И у вас появляется сильное желание перейти в расчетах на другие валюты.
С точки зрения психологии, ситуацию можно описать иначе. В 70-е годы прошлого столетия устойчивая тенденция к падению курса доллара, сопровождавшаяся двумя нефтяными кризисами, в результате которых цена на энергоносители резко выросла, привела к заметному сокращению доллара в структуре официальных золотовалютных резервов по всему миру (за счет увеличения доли немецкой марки, иены, фунта стерлингов и швейцарского франка) и поставило на повестку дня вопрос о возможной утрате им функции ЕМС. Для спасения этой функции был разработан механизм рециклирования нефтедолларов, но даже его оказалось недостаточно после того как разразился долговой кризис развивающихся стран. Поэтому в начале 1980-х годов пришлось резко взвинчивать вверх учетные ставки для сохранения международной привлекательности доллара.
В середине же 1980-х годов, как следствие проводимой Р. Рейганом политики стимулирования американской экономики за счет наращивания государственных расходов, а также в результате известного межстранового соглашения, подписанного в 1985 году в отеле «Плаза», доллар вновь (на этот раз резко) девальвировался относительно других валют (примерно на 40 %). Однако, в отличие от ситуации 70-х годов, это не вызвало соответствующего роста цен на нефть, выраженной в долларах. Поскольку доллар играл роль единой меры стоимости, то в глазах подавляющей части населения мира не он упал относительно других валют, а они выросли относительно доллара. А долларовые цены на ресурсы остались практически прежними, то есть их цена в других валютах упала.
На сегодня альтернативы доллару не существует. В том смысле, что, отказавшись от доллара, вы вынуждены перейти на другую валюту, которая заведомо имеет хождение не во всем мире. И вы автоматически получаете дополнительные сложности: во-первых, зависимость от кредитно-денежной политики того государства, чью валюту вы собираетесь использовать, во-вторых — проблемы от изменения кросс-курсов с теми валютами, которые вам, вольно или невольно, придется использовать для операций в некоторых регионах. То есть при прочих равных условиях от доллара отказываться не стоит…
ЧАХЛЫЙ ГАРАНТ БОЛЬНОГО ДОЛЛАРА
Но у доллара есть серьезная проблема. Он не только единая мера стоимости, но и мировая резервная валюта и национальная валюта США. Структурный кризис в американской экономике вызвал серьезные корпоративные проблемы. Как следствие, начались проблемы и у населения США — стала расти безработица, снизились заработные платы. Резкое обесценение финансовых активов, прежде всего фондовых, за последние годы привело к тому, что общее количество долларов в США стало больше, чем необходимо. При этом сложилась интересная ситуация: у одних структур есть явный избыток финансовых средств, выведенных с различных финансовых рынков, а у других — есть серьезные финансовые проблемы, связанные с невозможностью компенсировать взятые кредиты или получить назад выданные. При этом вкладывать свободные ресурсы некуда — при общем продолжающемся спаде и реально отрицательных учетных ставках получить прибыль невозможно. В подобной ситуации все большее и большее количество участников рынков могут оказаться в ситуации, когда американское государство захочет решать свои проблемы именно за счет прибыли этих самых участников.
Именно по этой причине контролируемые Америкой СМИ не хотят излишне «выпячивать» проблему доллара как ЕМС: они абсолютно не заинтересованы в том, чтобы стала понятной и общедоступной точка зрения, что США не собираются и дальше выполнять неявно взятую на себя в 40-е годы XX века функцию поддержки доллара как ЕМС в интересах всех участников рынка. Это принципиальный момент! Постепенный переход функций единой меры стоимости от золота к доллару, который имел место в 1940 — 1970-х годах, происходил не только и столько из-за того, что США стали лидерами «западного мира». Наоборот, США должны были в этот период доказать всему «западному миру», что их мощь достаточно велика для того, чтобы обеспечить стабильность единой западной валютной системы. Английский фунт, который в соответствии с Бреттон-Вудскими соглашениями был второй, после доллара, резервной валютой, напротив, не смог удержать эти функции в силу экономической слабости Великобритании.
