Речь не идет о глобальной катастрофе. Но Человечество уже сейчас столкнулось с необходимостью искать и находить нетривиальные и, очень возможно, единственные решения. Это означает, что в прогнозировании Будущего мы уже не можем ограничиваться примитивной форсайтной логикой: вызовы и угрозы задают набор противоречий, которые реализуются через систему трендов. Естественное развитие этих трендов порождает Неизбежное будущее. Проектная переупаковка их позволяет сконструировать Базовый сценарий, описывающий приемлемое Будущее, обязательно включающее в себя Неизбежное и “что-то еще”. Дело в том, что у нас уже нет приемлемого Базового сценария. Поэтому приходится изыскивать различные, строго говоря, малые шансы. Иными словами, нас будет интересовать Будущее, в котором происходит реализация “диких карт”. Напомним, что под “дикими картами” (wild card, “джокер”) американская школа прогностики понимает события очень маловероятные, но крайне значимые.

В прогнозировании Будущего есть свои профессиональные трудности.

Еще хуже воспринимаются прогнозы, в которых представлены привлекательные образы нетолерантного или недемократического Будущего. Нельзя усомниться в перспективах рыночной экономики. Что самое интересное: одинаково недопустимо предположить, что женщины могут при каких-то условиях утратить равные права с мужчинами и что несовершеннолетние дети могут (при каких-то других условиях) такие права получить. Можно рисовать мир без России и даже без Америки, но нельзя изобразить Будущее без Израиля. Можно прогнозировать (не в России, разумеется) последствия политического убийства В. Путина1 , но даже в России “не рекомендуется” рассматривать версии убийства Б. Обамы.

Отдельной категорией профессионалов являются политические и финансовые элиты, так называемые “лица, принимающие решения”, которые свято уверены, что знают Будущее и, более того, сами делают его. Отчасти они правы: “те, кто принимают решения” действительно имеют и возможность, и право проектировать Будущее. Но очень часто они забывают, что такая возможность есть у каждого человека на Земле, и именно поэтому Будущее вариантно.

Наш любимый пример. В начале XV века английские и французские элиты достигли важного соглашения по будущему Европы. Французское королевство ликвидировалось, создавалось единое франко-британское государство, ядро “общеевропейского дома”. В новом королевстве были уже поделены властные позиции, да и деньги. Высокие договаривающиеся стороны определили взаимные права и обязанности, сконструировали единую политическую линию.

В 1420 году был подписан договор в Труа, согласно которому дофин Карл объявлялся лишенным прав на корону. Королем после смерти Карла VI должен был стать Генрих V Английский, обрученный с французской принцессой Екатериной, а за ним — его сын, рожденный от этого брака. Это был смертный приговор независимости Франции. В 1422 году Генрих V внезапно умер и королем обоих государств стал его девятимесячный сын Генрих VI. Регентом при малолетнем короле стал англий-ский герцог Бедфорд.

Чтобы полностью подчинить Францию, англичанам достаточно было соединить оккупированную северную Францию с давно контролируемыми ими Гиенью и Аквитанией на юге. Ключевым пунктом, мешавшим им это сделать, был город Орлеан, операция по взятию которого началась в 1428 году.

Не договорились только с семнадцатилетней крестьянской девушкой Жанной. Получилось очень неловко: осада Орлеана была снята, в войне произошел перелом, а Жанну пришлось посмертно причислить к элите и даже приписать ей королевское происхождение.

В этом примере, по крайней мере, соглашения правящих элит не противоречили логике развития политической и военной ситуации. Гораздо веселее, когда современные лица, принимающие решения, договариваются об устойчивом развитии при наличии отчетливых кризисных трендов и потом очень удивляются, что ничего такого не получается.

Позиция прогнозиста по отношению к таким элитам как будто взята из классического английского анекдота:

— Сэр, сэр, нужно что-то делать! Срочно, прямо сейчас! Там наводнение, сэр. Темза вышла из берегов и заливает Лондон…

— Как вам не стыдно, Джон. Вы же камердинер лорда. Приведете себя в порядок и доложите как положено.

Через пять минут камердинер входит, уже выбритый, одетый в идеально выглаженный костюм, открывает дверь и хорошо поставленным голосом произносит:

— К вам Темза, сэр!

