Шупер Вячеслав Александрович, доктор географических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института географии РАН, профессор географического факультета МГУ.
Вероятно, главная причина происходящей на наших глазах трагедии Украины в том, что там получила преобладающее влияние прозападная элита, ставящая интересы Запада выше интересов своей страны. Объективный анализ геополитической и геоэкономической ситуации с неизбежностью приводит к выводу о наибольшей предпочтительности для Украины именно внеблокового статуса, позволяющего получать всевозможные преференции для далеко не процветающей национальной экономики, как от России, так и от ЕС и, отчасти, от США. Между тем даже при «пророссийском» президенте В.Ф. Януковиче Верховная Рада в ответ на взаимовыгодное предложение В.В. Путина об обмене газотранспортных активов на газодобывающие приняла еще один закон, запрещающий приватизацию газотранспортной системы, в дополнение к уже действовавшему. Вскоре после вступления в должность президента П.А. Порошенко приватизация газотранспортной системы была Радой разрешена, но теперь ее, по-видимому, придется заполнять по преимуществу реверсным газом.
Поражает воображение, разумеется, не столкновение интересов, а феноменальная неспособность, казалось бы, вполне рациональных людей осознать национальные интересы стран, коими им выпало трудное (или даже сомнительное) счастье руководить. Скорее всего, это прискорбное положение стало результатом демократизации всей общественной жизни и очевидный кризис рационализма, в который все глубже погружается западный мир, – а область международных отношений не лучше и не хуже других, просто нелепость происходящего в ней особенно зрима и особенно трагична – ни что иное, как продолжение тех процессов, которые были блистательно описаны еще в 1929 г. в «Восстании масс», произведении широко известном, но совершенно не популярном (Шупер, 2008).
Великий провидец К. Лэш (1932-1994), мужественно отказавшийся от химиотерапии, чтобы в полную силу работать над своей последней книгой (Лэш, 2002), которую завершил за 10 дней до смерти, указывал на беспочвенность эйфории, охватившей Запад после распада советского блока и развала СССР. Он видел глубинные процессы, приводящие к вырождению американской демократии, и понимал, что подобная победа может его только ускорить. К. Лэш был глубоко прав, связывая вырождение демократии с умственной ленью, ведь подлинная демократия, по Лэшу, это всегда диспут. Ориентация же на средний уровень — это путь к антиинтеллектуализму, поскольку по-настоящему серьезная аргументация доступна немногим. Отметим, что Лэш был далеко не одинок в ощущении надвигающейся опасности. По мнению З. Баумана, «наблюдая утрату стремления человека к самовыражению в демократическом процессе, мы сталкиваемся не с угрозой для демократии, а со свидетельством окончания того периода, когда демократия была возможна и желательна» (Иноземцев, 2005, с. 81). Э. Геллнер (1925-1995) подчеркивал, что приверженность среднего класса демократическим ценностям возможна лишь в условиях постоянного роста жизненного уровня (Геллнер, 1995).
Последнее обстоятельство приобретает особое значение в условиях очевидного профессионалам, но почти не осознаваемого широкой публикой краха affluent society. Русский перевод «общество изобилия» не вполне удачен, но смысл в том, что структура потребления действительно стала примерно однотипной для большинства населения высокоразвитых стран в третьей четверти ХХ в. Но сейчас растет социальное неравенство, множится число «новых бедных», а главное – утрачиваются важнейшие социальные завоевания ХХ в., прежде всего в области пенсионного обеспечения и здравоохранения.
Либералы, без устали объясняющие нам преимущества накопительной пенсионной системы перед солидарной, озабочены длинными деньгами для экономики (пенсионные фонды – крупнейшие инвесторы), а вовсе не нашей обеспеченной старостью. «Как практикующий управляющий одного из самых больших инвестиционных портфелей в мире (более $500 млрд.) берусь утверждать, что сейчас нет и скорее всего уже не будет класса активов, позволяющих инвестировать объемы средств национальной накопительной пенсионной системы с приемлемым риском и такой доходностью, которая обеспечивает реализацию накопленных пенсионных прав (для современных накопительных пенсионных систем это не менее 7% годовых на длинном инвестиционном горизонте при гарантированном сохранении основного капитала)» (Улюкаев, 2012).
Статья А.В. Улюкаева отнюдь не произвела эффекта разорвавшейся бомбы, хотя к ней просто нечего добавить. Автор ее вскорости пересел в кресло министра экономики и больше к этой щекотливой теме не возвращался, объяснившись с лаконичностью римских цезарей: “You stand where you seat”. Совершенно аналогичные процессы разворачиваются и в здравоохранении, причем глубокие аналитические статьи, убедительно опровергающие миф о преимуществах страховой медицины, публикуют даже вполне либеральные «Ведомости» (см., напр., Рогозин, 2015). При этом и государственное здравоохранение переживает далеко не лучшие времена, причем положение будет только ухудшаться. Беда не в том, что либеральные рецепты оказались негодными, а в том, что неизбежен постепенный демонтаж «социального государства». Это с неизбежностью делает перспективы западной демократии совершенно безрадостными.