И как только странам мира и всем экономическим субъектам станет понятно, что нынешняя мощь США является (или вот-вот станет) недостаточной для реализации этой функции гарантии финансовой стабильности, доллару придется от функции ЕМС отказаться — поскольку никакими пушками и танками его удержать невозможно.
Есть все основания считать, что процесс отказа США от этих обязательств уже давно идет. Все чаще и чаще некоторые участники отдельных рынков в глазах американского государства становятся «более равными», чем все остальные. Если быть точным, то разделение на просто «равных» и «особенно равных» было всегда. Но в последнее время такое разделение просто невозможно стало маскировать, на это стали обращать внимание даже такие консервативно-ортодоксальные СМИ, как лондонская Times.
И связано это с тем, что у США есть острая необходимость увеличивать свои расходы. Это и настоящие войны, и предстоящие войны, и необходимость «строить» союзников, что США всегда делали путем подкупа, и, наконец, необходимость стимулировать экономику.
УДАСТСЯ ЛИ ЗАГРЕБАТЬ ЖАР ЧУЖИМИ РУКАМИ?
Но с точки зрения сторонних наблюдателей, ситуация становится все более понятной: выход из внутренних экономических проблем США пытаются осуществить не путем перестройки своей экономической системы, а за счет тех субъектов мировой экономики, которые не являются резидентами США. И механизм этого — доллар как ЕМС. (И сохранение долларом функции ЕМС в нынешних условиях превращается в явный механизм использования нерезидентов для латания дыр американской экономики.)
Если до начала американского экономического кризиса приток иностранных инвестиций обеспечивался за счет того, что в США были самые доходные в мире финансовые рынки, то после весны 2000 года это преимущество было утрачено. Причем доходность американских рынков снизилась настолько, что стало бессмысленно заниматься «экспортом нестабильности» — поскольку доходность в самих США уже опустилась ниже нуля. В этой ситуации руководители США вернулись к идеям Р. Рейгана о государственном стимулировании экономики, однако в принципиально отличных условиях — без притока иностранных инвестиций. Иными словами, если Рейган начинал свою политику в ситуации, когда в США были самые доходные рынки, и в этом смысле речь шла только о том, чтобы перенаправить инвестиции с других рынков на рынок государственных облигаций, в теперешней ситуации иностранные деньги уже во многом покинули США, и это означает, что доходность облигаций федерального казначейства (то есть стоимость обслуживания государственного долга США) должна быть значительно выше, чем тогда. Тогда эта доходность «в пике» достигала порядка 17 % годовых — неудивительно, что в январе 2003 года Алан Гринспен, выступая перед Конгрессом США, говорил о возможности бюджетно-долговой катастрофы в случае реализации планов президента Буша-младшего, связанных с резким наращиванием дефицита федерального бюджета.
Иными словами, такая политика нынешнего руководства США приводит к подрыву стабильности самого доллара, что и означает собственно стимулирование американской экономики за счет мировой. Используя механизмы ЕМС, американское государство пытается насильственным способом перераспределить мировую прибыль исключительно в свою пользу. Понятно, что это не может не вызвать сильного раздражения — поэтому контролируемые американцами СМИ так тщательно и «затушевывают» эту опасную тему. Но эффективность этой «работы» остается достаточно низкой. Попытки ввести в Государственном департаменте (министерстве иностранных дел США) должность заместителя «по пропаганде», отвечающего за улучшение имиджа США в других странах, завершились провалом, европейские страны крайне скептически отнеслись к идеям войны в Ираке, а антиамериканизм нарастает по всему миру. И с учетом того, что США традиционно достаточно «плотно» контролируют европейские политические элиты (для некоторых стран даже возникают естественные подозрения о прямом шантаже), отказ части (главной части!) Европы от агрессии показывает, что экономические элиты этих стран все с большим подозрением относятся к американской политике.
«ЯПОНСКАЯ БОЛЕЗНЬ» ИЛИ ХУЖЕ?