Технология прогноза: тренды и “дикие карты”

Эта книга, как и предыдущая “Новые карты Будущего”1, посвящена актуальным, то есть кратко- и среднесрочным, прогнозам. Однако за два года, которые прошли после написания “Новых карт”, обстановка в мире и в России резко обострилась. Пришел предсказанный экономический кризис, притом в наихудшей из возможных редакций “осциллирующей рецессии”. Прогрессирующее старение населения поставило Евросоюз перед необходимостью пенсионной реформы, а события 2010 года во Франции показали, что провести эту реформу “малой кровью” (и лучше — на чужой территории) не удастся. Резко усложнилась, несмотря на повсеместное сокращение производства, ситуация в энергетике. Впервые за многие десятилетия перед “золотым миллиардом” возникла реальная угроза снижения уровня жизни, а Организация Объединенных Наций выступила с заявлением о прогнозирующейся неустойчивости продовольственного рынка. Пока, конечно, голод остается “призрачной угрозой”. Для Европы — призрачной.

Речь не идет о глобальной катастрофе. Но Человечество уже сейчас столкнулось с необходимостью искать и находить нетривиальные и, очень возможно, единственные решения. Это означает, что в прогнозировании Будущего мы уже не можем ограничиваться примитивной форсайтной логикой: вызовы и угрозы задают набор противоречий, которые реализуются через систему трендов. Естественное развитие этих трендов порождает Неизбежное будущее. Проектная переупаковка их позволяет сконструировать Базовый сценарий, описывающий приемлемое Будущее, обязательно включающее в себя Неизбежное и “что-то еще”.

Дело в том, что у нас уже нет приемлемого Базового сценария.

Поэтому приходится изыскивать различные, строго говоря, малые шансы. Иными словами, нас будет интересовать Будущее, в котором происходит реализация “диких карт”. Напомним, что под “дикими картами” (wild card, “джокер”) американ-ская школа прогностики понимает события очень маловероятные, но крайне значимые. Традиционно американцы относят к “диким картам” события преимущественно катастрофические: от гипотетического падения астероида до уже произошедшего обрушения “башен-близнецов”. На самом деле “джокер” может быть и позитивным. Например, неожиданная и важная инновация (к примеру, позиционная запись числа, двойная бухгалтерия), принципиальная идея (майорат), художественный текст (чтобы не беспокоить лишний раз чувства верующих, вместо Корана и Библии упомянем “Алису в Стране чудес”). “Джокером” может выступить просто человек, который неожиданно занял позицию и сказал: “На том стою и не могу иначе. Да поможет мне Бог” — Лоуренс Аравийский, Мартин Лютер, уже упоминавшаяся Жанна Д’Арк.

Считается, что “джокеры” невозможно предсказать. В известной степени это верно, поскольку по определению “дикая карта” возникает сразу и целиком (иногда она и исчезает сразу и целиком), при этом ее появление не обусловлено ни историческими причинами, ни угрозами или вызовами, ни понятными разрывами в проектности.

Поэтому аналитическими способами предвидеть и тем более описать “джокер” не удастся. Но, слава богу, прогностика не сводится к аналитическим построениям. К тому же некоторые из тех “карт Будущего”, которые привычно относят к “диким”, вполне предсказуемы. Так в 1898 году М. Робертсон в романе “Тщетность, или «Крушение»” в деталях описал гибель “Титаника”, случившуюся четырнадцать лет спустя. А мы в середине 1990-х рассматривали изменение характера террористической войны на рубеже XX и XXI веков, используя совершенно стандартную уставную военную логику.

Заметим здесь, что, как правило, довольно легко предвидеть событие, но гораздо труднее понять, к каким изменениям в системе сред оно может привести,
к каким — приведет обязательно. Тот же М. Робертсон, например, не оценил воздействия гибели “Титаника” на характер будущей общеевропейской войны. Есть немало фантастических произведений, предсказывающих ядерное оружие (в одном рассказе автор в 1944 году, за четырнадцать месяцев до первого испытания атомной бомбы на полигоне в Аламогордо, даже упоминает уран и его изотопный состав, что вызвало едва ли не панику среди службы безопасности “Манхэттенского проекта”), но нет ни одного текста, предсказавшего переход военного противостояния сверхдержав в “холодную” форму. Сегодня, обсуждая возможность замкнутого ядерного топливного цикла, нужно отвечать на вопрос, как это изменит экономическую систему, и, в частности, объяснить, что произойдет с мировыми валютами сразу же, а что — чуть погодя

ПОЧЕМУ БУДУЩЕЕ АКТУАЛЬНО?

