6. ВЕЛИКОЕ РАЗЪЕДИНЕНИЕ, ИЛИ ЧЕРНЫЙ ВЕК КАЛИ-ЮГИ

Запад есть запад,
Восток есть восток,
Не встретиться им никогда.
Лишь у подножья
Престола Божья
В день страшного суда.
Редьярд Киплинг

Для того, чтобы мир мог развиваться и произвести, в конце концов, человека, пуруша (дух) должен был сесть на шею безголовой пракрити (материи), и только тогда она стала одарена сознанием жизни и помысла, а пуруша получил способность двигаться ее ногами и заявить о своем существовании. Без помощи объективной формы материи дух есть всего лишь абстракция, но материя без содействия духа и его оживляющего влияния есть «лишь куча безжизненного навоза»…
Учение Капилы

Когда человечество, утеряв основу Учения, погрузится в непонимание, тогда, по предсказанию, явленному древнейшими Учителями, настанет Эпоха Майтрейи!
Беспредельность, 1

В 1888 г., когда уже были написаны все знаменитые произведения Ницше, посвященные проблеме сверхчеловека, русский писатель Антон Павлович Чехов (1860 — 1904) написал рассказ «Пари», который по обозначенной в нем проблеме некоторым образом перекликается с творчеством Ницше, однако в несколько ином, неожиданном ракурсе. Если у Ницше перестройка системы ценностей происходит из-за того, что для «аристократа духа» прежний мир становится тюрьмой, а старые моральные принципы — тяжкими оковами, то у Чехова герой добровольно отправляется в заточение, не подозревая о том перевороте, который вызовет в его душе пятнадцатилетняя изоляция от обыденной жизни, и чем обернется общение в течение этого периода времени с творениями великих умов человечества. Вот вкратце этот рассказ [1]:
«Была темная, осенняя ночь. Старый банкир ходил у себя в кабинете из угла в угол и вспоминал, как пятнадцать лет тому назад, осенью, он давал вечер. На этом вечере было много умных людей, и велись интересные разговоры. Между прочим, говорили о смертной казни. Гости, среди которых было не мало ученых и журналистов, в большинстве относились к смертной казни отрицательно. Они находили этот способ наказания устаревшим, непригодным для христианских государств и безнравственным. По мнению некоторых из них, смертную казнь повсеместно следовало бы заменить пожизненным заключением. <…>
Среди гостей находился один юрист, молодой человек лет двадцати пяти. Когда спросили его мнения, он сказал:
- И смертная казнь и пожизненное заключение одинаково безнравственны, но если бы мне предложили выбирать между казнью и пожизненным заключением, то, конечно, я выбрал бы второе. Жить как-нибудь лучше, чем никак.
Поднялся оживленный спор. Банкир, бывший тогда помоложе и нервнее, вдруг вышел из себя, ударил кулаком по столу и крикнул, обращаясь к молодому юристу:
- Неправда! Держу пари на два миллиона, что вы не высидите в каземате и пяти лет.
- Если это серьезно, — ответил ему юрист, — то держу пари, что высижу не пять, а пятнадцать.
- Пятнадцать? Идет! — крикнул банкир. — Господа, я ставлю два миллиона!
- Согласен! Вы ставите миллионы, а я свою свободу! — сказал юрист.
И это дикое, бессмысленное пари состоялось! <…> Решено было, что юрист будет отбывать свое заключение под строжайшим надзором в одном из флигелей, построенных в саду банкира. Условились, что в продолжение пятнадцати лет он будет лишен права переступать порог флигеля, видеть живых людей, слышать человеческие голоса и получать письма и газеты. Ему разрешалось иметь музыкальный инструмент, читать книги, писать письма, пить вино и курить табак. С внешним миром, по условию, он мог сноситься не иначе, как молча, через маленькое окно, нарочно устроенное для этого. Все, что нужно, книги, ноты, вино и прочее, он мог получать по записке в каком угодно количестве, но только через окно. Договор предусматривал все подробности и мелочи, делавшие заключение строго одиночным, и обязывал юриста высидеть ровно пятнадцать лет, с 12-ти часов 14 ноября 1870 г. и кончая 12-ю часами 14 ноября 1885 г. Малейшая попытка со стороны юриста нарушить условия, хотя бы за две минуты до срока, освобождала банкира от обязанности платить ему два миллиона.
