И.Ю. Сундиев — доктор философских наук, профессор,
главный научный сотрудник ВНИИ МВД России, вице-президент Российской

В течение последнего года все происходящие в обществе процессы рассматриваются исключительно через призму кризиса, который сначала именовался банковским, потом – финансовым, ближе к весне – структурным. О чем именно идет речь и насколько оправдано подобное внимание – об этом первая часть доклада

В течение последнего года все происходящие в обществе процессы рассматриваются исключительно через призму кризиса, который сначала именовался банковским, потом – финансовым, ближе к весне – структурным. О чем именно идет речь и насколько оправдано подобное внимание – об этом первая часть доклада.

На наш взгляд, кризис есть наглядное свидетельство начала глобального перехода человечества к качественно новому состоянию, к принципиальной иной организации самого человеческого общества, чем та, к которой мы привыкли и с которой традиционно отождествляем себя. Этот переход осуществляется по целому ряду различных направлений и воспринимается нами как волна разнообразных и слабо (либо вовсе не) связанных друг с другом кризисов. Между тем не только их взаимодействие, но и взаимосвязь их на принципиальном уровне представляются очевидными. Наше нежелание обнажить и исследовать эту взаимосвязь вызвано не только доминированием отраслевого характера знания (жестко разграничивающим разные его направления и противодействующим тем самым комплексному подходу), но и страхом обнаружить, что кризисы носят более глубокий характер и требуют от нас больших изменений, чем те, с которыми мы согласны.

В результате все мы (и ученые и политики) не только часто «не видим за деревьями леса», но и боимся его увидеть, так как подозреваем, что он будет для нас неудобен, опасен и потребует от нас жертв, на которые мы не готовы.

Эта естественная человеческая слабость обессмысливает всю антикризисную политику: не желая думать о направлении перехода человечества (и, кстати, не желая признавать даже сам факт этого перехода), управляющие системы государства подчиняют все свои усилия заведомо обреченным на неудачу попыткам вернуться в прошлое, войти второй раз в привычную, удобную и хорошо изученную реку. В результате объективно обусловленные изменения удается в лучшем случае лишь слегка притормозить.

Элитарная часть человечества, уверовав в неизменность роста своего благосостояния, категорически не хочет даже признавать главной задачи современного человечества, поставленной перед ним всем объективным ходом его развития. Эта задача состоит в том, чтобы определить направление комплексного перехода, в котором оно находится, выявить характеристики следующей «зоны стабильности» и соотнести все свои действия с задачей наиболее быстрого и безболезненного достижения этой зоны (а при возможности – и ее гуманитарной трансформации).

Это самовлюбленное нежелание нашей и мировой элиты считаться с объективным характером собственного развития дает России нежданное конкурентное преимущество. Ведь, только приступив к решению этой задачи, она станет интеллектуальным лидером современного человечества. Соответственно, она сможет заняться наиболее выгодным и привычным для себя делом: насаждением соответствующих собственным интересам норм и стандартов поведения (после краха коммунистической идеологии этот бизнес был монополией США, во многом обусловившей их могущество и благосостояние).

Итак, из каких компонентов складывается нынешний глобальный кризис?