Основой капиталистической экономики и всей политики является “обратное золотое правило этики”: научи всех правильно жить, но сам живи по-другому. Правильно жить — это заботиться о своей эффективности и конкурентоспособности, не тратить деньги на научные исследования, не обещающие немедленной выгоды или не вписывающиеся в современную систему глобальных рынков, найти свое место в мировом разделении труда, то есть удерживать на своей территории отдельные звенья производственного процесса, отдав все остальные его элементы на аутсорсинг. Ни в коем случае не расходовать средства, хоть государственные, хоть корпоративные, на осуществление каких-то глобальных проектов, поскольку такие проекты содержат неоправданно высокие риски и ничего не дают простым людям. Жить во имя настоящего, не сосредоточивая свои усилия на Будущем.

Все это правильно, но лишь при условии, что кто-то, кому вы полностью доверяете, удерживает рамку целого и конструирует глобальное Будущее приемлемым не только для себя, но и для вас. Причем контролировать этого “кого-то” вы не можете и полностью зависите от его доброй воли. Научные исследования у вас фрагментарны и полной картины не образуют, поэтому самостоятельно сыграть на неожиданно возникшем новом поле вы не можете. Еще хуже обстоит дело с традиционно дорогими, да еще требующими производственной базы НИОКРами. Ваша экономика включена в чужие производственные цепочки и может быть быстро перестроена только по чужим чертежам. У вас нет для будущего никаких наработок.

Зато сегодня ваша экономика эффективна, сегодня вы вписываетесь в мировой порядок и сегодня вы пользуетесь уважением его лидеров.

В Ветхом Завете на этот счет есть целая глава — про Исава, Иакова и прагматически полезную чечевичную похлебку (Бытие 25: 19–34).

Здесь нужно иметь в виду, что мировая система и те, кто ею управляет, могут вписать вас в неприемлемое для вас будущее даже не со зла. Во-первых, “пряников сладких всегда не хватает на всех”, а в серьезный кризис — тем более. Во-вторых, они могут просто ошибиться.

Хороший пример: политика ограничения рождаемости в КНР. Разработали ее европейские специалисты, опираясь на собственный практический опыт, ничего плохого народу Китая они не хотели и были глубоко убеждены, что так будет лучше для всех, а для китайцев в первую очередь. Прошло лет тридцать пять — сорок, и Китай неожиданно столкнулся с проблемой прогрессирующего старения населения. Собственно, Европа с ней тоже столкнулась и тоже не знает, что теперь делать. Но в европейских странах давно выстроена индустриальная экономика и работающая (хотя со скрипом и на последнем пределе) пенсионная система. А в Китае индустриализировано побережье и более или менее Маньчжурия. Остальная территория страны остается крестьянской, о пенсиях там никто ничего не знает. Раньше это не составляло никакой проблемы, поскольку китайские крестьянские семьи традиционно велики, а забота о матери и отце в Китае — религиозная обязанность и нравственный долг. Но теперь-то в семьях один ребенок, который прокормить себя, свою собственную семью и обоих старых родителей физически не в состоянии. Если же платить крестьянам пенсию, система социального обеспечения прекратит существование. Понятно, что в перспективе эта проблема будет только усугубляться, хотя уже сейчас непонятно, что с ней вообще можно сделать. На конференции в Люцерне девушка, представляющая китайскую прогностику, сказала только: “Нам еще далеко до уровня жизни развитых стран, но по уровню старения населения и демографической нагрузке мы уже обогнали Бельгию и Голландию…”

В данном случае речь идет о локальной ошибке управления Будущим ценой всего около полутора миллиардов человек.

Гораздо выше может оказаться цена просчета, допущенного мировыми элитами в связи с нарастанием дисбаланса между потреблением и производством всех форм энергии. К серьезным неприятностям может также привести опасная уверенность Всемирной организации здравоохранения, что ей точно известно, что необходимо для здоровья человека, а что для него опасно и вредно.

Мир глобализован настолько, что разнообразие образов жизни людей резко сократилось. Поэтому любая допущенная ошибка приобретает всеобщий характер. Кроме того, эта ошибка, один раз “прописавшись” в системе глобальных рынков, уже не может быть быстро исправлена.

