В.А. Шупер
Институт географии РАН
Для нас может служить источником определенного оптимизма относительно судьбы нашей науки именно то обстоятельство, что все шире охватывающая ее синергетическая революция, в отличие от предыдущих научных революций, не ограничивается явлениями микро — или мегамира, бесконечно удаленными от нашего повседневного опыта, а позволяет ставить и решать задачи, имеющие самое непосредственное отношение к жизни широчайших слоев налогоплательщиков, важные для их благосостояния или даже простого выживания. Соответственно, появляется шанс убедить их в необходимости хотя бы скромных ассигнований на фундаментальные исследования, а главное — в необходимости бережного и уважительного отношения к науке и научному мировоззрению как одной из важнейших составляющих культуры и национального достояния страны и, прежде всего, — как к кузнице и школе критического взгляда на мир.
Синергетическую революцию, по-видимому, можно считать последней научной революцией ХХ в. Она берет истоки в работах И. Пригожина, выполненных в 1967-68 гг. (Пригожин, 1985, 1986, Пригожин, Стенгерс, 1994), хотя сам термин синергетика был введен в 1973г. Г. Хакеном (Хакен, 2003). Необходимо отметить, что в нашей стране примерно в то же время в Институте прикладной математики им. М.В. Келдыша АН СССР исследования диссипативных систем (последние характеризуются открытостью, неравновесностью и нелинейностью) сформировались в мощное научное направление (Самарский и др., 1985, Современные проблемы…, 1987, Самоорганизация и наука…, 1994). Этим направлением был получен целый ряд важных научных результатов, в том числе сделано открытие эффекта Т-слоя, занесенное в Государственный реестр открытий под №55 с приоритетом от ноября 1965 г. (Режимы с обострением…, 1999). К сожалению, закрытость ИПМ АН СССР для посещения иностранными учеными до конца 80-х гг. привела к тому, что результаты отечественных исследований не получили ни должной известности, ни должного признания в мире.
В Институте географии РАН уже с 1987г. ведется плодотворное сотрудничество с ИПМ им. М.В. Келдыша РАН, который остается признанным центром выдвижения новых идей и разработки новых подходов в области синергетики. Важные результаты в этом направлении были получены А.Д. Армандом (Арманд, 1989, Арманд, Кайданова, 1999) развившим представления о триггерных системах в географии. Это представления о системах, обладающих свойством переключать развитие процесса с одной траектории на другую, причем с относительно небольшими затратами энергии, реализуют на географическом материале синергетические теоретические конструкции, предполагающие возможность случайного выбора одной из нескольких допустимых траекторий в точках бифуркации. Указанным автором были также получены важные результаты, относящиеся к закономерностям возникновения качественно новых свойств в природно-географических системах (Арманд, 1988). Необходимо особо остановиться на разработке А.Д. Армандом представлений о структурном изоморфизме эволюционных процессов в живой природе и в развитии цивилизации (Анатомия …, 1999). Кроме исключительного мировоззренческого значения, эти разработки имеют и важное эмпирическое — они позволяют использовать модели возникновения и распространения различных инноваций для описания эволюции биологических видов.
Идеи синергетики нашли плодотворное воплощение и в социально-географических исследованиях. Важные результаты были получены Ю.Г.Липецем и возглавляемой им лабораторией мирохозяйственной динамики ИГ РАН. Традиционное для географии внимание к пространственному фактору получило новое воплощение в представлении о пространстве как об источнике развития (Липец, Пуляркин, 2001). Данный подход, предполагающий не анализ факторов развития, а анализ свойств социально-географического пространства с точки зрения их большей или меньшей благоприятности для развития, имеет явные преимущества в тех случаях, когда число факторов исключительно велико, если не бесконечно, а точная их оценка крайне затруднительна. Подобные взгляды все шире распространяются и в экономической науке, причем один из наиболее заметных их приверженцев — Дж. Сорос. «Недавно в науке начало развиваться новое направление, — пишет Сорос — называемое теорией сложности, теорией эволюции систем, или теорией хаоса. Для понимания исторического процесса этот подход намного полезнее, чем традиционный аналитический. К сожалению, глядя на мир, мы в большей степени руководствуемся аналитическим научным подходом, чем следовало бы для нашей же пользы. Экономика стремится быть аналитической наукой. Но все исторические процессы, включая динамику фондовых рынков, являются комплексными и не могут быть поняты на основе аналитического научного подхода (Сорос, 1996, c.93]».
