Начавшийся с приходом 21 века Большой антропологический переход пробуждает множество процессов, воспринимаемых миром в основном апокалиптически. И это вполне отражает ту кризисную и даже катастрофную реальность аномии (рассогласования), которая предстает перед массами людей, вынужденных искать какие-то новые твердые основания своей жизни, подвергающейся самым масштабным изменениям в свою Новейшую историческую эпоху. К этим изменениям можно отнести бурно протекающие технологическую и информационную революции конца 20-го – начала 21-го века, стремительно растущую неопределенность в западной части цивилизации, крах либеральной и либертарианской модели мироустройства, исчерпание потенциала индустриального общества и нарастание угроз эпидемий и пандемий, также ресурсных, демографических, климатических и экологических катастроф, крах проекта модерн во всех его проявлениях, включая т. н.постмодерн, зримый ценностный упадок Запада и всей технэ-ориентированной культуры, нарастание угрозы тоталитарной глобальной цифровизации, экономические, политические социальные взрывы и кризисные состояния во всех без исключения частях мира.

Суть этих перемен и бурной стихии множества переходных процессов и хаотизированных состояний сегодня обнаруживается в том, что реальное мировое развитие более не адекватно тем моделям устройства человеческого общества, которые возникли с наступлением Нового времени. Более того, мировое развитие сегодня перестало быть унифицирующе-социоцентричным, оно все более диверсифицируется и настоятельно требует возврата к естественно-природным основаниям цивилизации, к сохранению и развитию природных основ самого человека и человеческих сообществ, к сбережению разнообразия культур, обновлению и уравновешиванию их тезаурусов, к новому, более устойчивому и более справедливому социальному устройству, отличному от глобально-буржуазного и тяготеющего к разным вариантам коммуналистско-социалистических форм, как экономических, так и политических культур. Эти перемены обозначают в реальности начало новой антропологической революции, вхождение в пространство новых мотиваций (побудительного поведения) выравнивания и взаимности, ценностей каждой уникальной человеческой жизни, новых отношений и открытого свободного и искреннего взаимодействия всех мировых культур и цивилизаций без исключения, прекращения войн и социо-культурного неравенства, поиск способов мирного преобразования насилия и агрессии, аутоагрессии человека в том числе, прекращения геноцида, этноцида и стимулирование взаимности и взаимоприятия, преобразования всех форм и политики мессианства и мессианских устремлений, идеологии и практики превосходства одних общностей над другими.

Для осуществления и проектирования подобных корневых преобразований в устройстве мировой цивилизации важно найти те культурные модели устойчивости, которые были наработаны совместным историческим опытом в различных локальных цивилизациях и которые связаны с достижением разных вариантов благополучного протекания переходного процесса, опредмеченного во множестве эпох, кризисных периодов и периодов как распада, так и становления крупных культурных очагов и традиций.

Важно отметить, что социо-культурная и личностная переходность как процесс-состояние-континуум имеет ряд свойств, различающихся по своей форме, длительности и масштабу у разных народов и культур, у каждого сообщества или человека. Но в то же время по существу разных вариантов перехода мы можем везде наблюдать троичную стадиальную структуру переходности как таковой. Эта структура была разработана в нескольких теориях перехода в культурной антропологии – Тэрнера, ван-Геннепа, Лича, Лотмана, Байбурина, Эльконина, Бахтина и др. Они четко выделили три важнейшие смысловые фазы перехода – фаза открепления от прежнего статуса, фаза лиминальности (переходности, промежуточности), фаза восстановления целостности. Агентами смысловой устойчивости в различных фазах перехода были определены разные культурные (точнее, антропные) паттерны и архетипы, у которых, однако, есть некоторые общие основания и принципы устройства.

К этим общим основаниям и принципам устройства агентов перехода относятся – наличие общин (сообществ, народностей, племен, социальных групп, субкультур, личностей) как открытого, так и закрытого типа, которые в литературе (Тэрнер) выделяются особым термином – коммунитас. Коммунитас – это культурные бесструктурные общности (сегодня мы бы сказали – общности т. н. «ройного» типа), опирающиеся на сохранность культурных и кровно-родственных корней и часто существующие в качестве покоренных народностей в глубине иной культуры (т. н. автохтоны). Далее к коммунитас относятся патрилатеральные и матрилатеральные (отцовские и материнские) системы культурного и этнического (кровного) родства, т. н. малые народы (немногочисленные народы и народности с устойчивой героической этноконфессиональной памятью и соответствующим героическим ценностным пантеоном), «блаженные нищие» и «добрые самаритяне» (Тэрнер) – то есть открытые подвижнические культуры сотериологического (сердечно-эмпатического и братского) типа, милленаристские движения (движения с различной мессианской и пророческой культурой), монашеские ордена и пр. Тэрнер особо подчеркивает, описывая коммунитас, что именно такие бесструктурные общности имеют возможность «прорваться в состояние хаоса» и получить новый опыт, обрести новую сакральность (целостность).