В.Г. Федотова с симпатией приводит слова Ю. Хабермаса: «Проект модерна, сформулированный в XVIII в. философами Просвещения, состоит ведь в том, чтобы неуклонно развивать объективирующие науки, универсалистские основы морали и права и автономное искусство с сохранением их своевольной природы, но одновременно и в том, чтобы высвобождать накопившиеся таким образом когнитивные потенциалы из их высших эзотерических форм и использовать их для практики, т.е. для разумной организации жизненных условий…» (Федотова, 2010, с. 4). Действительно, с расстояния более двух столетий развитие «объективирующих наук» видится квинтэссенцией Просвещения, поставившего Разум выше Веры и не терпевшего никаких ограничений сферы рациональной критики. Именно этот свободный дух веет и из ранних произведений К. Маркса (1818-1883), вполне ощущавшего себя наследником великих идей XVIII в.
Между тем закат Запада закономерно сопровождается деградацией рационализма, причем не только научной рациональности, ставшей сердцевиной его идеологии и источником его выдающихся достижений. При этом катастрофическое падение интеллектуального уровня во всех сферах общественной жизни, особенно зримое в области международной политики, нельзя рассматривать только как прискорбное следствие этого заката, ибо оно имеет и вполне очевидное прагматическое обоснование.
Лидеры мирового развития постоянно меняются, в ХХ в. Pax Britannica сменился на Pax Americana, между которыми было тридцатилетие «многополярного мира», начавшееся и окончившееся мировой войной[1]. Однако это была смена внутри Запада, в то время как сейчас ось мирового развития с очевидностью уходит за его пределы и, пережив с большими или меньшими потерями еще пару десятилетий «многополярного мира», мы окажемся в Pax Sinensis. В таких условиях научный, философский и социально-политический дискурс затопляет апологетика, предназначенная именно для вытеснения объективного рационального анализа с его крайне неприятными выводами. В доме приговоренного к повешению не говорят о веревке. Невозможно удержаться от аналогии с советскими временами, когда в публичном дискурсе было табуировано обсуждение неэффективности социалистической системы как таковой, говорить и писать можно было лишь о ее неэффективности в отдельных конкретных случаях (знаменитое «Не обобщайте!»).
Грядущая смена лидера могла бы вызвать совершенно иную реакцию Запада, привести к мобилизации духовных сил и существенно замедлить сдачу господствующих позиций. Однако эйфория от распада советского блока и СССР, доходящая до детского простодушия в «Конце истории» Ф. Фукуямы, способствовала высокомерию, самодовольству и полной неготовности к жертвам. Поэтому и фундаментальная наука на Западе не в чести, вместо серьезных исследований в области управляемого термоядерного синтеза – неисчерпаемого источника экологически совершенно безопасной энергии – всячески культивируется «малый жанр» (Small is beautiful!): ветряки, солнечные батареи, биотопливо. Все это, разумеется, полезно, но только для решения частных задач, а не энергетических проблем человечества.
Наши представления о научно-техническом прогрессе приблизительно верны лишь для периода примерно с середины XIX в. Как указывал выдающийся отечественный философ М.К. Петров (1923-1987), первая промышленная революция вовсе не была научно-технической, поскольку все революционные изобретения – паровая машина, ткацкий станок, пароход, паровоз, электрический телеграф – были сделаны практиками-самоучками. Более того, наука тогда и не могла вести за собой технический прогресс, поскольку сама от него отставала. Цикл Карно был сформулирован на 60 лет позже изобретения паровой машины. Рекомендации учёных XVII и XVIII вв. по улучшению сельского хозяйства имели бы катастрофические последствия в случае их применения на практике (Петров, 2004). По мнению Петрова, превращение науки в непосредственную производительную силу общества стало результатом второй научной революции, которая была типичной революцией сверху.
Потерпевший поражение в войнах с Наполеоном король Пруссии Фридрих Вильгельм III (1770-1840), приобрел похвальную склонность к реформам. Это позволило филологу В. фон Гумбольдту (1767-1835), старшему брату великого естествоиспытателя, осуществить беспрецедентные реформы среднего и высшего образования, основав, в частности, в 1810 г. Берлинский университет как университет совершенно нового типа. В нем впервые были введены поточные лекции и соответственно должности профессоров и приват-доцентов, а преподаваться стали не юриспруденция, теология и изящная словесность, а естественные и технические науки. Поточная система подготовки специалистов была увенчана созданием в 1826 г. Ю. фон Либихом (1803-1873) лаборатории в Гисене, которая стала прообразом современных НИИ, обязательно имеющих аспирантуру. Именно здесь были разработаны первые в мире минеральные удобрения (азотные). Таким образом, к середине XIX в. сформировалась «великая триада», по Петрову, – фундаментальная наука, прикладная наука и подготовка кадров. Результатом второй научной революции стало бурное развитие промышленности, прежде всего – машиностроения и химии, в Пруссии, затем в Германии, что позволило выиграть франко-прусскую войну[2] и в начале ХХ в. сделать страну второй экономикой в мире и первой – в Европе.