Даже американский истеблишмент все чаще признает, что США явно заболели «японской болезнью»: приближающиеся к номинальному нулю учетные ставки, высокая доля «плохих» кредитов финансовой системы, угроза дефляции и депрессия, отсутствие точек экономического роста. Но на самом деле ситуация в США гораздо хуже, а болезнь экономики куда серьезнее — ведь Япония не ведет войн и структура ее экономики, как показал более чем десятилетний опыт нахождения в перманентном кризисе, не требует существенных изменений (во всяком случае, срочных). Наращивание расходов для американской экономики означает появление большого количества «лишних» долларов и, как следствие, внутренняя монетарная инфляция. А. Гринспен и некоторые его последователи (к которым в апреле 2003 года присоединились эксперты МВФ, в своем докладе о росте мировой экономики назвавшие дефляцию основной угрозой для США) считают, что наращивание денежной массы приведет к стимулированию экономики. Это естественно с точки зрения сторонника монетарных принципов — но классические экономисты должны понимать, что монетарная инфляция вполне может сочетаться со структурной дефляцией. Иными словами, цены, выраженные в долларах в США, будут расти, а те же цены, выраженные в более стабильной валюте, например, в евро (а еще лучше, пересчитанные в золото), наоборот, падать. Иными словами, психологический эффект доллара как ЕМС оказывает свое влияние и на «отцов» этого процесса, которые должны были бы более критически оценивать свое детище. Не всегда в нынешней ситуации экономический прогноз в долларах отражает объективную реальность — но для США отказаться от этого особенно сложно в связи с тем, что доллар является и национальной валютой.
Стимулирования экономики, разумеется, при таких оценках не будет — поскольку свои бюджеты все компании будут считать в фиксированных ценах.
А с точки зрения любых бизнес-структур, особенно не являющихся американскими резидентами, в такой ситуации от доллара надо срочно избавляться — хотя бы для того, чтобы уменьшить связанные с ним риски. Например, обладатели фьючерсных контрактов на продажу товаров, номинируемых в долларах, попытаются от них избавиться — поскольку на момент их закрытия понесут серьезные убытки. В результате стоимость этих контрактов в других валютах начнет падать, что означает дальнейшую девальвацию доллара, поскольку именно в нем зафиксированы цены в этих контрактах. Это, в свою очередь, вызовет резкий рост долларовых цен на любые материальные ресурсы. «Старые» контракты, заключенные исходя из расчетов на стабильные долларовые цены, будут компенсироваться большим количеством новых, с существенно более высокими ценами. Девальвация доллара получит новый импульс, и следующие контракты будут, с большой вероятностью, номинироваться в других валютах. А что касается избыточных долларов, то они устремятся в США, еще более усиливая монетарную инфляцию, уменьшая потребительский спрос и тем самым усиливая дефляционные процессы в реальных ценах.
Бороться с этой тенденцией для властей США крайне сложно. Да, теоретически есть возможность дестабилизировать ситуацию во всем мире настолько, чтобы все валюты оказались бы в таком же сложном состоянии, как доллар. Можно оккупировать отдельные страны (Ирак) и силой заставить их продавать нефть за доллары. Но и в этом случае есть проблемы. До начала подготовки операции против Ирака (начало лета 2002 года) стоимость нефти не превышала 20–22 долларов за баррель. А по ее окончании (апрель 2003 года) — составляла примерно 27–28 долларов за баррель. Можно, конечно, считать, что это еще продолжает действовать военная премия. Но если учесть, что за этот период доллар девальвировался примерно на 20 %, то такая разница цен выглядит совсем по-другому. Иными словами, не исключено, что, в отличие от ситуации середины 1980-х годов, курсовые изменения доллара начали включаться в стоимость сырьевых товаров! То есть рынок начинает всерьез рассматривать вопрос отхода от доллара как ЕМС.
ЛИШНИЕ ДЕНЬГИ
Но тогда для США есть опасность, что на свое место единой меры стоимости вернется золото. Что автоматически означает серьезные проблемы для существенной части американской финансовой системы, которая последние годы работала на снижение цены этого металла. Кроме того, в этом случае все равно неминуема девальвация доллара, поскольку в настоящий момент его курс существенно завышен относительно золота. Самое страшное состоит в том, что, раз начавшись, этот процесс «освобождения» от доллара будет сам себя стимулировать до тех пор, пока не достигнет своего логического завершения и масштаб которого будет соответствовать превышению объема финансовых активов над материальными — то есть падение доллара уже как исключительно национальной валюты США будет в разы.