В первый год заключения юрист, насколько можно было судить по его коротким запискам, сильно страдал от одиночества и скуки. Из его флигеля постоянно днем и ночью слышались звуки рояля! Он отказался от вина и табаку. Вино, писал он, возбуждает желания, а желания — первые враги узника; к тому же нет ничего скучнее, как пить хорошее вино и никого не видеть. А табак портит в его комнате воздух. В первый год юристу посылали книги преимущественно легкого содержания: романы с сложной любовной интригой, уголовные и фантастические рассказы, комедии и т.п.
Во второй год музыка уже смолкла во флигеле, и юрист требовал в своих записках только классиков. В пятый год снова послышалась музыка, и узник попросил вина. Те, которые наблюдали за ним в окошко, говорили, что весь этот год он только ел, пил и лежал на постели, часто зевал, сердито разговаривал сам с собою. Книг он не читал. Иногда по ночам он садился писать, писал долго и под утро разрывал на клочки все написанное. Слышали не раз, как он плакал.
Во второй половине шестого года узник усердно занялся изучением языков, философией и историей. Он жадно принялся за эти науки, так что банкир едва успевал выписывать для него книги. В продолжение четырех лет по его требованию было выписано около шестисот томов. В период этого увлечения банкир, между прочим, получил от своего узника такое письмо: «Дорогой мой тюремщик! Пишу вам эти строки на шести языках. Покажите их сведущим людям. Пусть прочтут. Если они не найдут ни одной ошибки, то, умоляю вас, прикажите выстрелить в саду из ружья. Выстрел этот скажет мне, что мои усилия не пропали даром. Гении всех веков и стран говорят на различных языках, но горит во всех их одно и то же пламя. О, если бы вы знали, какое неземное счастье испытывает теперь моя душа оттого, что я умею понимать их!» Желание узника было исполнено. Банкир приказал выстрелить в саду два раза.
Затем после десятого года юрист неподвижно сидел за столом и читал одно только евангелие. Банкиру казалось странным, что человек, одолевший в четыре года шестьсот мудреных томов, потратил около года на чтение одной удобопонятной и не толстой книги. На смену евангелию пошли история религий и богословие.
В последние два года заточения узник читал чрезвычайно много, без всякого разбора. То он занимался естественными науками, то требовал Байрона или Шекспира. Бывали от него такие записки, где он просил прислать ему в одно и то же время и химию, и медицинский учебник, и роман, и какой-нибудь философский или богословский трактат. Его чтение было похоже на то, как будто он плавал в море среди обломков корабля и, желая спасти себе жизнь, жадно хватался то за один обломок, то за другой! <…>».

Спустя пятнадцать лет банкиру, вошедшему во флигель с целью убить своего пленника, чтобы не потерять ставшие теперь так необходимыми ему, почти разорившемуся человеку, обещанные два миллиона, открылось следующее зрелище:
«За столом неподвижно сидел человек, не похожий на обыкновенных людей. Это был скелет, обтянутый кожею, с длинными женскими кудрями и с косматой бородой. Цвет лица у него был желтый, с землистым оттенком, щеки впалые, спина длинная и узкая, а рука, которою он поддерживал свою волосатую голову, была так тонка и худа, что на нее было жутко смотреть. В волосах его уже серебрилась седина, и, глядя на старчески изможденное лицо, никто не поверил бы, что ему только сорок лет. Он спал… Перед его склоненною головой на столе лежал лист бумаги, на котором было что-то написано мелким почерком. < >
Банкир взял со стола лист и прочел следующее:
«Завтра в 12 часов дня я получаю свободу и право общения с людьми. Но, прежде чем оставить эту комнату и увидеть солнце, я считаю нужным сказать вам несколько слов. По чистой совести и перед богом, который видит меня, заявляю вам, что я презираю и свободу, и жизнь, и здоровье, и все то, что в ваших книгах называется благами мира.