Отметим, что недавнее исследование 1000 наиболее инновационных компаний мира показало, что лишь 47% среди них делают упор на технические инновации, 27% ставят во главу угла исследование рынка, а 26% – работу с клиентами. Не будем забывать, что новый флакон для духов – это тоже бесспорная инновация. Нынешняя революция, которой пока трудно дать название, да и делается это обычно задним числом, может в значительной мере рассматриваться, подобно первой промышленной революции, как революция техническая, а не научно-техническая, причем с упором на социальные технологии, потребные для манипулирования широчайшими народными массами в коммерческих и политических целях. Только такое предположение позволяет объяснить, каким образом небывалый прогресс может вполне сочетаться с упадком фундаментальных исследований и резким снижением социального статуса науки и ученых, причем отнюдь не только в нашей стране.
Соответственно оптимистический взгляд на судьбы «объективирующих наук» может исходить из предположения о пришествии в будущем новой научно-технической революции. Такое предположение находит опору уже в том совершенно очевидном обстоятельстве, что задел фундаментальных знаний, необходимых для прикладных исследований, безусловно, исчерпаем. В некоторых важнейших областях, например, в фармакологии, он уже местами вычерпан до дна. Так, у пяти крупнейших фармацевтических компаний мира отдача от вложений в НИОКР упала до $0.43 на $1. При этом широкой публике мало известна реальная практика работы этих гигантских акул, которые патентуют молекулы, выделенные из старых тибетских лекарств, водорослей, всего, что сумели поймать.
Однако люди делают в любой ситуации не то, что нужно, а то, что умеют. В.Г. Федотова проницательно отмечает глубокие различия между традициями и архаикой (Федотова, 2009). Традиции – это социальные инновации, которые, как и технические изобретения, могут быть удачными или неудачными. И японские традиции пожизненного найма, и шотландские юбки были удачными изобретениями последней трети или середины XIX в. соответственно[3] (Гидденс, 2004). Они – условие развития общества, а не его обуза, тяжкий груз прошлого. Вот архаика – это как раз утрата достижений развития, откат назад, когда груз прошлого действительно становится очень тяжким. В указанной работе рассматривается архаизация различных сторон жизни в любезном отечестве в начале 90-х гг., но намного ли лучше обстоят дела в странах просвещённого Запада?
Увы, нет и подтверждений тому в избытке, причем именно в тех областях, которые, по мнению широкой публики, находятся в авангарде социального прогресса. Общий кризис рационализма на Западе, отказ от великих идей Просвещения, проявляются в самых различных формах, достаточно вспомнить дело Д. Стросс-Кана, когда в лучших традициях средневекового правосудия исследуются не доказательства, которых нет, а репутация заявительницы, сомнения в коей и спасли от многолетнего тюремного заключения одного из авторитетнейших финансистов мира. На что надеяться в подобных ситуациях людям не столь известным и не столь богатым? Ведь в США суды тысячами приговаривают разведенных отцов к огромным выплатам для возмещения ущерба, якобы нанесённого развратными действиями в отношении дочерей. При этом суд основывает свой вердикт исключительно на показаниях ребенка (!), за которым стоит разведённая мать.
Один из самых глубоких отечественных мыслителей П.Я. Чаадаев (1794-1856) писал о Западе, что он искал справедливость, а нашел благосостояние. Выбрасывая как ненужный хлам принцип презумпции невиновности в угоду большей части электората, Запад потеряет сначала справедливость, затем благосостояние. Отметим, что отход от великих принципов Просвещения вовсе не ограничивается областью прав женщин как привилегированного большинства. Если Гарвард лишает диплома своего выпускника, высланного из США по подозрению в шпионаже, т.е. даже при отсутствии судебного приговора (!), то разве не напоминает это нам самые мрачные страницы отечественной истории?
Между тем всё совсем не так плохо, как может показаться на первый взгляд. Всё гораздо хуже, поскольку отход от принципов Просвещения неизбежно приводит к размыванию этического фундамента науки, в отсутствие которого она рассыпается сама, даже без серьёзных поползновений со стороны властей предержащих. Финансирование науки с помощью грантов за несколько десятилетий деморализовало научное сообщество, не оказавшее этой рыночной мере никакого противодействия, хотя очевидно, что конкурс результатов нельзя подменять конкурсом обещаний, что цель исследования достигается в таком случае ещё до его начала, что деградируют институты строгой профессиональной критики и воспроизводства научных кадров и т.д. и т.п. Да и сами фонды крайне не заинтересованы в признании отчётов неудовлетворительными, ведь это брак в их работе.