Этот момент необходимо объяснить подробнее, для чего следует более аккуратно рассмотреть переход от золота, как единой меры стоимости, к доллару. Дело в том, что до XX века общий объем металла должен был соответствовать в первую очередь материальным активам. В этом смысле деньги (не золотые) были суррогатом, альтернативой золота, и их реальная стоимость во многом зависела от авторитета их эмитента — авторитета, определенного в первую очередь его золотыми запасами. Начиная с конца XIX века деньги (капитал) становились все более и более самоценными, все дальше отрываясь от своих «корней». После того как Ф. Рузвельту и его последователям удалось реализовать новую парадигму мировой экономики, этот процесс приобрел доминирующий характер. Доля финансовых активов становилась все масштабнее, и их «ценность» быстро приближалась к стоимости активов материальных.
Отмена Бреттон-Вудских соглашений в этом смысле стала окончательным концом той эпохи, когда активы были материальны, и, как уже говорилось, это стало одной из главных мин, заложенных под фундамент американской и в целом западной экономики. Начиная с этого момента стоимость чисто финансовых активов начинает многократно превосходить стоимость активов материальных.
С точки зрения «западной» финансово-экономической логики, такая отмена была неизбежна, поскольку она стала естественным следствием нехватки золота для обеспечения все возрастающей пирамиды финансовых активов, которая могла так успешно расти только в ситуации, когда финансовые активы были приравнены к активам материальным, каковое равноправие и стало в XX веке важной частью «западной» экономической парадигмы. Но если продолжить логику дальше, то она приводит к парадоксальному выводу, очень похожему на описание ситуации XVI века. Фактически рост финансовых активов стимулировал рост денег, что сравнимо с ростом объема золота в то время.
Более подробно. Финансовые активы росли настолько стремительно, что стало не хватать денег для их обслуживания. Денежные власти всех стран мира, а в первую очередь США, столкнувшись с такой ситуацией, начали наращивать денежную массу — для того чтобы она более адекватно соответствовала финансовым реалиям. Разумеется, подавляющая часть необходимых денежных активов была восполнена именно долларами.
В результате объем денежных потоков, обслуживающих чисто финансовые инструменты, стал значительно превышать те потоки, которые обслуживали реальные материальные ценности. Это, в свою очередь, означало, что для существенного изменения ценовых пропорций на различные материальные товары, для обрушения национальных валют и других, достаточно глобальных, с точки зрения рядовых граждан, процессов, стало возможным отвлекать денежные ресурсы, объем которых практически не влиял на основные финансовые потоки, обслуживающие исключительно финансовые активы.
Частично такой эффект был вызван тем, что ценообразование на материальные ресурсы стало определяться на рынках, носящих уже значительно более финансовый, чем товарный, характер — фьючерсных контрактов. Напомним, что форвардный контракт — это обязательство поставить через определенный срок (к определенному сроку) некоторый ресурс за фиксированную цену. Фьючерсный контракт отличается от него тем, что он является биржевым контрактом — физической поставки по его итогам может и не быть. Вместо осуществления поставки по контракту, фьючерс закрывается путем заключения встречного контракта на рынке «спот», с погашением «натуральной» поставки на клиринговой основе. Такая система позволила создать рынок, на котором объем фиктивных контрактов в десятки, сотни, а иногда и в тысячи раз превышает объемы реального физического продукта, обращающегося на рынке.
Естественно, для обслуживания этих фьючерсных рынков и сопровождения оборота таких активов стали нужны наличные (а также безналичные) деньги, общий объем которых (в первую очередь — американских долларов) резко вырос. Их количество стало серьезно воздействовать на те макроэкономические показатели, которые оказывают непосредственное влияние на отдельных индивидуумов. Последние являются избирателями и тем самым могут своим выбором влиять на политические процессы. Но подавляющая часть граждан в процессе своей жизни «работает» не с финансовыми, а с материальными активами. Даже колоссальный рост количества обладателей акций в США (на сегодня более 50 % домохозяйств в этой стране являются владельцами фондовых портфелей) не может преодолеть этой тенденции, поскольку акции являются «фиктивным» финансовым инструментом первого порядка и все еще тесно связаны с материальными активами. И уж точно, рядовые граждане в процессе своей жизнедеятельности не сталкиваются с такими чисто финансовыми активами, как деривативы, в отличие от финансовых институтов и лиц, ими управляющих. Но общее количество денег, необходимое для обслуживания чисто материальных потоков, существенно меньше, чем то их количество, которое прибавилось в процессе «экспансии» финансовых активов для их обслуживания. И часть этой наросшей за последние десятилетия денежной массы неминуемо проникала из финансового сектора в материальный — существенно обесценивая доллары для рядовых граждан, повторяя для них феномен XVI столетия («удешевление» золота).