1. Аксеологический (ценностный) кризис. Суть: в основе побуждений членов любого развивающегося социума лежат, в первую очередь, сакральные ценности, обеспечивающие долгосрочную созидающую преемственность мотивационной сферы. Эти ценности задает либо религия, либо – идеология. Вторая половина ХХ века характеризуется немотивированным ростом прагматизма и утилитаризма, апофеоз которому положил последний оплот сакральной идеологии – СССР, в котором в 1961 году была принята новая программа КПСС. Именно в этой программе правящей партии было дано экономическое определение «светлого будущего» (коммунизма), и именно в ней «провозглашена дата конца истории» — построения коммунизма (1980 год). На наш взгляд, именно этот ключевой момент послужил началом краха СССР, социалистической системы и системы мирового порядка. Начавшаяся с развитием капитализма «экономизация» ценностей долгое время была латентным процессом, пока М.Веббер не показал прямую связь между духом капитализма и десакрализированной протестантской этикой. Дальнейшая политизация экономики (К.Маркс) позволила сделать ее стержнем идеологической системы (коммунизм), которая, будучи достаточно синтетическим явлением, сохраняла сакральный дух. Как не парадоксально, но именно практическая успешность реализации коммунистического проекта после второй мировой войны дали повод отказаться от мобилизационных методов хозяйствования, в основе которых лежали сакральные ценности Родины, Победы, Коммунизма как высшей ступени социального развития (иными словами – царства Божьего на Земле). Решения ХХ11 Съезда КПСС сыграли роль спускового механизма лавинообразной десакрализации. Необычайно быстро сакральные ценности повсеместно были вытеснены ценностями экономическими, что означало неизбежную деградацию всей ценностно-ориентировочной сферы социумов и их вступление в кризисную фазу развития. К чести высших иерархов христианских церквей они первые выделили не экономическую, а сугубо нравственную природу нынешнего глобального кризиса в своих рождественских обращениях. В обращении перед началом Божественной литургии в честь Рождества Христова в Храме Христа спасителя тогдашний Местоблюститель Патриаршего Престола митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл сказал, что кризис – это суд Божий над человеческой неправдой, над алчностью, непомерным желанием иметь как можно больше, потерей контроля над своим потреблением, суд над стремлением богатеть любыми средствами, забывая подлинные ценности и идеи.

В Рождественском послании Блаженнейшего Феофила III , Патриарха святого града Иерусалима и всей Палестины сказано: «…сегодня, как никогда ранее, так ясно проявляются последствия отрицания божественного во Христе послания людям и удаление их от Него: свирепые войны, насилие военных и террористов; разрушительная ярость безумия, противозаконно и незаконно проявляющаяся в отношении находящихся вне подозрения невинных людей; неравенство в распределении природных и социальных благ и по этой причине угрожающий всеми миру экономический кризис».

«Наш мир рухнет, если люди будут искать исключительно личную выгоду», – сказал папа Римский Бенедикт XVI верующим, которые собрались на площади святого Петра в Ватикане в день католического Рождества. Понтифик определил кризис как результат всеобщего эгоизма.

Для выхода из этого кризиса нужно, либо предложить новые сакральные ценности (в виде идеологии, религии), либо – так модернизировать старые, чтобы они могли выполнять свои функции в кардинально меняющихся условиях трансформируемых социумов.

2. Исчерпание ресурсов дальнейшего развития капиталистической экономической модели . Напомним, что капитализм, как экономическая система, базировался на постоянно расширяющихся рынках. В течении сотен лет рынки захватывались, освоялись, делились, этот процесс казался бесконечным и оставался главным стимулом развития экономической системы. Экономика, в конечном счете, лишь отражает социум, механизм развития которого определялся и определяется одним словом – экспансия. К 70 годам ХХ века физические ресурсы развития капиталистической модели на поверхности планеты Земля были исчерпаны, а сама ситуация – осознана специалистами (Р.Меддоуз, Пределы роста, 1972) как критическая. Однако, вместо ожидаемого массами и пропагандируемого СМИ продвижения в Ближний Космос как альтернативы социальных революций, началась практическая реализация информационных технологий, позволившая перебросить вектор экспансии за пределы реальности — в виртуальность (создания Интернета, виртуальной экономики и информационных технологий массового управления). Кстати, уместно напомнить, что и молодежные контркультуры того времени базировались в основном, на идеях Т.Лири и К.Костанеды о необходимости выхода за пределы реальности, но не техническим (компьютерным), а путем «расширения сознания» с помощью наркотиков. Для любителей технического прогресса в качестве бонуса предлагалась виртуальная «космическая экспансия» (компьютерные игры). Однако виртуальные изыски выполняли и выполняют роль не лекарства, а галлюциногенов для экономики. Усиливают остроту проблемы оформившиеся глобальные сети, делающие практически бессмысленной любую крупную акцию по переделу рынков.