Что сейчас осталось от этических принципов науки, сформулированных в 1942 г. Р.К. Мертоном[4] (1910-2003)? Если патентуются аминокислоты и последовательности генов в геноме, то как можно положиться, что не начнут патентовать и элементарные частицы, буде на них появится спрос? Институт критики угасает прямо на глазах, в результате чего члены научного сообщества позволяют себе совершенно чудовищные высказывания и поступки. Научное сообщество стало слабо сопротивляться покушениям на самое святое только тогда, когда маразм приобрёл поистине кафкианские формы, будь то индексы научного цитирования, импакт-индексы или ещё чёрт знает какие извращения. Увы, было уже слишком поздно: рыночный троянский конь был завезён в науку давно и успел сделать своё дело. Зарисовка с натуры: заседание оргкомитета престижного международного коллоквиума. Итальянский профессор говорит, что тезисы на одну страницу мало что дают, к следующему коллоквиуму надо опубликовать тезисы на 5 стр. Французский профессор возражает ему, что тезисы не идут ни в какой зачёт, подготовка их – выброшенное время, а потому чем короче, тем лучше. Разумеется, именно эта точка зрения была единодушно поддержана остальными членами оргкомитета. Эти люди – бескорыстные искатели истины? Они будут вдумчиво и непредвзято анализировать статьи, присылаемые на рецензию? Они пойдут против течения, отстаивая свои принципиальные позиции? Идти против течения – значит не получать гранты.
Именно моральное разложение научного сообщества с помощью грантов сделало возможным распространение таких химер, как представление о разрушении озонового слоя, на борьбу с которым были потрачены многие миллиарды долларов, или о потеплении климата как результате антропогенных воздействий. Известно ли любезным читателям, что среднемировая температура с 1998 г. вообще не растёт? Широкая публика совершенно не осведомлена о многих важнейших фактах и этот – лишь один из них. Напротив, пассажиров парижского метро информируют об объемах эмиссии углекислого газа, связанных с их поездками. Об объемах этой эмиссии узнает из своего билета и любой авиапассажир, летящий индийским внутренним рейсом. У Индии нет более важных проблем, чем борьба с парниковым эффектом!
Между тем наука еще мало что может сказать о природной циркуляции углекислого газа. Сколько-нибудь удовлетворительна только оценка его антропогенной эмиссии, но совершенно непонятно, сколь велика или мала она в сравнении с природными процессами. Вот сюда бы и бросить главные силы международного научного сообщества, но эта «мелочь» парадоксальным образом совершенно не интересует миллионы несгибаемых борцов с потеплением климата! Отрадно отметить, что большой вклад в развенчание обоих мифов внёс замечательный отечественный физико-географ член-корр. РАН А.П. Капица (1931-2011). Характерно, что его брат, С.П. Капица (1928-2012), был активнейшим членом Комиссии по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований, созданной РАН в 1998 г. Можно предположить, что эти замечательные учёные унаследовали независимость взглядов и преданность научной истине от своего отца, любимого ученика Э. Резерфорда (1871-1937).
Последние результаты в области моделирования солнечной активности, полученные Е.П. Поповой из НИИЯФ им. Д.В. Скобельцына МГУ, свидетельствуют о приближении малого ледникового периода, сходного с тем, который был во второй половине XVII в., поскольку «с 2030 по 2040 год начнется минимум солнечной магнитной активности» (Подорванюк, 2015). Ретроспективный прогноз, выполненный с помощью разработанной модели, дает очень хорошее совпадение с эмпирическими данными за последние 400 тыс. лет, поэтому сомневаться в надежности сделанных выводов не приходится. Радуясь замечательному успеху молодого ученого, нельзя однако считать полученные результаты совершенно неожиданными, ведь «за последние 400 тысяч лет было пять глобальных потеплений и четыре ледниковых периода, как показали исследования дейтерия в Антарктике» (там же).
Разумеется, эти данные, как и многие другие, свидетельствующие о том же, и ранее были хорошо известны специалистам, но игнорировались СМИ, раскручивавшими климатическую истерию. Человеку всегда было свойственно проецировать на природу свои представления об обществе, и климатический волюнтаризм сродни экономическому. Чего стоит принятие Греции в еврозону вопреки экономическим реалиям с последующим удержанием в ней из нежелания признавать и исправлять допущенные ошибки? Возможно, и отправить в мусорную корзину климатические мифы будет немногим легче. Ведь именно убеждение во всесилии менеджмента мешает подняться до осознания ничтожности парникового эффекта в сравнении с флуктуациями солнечной активности.