ВИРТУАЛЬНЫЕ АКТИВЫ — РЕАЛЬНАЯ ВЛАСТЬ
Даже при чисто теоретическом рассмотрении этого вопроса становится достаточно очевидным, что при сознательном использовании эти механизмы таят в себе огромный потенциал власти. При этом наивно ожидать, что конкретные финансисты не будут отвлекать незначительный по их масштабам финансовый ресурс для того, чтобы влиять на поведение широких масс избирателей.
Если описать этот процесс, так сказать, с более «технологической» точки зрения, то выглядит он примерно так. Какой-нибудь инвестиционный банкир в некоторый момент обнаруживает, что если вывести из контролируемых им сотен миллиардов виртуальных долларов, размещенных в различных фьючерсах, опционах и прочих деривативах, малую часть (1 %, а то и 0,5 %, или даже 0,1 %), то за счет этих средств можно существенно влиять на решения, принимаемые политическими властями практически любой страны. При этом в качестве побочного результата оказывается, что объем получаемых при этом уже реальных денег настолько велик, что они могут серьезно влиять на ценовые пропорции реальных товаров.
Выглядит эта схема примерно следующим образом. Для того чтобы контролировать товарные рынки, необходимы значительные средства, вывести которые из материального производства практически невозможно. Но если вы контролируете существенную часть финансового рынка, то можете за счет варьирования цен или изменения общего количества активов на этих рынках получить (пусть на время) существенный финансовый рычаг, который можно использовать для влияния на соответствующий товарный рынок (например, скупив значительную часть собственно того актива, который и обращается на рынке). В результате цены на реальную поставку товара резко изменяются, что позволяет существенно влиять как на реальных производителей (увеличивая их доходы или, наоборот, вынуждая их продавать ставший убыточным бизнес), так и на те страны и регионы, которые от конкретных рынков сильно зависят.
Отказаться от такого рычага влияния на мировые процессы невозможно — но… «дьявол таится в деталях». Степень дестабилизации, которая таким способом вносится в реальные экономические процессы, не просто велика. Она еще и не контролируется, поскольку не относится к главным результатам, с точки зрения организаторов описанных процессов.
Раньше о таких технологиях и речи не было, поскольку золото, в отличие от долларов, не может взяться «ниоткуда». Фактически экономическая парадигма Ф. Рузвельта в пост-Бреттон-Вудской редакции воскресила мечту алхимиков о создании золота в реторте. И результаты реализации этой общечеловеческой мечты не заставили себя ждать…
О РАЗДЕЛЕНИИ ТРУДА
Как уже говорилось, обязательной чертой модели Ф. Рузвельта является глобализация, то есть создание мировых рынков на базе единой меры стоимости — американского доллара. С точки зрения локальных рынков смысл глобализации состоит в том, что продать какой-либо товар можно только по единой цене — будь покупатель в Японии, Индии, Австралии, Африке, Канаде или Европе. Разница будет определяться только накладными расходами, в первую очередь транспортными и таможенными.
И здесь необходимо сделать существенное отступление, связанное с системой мирового разделения труда. Мы много говорили о модели Ф. Рузвельта, о кредитном рычаге, который обеспечил западной модели экономики существенное преимущество. Однако необходимо сказать еще об одной очень важной вещи, которая обеспечивала для «западной» цивилизации объективное экономическое преимущество. В процессе этого рассуждения мы будем следовать докладу О.В. Григорьева, сделанного им на семинаре АсПЭК в декабре 2002 года.