Пятнадцать лет я внимательно изучал земную жизнь. Правда, я не видел земли и людей, но в ваших книгах я пил ароматное вино, пел песни, гонялся в лесах за оленями и дикими кабанами, любил женщин… Красавицы, воздушные, как облако, созданные волшебством ваших гениальных поэтов, посещали меня ночью и шептали мне чудные сказки, от которых пьянела моя голова. В ваших книгах я взбирался на вершины Эльборуса и Монблана и видел оттуда, как по утрам восходило солнце и как по вечерам заливало оно небо, океан и горные вершины багряным золотом; я видел оттуда, как надо мной, рассекая тучи, сверкали молнии; я видел зеленые леса, поля, реки, озера, города, слышал пение сирен и игру пастушеских свирелей, осязал крылья прекрасных дьяволов, прилетавших ко мне беседовать о боге… В ваших книгах я бросался в бездонные пропасти, творил чудеса, убивал, сжигал города, проповедовал новые религии, завоевывал целые царства…
Ваши книги дали мне мудрость. Все то, что веками создавала неутомимая человеческая мысль, сдавлено в моем черепе в небольшой ком. Я знаю, что я умнее всех вас.
И я презираю ваши книги, презираю все блага мира и мудрость. Все ничтожно, бренно, призрачно и обманчиво, как мираж. Пусть вы горды, мудры и прекрасны, но смерть сотрет вас с лица земли наравне с подпольными мышами, а потомство ваше, история, бессмертие ваших гениев замерзнут или сгорят вместе с земным шаром.
Вы обезумели и идете не по той дороге. Ложь принимаете вы за правду и безобразие за красоту. Вы удивились бы, если бы вследствие каких-нибудь обстоятельств на яблонях и апельсинных деревьях вместо плодов вдруг выросли лягушки и ящерицы или розы стали издавать запах вспотевшей лошади; так я удивляюсь вам, променявшим небо на землю. Я не хочу понимать вас.
Чтоб показать вам на деле презрение к тому, чем живете вы, я отказываюсь от двух миллионов, о которых я когда-то мечтал, как о рае, и которые теперь презираю. Чтобы лишить себя права на них, я выйду отсюда за пять часов до установленного срока и таким образом нарушу договор…»" [1].
Из заточения вышел преображенный человек, прошедший своеобразный путь аскета и обретший в результате совершенно новые ценности. Но хорошо это или плохо? И какая судьба ожидает его в дальнейшем? Автор предоставил читателям самим поразмышлять об этом. Для нас же описанная история представляет интерес с эволюционной точки зрения. Так и сформулируем его: полезен ли аскетизм, выражающийся в пренебрежении материальным миром ради духовного роста человека? И добавим еще один вопрос: какой путь продвижения по эволюционным ступеням короче — путь одиночки или путь коллектива? Сразу вроде бы напрашивается ответ, что в одиночку продвинуться можно гораздо быстрее, только нужно быть предрасположенным к такому пути. Ведь человечество так многообразно, люди так отличаются друг от друга по своим интересам и ценностям, что боги устанут ждать, пока произойдет коллективное перемещение хотя бы на одну ступеньку. Но Учителя говорят о том, что слишком быстро продвинувшимся духам предстоит немного притормозить свое развитие, пока их не догонят другие, поскольку для одиночек путь к более высоким целям закрыт. В одиночку нельзя накопить нужный энергетический потенциал, одинокому эго трудно понять единство Космоса и все преимущества этого единства. Поэтому люди, слишком быстро достигшие определенного совершенства, должны быть заинтересованы в том, чтобы помочь совершенствоваться и остальным представителям земного человечества. Они сами должны на некоторое время стать наставниками и учителями запаздывающих современников.
Отсюда вытекает, что негативные последствия отрыва человеческого духа от материальной стороны жизни выражаются всего лишь в задержке роста, в переходе, образно говоря, к движению по кругу, а не по спирали. Нужно только набраться терпения, пока подоспеют остальные, и можно будет двинуться дальше.