В культурологических теориях перехода упоминается также устойчивость традиций культурных инициаций, жертвоприношений и табу, разного рода ритуалов смерти-возрождения, характерных для множества народов, обитающих в условиях социо-культурного пограничья и промежуточности, но с устойчивой привязкой к родной территории, на окраинах обжитой и хорошо структурированной внешней «имперской» культуры. Приведенные примеры переходной устойчивости хорошо иллюстрируют картину разных по глубине и свойствам ассимиляционных (взаимопроникающих) культурных архетипических традиций, которые формируют достаточно различимые сохранные модели, исторически и феноменологически выдержавшие, как периоды заметной аномии и хаотизации, так и периоды многочисленных социо-культурных переходов (сам по себе архетип есть тот сквозной культурный смысл и его носители – в ментальности, социальной практике, мировоззрении, которые рождаются и сохраняются в хаосе). Эти модели имеют различную агентную базу, различное целеполагание и выполняют различную роль в адаптации, ритмах, обновлении, продолжительности и динамике перехода, но их общее значение для достижения устойчивости в условиях хаоса и режимов с обострением бесценно в любых фазах и эпохах.

Основные культурные (антропные) ассимиляционные архетипы

(перечислены по степени убывания плотности ассимиляционных процессов, силы стихийного противостояния хаосу, места в переходных процессах и состояниях и способности выдерживать режимы с обострением).

1. Маскулинный архетип

Поглощает хаос силовым, стихийно-энергетическим и волевым способом, легко и быстро, имеет ярко выраженную поисковую и агональную (состязательную) стратегию, не любит конкурировать (воевать за трофей), но хорошо умеет воевать за собственный смысл и правду (суть). Маскулинный архетип имеет приоритетом стоические принципы, честную авторитарность, наделен хорошо проявленным экзистенциальным (бытийным) интеллектом (по Гарднеру), где «нет ни эллина, ни иудея», способного соединить в равенстве (выравнивающей ассимиляции) даже, казалось бы, несоединяемое. Не ориентирован на материальное, в деятельности всегда ориентируется на идеальный образ, чувственно застревая на нем и прекрасно себя чувствует в стихии неопределенности.

Часто имеет т. н. негативное мышление, так как очень внутреннее противоречив. В культурах выражен в гомогенных сообществах-братствах, монашестве, т. н. культурах Пути и самосовершенствования (даосы, суфии, богумилы, катары, альбигойцы и др.), культурах подвижничества и первопроходчества, защитников правды, сирых, слабых и угнетенных любого направления. Социально крайне активен, как внешне, так и внутренне, может оказывать цементирующее и обновляющее влияние на целые цивилизации и поколения, оставаясь, однако, на общекультурной периферии вне зоны аномии и хаоса.

Маскулинные культурные сообщества – однородные, как стая или род охотников-собирателей, их сетевая форма – «рыбья стая» (по А. В. Олескину) в любой среде способны энергетически ассимилировать множество иных культур. Эти культуры в то же время обладают ярко выраженной и вызывающей активное подражание героической ментальностью, также способностью проявлять героическое самопожертвование и героические поведенческие паттерны, отрицают любую элитарность и привержены прямой открытой общинной, вечевой демократии и потестарным вождеским традициям.

Поведенческие стратегии – либо полный одиночка (вождь в том числе), либо полный слитный коллективизм (община-братство), стая, племя, клан, родовая община. Активен в периоды всех пассионарных и пророческих толчков (по Гумилеву), включая зарождение всех религий. Участвует во всех агональных культурных ритуалах и играх – состязания и поединки, военные и спортивные игры, борьба за Родину, Отечество, веру, кровь и почву, культы мученичества, тотемизм, анимистические культы, культы предков, субкультуры нигилизма и атеизма.

Маскулинные культуры являются выраженными носителями характеристик т. н. социальной эргичности (по Русалову), где четко выделяются такие противоположные качества как стремление к социальному лидерству или растворенность в массе, высокая или низкая социальная контактность. В терминологии каскадного принципа развития истории В. Г. Буданова – это – «духовно-религиозный» архетип, в истории России проявляется от крещения Руси, в период 2002-2010г.г. прошел глубокую трансформацию.