Именно поэтому, аналогии с предыдущими капиталистическими кризисами 1896 и 1928 годов – не корректны, так как в оба эти периода ресурсов развития в рамках действующей экономической модели оставалось вполне достаточно. Именно поэтому, надежды на быстрое нахождение рецептуры выхода из кризиса «по аналогии» — наивны. Более того, продолжение «ударного строительства капитализма» отечественными элитами в этих условиях выглядит как мазохистский способ самоубийства.

3. Кризис стабильности . Человеческие сообщества развивались и развиваются в четкой дихотомии «Мы-Они», которая заставляет искать и развивать внутри себя преимущества для конкуренции и, в то же время, стабилизирует баланс системы отношений. От конкурентной борьбы между общинами, племенами, государствами к конкурентной борьбе между межгосударственными образованиями (блоками) — долгий путь, который проделало человечество к середине ХХ века. Именно конкуренция между блоками после второй мировой войны дала миру большую часть научных и технологических изобретений, которыми мы пользуемся. Но всеобщая делегитимация сакральных ценностей лишила эту борьбу внутреннего содержания и один из блоков одержал победу.

Распад «Варшавского блока», а затем и Советского Союза лишили страны Запада основного консолидирующего инструмента – «коммунистической угрозы свободному миру». Кратковременные попытки жестко формировать «однополярный» мир на базе «общечеловеческих ценностей» оказались малоэффективными. Для политической консолидации становящегося все более и более аморфным и слабо управляемым «мирового сообщества» – стран, идущих по «атлантическому» цивилизационному пути, вновь потребовался Враг, но не простой, а отвечающий ряду обязательных критериев. В условия распространения оружия массового поражения, он (Враг) должен представлять собой явную, безусловную и ужасную угрозу, но при этом не быть связанным с ведущими странами Запада. Его местоположение должно быть там, куда можно наносить безответные удары; его можно увидеть только на экране телевизора и в Интернете; борьба с ним должна продолжаться бесконечно долго, а мера ее успешности оставаться неопределенной; наконец, необходимость борьбы с Врагом должна убедительно оправдать любые ограничения демократических прав собственных граждан, а увеличение расходов на борьбу с ним не должно вызывать возражений у населения. Этим Врагом стал мировой терроризм – основной инструмент «варварских» цивилизаций, стремящихся уничтожить «прогрессивную» (западную) цивилизацию. Основной лейтмотив государственной и информационной политики стран атлантического альянса последнего десятилетия – террористы исчадия ада, они вне моральных и юридических оценок, поэтому их нужно уничтожать в любой точке Земного шара, не обращая внимания на государственный суверенитет. При таком подходе не требуется доказательств, поэтому ни о какой конкуренции, сохранении баланса сил и прочих признаков глобальной дихатомии говорить не приходится. Мир стал крайне неустойчив и опасно зависим от субъективной воли отдельных лиц, что продемонстрировала авантюра М.Саакашвили в августе 2008 года.

4. Кризис суверенизации. Трансформация суверенности: от личности к общине, от общины к государству; от государства к межгосударственному объединению (блоку); от блока к транснациональным корпорациям; от транснациональных корпораций – к сетевым структурам.

При доминировании виртуальной экономики, государства и глобальные корпорации как субъекты глобальной политики все больше уступают свою ведущую роль разнообразным глобальным сетям — в высокой степени неформальным структурам, объединяющим элементы государственного управления, в том числе спецслужб, гражданского общества и глобальных корпораций (или их элементов), причем влияние и интересы последних отнюдь не обязательно преобладают.

