Russian
| English
"Куда идет мир? Каково будущее науки? Как "объять необъятное", получая образование - высшее, среднее, начальное? Как преодолеть "пропасть двух культур" - естественнонаучной и гуманитарной? Как создать и вырастить научную школу? Какова структура нашего познания? Как управлять риском? Можно ли с единой точки зрения взглянуть на проблемы математики и экономики, физики и психологии, компьютерных наук и географии, техники и философии?"

«Мир как сумма взаимодействий» 
Александр Неклесса

Опубликовано в: Будущее России

Подведем предварительные итоги. Число национальных государств и разного рода квазигосударств превысило на сегодняшний день две сотни. В пестром конгломерате можно встретить чрезвычайно разные образования: полуторамиллиардный Китай и население островного атолла, отколовшуюся мятежную провинцию и этнос, сражающийся за обретение суверенного очага. Кроме того, субъекты мировых связей демонстрируют тенденцию к преодолению формата национального государства, стандартного понимания суверенитета, продуцируя политконструкты, подчас выходящее за рамки «классической» национальной государственности. Во второй половине прошлого века «ограниченный суверенитет» в Европе воплотился, к примеру, в диапазоне от политической реальности стран Варшавского договора до прецедента Косова. Иной пример трансгосударственного транзита – страна-система ЕС, демонстрирующая возрастание властных полномочий Совета ЕС в сравнении с суверенностью отдельных членов (промежуточный результат процесса был конституирован в виде Лиссабонского договора 2007 года).

Это, как и многое другое, требует обновления политологических прописей. Но еще важнее – обнаружение, описание и классификация новых полевых игроков на глобальной арене.

Это модификации, то есть формы адаптации к меняющимся условиям национальной государственности, перераспределяющей полномочия сразу по трем векторам – глобальному, конфедеративному, субсидиарному.

Дополнительное усложнение дизайна – изменение логики мировых связей. И соответственно – обновление базового протокола картографирования, когда в качестве субъектов актуальной реальности рассматриваются геоэкономические комплексы.

Другая непростая задача – отражение в модели мироустройства феномена государств-корпораций, перестраивающих политическую жизнь по меркам корпоративного управления, и корпораций-государств – влиятельных протосуверенов, объединяющих экономические функции с политическими амбициями.

На планете появляются также экзотичные антропо-социальные акторы (корпорации влиятельных персонажей), так называемые облачные структуры, политии с неопределенной правосубъектностью, обладающие либо претендующие на обладание своеобразным квазисуверенитетом, ослабленным суверенитетом либо суверенитетом de facto, все увереннее действующие в антиномийных слоях расширяющегося социокосмоса.

Ситуацию усложняет особенность глобальной конструкции: синкретичное сосуществование старых и новых акторов в динамичной среде. При этом приходится анализировать не только актуальную феноменологию, но также связи и взаимодействия, которые возникают или еще только могут возникнуть между разнородными персонажами мироустроительной драмы. Все эти политии, будучи объединены пространством мировой практики, разделены, однако, степенью успеха в освоении нормативов суверенного персонажа и фактическом признании таковым со стороны мирового сообщества.

***

Императив комплексной ревизии картографии мирового политического пространства – отражение грандиозности его нынешней реконструкции.

В транзитной среде XXI века радикально меняется также сама основа цивилизации в ее привычном прочтении – городское пространство. Город расплывается и расползается по планете, превращаясь в эклектичный коллаж трансграничного метаполиса.

Одновременно умножается феноменология дезурбанизации: возникают элитные загородные поселения, внутригородские замки, автономные кварталы, фавелы и бидонвили, по-своему напоминающие о потускневших декорациях global village, образуя планетарный архипелаг квазидеревень – трущобы Глубокого Юга. Уже сам выбор термина global village на семантическом уровне фиксирует ощущение конца цивилизации, по крайней мере, в ее прежнем понимании (ср.: сivil). Вилиджизация существует вне символической городской черты – это заметно иное прочтение исторического текста, возможно, сумерки постцивилизации, но, быть может, склоненная глава земного града перед наследником – анонимным до поры персонажем истории.