Возьмем в качестве примера всемирную медицину. Существует ясная позиция Всемирной организации здравоохранения в отношении детских прививок, в России ее активно транслирует глава федеральной службы “Роспотребнадзор” Г. Онищенко.

“Всех российских матерей следует лишить права отказываться от вакцинации своих детей. <…> Также он назвал такие действия отказа “преступными”. Эту идею поддерживает и уполномоченный РФ по правам ребенка Павел Астахов”1.

“Госдума еще летом обсуждала проект закона «Об охране здоровья граждан», где отказ родителей от вакцинации ребенка приравнивался практически к уголовно наказуемому деянию”2 .

Казалось бы, все правильно. Только вот есть две тонкости. Первая общеизвестна: прививки часто инициируют аллергические заболевания, бороться с которыми современная медицина толком не умеет. Конечно, эти заболевания могут быть не смертельными и могут рассматриваться как “легкие неудобства”, но, например, могут серьезно сузить диапазон профессий, доступных ребенку в будущем.

Гораздо более значима вторая проблема. Прививки в раннем возрасте стимулируют специфический иммунитет ценой ослабления неспецифического. Иными словами, ребенок не заболеет теми болезнями, от которых он привит, но ценой некоторого повышения вероятности подцепить другие инфекции. В принципе это совершенно стандартная задача по теории вероятности, и давно подсчитано, что при естественных предположениях об эпидемической обстановке математическое ожидание положительно: средняя продолжительность жизни у привитых детей будет чуть больше.

А если санитарная обстановка не окажется ненормальной? Скажем, из-за роста солнечной активности и повышения увлажнения Великой степи какой-нибудь до сей поры безопасный штамм мутирует, как это уже неоднократно случалось в истории, и в Европе вспыхнет серьезная эпидемия? Не окажется ли в этом случае поголовная вакцинация детей критической дополнительной нагрузкой на иммунную систему?

В прежние времена разобщенности мира одни страны и регионы прививки делали — и “выигрывали” почти всегда. Другие — не делали, поскольку не умели, не хотели, считали бессмысленным или религиозно недопустимым. Они почти всегда “проигрывали” — жили меньше и хуже. Но существовали ситуации, когда именно их “стратегия отказа” оказывалась наиболее адекватной.

Упрощая мир, мы снижаем вероятность локальных проблем, провоцируя глобальную катастрофу. Биологическая продуктивность возделанного поля выше, чем у естественного биоценоза. Но экосистема поля крайне уязвима в отношении внешних воздействий и без непрерывного человеческого труда существовать не может.
В известном смысле, глобализация превратила все Человечество в аналог такого “возделанного поля”. “Человечество жило долго и счастливо и умерло в один день”.

СЕМАНТИЧЕСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ ЧЕРЕЗ ИГРЫ

В далекие времена школьники читали многие книги, зачитывались стихами, фантастикой, “Химией и жизнью”. Они пели про это под гитару, создавая фон, тон и звон. Колокол звонил на весь Космос, и мы, советские, даже держались в битве за него до последнего. А потом как-то так получилось, что американцы высадились на Луне. И первая развилка “здесь нечисто играют” закралась в душу и поселилась там. Единство треснуло по самой верхней грани. Грани Онтологии, грани Цели, грани Будущего. То есть истончилось понимание: во имя чего вся эта жизнь? Потом появилась импортная мебель и общественные места, куда можно было сходить и прожечь жизнь. Почти сразу показались, пусть и бочком, большие деньги, и встала необходимость тратить на них то время, которое можно было валяться на диване, сидеть в метро или в парке с книгой. К этому времени как раз умерли ученые Шурики в очках из старых советских фильмов. И спортсменки-комсомолки. Им на смену пришли “Зимние вишни” и “Крепкие орешки”. Рабство это не когда есть рабы, рабство это когда кончаются свободные.