Не следует простодушно полагать, что элиты западных стран добросовестно заблуждаются относительно потепления климата. Автору как-то довелось оказаться за столом с французским дипломатом, бывшим послом в одной из европейских стран. Страдая, подобно многим из нас, болезненным стремлением при каждом удобном случае распространять научные знания, автор начал с жаром объяснять уважаемому дипломату, что антропогенная природа потепления климата – это на сегодняшний день не более чем гипотеза… Но на этом пришлось остановиться, поскольку высокопоставленный собеседник сразу же отмахнулся от этой темы, как от назойливой мухи: «Да, всё это нужно, чтобы притормозить Китай и Индию». Можно быть благодарными за разъяснения, зачем это нужно Западу, но возникает естественный вопрос: зачем это нужно нам?
Сюда же следует добавить и заботливо нагнетаемые страхи по поводу исчерпания природных ресурсов. Нас запугивают в угоду нефтяным компаниям и экологическому лобби исчерпанием запасов нефти, хотя любой вдумчивый исследователь знает о том, как боялись в XIX в. сначала исчерпания запасов древесины, потом угля. Вовлечение в эксплуатацию битуминозных сланцев позволило увеличить извлекаемые запасы нефти на порядок, но можно не сомневаться, что борцы с исчерпанием природных ресурсов притихли ненадолго, ибо источник их озабоченности лежат совсем не в экономической плоскости. Даже в нашей стране, где к резкому падению курса национальной валюты и жизненного уровня вместе с ним уже трижды за последние 20 лет приводило снижение цен на нефть, а отнюдь не её добычи, всё равно вовсю распеваются эти песни, поскольку они в моде на Западе.
Особо следует остановиться на такой «области науки», как исследования устойчивого развития, поскольку эта область обладает явными признаками псевдонауки, сформулированными Б.И. Пружининым (Пружинин, 2004). Было убедительно показано, что устойчивое развитие как неистощительное природопользование невозможно даже теоретически (Бабурин, 2011). Действительно, можно, например, поддерживать плодородие почв, но для этого надо применять усовершенствованные и, зачастую, более затратные методы пахоты, вносить удобрения, использовать севообороты и т.д. Соответственно и «устойчивое развитие» возможно только в открытой системе, в которую вещество и энергия поступают извне. Загрязнения тоже хорошо бы сливать куда-то вовне. Именно эта модель отчасти реализуется в странах «золотого миллиарда» путём выноса грязных производств. Использование электростанций, работающих на солнечной энергии, или электромобилей позволяет снизить загрязнение в высокоразвитых странах за счёт его увеличения в развивающихся, где выплавляются металлы для солнечных батарей и аккумуляторов. Эти производства относятся к наиболее экологически опасным. Впрочем, устойчивое развитие как sustainable development с очевидностью не наблюдается и в высокоразвитых странах. Если последний кризис – это устойчивое развитие, то какое же считать неустойчивым? Между тем ещё в 90-е гг. Д.И. Люри убедительно показал, что высокая цена на ресурс в принципе исключает возможность его рационального использования (Анатомия кризисов, 1999).
У «устойчивого развития» есть очень важная идеологическая функция. Три десятилетия после Второй мировой войны ознаменовались достаточно высокими темпами экономического роста, составлявшими 4-5% в год, как для стран Западной Европы, так и для США. В историю Франции этот период даже вошел под названием «Славного тридцатилетия». С середины 70-х годов темпы стали резко снижаться, опустившись до 2-2,5% и менее, что было связано в первую очередь с выводом промышленности в страны третьего мира. Именно тогда неожиданно возросло внимание к проблемам качества окружающей среды, а в1987 г. с подачи Г.Х. Брундтланд появилась концепция устойчивого развития – такого развития, которое сохраняет качество окружающей среды для настоящего и будущего поколений. Между тем выход на первый план экологических проблем стал возможен именно потому, что промышленные группы во все возрастающей степени выносили «грязные» производства за пределы высокоразвитых стран (Брюне, Гишар, 2012).
В том же направлении действовала и другая тенденция – рост благосостояния среднего класса, представители которого приобретали вторые и третьи жилища, предъявляя при этом высокие требования к качеству среды. Таким образом, появился спрос на идеологию, утверждающую необходимость трансформации количественного роста в качественный, избирателей убеждали в том, что они выигрывают в качестве жизни, а не в материальном потреблении. Между тем очевидным следствием такого развития стал продолжающийся рост безработицы, формирование устойчивых групп населения, исключенных из общественного производства, и потому имеющих совсем иные представления о качестве жизни. Следует считать трагическим заблуждением признание права на качественную окружающую среду приоритетным по отношению к праву на труд, утверждают два французских профессора-вольнодумца, опубликовавшие очень резкую книгу (Брюне, Гишар, 2012).