Теоретически, чем выше уровень разделения труда, тем эффективнее экономика. Связано это с двумя причинами. Первая состоит в том, что разделение труда позволяет максимально концентрировать производство, что, естественно, позволяет достигать экономии на масштабах. Вторая связана с тем, что конкретное производство можно размешать там, где индивидуальные издержки минимальны. Например, прямо у источника сырья или дешевой энергии. Следование этим принципам хорошо видно на примере тех же США конца XX века. Они практически полностью деиндустриализировались, то есть вынесли большую часть индустриального производства за пределы своей страны, в первую очередь в Юго-Восточную Азию. Все чаще и чаще используются механизмы аутсорсинга, которые позволяют передать отдельные функции предприятия (в том числе даже бухгалтерский учет) специализированным компаниям.
Однако переход к более высокому уровню разделения труда требует увеличения рынков сбыта произведенной продукции. Иными словами, если у вас однотипный товар производят несколько компаний и продают его на разных территориальных рынках, то и передача некоторых своих функций в рамках аутсорсинга будет эффективной скорее всего только в рамках тех локальных рынков, на которых та или иная компания работает. А это неэффективно. А вот если появляется одна компания, которая оказывает услуги всем производителям, то они должны свои рынки объединить. Тогда прибыль будут получать все: сами компании-производители, которые снизят свои издержки, компания — производитель услуг, которая за счет масштабов универсальной услуги сможет несколько снизить цены по сравнению с внутренними ценами производителей, и, наконец, потребители, для которых усиление конкуренции приведет к снижению цен.
Таким образом, расширение единых рынков (глобализация) было необходимо США еще и для того, чтобы постоянно наращивать уровень разделения труда, обеспечивая тем самым, более высокую, чем у конкурентов, эффективность экономических процессов. С этой точки зрения, СССР и его союзники в принципе не могли выиграть экономическую схватку с США и их сателлитами, поскольку общее количество населения в странах социалистического лагеря было существенно меньше. Тем самым меньше были и единые рынки социалистической системы, в которых в 1960-1980-е годы, естественно, шла своя «глобализация». Не исключено, что именно по этой причине США так активно стремились отколоть Китай от социалистического лагеря, причем именно отколоть, а не сделать своим сателлитом, включить в свой «кластер» разделения труда. Следует добавить, впрочем, что уровень потребления в Китае в 1960-1970-е годы, когда, собственно, и решались принципиальные вопросы «холодной» войны, был еще крайне низок.
Однако влияние уровня разделения труда на эффективность экономики имеет сильно выраженный нелинейный характер. Грубо говоря, при увеличении разделения труда в разы, эффективность растет на проценты. Иными словами, соответствующая кривая, описывающая эту зависимость, имеет логарифмический характер. Таким образом, эффективность американской экономики, которая, быть может, превышала эффективность социалистической на какие-нибудь 20–30 %, на самом деле была следствием абсолютно непреодолимого разрыва по уровню разделения труда.
Расширение описанных глобальных рынков автоматически требовало наличия на них единой меры стоимости, что еще больше усиливало роль доллара. При этом возможность «финансового маневра» для наиболее крупных финансовых структур страны — эмитента единой меры стоимости глобальных рынков, позволяла достаточно эффективно контролировать процессы мирового разделения труда, что давало для США возможность в полной мере применять еще римский принцип «разделяй и властвуй». Описания этих механизмов не входят в тему настоящей книги, однако в литературе, посвященной, например, азиатскому кризису 1997–1998 годов они достаточно полно описаны. При этом, разумеется, неминуемо должно было проявляться и то «имперское мышление», которое было базой зарождения таких методов, мышление, которое в последнее время все сильнее заявляет о себе в Вашингтоне. Но об этом ниже.