Но, как показывает история развития общества (и как это подтверждается синергетикой на примере развития сложных нелинейных систем), одностороннее развитие, как в материальном, так и в духовном направлении, становится серьезным препятствием на пути расширения сознания человека. Рассмотрим это утверждение на более конкретных примерах.
В синергетике есть такое понятие как дифференциация. В результате адаптации системы к внешним условиям происходит своего рода специализация, разделение труда между отдельными подсистемами единого целого. Каждая из выделившихся подсистем при этом нацеливается на выполнение своей собственной программы эволюции, согласованной с программой функционирования всей системы. В результате дифференциации происходит усложнение организма, более тесное включение его в окружающую среду и т.д. За счет такой перестройки происходит эволюция системы как единого целого.
Однако случается и так, что в результате такой специализации, особенно когда система имеет множество сильных подсистем, способных к сравнительно самостоятельному, независимому от других частей выполнению собственных программ, происходит такое значительное удаление образовавшихся ветвей друг от друга, наблюдается такая сильная трансформация их из первоначальной формы в совершенно новые, неожиданные формы, что дети, внуки и правнуки тех, кто были братьями накануне наступления ускоренной дифференциации, перестают узнавать друг друга, теряя друг друга из виду или видя друг в друге чужестранцев, если не врагов.
Теперь представим себе следующую ситуацию. Сформировалась новая, прогрессивная общность людей, гармоничных в своем развитии. Гармоничных в том смысле, что на данном этапе развития ими достигнута согласованность духовного и материального аспектов жизни, соответствующих определенному историческому периоду. Такая гармония приносит людям ощущение счастья и покоя, уверенности в настоящем и будущем. Однако сделаем следующую оговорку: это общество достигло своего расцвета благодаря мудрому руководству правителей, которые по своему сознанию, по широте взглядов достигли сознания богов. Эти Мудрецы наставляли людей, показывали им, как достичь гармоничного развития, разъясняя, что для них является добром, а что — злом. Люди принимали эти наставления на веру и были счастливы, потому что видели результат — свою благополучную жизнь. Но так как люди на самом деле не достигли мудрости богов, а только приобрели способность богам верить и следовать их советам, то боги давали каждому человеку от своей мудрости столько, сколько каждый мог вместить, то есть понять, осознать и применить в жизни. В результате многообразия человеческих сознаний возникло общество, в котором уровень вмещенной мудрости оказался очень разным — от очень высокого до очень низкого. Отсюда последовал неизбежный результат — критерии добра и зла на каждом уровне оказались различными, поскольку низшие сознания просто не в состоянии были понять иерархию ценностей более высоких уровней.
И вот с этим обществом, назовем его расой, богами было решено провести глобальный эксперимент, цель которого заключалась в следующем: выявить и сопоставить последствия, которые повлечет за собой нарушение достигнутой гармонии в сторону переразвития как материального, так и духовного аспекта жизнедеятельности. Для этого раса, наделенная определенным совокупным (базовым) запасом знаний, получает самостоятельность и далее развивается без Высшего Руководства, в режиме самоорганизации, если применить современную терминологию синергетики. Она должна разделиться на две части — подрасы, назовем их восточной и западной, одна из которых будет больше внимания уделять духовной стороне жизни, а другая — материальной. Чтобы это выглядело естественно в сознании обычных людей, западная подраса должна сдвинуться с обжитых мест и отправиться в дальние странствия, где будет в борьбе с препятствиями, в условиях более холодного климата ассимилироваться с коренными народами новых земель или же поселится в суровых, еще необжитых местах.
Другая подраса, восточная, остается на прежнем месте, в условиях теплого климата, благоприятного для ведения сельского хозяйства и не требующего от людей особых усилий для организации материальной стороны своей жизни. В таких условиях создаются лучшие возможности для духовного развития, поскольку высвобождается энергия, которая в более суровых условиях была бы направлена на организацию материальной части жизни. Оставаясь на месте, восточная подраса становится открытой для других народов, позволяя им ассимилироваться в своей культуре.
Итак, обе подрасы становятся открытыми системами по отношению к окружающему миру, но развиваются в различных режимах: одна из них, западная, как бы символизирует собой мужское начало, проявляющее свою активность во внешнем действии, другая — женское начало, проявляющее свою активность в восприятии новых воздействий, новых энергий.