Особый вопрос – о цене «устойчивого развития». Жители Калифорнии, разумеется, приветствуют развёртывание солнечных батарей в своём штате, но производимая с их помощью электроэнергия убыточна и подобные проекты безо всякого воодушевления воспринимаются в других штатах, поскольку поддерживаются из федерального бюджета. В ФРГ убыточная «экологическая» энергетика финансируется за счёт 22%-го налога на всю потребляемую энергию. Предприниматели и экономисты ропщут, ведь этот налог серьёзно снижает конкурентоспособность немецкого экспорта при далеко не самой благоприятной конъюнктуре, но их не слушают. Использование этанола в качестве топлива тоже убыточно, да к тому же гонит вверх цены на продовольствие, от чего страдает, прежде всего, самая бедная часть человечества. Между тем человечество может получить неисчерпаемый источник экологически совершенно безопасной энергии, овладев энергией управляемого термоядерного синтеза. Почему на «термояд» не направляется хотя бы некоторая часть огромных средств на «экологическую энергетику», выбрасываемых практически впустую? Ведь ещё в конце 50-х гг. ХХ в. любознательные школьники и студенты знали, что именно это магистральный путь развития энергетики. Зачем свернули с него?
Причина в архаизации Запада и, разумеется, тех, кто ему подражает в России. «Устойчивое развитие», ставшее официальной идеологией и преподаваемое в школах, как в своё время закон божий, несовместимо с наукой и потому враждебно ядерной физике как одной из самых передовых её областей. Если делать ставку на «термояд», то надо кончать весь этот балаган с ветряками и проч., если слушать учёных, а не манипулировать ими, то надо раз и навсегда замолчать по поводу борьбы с потеплением климата. Но Разум больше не может быть поставленным выше Веры. Если до Просвещения церковь убеждала людей в том, что они живут в прекрасном и гармоничном мире, а потому должны быть счастливы, а не ждать сколько-нибудь существенного улучшения своего материального положения в результате развития экономики, крайне медленного по тем временам, то сейчас эта функция возложена на «устойчивое развитие». Ведь говорить о грядущих высоких темпах экономического роста на Западе можно только в нетрезвом виде. Как в таких условиях возродиться фундаментальной науке?
«Перформанс [спектакль, разыгрываемый с участием зрителей – В.Ш.] отделяет публику от знаний и размещается в пространстве между властью и культурой – с сочувствием цитирует В.Г. Федотова Дж. Александера – Политические оппоненты борются за отделение действий от знаний, делающих их искусственными. Это отделение от знаний рождает власть культур, культурную прагматику символических действий, определяет место перформанса между ритуалом и стратегией, создает перформативный протест, перформативный терроризм, войну и перформанс в Афганистане и Ираке. Культур-социология Дж. Александера утверждает по существу замену рациональной политики, основанной на знании, движением различных социальных слоев под влиянием своей культуры, эмоций и символов. Культура, как он утверждает в ряде работ, представляет, генерирует активность, информация о которой отфильтровывается СМИ и в новом виде возвращается к участникам перформанса» (Федотова, 2014, с.48). Отмеченные закономерности делают крайне маловероятным возвращение к рациональным принципам во внутренней и внешней политике стран Запада, чему свидетельством и заявления руководства НАТО о том, что Россия стала еще опасней, чем СССР, хотя не обладает и половиной его военного и мобилизационного потенциала. Уже и Финляндия, чувствовавшая себя вполне комфортно под боком у «империи зла», собирается искать в НАТО убежища от своего соседа, ни при каких обстоятельствах не склонного на нее нападать, да и, по большому счету, неспособного это сделать.
В условиях военного противостояния с США для советского руководства фундаментальная наука была жизненно необходима, что и обусловливало высокий статус науки и учёных в СССР, аналогично и в США высокий уровень как науки, так и образования, был вопросом национальной безопасности. Достаточно отметить, что уровень среднего образования считал чуть ли не своей главной заботой отец американского атомного подводного флота адмирал Х.Г. Риковер (1900-1986), неоднократно обсуждавший эти вопросы с Дж. Ф. Кеннеди (1917-1963) и находивший в нём весьма заинтересованного собеседника. Зато уже в 1993 г., сразу по завершении геополитического соперничества, Конгресс США прекратил финансирование работ по созданию Сверхпроводящего суперколлайдера, пожертвовав уже вложенными немалыми средствами.
Интересен и взгляд авторитетного философа науки Е.А. Мамчур: «Чего только не писали (в утешение себе) в это время [после полета Гагарина – В.Ш.] американские СМИ! Вплоть до того, что заявляли, что значительно приятнее видеть свободного американца на свободной земле, чем советского раба в космосе. Однако и в Америке нашлись умные люди, которые очень верно указали на причины поражения Америки в соперничестве с СССР в освоении космоса. Одним из них был президент Дж. Кеннеди. Известно, что после того, как он узнал о полете Гагарина, он на собранной им пресс-конференции сказал: «Победило советское образование. Ребята, надо учить физику, иначе нам придется учить русский» (Круглый стол, с. 23). В силу очевидного нежелания учить не только русский, но и физику в бурном развитии естественных и точных наук в нашей стране на Западе заинтересованы не более, чем в ее сближении с Китаем, в то время как нам необходимо резко повысить конкурентоспособность и отечественной науки, и страны в целом.