Культурные стратегии – «склеивающие» общественные движения, поточные и цепочечные (эстафетные) паттерны передачи сигналов (особенно звуковых) и информации, многоагентные сообщества, максимально однородные, где нет ни узлов, ни частиц. Всегда ориентирован на окраинные подражательные слои культурного времени – либо на архаичное прошлое (синдром первопредка), либо на чувственно переживаемый образ будущего, на т. н. канунное время. Наиболее активен во вторую фазу перехода, лиминальную, связанную с обилием конфликтов, войн, пиков хаотизации, оказывая энергетически-мобилизующее воздействие на среду и указывая путь выхода из хаоса. К маскулинному архетипу относятся социально предприимчивые и активные сообщества – маскулинные субкультуры, номадические культуры пограничных, горских и конно-кочевых народов, пракультурные поисковые сообщества охотников, команды-стаи, они феноменально устойчивы именно в зоне риска и катастрофы, особенно тяготея к крайним социальным нишам – пограничным или промежуточным. Кроме того, маскулинные культуры и субкультуры отличаются т. н. кентавризмом, обладая способностью порождать парадоксальные и кентавр-состояния в различных традициях, но при этом в среде обитания эти субкультуры создают сверхпрочные традиции и культурную память равенства, сплоченности, солидарности, сверхсильной выносливости.

2. Созерцательный архетип

Архетип-консерватор, приземлен и вынослив как атлант, который держит небо, обладает не менее мощными энергоресурсами, чем маскулинный, но гораздо более медлителен и неповоротлив. В отличие от маскулинного, наделен могучими материальными ресурсами, ориентирован на ощупывание и преобразование прежде всего именно материальных процессов и состояний, и на этой основе способен выстраивать не менее мощные духовные системы, способные оживлять («проветривать») даже самые застойные процессы и состояния. Созерцательные культуры тяготеют к т. н. социальной эмоциональности (по Русалову), различаясь по степени ранимости или восприимчивости к социальной коммуникации и умения ее налаживать. Этот архетип обладает редчайшими интеллектуальными способностями – т. н. музыкальным интеллектом, в хаосе умеет настраивать одухотворенным умом на совместную ассимиляционную деятельность любую среду и любые сообщества, присущ каждой духовной традиции и каждой религии, выполняя принцип «религар» – всеобщей связи. Особенно мощно проявлен в развившихся на Востоке дхармических религиях – буддизме, джайнизме, индуизме, сикхизме и др.

Созерцательные культуры имеют отчетливую конфигурацию лабиринта, с сакральным центром и множеством ходов и оболочек, тщательно оберегающих корень и всю корневую систему и потому устойчивы в любом переходном процессе, особенно на входе в него и на выходе. Основанные на культе предков и пращуров, также ненасилия, они составляют как бы оберегающую рамку для маскулинного архетипа и обладают при этом способностью удерживать вертикальную традиционность, спокойно преодолевая любую дискретность и любую прерывистость пространственно-временного потока, легко удерживая ранее занятые территории и сохраняя цикличесий постоянный темп. Их постоянная культурная стратегия-игра – т. н. мимикри (повторение, копирование) – природы и антропной природы – то есть правды, которая отражена в характерной сетевой форме «муравьиного» типа (по А. В. Олескину).

В пассионарном цикле эти культуры занимают ведущую позицию пассионарного перегрева (по Гумилеву), аккумулировав в себе могучую энергию множества пассионариев, но обладая при этом способностью регулярного сброса через тщательно разработанные духовные «практики восхождения» (например, «восьмиричный путь нравственного делания») пассионарных энергетических излишков и консервации своего пассионарного энергетического потенциала в автохтонных традициях и ритуалах самоограничения, а иногда и самоистязания. Поэтому они сохраняются столетиями при любых социальных или природных катастрофах и войнах, находя себе место даже в качестве покоренных культур, не смешиваясь, однако, с культурами завоевателей. В терминологии каскадного принципа развития истории В. Г. Буданова – это – «пассионарный» архетип, в истории России имеет проявленность в периоды всех крупных войн, пережил трансформацию в 2003-2010г.г.

Созерцательный архетип часто имеет ритуальную нагрузку, утяжеляющую деятельность, но эта нагрузка оправдывает себя как неизбежное следствие соблюдения многочисленных внутренних поведенческих кодексов, которые нужны для защиты корня. Утяжеление также относится и к самой структуре архетипа – он перенасыщен иерархическими связями и вообще крайне сложной династийной, гаремной системой передачи информации. Поведенческая стратегия поэтому часто ограничивается простым подражанием и точной передачей первоначального сигнала, символа или ритуала, которые, однако, идеально сохраняют строгий топос и гармонию лабиринта с его сакральным ядром.

Лабиринтное устройство созерцательных культур сохраняется не только в их сакральном статусе, оно проявлено и в ярко выраженной практической, материальной направленности, опредмечено в любых общественных сословных или кастовых структурах (в современных цифровых корпорациях, артелях и цехах в том числе), замкнутых этноконфессиональных общинах, особенно автохтонных, и способно уравновесить своей незыблемостью любой переход и любую хаотизацию.

