При описании познавательных ситуаций постнеклассической науки требуется значительно расширить набор признаков, существенно характеризующих познающий субъект. Он должен не только иметь профессиональные знания, усвоить этос науки (установку на поиск истины и установку на рост истинного знания), не только ориентироваться на неклассические идеалы и нормативы объяснения и описания, обоснования и доказательности знания (относительность объекта к средствам и операциям деятельности), но осуществлять рефлексию над ценностными основаниями научной деятельности, выраженными в научном этосе. Такого рода рефлексия предполагает соотнесение принципов научного этоса с социальными ценностями, представленными гуманистическими идеалами, и затем введение дополнительных этических обязательств при исследовании и технологическом освоении сложных человекоразмерных систем.

Внутренний этос науки, основанный на презумпциях поиска истины и роста истинного знания (и соответственно на этических запретах на умышленное искажение истины и на плагиат) необходим, но уже не достаточен. Требуется дополнительная этическая регуляция, связанная с оценками риска, экономических затрат и социальных последствий научно-технологических результатов. Такая регуляция обеспечивается особым институтом социально-этической экспертизы, который сформировался в науке последней трети ХХ-начала XXI века.

Классическая, неклассическая, постнеклассическая наука предполагают различные типы рефлексии над деятельностью: от элиминации из процедур объяснения всего, что не относится к объекту (классика), к осмыслению соотнесенности объясняемых характеристик объекта с особенностями средств и операций деятельности (неклассика), до осмысления ценностно-целевых ориентаций субъекта научной деятельности в их соотнесении с социальными целями и ценностями (постнеклассика). Важно, что каждый из этих уровней рефлексии коррелятивен системным особенностям исследуемых объектов и выступает условием их эффективного освоения (простых систем как доминирующих объектов в классической науке, сложных саморегулирующихся систем – в неклассической, сложных саморазвивающихся – в постнеклассической). Объективность исследования как основная установка науки достигается каждый раз только благодаря соответствующему уровню рефлексии, а не вопреки ему. Я уже не раз отмечал, что все три типа научной рациональности взаимодействуют и появление каждого нового из них не отменяет предшествующего, а лишь ограничивает его, очерчивает сферу его действия.

При теоретико-познавательном описании ситуаций, относящихся к различным типам рациональности, требуется вводить каждый раз особую идеализацию познающего субъекта. И между этими идеализациями можно установить связи. Классическая наука и ее методология абстрагируется от деятельностной природы субъекта, в неклассической эта природа уже выступает в явном виде, в постнеклассической она дополняется идеями социокультурной обусловленности науки и субъекта научной деятельности.

Идеализации познающего субъекта не означают, что всегда речь идет об отдельно взятом исследователе, осуществляющим поиск и создающим, допустим, новую научную теорию. Это может быть и коллективный субъект познания. С усложнением научной деятельности и изучаемых ею объектов то, что создавалось на этапе классической науки одним исследователем, часто становится результатом деятельности коллектива ученых, с особыми коммуникациями между ними и с определенным разделением научного труда. Например, если классическую теорию электромагнитного поля создал Д.К. Максвелл, то для построения ее неклассического аналога – квантовой электродинамики понадобились усилия целого созвездия физиков – В. Гейзенберга, Н. Бора, П. Дирака, П. Йордана, В. Паули, Л. Ландау, Р. Пайерлса, В. Фока, С. Томанага, Е. Швингера, Р. Фейнмана и других, которые выступали в роли своего рода «совокупного исследователя», коллективного субъекта творчества, построившего новую теорию. Еще более сложные коммуникации внутри исследовательского сообщества возникают в постнеклассической науке. Здесь осваиваются часто уникальные, человекоразмерные саморазвивающиеся системы, требующие согласованных усилий специалистов уже не из одной, а из нескольких дисциплин.

«Коллективный субъект» здесь возникает в сети еще более сложных коммуникаций, чем в дисциплинарных исследованиях. Появляются новые функциональные роли в кооперации исследовательского труда. Необходимость этической оценки исследовательских программ требует специальных экспертных знаний. Возрастает роль методологического анализа как условия коммуникации носителей разных «дисциплинарных знаний», включаемых в состав «коллективного исследователя» той или иной развивающейся, человекоразмерной системы.

Бесспорно, все эти проблемы требуют углубленного анализа и философско-методологического осмысления.

Освоение сложных саморазвивающихся систем, наряду с методологическими, выдвигает и целый ряд новых мировоззренческих проблем.