Эти сети формируются «сращиванием» элементов государственного управления, бизнеса и криминала, а также науки и культуры, причем различные элементы указанных сетей базируются, как правило, в различных странах. Чаще всего, структуры глобальных сетей не имеют специального организационного оформления, но в отдельных случаях могут принимать манифестную (специально поданную как сугубо закрытую) форму клубов (Бейдельбергский, Римский, «Богемская роща»), Комиссий (Трехсторонняя), Орденов (Череп и кости).

Принципиальное отличие сетей как субъекта управления от государства (и даже от глобальных корпораций, которым категорически нужна стабильность в обширных районах производства и на широких рынках сбыта) заключается в имманентном отсутствии у них ответственности перед обществом. Любое государство поневоле, объективно заинтересовано в стабильности и гражданском мире в своей стране, а сетям, рассматривающим эту страну извне, «со стороны» глобального мироустройства и представляющих собой объединение «новых кочевников» (по классическому определению Ж.Аттали), это не важно. Им нужен рост совокупного влияния и прибыли своих участников, а этих целей гораздо проще достичь не в стабильной ситуации, а в хаосе, «ловя рыбку в мутной воде». За последние двадцать лет в мире сформировался качественно новый глобальный господствующий класс (интернациональная олигархия, или «новые кочевники»), не привязанный прочно ни к одной стране или социальной группе, не имеющий никаких внешних для себя обязательств и враждебно противостоящий не только экономически и политически слабым обществам, разрушительно осваиваемым им, но и любой национально или культурно (и тем более территориально) самоидентифицирующейся общности как таковой. Таким образом, попустительствуя созданию глобальных сетей и затем упуская из своих в их руки важные полномочия в сфере общественного управления, государства, даже исключительно сильные и эффективные, сами создают для себя субъект «внешнего управления», пренебрегающий их суверенитетом. Дополнительным свидетельством кризиса суверенизации является набирающая темпы приватизация насилия, то есть утрата национальными государствами своего исключительного права на применение вооруженного насилия. Уже в настоящее время в развитых странах численность частных военных компаний (как правило, имеющих статус частных охранных и детективных агентств) приближается к численности государственных армии, полиции и других официальных ведомств. По данным Рольфа Уэсселера, приведенным в его книге «Война как услуга», численный состав частных военных компаний в мире приближается к 1,5 миллиона человек, при годовом обороте более 200 млрд. евро в 2005 году. В Ираке частные силовые структуры (основная – KBR , Ink ) обеспечивают наиболее опасные виды боевой деятельности, принципиально меняя, тем самым, статистику потерь. В нашей стране частные силовые структуры используются при рейдерских захватах, взыскании кредиторской задолженности и тому подобной «паракриминальной» деятельности. На конец июня 2009 года в нашей стране насчитывалось 29800 частных охранных предприятий, в которых работает 745 тысяч человек, имеющих на вооружении легкое стрелковое оружие. Отдельный вид частных силовых структур – незаконные вооруженные формирования и банды, численность которых может колебаться в значительных пределах в зависимости от общекриминальной обстановки. Еще один важный момент, связанный с феноменом приватизации насилия, рассматривает Стефан Мэйр в своей статье «Новый мир приватизированного насилия», опубликованной издаваемым Фондом Ф. Эберта (ФРГ) журналом Internationale Politik und Gesellschaft. После окончания холодной войны на Западе широкое распространение получили настроения, согласно которым главная угроза безопасности развитых стран исходит от международного терроризма и так называемых «несостоявшихся» государств. Реальная проблема заключается, однако же, в том, что террористы — это только одно из проявлений многообразного и постоянно растущего мира приватизированного насилия, где право на применение последнего присваивают себе уже не национальные государства и их официальные представители, а различные неофициальные и неправительственные группы, движения и организации (являющиеся агентами глобальных сетей). Сваливая всех тех, кто использует насилие в своих целях, в одну кучу с террористами, власти многих стран не только оказываются не в состоянии адекватно описать в законах сам феномен приватизированного насилия и противодействовать ему, но, главное для правящих элит — получают удобный повод для расправы с собственными политическими противниками, применяющими насилие для достижения своих политических целей