3. Патрилинейный архетип

Патрилинейный архетип крайне осторожен и сенситивен – на первый взгляд, но обладает при этом выносливостью и социальной плодовитостью в гораздо больших масштабах, чем все остальные архетипы. Это его свойство связано с тем, что именно он способен ассимилировать, достигая максимальной слитности, любых антропных агентов, сферы, сообщества и страты, иногда вплоть до их взаимного растворения. Взаимность – «зашита» в «ризомном» («грибном» – по А. В. Олескину) рыхлом устройстве этого архетипа и именно его взаимопроникающие свойства лежат в основании устойчивости цивилизации, как исторически сложившейся общности вообще и в основании отдельных локальных цивилизаций с глубокой древности, а также устойчивости общецивилизационного перехода к т. н. стадии города.

В цикле пассионарности (по Гумилеву) этот архетип располагается именно в фазе обскурации (цивилизации), которую Гумилев обозначал как застойную, «заболоченную» фазу «заката», «золотой осени цивилизации», предшествующую завершению всего пассионарного цикла и постепенного перехода к состоянию культурного мемориала.

Между тем в этой фазе обскурации происходит множество разнонаправленных процессов, которые не так значимы для пассионарности, она их даже игнорирует, но зато для устойчивости в хаосе данные обскуративные процессы невероятно важны. Потому что патрилинейный архетип, обладающий т. н. межличностным (мудрым, взвешенным, эмоциональным, наблюдательным, эмпатическим) интеллектом (по Гарднеру) – единственный, который способен определить смысл всего развития, найти тот смысловой образ и суть, которые скрываются за бурным хаотическим переходным процессом. Тем самым, патрилинейный архетип умеет направить весь переходный цикл на более высокий, более осмысленный уровень, часто воспринимаемый, однако, как запутанность, как нелинейность, алогичность и аритмичность.

Его значение в переходе связано с трансляцией могучей агональной энергии маскулинного архетипа и переброски ее в область смысла, ассимиляционного уплотнения и гибридизации различных культурных традиций в новое единство без повреждения, однако, их смыслового содержания. Феномен «имперского языка» и «имперской идентичности» – как, например, «имперского» арамейского языка в эпоху Христа или «советского человека» в СССР – хорошо иллюстирирует данный вариант ассимиляции. Этот же феномен лежит в основании демократической ассимиляции античного полиса, породившего традицию общинно-городского демократического агонального консенсуса, ставшего образцом демократической политической культуры на века вперед.

Роль патрилинейного архетипа в хаосе перехода – завершающая. Он очень осторожен, но в конце перехода целиком способен передвинуть скорость и масштаб хаоса к мудрому эмпатическому, сердечному согласию, и тем самым утвердить новую энергетическую структуру – эргичность (по Русалову), где нет темпа и ритма, нет целеустремленной логики, но есть потребность к осмысленной деятельности, энергетическая мощь доверия и уравновешенности. Материальное пространство вполне «вписывается» в эту эргичную структуру, равно как «вписывается» и бурная информационная деятельность. Эти обстоятельства превращают патрилинейный архетип в центр консенсуса, равновесия и упорядоченности всего процесса перехода, придавая ему творческое вдохновение (креативность) и умную сердечность (софийность). Матрилинейный архетип часто составляет историческую пару с патрилинейным, обладая способностью перевода его концептуального богатства мудрости в стройную систему истинного знания или устойчивого уклада сбережения семьи и ее ценностей, основанного на идее строгой нравственной чистоты (см.ниже).

В терминологии каскадного принципа развития истории В.Г.Буданова – это «коллективно-соборный» архетип. В истории России – идет от стояния на Угре, символизирует освобождение от порабощения.

Патрилинейный архетип имеет древнейшую культурную историю, входя, как составная часть во множество культов воскресающих и умирающих богов, культы «пупа земли», платонические культы, культы Логоса, все авраамитические религии, ведические культы, культ Софии-мудрости, старчество, анимистические культы и ритуалы жертвоприношения, включая т. н. ритуалы заместительной жертвы (в том числе паттерн «козла отпущения»), все культуры перехода, как ритуализованные инициации.

4. Рациональный архетип

Рациональный архетип в переходных процессах выполняет ту же организующую хаос роль, что и маскулинный, но не энергетическую, и, тем более, не материальную, а чисто информационную, составляя, тем не менее, устойчивую пару с маскулинным архетипом и устойчивого антагониста с иррациональным архетипом, а также соперника с архетипом фемининным, претендуя в социуме на культурно-языковое первенство. Можно даже сказать, что переживаемые ныне всеобщий хаос и процессы информационной революции, связанные с бурным и неопределенным развитием сетевых технологий любого уровня и направленности – это стихия именно рационального архетипа, его различных исторических и современных форм – от соседско-общинных, до милленаристских, революционных и пророческих движений и, наконец, современных «океанических» форм интернета.

Культуры рационального архетипа обладают типичным свойством информационных процессов как таковых – они «пуэрилистичные» – то есть не взрослые, отроческие, бунтарско-разрушительные, задающие, однако, четкую темпоральную структуру переходно-хаотизированным процессам – т. н. темп (по Русалову), обладая способностью ускорять или замедлять процессы деятельности в среде своего присутствия.