Очевидно, что догоняющее развитие может быть только развитием обгоняющим: копируя образцы можно в лучшем случае не отстать еще больше. Нам необходимо учиться у Китая «демократии мертвых», предполагающей, что нынешнее поколение не вправе самоуверенно распоряжаться великой страной только на том основании, что одних поколений уже нет, а других – еще нет. Его долг – передать потомкам страну в существенно лучшем виде, нежели тот, в котором оно получило его в наследство от ушедших поколений, проживших тяжелую жизнь, но при этом сделавших для страны очень много. «Демократия мертвых» удивительным образом созвучна европейской науке в той мере, в какой она предана своим идеалам. Ведь наука Нового времени оставила нам не только выдающиеся достижения, не только критический рационализм как универсальный метод поиска истины, но и вытекающую из него высшую форму демократии, предполагающую равенство всех перед истиной, а вовсе не всеобщее равенство. Равенство перед истиной – это долг перед наукой, ответственность перед поколениями предшественников и потомков.
Здесь явно просматривается очень важный мировоззренческий стык двух цивилизаций, только не современного Запада, погрязшего в постмодернизме, философии безответственности и бесчестья, отрицающей само понятия объективной истины, а Запада, преданного идеалам Просвещения. Именно благодаря этим идеалам Запад достиг своего величия и именно в результате их утраты он сейчас угасает. Интеллектуальная эмансипация, необходимая предпосылка догоняющего развития, с неизбежностью требует рассмотрения вопроса о том, следует ли России поспешать за утратившим ориентиры Западом, либо свернуть с этого губительного пути возможно быстрее.
Догоняющее развитие требует, прежде всего, изменения горизонта планирования. Нация, ставящая перед собой грандиозные задачи, должна научиться сажать и возделывать сады, плоды в которых соберут дети и внуки. Как сказал О. фон Бисмарк (1815-1898), битву при Садовой (1866 г.) выиграл прусский школьный учитель. Создавший гимназии В. фон Гумбольдт не дожил до этой победы трех десятилетий. Важно отметить, что самая передовая для своего времени прусская система среднего и высшего образования была заимствована такими разными странами, как Франция (после Франко-Прусской войны), Россия и Япония.
Сейчас в любезном отечестве добивают ту систему образования, которая позволила бедной, да еще и разоренной войной стране стать лидером в освоении космоса, достичь громадных успехов в ядерных исследованиях. Это мотивируется необходимостью адаптировать образовательную систему к потребностям рыночной экономики. Но отвратительное образование не способно удовлетворить потребности любой экономики. Болонская система, совершенно не органичная для нашей страны, внедряется под флагом интеграции в европейское образовательное пространство. Между тем эта интеграция способствует не столько привлечению иностранных студентов в российские вузы, сколько оттоку российских дипломированных специалистов за рубеж. Удивительно, но российских студентов в китайских вузах больше, чем в России китайских. Меньше всего хотелось бы восстановить железный занавес, но целенаправленно готовить за счет бюджета кадры для иностранных государств было бы тем более странно.
Между тем в нашей стране совершенно стихийно сложилась система, наилучшим образом отвечающая потребностям отечественного рынка труда и рынка образовательных услуг – это традиционная подготовка специалистов, как правило, на протяжении пяти лет, в сочетании с «болонским процессом», знаменитыми 4+2 (бакалавриат и магистратура). Возможность выбора создавала огромные преимущества для студентов. Ориентированные на работу за границей или в российских филиалах иностранных фирм, а также стремящиеся максимально повысить капитализацию своих дипломов без обучения в аспирантуре, выбирали «4+2». Более традиционно настроенные студенты, и их было подавляющее большинство, предполагали продолжить учебу в аспирантуре, либо работать в российских компаниях или на государственной службе и выбирали традиционные «5».
Однако такое положение было нетерпимо для наших реформаторов, поскольку ничего подобного нет на Западе. Едва ли они будут исходить и из той очевидной истины, что нашей стране совершенно не подходит американская модель организации высшего образования уже в силу того, что эта страна всегда покрывала провалы своей средней и высшей школы за счет импорта мозгов. Западная Европа тоже делает это во все возрастающей мере. Россия же не имеет такой возможности. Нам надо готовить гораздо больше высококвалифицированных специалистов, чем это требуется для развития страны, закладываясь на их неизбежный отток в более благополучные страны.
Догоняющее развитие как игра вдлинную требует упора, прежде всего, на образование, среднее и высшее. Тут ничего принципиально не изменилось со времен В. фон Гумбольдта. При этом поддержание высокого уровня образования хотя бы в полусотне лучших отечественных вузов невозможно без развития фундаментальной науки и уже это одно оправдывает ее финансирование. Разумеется, интеграции высшего образования и науки, мягко говоря, не способствует фактическое уничтожение РАН. Окно возможностей вырваться в лидеры откроется для страны со следующей научно-технической революцией. Когда она произойдет неизвестно, но сомневаться в том, что это случится, нет никаких теоретических оснований. Наша страна сумеет воспользоваться этим шансом, только если будет хорошо подготовлена. Пока же прогрессирующее невежество сограждан, фиксируемое соцопросами, свидетельствует о движении в противоположном направлении[5].
