Великие империи Востока также знали периоды бурного хозяйственного роста, религиозной толерантности, дальних путешествий, изобретательства и поощрения наук. В Багдаде некогда был легендарный халиф Харун ар-Рашид, правивший, кстати, почти одновременно с Карлом Великим. В Китае в славные времена династии Сун начиная где-то с 960 года и до монгольского нашествия, похоже, успели изобрести практически всё, чем потом европейцы покоряли мир: порох, компас, корабельный руль, легированную сталь, бумагу и бумажные деньги, книгопечатание. Буддийские монастыри уже тогда выпускали разнообразные бренды чая, хлопковой и шелковой ткани. Япония в XVII веке практически одновременно с Западом подошла к порогу современного индустриального роста. Но вместо скачка и мировой экспансии Япония, ровно наоборот, замкнулась в своих островных пределах на два столетия и предалась, надо сказать, довольно комфортной и даже эстетически изысканной мирной стагнации под властью сёгуната Токугава. Социальная эволюция упорно искала пути усложнения человеческих обществ и технологической интенсификации. Но что-то блокировало капитализм на Востоке, а что именно – предмет затяжных и сложнейших научных дискуссий, лучший обзор которых дает Джек Голдстоун в работе «Почему Европа? Возвышение Запада в мировой истории, 1500–1850».

В итоге мировое преобладание достается Западу – вопреки, а возможно, и благодаря множеству его внутренних противоречий. После вынужденного перерыва в конце XVI – начале XVII веков западные государства и частные капиталистические компании возобновляют колониальные захваты теперь уже не только в обеих Америках, а по всему миру – благо европейцы на своем неспокойном континенте к началу Нового времени поднаторели в передовых методах ведения войны, мореплавания и торговли. (Джаред Даймонд в исследовании «Ружья, микробы и сталь» на самом общем уровне прав в своем популярном геоэкологическом объяснении преимуществ Евразии, однако и сам признает, что теория подобного размаха не может объяснить исторический прорыв именно крайнего запада Евразии.) Запад делается экономическим и технологическим, а затем и политическим центром мира-системы Модерна. Прочие регионы волей-неволей включаются в мировое разделение труда преимущественно в качестве сырьевой периферии. (Что бы ни писали следующие моде рецензенты, сильнейшей работой на сей счет остается четырехтомник Иммануила Валлерстайна «Мир-система Модерна».)

Очередной эволюционный парадокс. Модернизация в глобальном плане означала одновременный и притом взаимообусловленный рост свободы и несвободы. В центральной зоне, или в ядре мира-системы Модерна, наблюдается концентрация квалифицированного дорогого труда (мирного и военного) и, соответственно, гражданских гарантий и политических свобод (наиболее убедительное исследование формирования современных демократий Запада дает Чарльз Тилли в книге «Принуждение, капитал и европейские государства, 990–1992 гг. н. э.»). В то же самое время на периферии распространяется низкотехнологичный дешевый труд, который нет смысла замещать дорогими машинами и который вовсе не предполагает политических свобод, а ровно напротив. В таких зонах с приходом Модерна возникает и закрепляется на многие поколения социально-экономическая отсталость, что наглядно показывает Эрик Райнерт в книге «Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными». Там же консервируются грубо принудительные способы контроля над рабочей силой, всевозможные разновидности крепостничества и рабства. Они могли быть местными, но резко усиливались мировым рыночным спросом на дешевое сырье. А могли и быть завезены из передовой Европы, как плантационное рабство в Америку. Данный парадокс на примере западной текстильной промышленности, первой отрасли сплошной индустриализации, чей громадный спрос на хлопок обернулся в колониях распространением плантационного рабства, подробно описывается в недавнем бестселлере гарвардского экономического историка Свена Беккерта Empire of Cotton: A New History of Global Capitalism.

Однако за пределами Запада некоторые государства смогли в конце XIX – начале XX века избежать превращения в периферию ценой собственной трансформации в агрессивных модернизаторов. Строго говоря, подлинно успешных примеров такого рода всего два, причем культурно столь разных, как Япония и Россия. Мы, наконец, получили основания к анализу истоков и значения Советской революции. Но это – совершенно отельная история.

Источник: Журнал «Развитие и экономика»