Следует отметить, что подобный подход имеет достаточно глубокие традиции в науке и возник еще в XVII в. В его основе лежит исследовательская программа, вдохновленная картезианской философией и предполагающая взгляд на пространство как на атрибут протекающих процессов, а не нечто первичное по отношению к ним (знаменитые вихри Декарта). Именно на этой основе пытался построить физическое знание Р. Гук, однако преуспел существенно меньше, чем его великий соперник И. Ньютон, который опирался на эмпиризм Ф. Бэкона и создал небесную механику на основе принципа дальнодействия, т.е. мгновенного распространения гравитационных взаимодействий между телами в пустом пространстве. Картезианский рационализм восстановил свои позиции в физике только в ХХ в. благодаря созданию общей теории относительности А. Эйнштейном и к началу следующего столетия даже укрепил их в результате бурного развития исследований в области космологии. Между тем применение картезианского подхода в географии может стать едва ли не менее плодотворным, нежели в физике благодаря самой пространственной сущности нашей науки (Шупер, 1981, 1987).
Может возникнуть впечатление, что картезианский подход не только не совместим с синергетическим, но даже противоположен ему. Действительно, теоретические конструкции синергетики, как может показаться на первый взгляд, предназначены для описания дискретных объектов, ибо система, в т.ч. и неравновесная, традиционно понимается как совокупность взаимодействующих элементов. Между тем интуитивно осознается и то, что главное в любой системе — это ее структура, а последняя с конца 60-х гг. понимается благодаря работам Н.Ф. Овчинникова как инвариантный аспект системы (Овчинников, 1969, Овчинников, Шупер, 1987). Один из главных аспектов этой инвариантности — инвариантность относительно различных методов выделения элементов системы. Чего стоят географические закономерности, принципы, уравнения и т.п., если все они «летят» при выборе другой сетки районирования? Разумеется, мы не можем познавать мир, не дискретизируя его, не выделяя в нем определенные элементы. Однако нам не следует забывать, что это, по удачному выражению В.В. Налимова, — насилие нашего дискретного языка над континуальной реальностью (Налимов, 1989). Едва ли будет менее плодотворным представлять систему не как совокупность взаимодействующих объектов, а как совокупность взаимодействующих свойств, прежде всего пространственных.
Зерна дают всходы, лишь попадая на благодатную почву. В силу определенных причин «географическая почва» оказалась весьма благоприятной для идей синергетики. Эти причины коренятся в особенностях исторического развития географии, а именно в т.н. количественной и теоретической революциях, которые существенно изменили облик нашей науки в 60-е и 70-е годы. Напомним, что одной из ключевых идей вышедшей в 1962 г. книги В. Бунге «Теоретическая география» (русский перевод опубликован в 1967 г. — см. список литературы), была именно идея структурного изоморфизма, понимаемого как тождество способов пространственной организации географических явлений самой различной природы, изучаемых как физической географией, так и социально-экономической. Бунге смело заимствовал идеи из геоморфологии и прилагал их к описанию социально-географических явлений. Стало хрестоматийным сравнение меандрирования реки и изменение трассы федерального шоссе, так же вынужденного преодолевать «прирусловые валы» высоких цен на землю. Важный вклад в теоретическое осмысление процессов пространственной дифференциации, в создание каталога пространственных структур был внесен работами Б.Б. Родомана (Родоман, 1999). Между тем и у творцов теоретической революции в географии были выдающиеся предшественники, причем не только хорошо им известные — В. Кристаллер (Christaller, 1966), А. Лёш (Лёш,1959), Дж.К. Зипф (Zipf, 1941, 1949), но и оставшиеся им совершенно неизвестными — Л. Лаланн (Лаланн, 1995, а, б) и В.П. Семенов-Тян-Шанский (Семенов-Тян-Шанский, 1915, 1928). Первый из этих двух предвосхитил в 1863г. некоторые положения теории центральных мест, а также сформулировал закономерности саморазвития транспортных сетей, на столетие опередив исследования в этой области. Второй еще в начале века фактически разработал каталог форм устойчивой территориальной организации государств, однако, эти результаты не получили резонанса в научном сообществе.