Увы, нынешнее руководство, разрушающее и образование, и фундаментальную науку, делает ставку на прикладные исследования, любимые властями всех стран за быструю окупаемость. Однако трудно надеяться, что Россия станет в ближайшем будущем страной с благоприятным инвестиционным климатом. Соответственно результаты таких исследований и разработок будут внедряться в производство по преимуществу за рубежом и Россия, вкладывая в них средства, фактически окажет материальную помощь более богатым странам (Иноземцев, 2013), как это уже давно происходит с подготовкой специалистов.
Образование и наука не могут быть вырваны из социального контекста, а контекст этот сейчас крайне неблагоприятен для их подъема. Необходима решительная смена целеполагания. Мы видим, что Финляндия, создавшая одну из лучших систем среднего образования в мире и, безусловно, лучшую в Европе, сейчас демонтирует ее, повторяя сомнительные эксперименты советской средней школы 20-х гг., от которых быстро отказались из-за плачевности результатов. «Уроки по предметам, столь привычные в нашей школе, для старшеклассников Финляндии уйдут в историю. Ребятам предлагается иная, феноменальная, как полагают реформаторы, система – обучение по темам. Например, подросток изучает профессиональный курс, ориентированный на подготовку специалистов в сфере обслуживания, набирающей обороты в постиндустриальных странах. Это может быть подготовка специалистов для работы в сети ресторанов и кафе быстрого обслуживания… Школьники будут посещать уроки, в которые предполагается включать элементы математики, навыки письма, коммуникативные навыки и непременно — предметы из области лингвистики – иностранные языки для высококачественного обслуживания иностранных гостей» (Направления вместо предметов, 2015).
Подобные реформы не вызывают никакого воодушевления у тех, кто считает фундаментальные знания необходимой основой любого серьезного образования. Скорее всего, и финны, желающие видеть своих детей врачами, дизайнерами, творцами IT, а не работниками фаст-фудов, тоже будут от нее не в восторге. Впрочем, их меньшинство, а Финляндия – страна демократическая. Поэтому в широкой поддержке начинаемых преобразований сомневаться не приходится. Более того, такое среднее образование может и впрямь пойти на пользу маленькой Финляндии, в свое время давшей отставку постмодернизму, сделавшей упор на подготовку инженеров и специалистов по IT, а не психоаналитиков и юристов, но теперь испугавшейся собственной дерзости. Ведь вполне правомерно задаться вопросом: что мы, финны, не такие же европейцы, как и все прочие?
Однако Россия в любом случае видит свое будущее иначе, чем Финляндия и должна четко сформулировать свои долгосрочные цели, как это сделали китайцы. Это невозможно без замены элиты, считающей, что у нас ничто не может, а, главное, и не должно быть лучше, чем на Западе. Украинский кризис, имея множество отрицательных последствий, причем еще далеко не в полной мере проявившихся, хотя бы в двух очень важных отношениях оказался благотворным:
1. Он способствовал давно ставшему необходимым развороту на восток;
2. Он ослабил позиции прозападной элиты в нашей стране, без чего невозможна сама постановка вопроса о догоняющем развитии, которое может быть только развитием обгоняющим. Не случайно наши либералы никогда не ставят вопрос о догоняющем развитии, а рассуждают о модернизации по западным образцам.
Между тем сами эти образцы далеко не бесспорны. «Встающей с колен» России необходимо восстанавливать не только военный, но и интеллектуальный потенциал. Отсутствие собственной идеологии уже давно стало притчей во языцех, но ее, строго говоря, нет надобности специально формировать, если встать на позиции рационализма и именно с них оппонировать «просвещенному» Западу, далеко ушедшему от идеалов Просвещения. Идеология вырастет сама, как растет кристалл в насыщенном растворе. Оппонировать Западу можно и нужно по всему спектру общественно-политических проблем. Это и «потепление климата», и «устойчивое развитие», и организация образования и науки и многое другое. Долголетнее отсутствие хоть сколько-нибудь серьезных дискуссий сделало наших оппонентов весьма уязвимыми для критики, и было бы неразумно этим не пользоваться.
Необходимо давать отпор культурному империализму везде, где для этого есть возможность. В связи с триумфом сторонников однополых браков в США и стремлением распространить эти замечательные достижения во всем мире нужно напоминать, что после решения Верховного суда США о праве на аборт в 1973 г. ситуация очень серьезно ухудшилась, причем настолько, что в некоторых штатах крайне трудно сделать аборт даже при наступлении беременности в результате изнасилования или кровосмешения. Кстати, почему прогрессивная общественность совершенно не озабочена запретом браков между близкими родственниками? Ведь эти люди уж тем более не виноваты в том, что любят друг друга.