Стихийная власть рационального архетипа над хаосом перехода заключается в феноменальном качестве рацио, как несущей сквозной культуры, как прошлого, так и будущего Просвещения – качестве полноценного владения языком, трансграничными языковыми средами, культурными текстами, семантическими социо-культурными рациональными рядами, и, соответственно, лингвистическим интеллектом (по Гарднеру).

Ассимиляция, которую образует рациональный архетип, более напоминает аккультурацию, то есть процесс агонального состязательного, сетевого равноправного и равноценного взаимодействия культур, культурного сотрудничества и кооперации (соработничества), когда каждая из них занимает свое четкое место, но при этом они все вместе формируют новое «срединное», как уравновешивающее, так и соревновательно-конфликтное пространство, иначе – сетевой консенсус и информационную развивающую среду.

Поэтому культурные традиции рационального архетипа – это исторические традиции Слова («в начале было Слово»), словесности и письменности и всего их исторического пути на протяжении всех шести информационных революций от появления речи до появления интернета. С этой точки зрения рациональный архетип всегда является спутником всех переходных процессов, связанных с информацией, в истории любого государства играя роль просвещенного Учителя. В терминологии каскадного принципа развития истории В.Г.Буданова – это «властно-корпоративный» архетип. В истории России проявлен от Рюриков, до Ивана Третьего, возрождался в екатерининскую эпоху.

Культурные традиции рационального архетипа отчетливо антропоцентричны, аскетичны и предусмотрительны, они образуют характерную сетевую форму т. н. хирамы (по А. В. Олескину) – то есть интеллектуального братства. Эти культуры связаны с практиками нравственного и духовного совершенствования и культом Учителя, это, в том числе, культы самоотречения, андрогинии, оракулов, Слова, Писания и Предания, культы Пути – даосские, суфийские, монашество, «Небесного наставника», тантризм, старчество, исихия, мистериальные культы, философствующие культы. Данные исторические формы рационального архетипа сохранны до сегодняшнего дня, напоминая подростковое андрогинное братство, а также т. н. экзистенциальное братство (по Ясперсу) как сообщество равных участников-братьев информационных революций, будущего ноосферного мирового технологического союза и первопроходцев новой ноосферной цивилизации.

5. Матрилинейный архетип

Матрилинейный архетип – самый закрытый и жесткий из всех других архетипов, но в среде он ведет себя гибко, приспособительно, составляя стратегию т. н. пластичности (по Русалову), определяющей степень группового или личного программирования и способности переключаться с одной программы действия на другую. Культуры матрилинейного типа никогда не формируют крупных социальных форм, они скорее малые и даже сверхмалые, образуя сетевую «клеточную» форму (по А.В.Олескину), обладая способностью пассивно сохраняться при любых обстоятельствах, включая хаотические, такие как беспрерывные войны и разруха, составляющие типичный исторический фон их существования. Эти культуры в среде обычно придерживаются крайних поведенческих стратегий именно относительно пластичности – либо аномально поведенчески стабильно-податливы и подчиненны, даже покорны (имея сходство с автохтонными), либо поведенчески столь же аномально бунтарские, очень активные, жестко-доминирующие, властные, воинственные, авторитарные. Данное скольжение с верха к низу и наоборот отмечается в историческом развитии матрилинейных культур и субкультур повсеместно. В пассионарном цикле по Гумилеву матрилинейные культуры отмечены в самом его конце, составляя характерные примеры депрессивной субпассионарности, фиксированной либо на приземленном потребительстве, либо на высоком «небесном промысле», переходящих в мемориальную фазу с некоторым оживлением перед историческим гомеостазом.

К матрилинейным культурам относятся закрытые культуры домостроя, потребительские культурные сообщества, фанатично фиксированные на консьюмеризме и продуктах питания, либо замкнутые и аскетичные духовные общины, все так же фанатично фиксированные, но на «духовной пище», также почвенничество, фундаментализм, родноверие, старообрядчество (в России древлеправославные, хлысты, духоборы, молокане, казачье старообрядчество и пр.), крепостничество как земельного, так и индустриального типа, трудовые общины и сообщества, пуританство – как в протестантизме, так и в других обновленческих ответвлениях авраамитических религий или культов, но особенно распространенных на Западе (Европа и Америка) и на Севере Европы и Евразии, также в Передней Азии.

Матрилинейные культуры достаточно легко формируют ассимилированные этно-конфессиональные, семейно-родовые, межрелигиозные или неорелигиозные субкультуры и социальные общности со сходными пуританскими или фанатично-почвенническими или авторитарно-аскетическими устоями. Часто встречаются также монашеские общности и монашество по строго аскетически-ритуальному уставному типу, закрытые культы чистоты и мудрости. В истории России – в терминологии и каскадного принципа В. Г. Буданова – эти культуры формируют т. н. «властно-авторитарный» архетип, проявленный в опричнине, в правлении Ивана Грозного, также в периоде от Елизаветы до Александра Первого, он активен в настоящее время – до 2060г.