ЧЕМ ГРОЗИТ ГРЯДУЩЕЕ РАЗРУШЕНИЕ ЕДИНЫХ РЫНКОВ
Но, как это всегда и бывает, позитивные в одном отношении процессы могут быть негативными в другом. Именно описанные процессы «глобализации» привели к «атрофированию» местных рынков. Очень примитивизируя ситуацию, ее можно описать так. В каждой стране (регионе) развивалось производство только одного вида товара. В том месте, где автомобили собирают, не производят комплектующих. Появились регионы, специализирующиеся на производстве колес, другие — на производстве моторов, третьи — шин и так далее. Фактически, дело шло к тому, что не только крупные комплектующие сложных товаров, но и каждую отдельную деталь, более того, каждый технологический этап ее производства стали бы производить специализированные предприятия. Естественно, что при этом они автоматически становятся заложниками маркетинговых и посреднических компаний, поскольку содержание соответствующих служб становится нерентабельно, они не позволяют в полной мере получать прибыль от специализации. Но и сами регионы, в которых находятся предприятия, нашедшие себя в рамках механизмов разделения труда, зависят от тех компаний, которые поставляют товары, необходимые для проживающего на их территории населения, которые, естественно, производятся в оптимальных, с точки зрения прибыли, районах. И разрушение этого механизма, коли уж он появился, для регионов и находящихся на их территории предприятий носит вполне катастрофический характер.
О. Григорьев в своем уже упомянутом докладе привел пример одного российского завода, который еще в 1989 году до 50 % производимых холодильников продавал на экспорт. Через три года его директор, который, вполне естественно, еще не так давно считал ситуацию на своем заводе замечательной, неожиданно обнаружил, что не может продать холодильники не только на экспорт, но и за пределами своей области, в которой он лично знал всех руководителей. Система социалистического разделения труда рухнула, лишив блестящие (в рамках этой системы) предприятия права на существование.
Аналогичная ситуация грозит и «западной» системе разделения труда. Увеличение издержек от использования доллара как ЕМС автоматически ведет к отказу от его использования в этом качестве. В результате единые рынки прекратят свое существование, поскольку альтернативы доллару в рамках полного сохранения всех механизмов, присущих современной «западной» системе, включая фьючерсное ценообразование, не существует. Переход к локальным рынкам не только увеличит издержки производителей и посредников, но еще и разрушит тот механизм управления и разделения рынков, который и обеспечил для «западной» модели экономики преимущество в эффективности. Тот колоссальный уровень разделения труда, который обеспечила себе «западная» модель экономики, окажется под серьезной угрозой, поскольку преимущество в эффективности (как уже отмечалось выше, значительно меньшее по масштабам, чем собственно степень разделения) может утратиться в связи с усилением валютных рисков и повышением издержек.
В результате будет «запущено» несколько процессов. Во-первых, уменьшится (уже уменьшается!) тот «резерв эффективности» мировой экономики, который в настоящее время частично приватизируется США за счет их возможностей контролировать свою валюту и который позволяет им обеспечивать для себя ускоренный рост.
Во-вторых, стоимость услуг по управлению глобальными рынками при этом начнет увеличиваться. Причем как по объективным, так и по субъективным причинам: трудно себе представить, что истеблишмент США добровольно откажется от привычного и бесплатного ресурса — Ирак тому пример. Тем более что их потребности в дешевых ресурсах в условиях усиления экономических проблем все время растут. Таким образом, не исключено, что очень скоро участникам рынка станет понятно, что рассчитывать на стороннего производителя жизненно необходимых комплектующих не рентабельно — стоимость их услуг все время растет, то есть жизнь настоятельно требует переходить на собственное производство.
В-третьих, уникальные в рамках мирового разделения труда производители неожиданно обнаружат, что их товары (услуги) покупаются все хуже — поскольку к их ценам автоматически начинают прибавлять валютные риски, что резко сокращает экономию на масштабах.
В-четвертых, резко усилятся социальные проблемы, поскольку высвобождающаяся в процессе разрушения специализированных предприятий рабочая сила не обладает достаточно универсальными навыками и умениями. Их готовили и учили в рамках той же специализации, в которой работали предприятия, — а институтов универсального образования, как производственного, так и научно-технического, уже не существует.
Все эти процессы все более и более будут уменьшать масштаб мирового разделения труда, разрушая тот механизм повышенной эффективности, который он (пока) обеспечивает.
Отметим здесь еще один немаловажный фактор. Созданная в 90-е годы система информатизации производства и его обслуживания разрабатывалась исходя из ее использования в масштабах мировых рынков и в предположении их последующего роста — с целью дальнейшего снижения издержек в процессе их управления. В случае их разрушения, или хотя бы снижения степени разделения труда, эффективность этих систем, программ и механизмов резко упадет, что еще более усилит те негативные процессы, которые сейчас происходят в «новой экономике».