“Гравитацией”1 Дж. Уилера и Ко стали украшать полки кабинетов в память о былом переживании чего-то Большого и Бесконечного. Ускорилось потребительское созревание. И половое. На сломе времен игры подобрали знамена и неуклюже встали на место книг. Почему неуклюже? Потому что, воображая героев сквозь текст, мы делали это сами, без подпорок, и рисовали полный континуум реальностей, становились квантовыми наблюдателями, хоть на миг. А в игре мы проживаем одну реальность, зато глубоко — иногда больно и голодно в дождливом лесу и в неудобном доспехе. Вся эта игровая эпопея имеет отражение в мире Взрослых — здесь тоже сценирование может быть дискретным от заказчика и континуальным от Бога. Те, кто владеет континуальным, у нас в стране еще читают книги и организуют игры. Они создают культуры игровых песенок про разные полезные миры, которые включают войну, стратегию, честь, созидание, творчество, то есть Игру с большой буквы. Они хотят построить тоннельные переходы между мирами и остановить размонтирование континуума. И не успевают. Они наши друзья. Наши союзники. Наш шестой легион.

Те, кто играет в наши игры, имеют сценарий, отличный от траектории усредненного социума, и тоже выигрывают по отношению к обывателям, которые не играют, не читают и не подключены к свету обобщенной мысли. То есть не знают пользы своей. Их большинство. Разночинцев не любят и элиты, и народ. Мы — перехожие. Из мира индустриального в мир когнитивный. От лампочки Ильича века революций к энергоизбыточным “светлым векам”. Понятно, что на границе перехода лежат энергосбережение, устойчивое развитие и прочее раскачивание вагона. Так называемый постиндустриальный барьер. Пробовали работать обожравшись? То-то же… Вот и перепотребление подходит к своему пределу, и нужно выбираться из привычного мягкого и кондиционированного мирка и ставить цель. И тут начеку фундаменталисты, которые знают одну цель — свою! Основное противоречие современного мира — между фундаменталистами и нормальными людьми. Под нормальными будем понимать тех, кто находит себя в Целом, а под фундаменталистами тех, кто возомнил себя Главной частью. При этом будем справедливы: нами и ими управляет третья группа. Это Упыри, которые не слышали о целом и частях. Их дело — накручивать на себя кокон из денег, охранников, страховок от всего, и в особенности от перемен.

Мы не отследили, когда к власти пришел обобщенный стругацковский кадавр, обожающий селедочные головы и с любовью кормимый Выбегаллой. Это не делает нам чести и заставляет за оную честь бороться. Игровики — наши братья. Интеллигенты из тех, кто не спрятался в фундаментализме, — тоже. Нас много, стоящих на страже свободы и познания, но с каждым годом — все меньше.

Наш средний возраст в 2010-м — пятьдесят лет. И это потому, что к нам прибились молодые ролевики, которые не догоняют наши ценности, но согреваются от них. Инженерия как основа творчества уходит из жизни. Там средний возраст шестьдесят пять. На смену изобретениям приходят некие мыслительные упражнения, не выраженные в вещах, приборах и работающих электростанциях. И скоро “красная кнопка” останется единственным символом уходящей эпохи. Зачем нам быть ее сторожами?

Игры мы используем как перископ во враждебном море, как инструмент технологического озарения и как тренинг штабных структур. Мы совсем не романтики игры, не рвемся к средневековым стандартам поведения и дракам на деревянных мечах. Поэтому оценку игры ведем по трем позициям — политический прогноз, пропущенные технологии, “дикие” онтологические карты…

Если раньше войны шли в пространстве географии, то теперь главные битвы — в пространстве истории, то есть стол и кров мы сразу не потеряем. Мы понимаем, однако, что нашу историю, включая ее советский период, очень многим хочется стереть с лица земли. Тем более историю технологическую, в которой много достижений, миром глобализации еще не преодоленных.

Битва идет за место в будущем. Это будущее может быть сформировано вне нашего языка, нашего технологического уклада, наших ценностей. И Космос нам могут запретить, как несостоявшимся исторически…

Но с нами Бог и законы физики.

Название этой книги связано с тем, что в России обычно два сценария будущего: фантастический и реалистический, причем реалистическим является инопланетное вмешательство, а фантастическим — наша собственная победа. Поэтому надежда на “дикие карты” велика, и время на их конструирование еще не вышло. Под “дикими картами” мы часто будем понимать события, которые подвергают со-
мнению принципы цивилизации и позволяют заглянуть в иное будущее или построить туда тоннельный переход. Одомашнивание стихийных неравновесных процессов
свойственно европейской цивилизации, и если мы плетемся за ней, то явно стираем историю своего будущего, оказавшись в чужом проекте. Навсегда остаться Недоевропой мы и так успеем. С таким будущим РФ согласна.