Данная приземленная жесткость и даже почвенническо-хозяйственный фанатизм очень характерны для матрилинейных культур, мотивированных исключительно на то, чтобы заботиться о сбережении семейно-родового уклада и потомства, сохранении потомственно-культурного и чистоты духовного природно-религиозного кода в обществе в целом, в этом отношении они очень близки с архетипом патрилинейным. Четкая фиксация отмечена в этих культурах и в интеллектуальном плане – они являются носителями т. н. натуралистического интеллекта (по Гарднеру), замкнутого на биологическом или гео-ориентированном (почва, мать-земля как суть, сущее) взгляде, включая мировоззрения (протестантские в том числе), направленные на поиски истины (точнее, роды истины), например, и особым пристрастным отношением к сохранению природы вообще или природы и кодов общинно-семейного устройства и вещей в мире. Социалистический общинный идеал и коммунистическая идея как идея и практика истинного природного чистого бытия матери-земли и чистого духовного устремления очень близки к этому мировоззрению, ставшему для России частью судьбоносных испытаний в 20 веке, не исчерпавших свой потенциал и сегодня.

Русские общинные утопии, однако, взорвав в 20 веке весь цивилизованный мир, взорвали внутри своего русского мира в поисках новой истины, прежние цивилизационные устои, и вызвали к жизни на фоне коммунистического хилиазма взрыв гуманизма, глубинный ресурс беспримерного мужества, воинского и трудового подвига миллионов, отвагу, храбрость и массовое патриотическое самопожертвование в ходе технических перестроек, мировых и отечественных войн за свободу и независимость своей земли, братски сплотивших всю восточно-христианскую цивилизацию.

В социуме данные культуры отмечены у всех социальных групп и этно-конфессиональных сообществ с уникальной выносливостью и высокой рождаемостью и вообще плодовитостью, как западного, так и восточного происхождения, где материнский род имеет важнейшую функцию сохранения всего сообщества. Они ориентированы либо на замкнуто-материальный, либо замкнуто-духовный интерес и наделены очень высокой, скорее изнурительной работоспособностью и производительностью (апология работы во имя идеала) во всех тех областях, где они задействованы. Они достаточно автономны в любом обществе, легко приспосабливаясь к любым внешним условиям, но сохраняя при этом неизменно всю свою внутреннюю структуру, где ядро состоит из связки мать-дети любого генеза. Их особая роль в сохранности общественных устоев состоит в том, что именно они способны охранять глубинный потенциал выживания и непрерывности передачи цивилизационного кода при самых тяжелых и разрушительных процессах (войны, катастрофы, переходные состояния и периоды).

6. Фемининный архетип

Утонченная сила фемининного архетипа оказывает в среде весьма разнородное, скорее даже распределенное влияние, которое, однако, обладает способностью добиваться целостности и законченности в любом процессе. Культуры этого типа, которые от «культа» (Аверинцев), они действительно отвечают самому пониманию культуры как состояния культивированной почвы, как выстроенного и упорядоченного, гармоничного пространства. И в этом отношении фемининные культуры прямо противоположны хаосу с его грубым и беспорядочным разрушительным воздействием, бесцеремонно взламывающим любой мало-мальски налаженный порядок. Но это – только на первый неискушенный взгляд. Потому что в каждой фемининной – по сути гедонистической, десакрализованной – культуре заложена могучая сила хаотизированной трансформации. К ней относятся культурные традиции удовольствия, трансформирующие среду не силовым, аскетически-революционным или религиозно-сакральным, а знаково-конкурентным путем. В том числе путем расчетливого, обволакивающего культивирования символов, культурных текстов, создания шедевров искусства, особенно искусства изобразительного, создания особой конкурентной культурной среды и атмосферы, способной подавить соперника (другую культуру) и преобразовать «мягкой силой» даже самые незыблемые устои и сохраняясь поэтому в хаосе на «вторых ролях», в социальной тени, но при этом в культурном апогее.

Культура европейского или азиатского Возрождения, которая буквально за считанные 200 лет взорвала и уничтожила власть многовековой сакральной средневековой мудрости и религиозной морали, положив начало Новому времени, была чисто фемининным культурным опытом. Он показывает силу фемининного архетипа, спонтанно внедрившего в среду тонко окультуренный хаос и получившего неслыханное наслаждение от спонтанного и свободного, чувственного самовыражения язычески-античного материально-телесного человеческого начала, распространив его на всю культурную традицию. Парадоксальность фемининного архетипа полностью обнажена в этом культурном феномене – материальная, глубоко приземленная социальная пластичность (по Русалову), с различными моделями социальной коммуникативности – от легкости до замкнутости, наряду с культурой одухотворенности человеческой свободы и антропологического взрыва либеральной апологии разума и опоры человека на самого себя, в сочетании с редким аморализмом и нигилизмом, многочисленными и кровопролитными войнами, порождающими в совокупности четкое социальное равновесие.