5. Развитие и распространение информационных технологий. Сверхпроизводительность информационных технологий, нуждающихся в значительной части населения исключительно как в ресурсе сбыта, но не производства, запустила процессы его десоциализации, то есть ликвидации «среднего класса» путем его люмпенизации и превращения в сообщества, функционирующие по биологическим, а не социальным законам. Применительно к нашей стране – этот процесс наиболее нагляден именно в форме криминализация обыденной культуры (шансон как основная эстетическая ценность) и информационного пространства (новостные блоки СМИ). Наиболее «гуманный» пример в глобальном плане – настойчивое насаждение «Болонской системы» реорганизации высшей школы в Европе (в модифицированном варианте – во всем мире). Декларируемая суть «Болонской системы» — нивелирование межгосударственных и межнациональных различий в программах и формах обучения, «объективизация» процесса оценки знаний (тестирование). Реальная – постоянное снижение образовательного и творческого потенциала у обучаемых и постепенная замена преподавателей чиновниками, следящими за соблюдением незыблемости «обучающих процедур». В итоге, большинство государств, принявших «болонскую систему» выбывают из «креативного соревнования» и конкурентной борьбы на обозримое будущее. Инструментами этого процесса служат информационные технологии трансформации общественного сознания. Эти же технологии стимулируют рост внутреннего разнообразия и, соответственно, дезинтеграцию сообществ, особенно многонациональных (наиболее наглядный отечественный пример – Северный Кавказ).

Информационная революция, рост значения творческого труда и распространение технологий формирования (модификации) сознания сделали неэффективными традиционные системы управления и, соответственно, оформленную Вестфальским миром организацию общества (в частности, демократию в ее западном понимании).

6. Кризис знаний. Этот процесс имеет три аспекта: первый — окончание научно-технической революции и снижение потребности в новом знании. Нынешний технологический уклад требует не новых знаний, а усовершенствования технологий. Пример: в течении последних двадцати лет Нобелевский комитет присуждает свои премии, главным образом, за открытия, сделанные в первой половине ХХ века (исключения – политические решения в области экономики). Но это происходит не из-за ностальгических пристрастий, а потому, что новых фундаментальных открытий просто нет.

Буквально на наших глазах в последние пятнадцать лет наука трансформировалась из поиска истины в сложный социальный ритуал, вполне бесполезный с точки зрения общественного развития. На поверхности это ярче всего проявляется в финансировании исследований на основе грантов, требующих заранее предсказуемого результата, в угасании финансирования прорывных, непредсказуемых по своим результатам исследований. Наиболее популярный «научный» продукт – опросы общественного мнения, обслуживающие политические и управленческие элиты и маркетинговые зондажи, способствующие совершенствованию практики продаж на конкретных территориях. Во всем мире официальная наука превратилась в сложный административный организм, даже в новый социальный уклад. При этом фундаментальная наука, будучи задушенной или вульгаризированной, больше не восстанавливается. Причина на поверхности – для виртуальной экономики наука перестала быть главной производительной силой, а при отсутствии реальной конкуренции – затраты на нее не рентабельны.

Второй аспект кризиса знаний – резкое снижение статуса научного работника и получаемых им результатов. Самоотверженное постижение истины переродилось в обслуживание общественных (политических) интересов при помощи сложнейшим образом построенных ритуалов и неформальных, но от этого не менее циничных согласований. Это вызвано изменением механизмов социального успеха: его достижение в условиях упрощения коммуникаций и резкого роста их масштабов требует прежде всего грамотной социальной коммуникации, умения правильно «вращаться» в правильно выбранных сообществах, — а поиск истины как таковой лишь отвлекает, отнимает время и силы у этого ключевого занятия.