Америка, играющая свою игру и предпочитающая покупать союзников и уничтожать конкурентов. При этом евроатлантическая цивилизация, противопоставленная СССР, развивалась куда быстрее, чем сегодня, и это признают даже наши мнимые друзья из НАТО. Увы, те, кому после шестидесяти годков.

Понимая, что стратегия в России — это всегда эффективная деятельность офицеров, несмотря на ублюдочные приказы генералов, мы можем “потянуть за середину” и выиграть за счет возрождения инженерии. То есть мы можем убрать профанацию из ключевых деятельностей и вернуть людям цели построения Будущего, а не вычерпывание из него.

Сделать эффективное мышление модным так же просто, как за десять лет сделать модой разговоры по мобильнику. Человечеству нечего делать, оно быстро учится. Эффективность заложена внутри каждого коренного европейца, а каждый русский помнит в своем роду хотя бы одного подковавшего блоху на спор. Что нужно? Нужен мобильник. То есть приборчик. То есть инженер, который понимает, как арестовать потребность в форму. То есть мыслитель, который понимает всю систему. Что касается блохи, то это про конверсию от изобретения. Как от Космоса было много толку, измеряемого косвенно. Кто запихнул нас в матрицу: родился — учился — трудился — потребил норму — умер? Нужно выходить, разрушить матрицу и потянуться спросонья к небу. Там услышат! Господь не был против, чтоб мы творили по его подобию. Он нас для этого спас. Наша книга построена на трех китах: энергия, космос, люди. Это три, на наш взгляд, главных ресурса для проникновения в Будущее.

Отравленные страхом: технологическое барьерное торможение

После полета Юрия Гагарина президент США дал своему народу обещание побывать на Луне “до конца этого десятилетия”. Между прочим, в тот момент у Америки не было приличного носителя даже для вывода корабля на низкую околоземную орбиту. Ничего, за семь лет справились.

Года три или четыре назад, в промежутке между Ираком и Афганистаном,
Дж. Буш сказал, что на Луну надо бы вернуться. Вроде бы и опыт есть, и технологии за прошедшие сорок лет развивались, а в проектировании и моделировании вообще произошла революция. Но вот пока что разговоры идут о первых испытаниях нового носителя годику так к 2015, если успеют. А Луна проектируется на конец второго — начало третьего десятилетия.

Сугубо формально: несмотря на очевидный прогресс информационных технологий, время разработки сложных индустриальных технических систем по сравнению с 1960 годами увеличилось в два-три раза, может быть, и более. Можно интерпретировать это через ухудшение общего качества человеческого материала. А можно сказать, что замедление технологического прогресса представляет собой результат взаимодействия с постиндустриальным барьером и имеет своей первопричиной изменение характера сопротивления информационной среды. То, что раньше получалось быстро, сейчас делается медленно или не делается вообще. Когда-то римляне тоже очень удивлялись тому, что урожайность полей вдруг начала падать и получить прежние урожаи не удается, несмотря ни на какие усилия.

Кризис 1973 года отправил на свалку истории линейные трансатлантические суда — визитную карточку всей индустриальной фазы развития.

К концу десятилетия был потерян лунный плацдарм, и это также весьма не-обычно. Индустриальная фаза развития с ее кредитной экономикой, провоцирующей экстенсивный рост и интенсивное развитие, никогда не сдает ранее захваченных позиций.

Сверхзвуковая авиация в этот период была еще жива, но влачила жалкое существование. Практически, этот плацдарм тоже был потерян, просто “оформление капитуляции” произошло позднее, уже в 2000-е.

Следующее десятилетие маркировано началом распада СССР, что представляло собой вполне нормальный индустриальный процесс перехода от колониализма к неоколониализму, наложившийся на неблагоприятный для Союза результат Третьей мировой (холодной) войны. Но в этом десятилетии произошли две знаковые катастрофы — “Челленджер” и “Чернобыль”. Обе по иронии судьбы — в 1986 году.