В пассионарном цикле (по Гумилеву) фемининный архетип занимает место надлома, когда пассионарный импульс сокращается и начинается – на фоне создания культурных шедевров – эпоха многочисленных войн, которая показывает как пассионарная система спонтанно вырабатывает из себя излишнюю пассионарность, десакрализует и переносит ее в ценностный, а затем и в осмысленный культурный слой (сначала в фазе инерции – см. ниже и в фазе обскурации – см. патрилинейный архетип). Его либерально-социальная энергия отразилась во множестве объединительных и центростремительных дихотомных процессов образования светских наций. В терминологии каскадного принципа развития истории В. Г. Буданова – это «духовно-идеологический» архетип, в истории России проявлен от Сергия Радонежского, активен в период Куликовской битвы, переживал возрождение – 2012-2018.

Исторически фемининный архетип постоянно менял свой социальный облик и социальные маски, формируя характерную пластичную сетевую «модульную» форму (форму медуз, полипов, по А. В. Олескину). Эта же энергия фемининного архетипа питает и тонкий визуально-пространственный интеллект (по Гарднеру), который, будучи культурной основой изобразительного искусства и всех т. н. игровых моделей социального устройства, включая современные социальные сети, все денежные культуры и культуру современных геймеров, от политиков и предпринимателей, до клиентов кабаре и казино, держит под своим расчетливым контролем всю либерально-рыночную среду.

Культурные традиции фемининного архетипа действительно очень социально-пластичны. Эти культуры самые устойчиво-гибкие в социуме, они направлены на сочетание сетевой однородности и в то же время индивидуальности и конкурентности, на поиск «золотой середины», на сочетание общих и частных ценностей и оценок, вообще оценочности (и безоценочности, уникальности) как социального принципа. Культуры этого типа отчетливо комплиментарны и действуют с помощью т. н. ассимилятивной комплиментарности, стремясь не просто подавить, но обогатиться за счет подавления иной культуры или манипуляции ею, включив ее в «культуру общего». Они тяготеют к самым разнообразным игровым сценариям, но при этом весьма поверхностны, стремясь к утилитарным (полезным) кодирующим структурам, в том числе деньгам как всеобщему эквиваленту и основной социальной игре.

В то же время данные культуры обладают феноменальной приспособляемостью, адаптивностью и способны ассимилятивно «выровнять» любой социальный процесс, ввести его в русло взаимодействия, прагматики, соседской взаимопомощи. Приспособительные способности фемининного архетипа, однако, сильно поколеблены в современную революционную эпоху информационных сетевых технологий, которые, предлагая новый, сетевой эквивалент социальной регуляции, откровенно претендуют на свержение власти денег. В то же время очевидно, что эти приспособительные способности фемининного архетипа пока никуда не исчезли, постепенно уходя в социальную тень и оказывая «сопротивление» разрушительному хаосу «мягкой силой» культурных, финансовых и информационно-сетецентрических войн и конкуренцией социо-культурными стереотипами и ценностями, тем самым только усугубляя хаос.

7. Эвристический (тэхне-культурный) архетип

Первое, что бросается в глаза при рассмотрении эвристического архетипа – это сочетание в нем множества сложнейших разнонаправленных и радикальных состояний, процессов, культур, стратегий и практик. Это картина дополняется тем фактом, что именно данный архетип является носителем древнейшей тэхне-культуры (сочетания культуры техники, техничности и мастерства), буйно расцветшей в недавно закончившуюся индустриальную эпоху, опираясь на свой развитый т. н. логико-математический интеллект (по Гарднеру). Индустриально-техническое доминирование в 19-20 в.в. вызвало к жизни культурные технологии, обладающие инструментарием трансляции других культур и языков, в том числе языков т. н. множественного интеллекта как такового (его отдельные представители рассмотрены во всех других архетипах).

Данное обстоятельство периодически порождает в эвристическом архетипе иллюзию интеллектуального и культурного превосходства, доминирования и экспансии во всех сферах, ментальных сферах в особенности, что неизбежно, в свою очередь, вызывает как разрушительный тэхне-культурный радикализм (тэхне-шовинизм, тоталитаризм), так и цифровое или конструкторское ментальное оскудение. Причина этой постоянно воспроизводящейся мировоззренческой и культурной деструкции эвристического архетипа заключена в том, что он постоянно находится в состоянии стратегии-игры т. н. иллникс – болезненного головокружения, своеобразного опьянения от стресса интенсивного измененного состояния сознания. Из-за «широты» охвата и сложности собственной конструкции ему крайне затруднительно определить целевую причину своего существования, войти в «туннель» собственной истины, найти свое подлинное место и подлинную онтологическую цель, которую он никак не может породить, но от которой фатально зависит.