Вопрос о влиянии формы и размеров пространства на устойчивость государственных образований и перспективы их развития приобрел исключительное значение для современной России. Об этом свидетельствует и тот резонанс, который вызвала статья, утверждавшая, что если бы непосредственно за Уралом плескались воды Тихого океана, то Россия уже давно была бы полноправным членом семьи цивилизованных народов (Трейвиш, Шупер, 1992). В статье утверждалось, что наши несметные природные богатства постоянно толкают страну на экстенсивный путь развития, а огромные пространства требуют и огромных издержек на их поддержание, отнюдь не сводящихся к транспортным издержкам. При этом авторы специально подчеркивали, что речь не может идти об отказе от тех или иных пространств, речь идет об осознании роли пространства в развитии страны, о неправомерности трактовки этой роли как однозначно позитивной. Сейчас, кажется, интеллектуальный климат стал более благоприятным для обсуждения подобной точки зрения и можно рассчитывать на понимание неизбежного сжатия экономического пространства при переходе на интенсивный путь развития экономики.
Анализ географических факторов развития необходим как в чисто познавательном, так и в сугубо прикладном плане. Если учитывать явления пространственной самоорганизации при анализе исторических процессов, то можно утверждать, что социализм советского образца не мог бы быть построен, например, в Германии, если бы там победила социалистическая революция. Не будучи в отличие от СССР обеспеченной всеми видами природных ресурсов, эта страна была бы вынужденной постоянно бороться за место на мировых рынках для продукции своих экспортных отраслей, прежде всего — машиностроения и химии, а это не позволило бы опустить «железный занавес» и надолго установить репрессивный режим. Закономерно, что из 12 лет существования Третьего рейха половина приходится на войну, подготовка к которой потребовала присоединения в качестве союзников стран, способных поставлять нефть и продовольствие.
В сугубо прикладном плане необходимо подчеркнуть значение явлений пространственной самоорганизации для молодого российского федерализма. В стране трудно вступающей в постиндустриальную эпоху, не построив толком нормального индустриального общества, есть регионы (субъекты РФ) постиндустриальные, индустриальные и даже доиндустриальные. Если кризис 1998 г. привел к выравниванию уровней развития регионов «вниз» — в наибольшей степени «просели» именно наиболее развитые регионы, то последовавший за ним подъем сопровождается резким усилением регионального неравенства. Одинаково неразумно как поставить задачу выравнивания жизненного уровня в масштабах страны, так и допускать неограниченное возрастание регионального неравенства. Нахождение пределов допустимого неравенства и избежание выхода за эти пределы — вопрос не только сохранения территориальной целостности России, но и избежания крупномасштабных гуманитарных катастроф, подобных тем, с которыми был сопряжен распад СССР. Последний также был обусловлен в числе прочего и игнорированием явлений пространственной самоорганизации, о которых пойдет речь ниже.
Философские и методологические искания резко усиливаются в любой науке, когда она входит в период сомнений в эффективности своего исследовательского инструментария и правильности постановки самих фундаментальных задач, подлежащих решению соединенными усилиями научного сообщества. Один из важнейших мировоззренческих результатов теоретической революции в географии — возникновение сомнений в каузальности (причинности) как единственном возможном принципе научного объяснения. Разумеется, столь глубокая проблема не может касаться одной географии, она касается всего научного мировоззрения. До географии на определенном этапе докатились толчки, вызванные глубочайшими тектоническими сдвигами в научной картине мира после создания квантовой механики в 20-е годы. При этом крах причинного объяснения при описании явлений микромира существенно поколебал позиции каузального объяснения и в теории эволюции, хотя биология изучает объекты, в подавляющем своем большинстве доступные чувственному восприятию. В последней трети ХХ в. уже в космологии был сформулирован и получил широкое признание антропный принцип, предполагающий, что возникновение человека и человечества было изначально целью эволюции Вселенной (Гвишиани, 2000). Не философские спекуляции или теологические доводы, а строгие методы современного естествознания привели к выводу о том, что вероятность случайного возникновения сначала жизни, а затем — и сознания пренебрежимо мала и едва ли подобная гипотеза может на нынешнем этапе развития естественных и точных наук служить средством научного объяснения.
Исключительно высокий интеллектуальный уровень исследовательской работы в области теории эволюции в период между двумя войнами привел к появлению ряда весьма значительных исследований, ставивших под сомнение роль естественного отбора как творческого фактора. Напротив, с точки зрения биологов-недарвинистов, он играет скорее консервативную роль, устраняя уклонения от нормы, а не способствуя их возникновению. Причина в том, что любые приобретения эволюции начинают приносить пользу далеко не сразу, а лишь после того как достигнут достаточно высокого уровня развития. До этого они могут быть лишь вредны для своих владельцев. Здесь нам опять полезно воспользоваться представлениями о структурном изоморфизме эволюционных процессов в живой природе и в развитии цивилизации.