Цивилизация – форма существования культур, привычно ассоциируемая с урбанистичной стадией развития. Культуры, образно говоря, представляют характер исторического индивида, цивилизация же соответствует фазам его развития, «возрастам», но не всем, а преимущественно тем, которые ассоциируются с достижением и удержанием зрелости. Культуры, как и личности, уникальны, представляя мировоззренческие коды, специфика которых сохраняется сквозь столетия, усложняясь или уплощаясь. Стадии роста – «детство», «юность», «зрелость» – универсальны, хотя не все исторические организмы проходят все ступени, порою сходя с дистанции до времени.

На эмпирическом уровне со времен великих империй известны непростые состояния культур – их постцивилизационные состояния. Сценарная футурология интересуется этим вопросом, отвечая на него – со времен пророка Даниила до близкого нам по историческим меркам пессимизма «Машины времени» Уэллса – отнюдь не в логике социального прогресса. Кстати, в апокалиптических картинах с их красочными образами антропологической катастрофы и постчеловеческого мира современников в сущности поражает/увлекает не столько логика алармизма, сколько выплеснутое из глубин подсознания обилие «горючей воды и человеческой крови».

Город-фабрика, город-предприятие, умирая, переживает родовые схватки. Словно гусеница, становящаяся бабочкой, он преображается в летучий остров Новой Лапутании – динамичную метакорпорацию, объединяющую рассеянных по миру сотрудников. Эти космополитичные модули Нового мира соединяют миллионы активных людей, но уже не общей территорией, а контрактом, рабочим пространством, средствами телекоммуникации, гипергеометрией организации, ее деятельной средой. Новый мир создает собственный глобальный проект – дизайн универсально открытого общества, в сетевых глубинах которого растворяется прежняя среда обитания, смешиваются актуальное и иллюзорное, рождая многомерное пространство полностью разделенных рисков.

На распахнувшихся просторах обустраивается эфирная конструкция Глобального Града как области взаимодействия глобальных племен, международных организаций, элитных клубов, ТНК, сообществ былых метрополисов, обращаемых в терминалы единого метаполиса, криминальных консорциумов, субкультур. Обитатели и странники космополитичного трансформера связаны между собой подчас более крепкими узами, нежели с населением собственных стран. Бывшая же высотная граница эпохи Модерна превращается в комплементарный portus «истинного града» – транснационального сообщества, не имеющего единой обители и пребывающего за пределами земных горизонтов: пространство власти без государства и государства без территории.

Среда обитания человека размывается, становясь безбрежной, многовариантной, незнакомой. Новая просторность таит обретения, власть, богатства, приключения, а пионеры виртуальной реальности, как и в эпоху до географических открытий, лишены достоверных карт, надежных маршрутов. Иллюзии и вымыслы, мифы и тайное знание сплетаются с обыденностью, нередко сам факт того или иного события оказывается небесспорен. Совершенная коммуникация разносит аранжировки мелодии гамельнского крысолова, а городской ландшафт конвертируется в многоликий интерьер, уводя жизнь с улиц в бескрайность электронных миров. Обобщенный символ этой призрачной версии Глобального Града – Всемирная Паутина.

И тут занавес исторического действия в привычном для последних двух тысячелетий смысле опускается. Обещанный «конец истории» предстает в виде разбегающихся троп бесконечности и безвременья вселенского лабиринта.

Сложноподчиненная конструкция Мирового Севера и Мирового Юга может быть, впрочем, истолкована как полупародийное переосмысление дихотомии Страшного суда – да и всего корпуса христианской эсхатологии. В то же время миллионы людей связывают именно эти события с приближением «нового неба и новой земли» (Откр. 21:1) постисторического бытия, символизируемого образом принципиально иного, возникающего из сердцевины истории универсального града – Горнего Иерусалима.

Ночь истории, что тенью соприсутствует на протяжении всех дней творения человеком своего мира, – как изнанка свободы, как шанс на возрождение первобытного хаоса, – ощутив исполнение сроков, кажется, способна повернуть социальное время вспять, к пещерной архаике протоистории. В гипотетическом Мире Распада структура Мирского Града, пройдя последнюю стадию разложения былых мегаполисов и фрагментацию бидонвилей, скрывается в психоделическом лабиринте мирового андеграунда, на пути к некрополю, погружаясь в дурную бесконечность немой ахронии.

Смутно различимый и предчувствуемый в этом лабиринте Пандемониум – тоже своего рода город, имеющий, наверное, причудливую архитектуру. Но… «здесь страх не должен подавать совета».