Стратегия деятельности с саморазвивающимися системами неожиданным образом порождает перекличку между культурой западной цивилизации и восточными культурами. И это очень важно, если иметь в виду проблемы диалога культур как фактора выработки новых ценностей и новых стратегий цивилизационного развития. Долгое время наука и технология в новоевропейской культурной традиции развивались так, что они согласовывались только с западной системой ценностей. Теперь выясняется, что современный тип научно-технологического развития можно согласовать и с альтернативными и, казалось бы, чуждыми западным ценностям мировоззренческими идеями восточных культур.

Здесь я выделил бы три основных момента.

• Во-первых, восточные культуры всегда исходили из того, что природный мир, в котором живет человек, это — живой организм, а не обезличенное неорганическое поле, которое можно перепахивать и переделывать. Долгое время новоевропейская наука относилась к этим идеям как к пережиткам мифа и мистики. Но после развития современных представлений о биосфере как глобальной экосистеме выяснилось, что непосредственно окружающая нас среда действительно представляет собой целостный организм, в который включен человек. Эти представления уже начинают в определенном смысле резонировать с организмическими образами природы, свойственным и древним культурам.
• Во-вторых, выясняется, что установка на активное силовое преобразование объектов, характерное для новоевропейской культуры не всегда является эффективной. При освоении сложных саморазвивающихся систем простое увеличение внешнего силового давления на систему может воспроизводить один и тот же набор структур и не порождает новых структур и уровней организации. Но в состоянии неустойчивости, в точках бифуркации часто небольшое воздействие — укол в определенном пространственно-временном локусе – способно порождать (в силу кооперативных эффектов) новые структуры и уровни организации . Этот способ воздействия напоминает стратегии ненасилия, которые были развиты в индийской культурной традиции, а также действия в соответствии с древнекитайским принципом “у-вэй ” ( минимального действия, основанного на чувстве ритма природных процессов).
• В-третьих, в стратегиях деятельности со сложными, человекоразмерными системами возникает новый тип интеграции истины и, нравственности, целе-рационального и ценностно-рационального действия. В западной культурной традиции рациональное обоснование полагалось основой этики. Когда Сократа спрашивали, как жить добродетельно, он отвечал, что сначала надо понять, что такое добродетель. Иначе говоря, истинное знание о добродетели задает ориентиры нравственного поведения.

Принципиально иной подход характерен для восточной культурной традиции. Там истина не отделялась от нравственности, и нравственное совершенствование полагалось условием и основанием для постижения истины. Один и тот же иероглиф “дао” обозначал в древнекитайской культуре закон, истину и нравственный жизненный путь. Когда ученики Конфуция спрашивали у него, как понимать “дао”, то он каждому давал разные ответы, поскольку каждый из его учеников прошел разный путь нравственного совершенствования.

Новый тип рациональности, который сегодня утверждается в науке и технологической деятельности со сложными развивающимися, человекоразмерными системами, резонирует с древневосточными представлениями о связи истины и нравственности. Это, конечно, не значит, что тем самым принижается ценность рациональности, которая всегда имела приоритетный статус в западной культуре. Тип научной рациональности сегодня изменяется, но сама рациональность остается необходимой для понимания и диалога различных культур, который невозможен вне рефлексивного отношения к их базисным ценностям. Рациональное понимание делает возможной позицию равноправия всех «систем отсчета» (базовых ценностей) и открытости различных культурных миров для диалога. В этом смысле можно сказать, что развитые в лоне западной культурной традиции представления об особой ценности научной рациональности, остаются важнейшей опорой в поиске новых мировоззренческих ориентиров. Вместе с тем сама рациональность обретает новые модификации в современном развитии. Сегодня во многом теряет смысл ее жесткое противопоставление многим идеям традиционных культур.

Таким образом, на переднем крае научно-технологического развития, в связи с освоением сложных саморазвивающихся систем возникают точки роста новых ценностей и мировоззренческих ориентаций, которые открывают новые перспективы для диалога культур. А этот диалог, как сегодня считают многие, необходим для выработки новых стратегий жизнедеятельности глобализирующегося человечества, для выхода из глобальных кризисов, порожденных современной техногенной цивилизацией.

Чернавский Д.С. Синергетика и информация. М., 2001.

Синергетическая парадигма. М., 2002. С. 75-76.

Степин В.С. Научное познание и ценности техногенной цивилизации // Вопросы философии, 1989. № 10.

Курдюмов С.П. Законы эволюции и самоорганизации сложных систем. М., 1990. С.6 – 7.