В результате происходит жесткий отбор: кто-то специализируется на постижении знаний, кто-то — на достижении социального успеха, которое не требует теперь даже простого паразитирования на добываемых кем-то знаниях. Подобная специализация слишком глубока — она отнимает у человека, являющегося по природе относительно универсальным существом, слишком много человеческого.

С другой стороны, мы видим, что знание усложнилось и специализировалось настолько, что процесс его получения и даже усвоения требует от человека больших усилий, практически несовместимых с действующим механизмом повышения социального статуса. Грубо говоря, вы тратите время либо на успех в обществе, либо на получение новых знаний. И на то и на другое одновременно вполне объективно не хватает ни времени, ни сил.

Третий аспект кризиса знаний связан с изменением основной функции образования, в том числе и высшего. В силу растущей социальной дезинтеграции ею, как в XIX веке и как в массовом образовании ХХ века, вновь становится обеспечение покорности, социальный контроль за основной массой населения развитых обществ (здесь особенно видна управленческая роль «болонской системы»), а не подготовка к самостоятельному получению нового знания. В этой связи дипломы различного уровня (об окончании различных учебных заведений, защите кандидатских и докторских диссертаций) становятся не свидетельством уровня знаний, а инструментом в достижении статусных позиций, то есть полем криминальной деятельности.

7. Кризис биологической идентичности. За последние пятьдесят лет человек необратимо изменился. Банальная фраза, но, к огромному сожалению, именно она наиболее точно характеризует данный кризис. Производственные технологии качественно изменили среду обитания большинства жителей развитых стран, сформировав «бытовую токсикоманию» — включенность в метаболизм веществ и соединений, не встречающихся в живой природе. Информационные технологии – трансформировали процесс восприятия информации, принципиально увеличив его скорость и объем. Правда, взамен практически ампутировав эмоциональную компоненту восприятия. Эмпатия (сопереживание – основа любого человеческого взаимодействия) исключается из нормы и воспринимается либо как слабость, либо как болезнь. Нормы здоровья полувековой давности не применимы к большинству населения (как нормы ГТО – к нынешним школьникам). Патологии, полученные при рождении, дополняются патологиями среды обитания и социальными патологиями (пьянство и наркомания) и усугубляются технологиями. Мас-медия утверждают – мутантам принадлежит мир! При возрастающей ценности биологических особенностей, и, прежде всего – способности к творчеству, сообщения о многолетних много миллиардных частных инвестициях в закрытые и никем не контролируемые проекты по биотрансформации, клонированию, генетической архитектуре уже не удивляют. В то же время, разв итие информационных технологий снижает социальное значение логики, повышая роль творческого, образного мышления и его носителей, среди которых доминируют шизоиды и женщины. Сложность воспитания творческих способностей неизбежно придаст в ближайшее время социальной конкуренции биологический характер, свяжет успех с наличием или отсутствием необходимых данных.

Каждый из перечисленных кризисов развивается относительно самостоятельно, однако, достигнув уровня качественной трансформации, они вместе дали то, что получило название глобальный кризис. Его главное содержание – переход человечества на новую ступень развития. То есть данный кризис – эволюционный , сравнимый по масштабу с неолитической революцией. Его окончание будет связано с формированием принципиально нового экономического и социального укладов, смены вектора цивилизационного развития с технотронного на биологический. Но это в перспективе, а пока траектория движения компонентов социумов (экономики, политики, культуры) приобретает резко синусоидальный характер при сокращении периода между пиками и увеличении точек бифуркации. Как это сказывается и будет сказываться на преступности в России в ближайшее время — во многом будет определяться субъективным фактором — готовностью правящих элит отказаться от позиции «новых кочевников» и встать на национально-государственные. У России есть креативный капитал, нерастраченные «закрывающие» технологии и возможности частичной мобилизации наиболее активной части населения. Это даст возможность с минимальными потерями достичь очередной долгосрочной «площадки стабильности» между кризисными максимумами. Но на этом пути есть ряд уже видимых криминальных вызовов:

• Лавинообразно нарастающая «токсичность» результатов «экспансии в виртуальность» последних двадцати лет (давление на реальный сектор неограниченно увеличивающейся необеспеченной денежной массы из «виртуальной экономики») требует принятия незамедлительных мер для спасения всей мировой экономической системы от каллапсирования, а социума – от череды социальных революций. Строго говоря, для этого, в первую очередь, необходимо лишение мировой финансовой системы роли самостоятельного геополитического субъекта и «восстановлении» ее в качестве обеспечивающего компонента экономической системы (фактически речь идет о социальной революции нового типа — глобальном лишении значительной части криптократической элиты их правящего статуса). Первичная тактическая задача ближайших месяцев – «сжигание» накопившейся массы необеспеченных финансовых ресурсов, которые практически в десять раз превышают допустимый уровень. В новейшей истории известны два способа эффективного «сжигания», апробированных в 1896 и 1928 годах – мировые войны и социальные революции. Необходимо подчеркнуть, что в нынешних условиях и войны и социальные революции могут рассматриваться лишь как СРЕДСТВО ВРЕМЕННОЙ «РЕАНИМАЦИИ» ФИНАНСОВОЙ СИСТЕМЫ, а не как средство выхода из кризиса в целом. В стратегическом смысле сохранения цивилизации это возможно лишь при государственном регулировании экономики, осознание чего проявили лидеры практически всех мировых держав на Вашингтонской встрече (ноябрь, 2008) и подтвердили конкретными решениями на Лондонской (апрель, 2009). В тактическом, обеспечивающим сравнительно быстрый эффект, это возможно либо через цепь глобально значимых террористических актов (примером чего является 11 сентября 2001 года), либо – через крупный военный кризис. И то и другое позволяют обоснованно проводить мобилизационные реформы экономики, сокращать социальные программы и проводить другие не только непопулярные, но и просто невозможные в иное время меры. Однако в обоих случаях есть реальная возможность потери управления над акцией и ее перерастания в неограниченный военный конфликт с последующими социальными революциями. Наиболее близкий исторический аналог – первая четверть двадцатого века. С тех пор темп социального времени резко увеличился. Однако, не смотря на осознание этого, все действия США и их союзников реализуются в рамках стратегии «управляемого хаоса», что на практике означает стимулирование экстремистских и террористических действий, в том числе – на территории нашего государства.
• В последние двадцать лет экстремистские и террористические корпорации действовали в интересах новых субъектов мировой политики и экономики и постепенно были включены в состав глобальных сетей. Развитие кризиса делает традиционные методы государственного противодействия им мало эффективными в силу большой инерции государственной машины, а интенсивно развивающийся процесс глокализации (дробления глобальных структур на региональные объединения) показывает, как будет расширяться «рынок экстремистских и террористических услуг». Первыми акциями в этой цепи является террористическая атака на Мумбаи (Индия), новогодние беспорядки в Греции, «флеш-мобная» демонстрация возможности свержения правительства в Молдове, «интернет-восстание» в Иране. Наше государство достаточно успешно отразило террористическое вторжение на рубеже веков и ограничило экспансию внешних экстремистских организаций. Однако следует помнить, что деятельность криминальных структур подобного типа всегда опережает в тактике государственное реагирование. Развитие кризиса уже вызывает массовое недовольство, протестный потенциал, которые, при «умелом» управлении, могут трансформироваться в массовый экстремизм и сопутствующий ему терроризм любой окраски (примерами чему являются последние террористические акты в Дагестане и Ингушетии). Поэтому главная задача нашего государства и общества – не допустить в процессе развертывания кризиса трансформации пока разрозненных экстремистских и террористических формирований в устойчивую экстремистскую среду.
• Криминалитет — наиболее мобильная часть любого современного социума. Это определяется наличием сопоставимых с легитимными криминальных финансовых ресурсов, находящихся вне нормативного социального контроля, отсутствием ксенофобии и конфессиофобии, а также нормативных и моральных ограничений в деятельности и действиях, множеством областей рекрутирования кадров, генетическими связями с правящими элитными группировками. Устойчивая тенденция последних лет — интеграция криминала различных государств в международные преступные сообщества, принимающими форму глобальных сетей. Культиви­руемый подобными сообществами «черный рынок» запрещенных веществ и технологий стал глобальным, вросшим в системы жизнедеятельности большинства государств, и его одномоментная ликвидация имела бы катастрофические последствия для многих социумов. Это — не только глобальная система получения, транспортировки и продажи наркотиков, наркосодержащих и сильнодействующих веществ, но и значительная часть торговли оружием, антиквариатом, человеческими органами для трансплантации. Сюда же необходимо отнести криминальную систему «черной» миграции рабочей силы с Юга на Север (из слаборазвитых стран в высокоразвитые), систему перекачки «мозгов» и параллельную ей систему продажи запрещенных технологий. Многие отрасли мирового хозяйствования (например, добыча, огранка и продажа драгоценных камней, торговля антиквариатом) изначально существуют как устойчивый симбиоз легитимных и криминальных структур.