Кроме того, еще одна – более исторически и феноменологически глубокая – причина данной деструкции состоит в том, что эвристический архетип существует в поведенческих стратегиях т. н. эмоциональности (по Русалову), где хорошо проявлена особая чувствительность к удаче и результатам своей деятельности. Потому в эвристических культурах нередко наблюдаются крайние, мессианские состояния культивирования колоссального (сверх-человеческого) либо состояния столь же крайнего, приниженного, фактически мазохистского свойства, связанного с принуждением обслуживать чужие интересы, особенно интересы элит.

Эта зависимость, возникшая еще на заре промышленной революции, не дает ему возможность определить свое истинное призвание и уникальное предназначение для человека. Ему гораздо легче определить социальный, повторяемый приоритет, чем приоритет личностно-уникальный, указав еще раз на безусловный приоритет точного тэхне-знания как такового, претендующего на создание машин полного контроля над человеком. Так регулярно появляются все новые тэхне-иллюзии, часть которых в современном мире транслируются как техническая сингулярность.

Ситуация оказывается тупиковой, потому что тот, кто не может найти инструмент для собственной уникальной, неповторимой цели, не может выстроить подлинную цель общественную. Данная удивительная и исторически постоянная аутоагрессия эвристического архетипа по-прежнему зеркально провоцирует агрессивную же среду его существования, мешая ему прорваться сквозь собственный барьер.

Не менее агрессивно-парадоксальным оказывается, поэтому, и постоянный фон его исторического существования – сочетание эпох крайне ожесточенных локальных, гражданских, мировых войн и революций с периодами как застойно-тоталитарного, так и имперского мирного и блаженного времени, ностальгия по которому пронизывает любое реформаторское и эвристическое мировоззрение, легко принимающего войну и силой навязанную революцию или тоталитарную власть за социальную и тем более личностную норму. Именно поэтому эвристический архетип постоянно обманывается с точки зрения восприятия хаоса, он принимает его за войну, хотя хаос не является войной, он ею только иногда становится.

Социальность, жесткая социоцентричность и зависимость от социума воспринимается эвристическим архетипом как точно такая же норма, сочетаясь, однако, с предельно ожесточенным, до абсурда, отстаиванием независимости как индивидуальной свободы воли (отличать от свободы личности), так и вообще свободы от любых ограничений, барьеров и ответственности. Сетевая форма существования эвристического архетипа – т. н. «шимпанзинная стая» (по А. В. Олескину), где сеть как форма самоорганизации синтезирована с иерархией, особенно иерархией территориального и ролевого доминирования.

Дополняет эту парадоксальную картину редкой деструктивной зависимости от власти социума изворотливая и удивительно устойчивая приспособляемость эвристического архетипа к любым крайним обстоятельствам, к любой экстремальности, в сочетании с устойчивой стратегией доминирования любой ценой и стремлением не просто к конкуренции, но к бунтарству и маниакальному преследованию соперника до его тотального уничтожения.

Эта жестокость тэхне-культуры в ряде мест, в частности в России, была в 20 веке особо разрушительной, воспроизведя в гипертрофированном виде типичную социоцентричную технологию уничтожения индивидуальной жизни и подчинения культур индивидуальности культурам чисто социальным. Социально-инженерный подход к человеку удерживается в России, и не только в ней, и сегодня, сохраняя и достаточно архаическую техне-модель культуры, замешанную на тотальном поклонении вождям, создавая для этого вновь и вновь культовые формы, героизирующие насилие, обожение пирамид и зиккуратов, манию «догнать и перегнать» и цифрового величия.

В терминологии каскадного принципа развития истории В. Г. Буданова – это «трансформационно-коллективистский» архетип, в истории России проявлен от восстания Степана Разина, также Пугачева, активен в периоды всех революций.

Культуры эвристического типа всегда пользуются силовой, жестко подавляющей ассимиляцией, а также «территориальным эгоизмом», часто полностью уничтожая все иные культурные традиции на тех территориях, которые завоевывают, история предоставляет этому исчерпывающие примеры, как в эпоху древних империй, так и империй современных, западных особенно. Собственно, вся культурно-техническая политика Запада, начиная с Нового времени – это смесь культурного геноцида и хищничества с разного рода оплодотворением покоренных или уничтоженных культур эвристическими тэхне-достижениями, разумеется за их счет. Не менее иллюстративна в этом отношении и вся история действий эвристического архетипа в отношении среды собственного обитания, освоения космоса в том числе, и тем более в отношении вполне разумных современных цифровых технологий, которые рискуют быть незаслуженно использованы для нового типа сетевого геноцида, стирания культурного разнообразия и утверждение «цифрового концлагеря».