Реакция общества на эти катастрофы заслуживает самого внимательного рассмотрения. И в случае с “Челленджером”, и в случае с Чернобыльской АЭС мы имеем одну и ту же картину: в материальном мире — довольно заурядная авария с небольшим числом человеческих жертв, в информационном пространстве — настоящий апокалипсис

“ПАРАДОКС БУХГАЛТЕРА” И БАРЬЕРНОЕ ТОРМОЖЕНИЕ

Индустриальные технические системы не бывают вполне надежны и потому время от времени гибнут. Тот же “Титаник”, например, утонул. А на Тенерифе столкнулись два “Боинга-747”, погибло свыше пятисот человек. ДС-10 упал под Парижем из-за дефектного замка грузового люка. И так далее и тому подобное. Поэтому сами катастрофы, разумеется, ничего не маркируют и ничего не значат.

Тем не менее анализ как самих катастроф, так и их технологических и социальных последствий весьма полезен для изучения явления технологического барьерного торможения.

Прежде всего попытаемся описать некую формальную “норму”.

Будем считать техногенной катастрофой любое происшествие с технической системой, повлекшее за собой человеческие жертвы. Разумеется, факт гибели человека должен быть непосредственно связан с происшествием, причем наличие такой связи устанавливается юридически: иногда в судебном порядке, чаще — нормативно. Согласно Варшавской конвенции авиаперевозчиков 1929 года (она действует до сих пор, и выдержки из нее печатаются мелким шрифтом на авиабилетах), человек считается жертвой авиакатастрофы, если он умер непосредственно во время катастрофы или в течение 30 суток после нее. Такой же срок действует и в отношении других технических систем, за исключением российских газопроводов, где, согласно директиве Газпрома, установлен период в 90 дней. Когда кто-то умирает после нормативного срока, он не считается “жертвой”, даже если причинная связь между фактом катастрофы и наступлением смерти существует и юридически установлена. В этом случае умерший квалифицируется как “пострадавший”. Семьи пострадавших имеют право на страховую компенсацию, но в значительно меньшем объеме, нежели родственники жертв.

Всякая катастрофа обстоятельно расследуется. Ее причины, как правило, устанавливаются в судебном порядке, хотя широко распространена и практика внесудебных отчетов. Окончательный документ фиксирует обстоятельства происшествия, перечисляет факторы, непосредственно приведшие к гибели людей или способствующие развитию катастрофической ситуации. В обязательном порядке указываются виновные и определяется степень их ответственности. Кроме того, отчет должен содержать рекомендации по предотвращению подобных происшествий в будущем. Эти рекомендации не носят обязательного характера, но обычно позднее кладутся в основу нормативных документов.

Может оказаться так, что катастрофа произошла, люди погибли, но никто не должен быть привлечен к ответственности за случившееся. В морском праве такая ситуация носит название “форс-мажор”: причиной трагического происшествия являются непреодолимые силы природы.

Далее, катастрофа может произойти вследствие действия или преступного бездействия человека. Здесь различаются две возможности: преступный умысел и человеческая ошибка. Наличие умысла однозначно квалифицирует ситуацию как преступление. На уровне законов — и национальных, и международных — наказание за подобные действия жестоко и неотвратимо. На практике — как взглянется политикам. К примеру, захват отцом и сыном Бразинскасами советского Ан-24 и убийство бортпроводницы не было квалифицировано американским судом как акт воздушного пиратства. В наши дни НАТОвские военные никак не могут решить, как относиться к сомалийским пиратам. По морскому закону их надлежит вешать или передавать властям для суда и казни. Но это вроде бы не гуманно.

Человеческие ошибки весьма разнообразны. Прежде всего, проблема может быть заложена в “генетическом коде” технической системы — речь идет об ошибках на стадии проектирования. Далее, система бывает некачественно построена или собрана. Она может эксплуатироваться в режиме, не соответствующем проектному. Могут ошибаться пользователи — операторы, экипаж и т.д. Регулярно возникают сбои в структурах, обеспечивающих безаварийную работу системы. Речь здесь идет о диспетчерских службах, техническом обслуживании, информационном обслуживании. Короче говоря, человеческая ошибка представляет собой фактор, нуждающийся в классическом системном анализе: прошлое, настоящее и будущее самой системы, всех ее подсистем, ее критических надсистем.

Общепринятая практика разделяет катастрофы, вызванные ошибками операторов и лиц, непосредственно обеспечивающих их действия, и происшествия, связанные с ненадлежащим техническим состоянием системы.

Наконец, случаются катастрофы, определить причины которых не удается.