Отдельная тема – прямое участие криминалитета в кризисном переделе мира и дальнейшее развитие «новой экономики терроризма», уже охватывающей не менее 8% мирового ВВП. Особый интерес представляет тот факт, что глобальные сети включают криминалитет как абсолютно равноправного члена. Криминальный (по источникам финансирования, технологиям, способам извлечения прибыли) сегмент можно обнаружить в любой области мирового хозяйствования. Святая святых — информационные и финансовые потоки (кровеносная и нервная системы современного общества) — все в большей степени контролируются и управляются криминалитетом (владение СМИ, банками, финансовыми компаниями на национальном и интернациональном уровнях).

Криминалитет вполне можно считать состоявшимся субъектом легальной эконо­мической, социо-культурной и политической жизни всех соци­альных систем. Главное – криминал не вызывает морального отторжения у большинства населения. В условиях России это стало возможным при многолетней (с начала 90х годов прошлого века) занятости почти половины трудоспособного населения в производствах «серой и черной эконо­мики», паракриминальности целых отраслей (ЖКХ, розничная торговля, строительство), насильственном распространение криминальной субкультуры в различных социо-культурных, профессиональных и возрастных группах, индифферентной реакции большинства населения на обнародование данных о коррупции в высших эшелонах всех ветвях власти. Этноконфессиональная суверенизация как следствие кризисных тенденций дробления хозяйственных, политических, государственных субъектов способствует нарастанию волны внутри- и межгосударственных кризисов. В таких условиях криминалитет не только становится активно действующей силой (наиболее устойчивой в глобальном смысле), но и приобретает реальное лидерство в легитимно правящих элитах (пример — Чечня, Косово).

• Включение криминалитета в глобальные сети означает качественно новый уровень организации криминальной деятельности, новых (сетевых) форм организации криминальной активности. С сетевыми экстремистскими сообществами уже приходится активно бороться, не имея на то ни кадров, ни современной нормативной базы; на подходе – трансформация классических банд по сетевому признаку.
• Деградация общественных отношений приводит как к возрождению архаичных форм преступности (кровная месть, коммерческое похищение людей), так и архаичных форм социальных отношений. К ним, в первую очередь, нужно отнести торговлю людьми, разнообразные формы явного и скрытого рабовладения и инфантицид, ставящий под сомнение возможность физического существования полноценных будущих поколений в нашей стране. В традиционной правоприменительной практике многие из этих криминальных «новаций» вынужденно перекодируются под действующие статьи УК и реакция на них государства и общества становится все менее адекватной степени их опасности .