Едва ли первые пароходы развивали более высокую скорость, чем фрегат «Ласточка», рассчитанный Лапласом, едва ли первые автомобили ездили лучше, чем пароконная упряжь. Закономерно, что выдающийся биолог и географ Л.С. Берг выдвинул гипотезу о том, что творческим фактором эволюции является не естественный отбор, а номогенез, т.е. проявление определенных закономерностей (Берг, 1977). Эти взгляды получили дальнейшее развитие в работах А.Г. Гурвича (Гурвич, 1944, 1977), обогатившего биологию представлениями о потенциальной форме, и А.А. Любищева (Любищев, 1982). Последним были наиболее полно развиты представления о детерминации эволюционных процессов некой конечной целью, финальной симметрией, по сути — стремлением к реализации максимального числа форм из некоторого неизвестного нам еще каталога, каковой можно отдаленно себе представить по аналогии с группами Шёнфлиса-Федорова.
Значение для географии теоретических конструкций типа потенциальной формы, определяющей направление развития отдельных организмов и эволюции биологических видов, или финальной симметрии весьма велико и оно не осталось незамеченным. Аналогия с каталогом форм устойчивой территориальной организации государств, который фактически был разработан В.П. Семеновым-Тян-Шанским, причем раньше, чем Л.С. Берг опубликовал свой знаменитый труд о номогенезе, столь очевидна, что не требует дополнительной аргументации. Остановиться следует на менее очевидных идеях. Это прежде всего представления о конфинальности ( эквифинальности) в развитии городов-гигантов, выдвинутые П. Хаггетом еще в 60-е годы (Хаггет, 1968). Города этого класса обнаруживают несравненно большее сходство между собой, нежели малые города, из которых они выросли. Те же самые тенденции прослеживаются и в развитии систем городов. Системы центральных мест (город понимается как центральное место потому, что обслуживает не только свое население, но и население своей зоны, тем большей, чем выше уровень иерархии, к которому он принадлежит) также стремятся в своем развитии к определенному равновесному состоянию, т.н. изостатическому равновесию, которое выступает по отношению к ним в качестве аттрактора — области притяжения процесса (Шупер, 1995).
Использование представления об аттракторе, одного из ключевых понятий в синергетике, дало новый импульс теоретическим поискам в географии в рамках финалистской парадигмы. Системы городского расселения — это объекты изучения именно того типа, который преподносит исследователям целый букет явлений, не поддающихся сколько-нибудь успешному описанию и объяснению в рамках каузального анализа. Разумеется, и в рамках каузальной парадигмы были получены важные результаты, относящиеся к развитию систем расселения, однако они относились по преимуществу к их индивидуальным свойствам. Общие же закономерности развития, а именно закономерности формирования целостных систем расселения, характеризующихся соответствием правилу «ранг-размер» (оно же правило Зипфа или Ципфа, оно же закон Ауэрбаха), и в дальнейшем постепенное формирование в этих системах иерархической структуры, приводящее к ухудшению соответствия правилу «ранг-размер» и улучшению соответствия предсказаниям теории центральных мест (системы центральных мест переходят при этом из квазиаморфного состояния в квазикристаллическое), не поддаются объяснению в рамках каузальной парадигмы.
Применение представлений об аттракторе при изучении систем центральных мест позволило пойти еще дальше и, образно говоря, заглянуть за горизонт, поставив вопрос о возможных путях развития систем центральных мест после достижения аттрактора. При этом было установлено, что системы либо переходят в колебательный режим, либо их развитие устремляется к новому аттрактору (Валесян, 1994, 1995), поскольку системы эти — открытые и в них происходят постоянные изменения.
Другим важным результатом этого исследования стало установление взаимосвязи между эволюцией систем расселения, описываемых сразу в двух аспектах — как эволюционные изменения структуры центральных мест и как смена стадий урбанизации Джиббса (Кюммель, 1987, Кюммель, Роозве, 1987), и эволюцией транспортных сетей. Здесь необходимы определенные пояснения. Стадии урбанизации Джиббса отражают зрелость систем расселения с помощью таких параметров как соотношение темпов роста населения городов, пригородов и сельской местности. Эти параметры вполне можно считать независимыми от структуры центральных мест соответствующей страны или региона, а потому хорошее совпадение во времени глубоких изменений иерархического строения систем центральных мест (появление нового уровня иерархии) и перехода системы расселения на новую стадию эволюции, по Джиббсу, само по себе можно считать весьма важным для географического мировоззрения результатом.