Важным проявлением барьерного технологического торможения является расширительное толкование понятия “человеческая ошибка”. В наше время почему-то считается, что в любой катастрофе обязательно должны быть виноватые — если не юридически, то фактически. В реальности это приводит к постоянному ужесточению нормативного контроля, во-первых, и к непрерывной детализации регламентирующих документов, во-вторых.

Несколько упрощая, можно утверждать следующее.

Индустриальная практика исходила из того, что система должна выполнять свои функции эффективно. Поэтому любые человеческие действия, направленные на повышение эффективности системы, считались допустимыми, если они не противоречили профессиональному здравому смыслу. В спорных случаях учитывалось мнение “старших братьев” — опытных моряков, летчиков, диспетчеров и т.д.

Современная постиндустриальная практика полагает, что система должна выполнять свои функции безопасно. Любые человеческие действия, которые содержат в себе риск развития аварийной ситуации, считаются недопустимыми, даже если альтернатива противоречит логике, здравому смыслу и соображениям пользы.
В спорных случаях действует принцип: опасно все, безопасность чего не доказана.

Этот подход, применяющийся на всех стадиях создания и функционирования системы, является одним из механизмов технологического барьерного торможения.

Начнем с простого примера. Понятно, что компьютер и Интернет позволяют бухгалтерам, экономистам, налоговикам, чиновникам экономить массу времени. Но в постиндустриальной действительности внедрение в делопроизводство компьютеров непременно сопровождается резким возрастанием требуемых объемов отчетности. В результате, несмотря на создание высокоэффективной системы информационного оборота, скорость этого оборота уменьшилась, а уровень загрузки специалистов возрос. Это и есть “парадокс бухгалтера”.

В технике — все то же самое, только гораздо хуже. Современный самолет создается в шесть-десять раз медленнее, нежели его прототип в 1960-е годы, и, как уже говорилось, адекватного роста эксплутационных характеристик при этом не наблюдается, в том числе и в отношении реальной безопасности. Но требований к безопасности стало неизмеримо больше, и всем этим требованиям проектируемый самолет должен удовлетворять. То есть современный долгострой возникает вследствие необходимости учитывать все большее и большее число виртуальных обременений.

В теории постиндустриальная техническая система способна противостоять самым невероятным вызовам. Слово “невероятный” здесь ключевое: система
проектируется безопасной в отношении угроз, которые в реальной жизни не встречаются и встретиться не могут. Понятно, что таких угроз можно придумать сколько угодно. Необходимость парировать их “съедает” все возможности, предоставляемые современными компьютерами, информационными сетями, практикой международного аутсорсинга, автоматическими системами проектирования, математическим моделированием.

КАТАСТРОФЫ ИНДУСТРИАЛЬНЫЕ И ПОСТИНДУСТРИАЛЬНЫЕ

Понятно, что со временем доля непреодолимых сил природы и невыясненных причин падала — это и называется техническим прогрессом в обеспечении безопасности.

С середины 1970-х годов профили катастрофы начали ощутимо меняться. Во-первых, стала ощутимо расти доля катастроф, вызванных наличием преступного умысла. Речь шла о терроризме, военных действиях, убийствах и самоубийствах — иногда в довольно странных сочетаниях.

9 февраля 1982 года DC-8 авиакомпании JAL влетел на мелководье после борьбы с психически ненормальным пилотом. Командир, у которого были проблемы с психикой, включил реверс двигателей, в то время как второй пилот и бортинженер пытались ему помешать.

7 декабря 1987 года уволенный сотрудник компании USAir Дэвид Берк, оставив друзьям предсмертную записку, застрелил обоих пилотов самолета British Aerospace ВАе-146-200. Самолет вошел в пике и разбился, похоронив под обломками 43 человека.

19 декабря 1997 года Boeing В-737-300 исчез с экранов радаров и вскоре после этого упал в реку Муси. Почти новый самолет, летевший в крейсерском полете при хорошей погоде с опытным экипажем, внезапно сошел с курса и на большой скорости врезался в землю. Перед столкновением с поверхностью от самолета отделилось правое крыло и части руля поворота. Наиболее вероятной считается версия самоубийства командира экипажа; последний испытывал финансовые трудности и при этом должен был быть вскоре уволен.

Прогностический анализ позволяет заключить, что появится новая версия преступного умысла — катастрофа для прикола или от скуки. В принципе подобные истории уже случались.