Именно игнорирование закономерностей эволюции расселения привело к неизбежному провалу проводимой в СССР политики ограничения роста крупных городов при стимулировании малых и средних.
В отличие от стран Северной Америки и Западной Европы, системы расселения в СССР находились тогда на третьей стадии по Джиббсу, да и сейчас находятся в лучшем случае на четвертой, на стадии максимальной концентрации. На этих стадиях наиболее крупные города как гигантские водовороты засасывают людские и все прочие ресурсы. При этом неизбежно одичание периферии, сокращение сети сельского расселения и автобусного сообщения в «глубинке», закрытие сельских школ. Малые и средние города в целом получат мощные ресурсы для роста только с наступлением пятой стадии, стадии деконцентрации и дезурбанизации, которую нам надо еще дождаться. Характерно, что критика политики ликвидации неперспективных деревень со стороны нашей прогрессивной общественности была столь же далека от понимания объективных закономерностей эволюции расселения, как и политика ограничения роста крупных городов и стимулирования малых и средних.
Еще в конце 70-х — начале 80-х годов исследованиями С.А. Тархова было убедительно показано, что транспортные сети обладают способностью к саморазвитию, причем закономерности их пространственного строения и его эволюции носят универсальный характер и не зависят ни от размеров охватываемой территории (город, регион, страна), ни от характера самих сетей (железнодорожная сеть страны, сеть троллейбусных маршрутов города и т.д.). Внешние условия могут ускорить или замедлить развитие транспортной сети, но не могут повлиять на последовательность смены событий (Тархов, 1989). С.А. Тархов явно исходил из представлений о потенциальной форме — наиболее развитой топологической структуре транспортной сети, которая и является областью притяжения ее эволюции, хотя и не формулировал это представление эксплицитно. Именно подобные представления, отнюдь не импортированные из других наук, а порожденные самой логикой развития географии, создали весьма благоприятную почву для проникновения в нашу науку теоретических представлений синергетики, а вслед за ними — исключительно эффективного математического аппарата. Как сказал Л. Больцман, нет ничего более практичного, чем хорошая теория. Именно применение эффективных теоретических конструкций позволило С.А. Тархову установить дефекты транспортной сети России, образовавшиеся после распада СССР, и предложить возможные пути их устранения (Тархов, 2002).
Одним из наиболее успешных случаев применения математического аппарата нелинейной динамики к географическим задачам следует считать работы С.П. Капицы (Капица, 1999). Широко известны результаты, полученные в рамках разработанной им феноменологической модели роста населения Земли. Пожалуй, наиболее важный в мировоззренческом отношении результат состоит в том, что рост населения Земли никогда не ограничивался внешними факторами, т.е. условиями или ресурсами — его темпы всегда определяли внутренние закономерности процесса. «Это обстоятельство позволяет сформулировать принцип демографического императива, в отличие от популяционного принципа Мальтуса, утверждавшего, что именно ресурсы определяют скорость роста населения и его предел. Математическим образом принципа демографического императива служит принцип подчинения в синергетике (там же, с.157)».
Именно указанные закономерности, выраженные на языке нелинейной динамики (т.н. режим с обострением), служат основой для прогноза стабилизации населения Земли к концу ХХI в. на уровне 12 млрд. чел., причем 90% этой численности (10,7 млрд.) следует ожидать к середине ХХI в.
Значительно менее известны результаты С,П. Капицы, относящиеся к организации глобальной системы городского расселения (Капица, 1999). Между тем именно эти результаты представляют особый интерес для географии. Главный вывод данных исследований состоит в том, что совокупность городов Земного шара подчиняется и всегда подчинялась правилу «ранг-размер». При этом следует отметить одну техническую тонкость подобных исследований: фактически форму распределения определяют первые два-три десятка городов. На графике с осями в логарифмическом масштабе более мелкие города в любом случае почти что сливаются в одну точку. Поэтому подлежащий обработке массив данных может быть не столь уж велик при вполне удовлетворительной точности результатов. Это обстоятельство позволило использовать исторические данные о численности населения наиболее крупных городов мира периодов средневековья и античности.
Трудно переоценить значение указанных результатов для географии, где подобные вычисления, несмотря на их простоту и доступность данных, никогда не проводились по причине их глубокого противоречия географическому мировоззрению. Действительно, с точки зрения любого мало-мальски квалифицированного географа, имеет смысл проверять на соответствие правилу «ранг-размер» только систему городов, обладающую ярко выраженной целостностью, т.е. принадлежащую какой-то стране или исторически сложившемуся региону. Такой взгляд восходит не то что к Дж.К. Зипфу, а к самому Феликсу Ауэрбаху, впервые выявившему указанную закономерность в 1913г. (Auerbach, 1913). Соответственно, только сейчас, с распространением концепции «глобального города» (Колосов, Мироненко, 1999) появляются теоретические предпосылки для подобных расчетов в мировом масштабе. Эти расчеты и их результаты, какими бы они не оказались, заведомо лишены смысла с точки зрения господствующего в географии мировоззрения, если они относятся к периодам, предшествовавшим формированию единой мирохозяйственной системы, будь то XVIII в. или, тем более, доколумбова эпоха.
Между тем подход физика-теоретика к трактовке взаимодействий оказался существенно иным, нежели у географов (причем не только иным, но, главное, более плодотворным) именно в силу значительно более абстрактного характера той науки, которая сыграла решающую роль в формировании научного мировоззрения этого исследователя. Исследовательские традиции физики вовсе не требуют обязательно рассматривать взаимодействия как нечто материальное. Они восходят еще к научной революции, произведенной И. Ньютоном. Последний писал известному философу и богослову Р. Бентли, что, разумеется, тело не может действовать там, где его нет, но все в небесной механике происходит именно так, как будто это имеет место. Ньютон возложил ответственность за дальнодействие на Бога, он трактовал пространство как «чувствилище божье», Лаплас уже не нуждался в этой гипотезе. Не нуждались в ней и биологи-недарвинисты, считавшие, что потенциальная форма определяет развитие организмов и эволюцию видов. Парадоксально, но картезианская исследовательская программа весьма многим обязана Ньютону, который был ее убежденным противником.
Принципиально новая трактовка взаимодействий позволяет предположить, что даже до Колумба в мире существовали взаимодействия между народами и городами в глобальном масштабе, но характерное время этих взаимодействий было бесконечно велико. В конце концов, человек расселился по всему миру из одного центра. Однако это последнее утверждение носит чисто иллюстративный характер и для наших целей сугубо факультативно. Главный для нас урок из исследовательской ситуации, в которой очень важный в мировоззренческом отношении географический результат был получен физиком-теоретиком, именно в том, что прогресс нашей науки требует более смелого применения теоретических конструкций, не опирающихся на наш повседневный опыт, или даже противоречащих ему.
Общение с представителями других дисциплин, в том числе физики и математики, не только не развивает в географах комплекс неполноценности, но, наоборот, способствует укреплению законной гордости за достижения своей науки. Однако патриотизм никогда не должен перерастать в шовинизм и нам следует смело внедрять в географию все, что может дать плодотворные результаты в нашей науке. Синергетика служит при этом наукой-сталкером, по меткому выражению Ю.А. Шрейдера, и позволяет нам проникнуть туда, куда без нее мы бы никогда не попали. Подобно другим наукам, в которых методическая составляющая резко преобладает над предметной, синергетика в изобилии поставляет инверсивные объекты (Розов, 1981), тех самых сталкеров, или, иначе, актеров, играющих разные роли в разных пьесах, но остающихся при этом самими собой. Такую миграцию идей, исключительно плодотворную для развития науки, М.А. Розов изучил и описал как феномен программно-предметной симметрии. Инверсивный объект в одной науке выступает в качестве предмета, а в другой — в качестве метода (Розов, 1981, 1987а,б). При этом зачастую невозможно определить, какой из них он принес больше пользы.
Одной из самых существенных трудностей в развитии социально-экономической географии следует признать чрезвычайно быстрое изменение самой реальности, изучаемой этой наукой. Ярким примером этого явления, создающего самые серьезные трудности в исследовательской работе, может служить судьба концепции стандартного экономического района Б.Н. Зимина и опирающейся на нее теории малых высокоразвитых стран, также разработанной этим исключительно одаренным исследователем (Зимин, 1990, Размещение…, 2003). Если Н.Н. Баранский рассматривал экономический район как объективную данность (Баранский, 1980) скорее из идеологических соображений и к 70-м годам, по крайней мере среди молодых географов, говорить об объективности районов стало признаком дурного тона, то Б.Н. Зимин логично обосновал их целостность, установив при этом четкие количественные критерии для их выделения.