Что же произойдет со временем с этими подрасами в результате такого разделения? Смогут ли они сохранить свой первоначальный энергетический потенциал, свою гармонию? Смогут ли узнать друг друга при встрече?
Вначале попытаемся ответить на этот вопрос с научной точки зрения. Рассмотрим развитие какого-либо человеческого сообщества как самоподдерживающийся и самоускоряющийся процесс. Для этого в качестве аналога возьмем для рассмотрения процесс автокатализа, который рассматривается синергетикой как основной механизм зарождения и развития в системе новых подсистем. Из школьного курса химии известно, что в обычной каталитической реакции катализатор исполняет роль ускорителя реакции. Он направляет всю цепочку реакций по более короткому пути, но сам в образовании конечных продуктов участия не принимает — сколько катализатора было до начала реакции, столько будет и после ее завершения. Но совершенно иная картина наблюдается при так называемой автокаталитической реакции. В этом случае катализатор является одним из компонентов химической реакции, который воспроизводит сам себя по мере протекания реакции во все бoльших и бoльших количествах. Но чем больше образуется катализатора, тем выше скорость протекания реакции. В какой-то момент скорость достигнет своего максимального значения, а затем начнет потихоньку снижаться. Это снижение будет обусловлено ограниченностью масштабов системы, в которой протекает реакция и, следовательно, исчерпанием ресурсов компонентов, способных принимать участие в реакции. В конце концов, если система не будет пополняться новыми ресурсами, реакция завершится, и система придет в равновесное состояние, которое при отсутствии внешних возмущений рано или поздно превратится в застой с последующей деградацией.
Теперь представим, что рассмотренная нами система является достаточно сложной по своему составу и свойствам, поэтому может реагировать в режиме самоускорения не на один, а на два вида катализаторов. И от того, какой катализатор будет введен в нее на начальной стадии, будет зависеть, к какому конечному результату придет она после окончания реакции.
Какое же отношение могут иметь реакции автокатализа к развитию человеческого общества в рассмотренном выше разделении расы на две подрасы? Какую аналогию мы можем увидеть в этом примере из химии? Аналогия очень наглядная. Исходная раса может быть определена как сложная нелинейная система, в которой гармонично сочетаются два фазовых состояния — дух и материя или, другими словами, духовность и разум. Поэтому, если эта гармония не прочная, то подраса, изначально содержащая в себе поровну обе составляющие, попав в условия, способствующие развитию духа, начнет развиваться односторонне, пренебрегая своим вторым фазовым состоянием, то есть разумом. И напротив, вторая подраса, попав в условия, способствующие развитию разума, т.е. рационального отношения к жизни, пойдет по второму возможному пути, предав забвению свою духовную компоненту. Синергетики сказали бы об этой ситуации, что каждая из подсистем под влиянием внешних условий выбирает из нескольких потенциально возможных путей развития один, энергетически более выгодный путь (или один аттрактор), в результате чего с течением времени автоматически утрачивается осознание первоначальной целостности системы. Для того, чтобы подсистема могла вместить одновременно две цели, то есть развиваться одновременно в двух направлениях, у нее должно быть достаточно как физических, так и духовных сил, а также высшей мудрости. Но последнего рассматриваемая раса в нашем мысленном эксперименте как раз и была лишена по условию задачи.
В конце концов подрасы-братья станут в своем развитии двумя противоположностями, одна станет олицетворением результата духовного пути, другая — материального. Кто же из них окажется в более выгодном положении с точки зрения эволюционного развития? Перед кем откроется больше перспектив в будущем? И что произойдет при встрече высокого духа с высоким интеллектом? Примерно такие вопросы можно было бы поставить не только применительно к описанному выше мысленному эксперименту, но и применительно к реальной ситуации, сложившейся в связи с происшедшим тысячелетия назад разделением древней арийской расы, потомками которой стали современные индусы, греки, немцы, англичане, итальянцы, славяне и другие народы. В конце XIX в. Запад сделал для себя открытие, что некогда у него был брат-близнец, который сейчас обнаружился и предстал перед ним в виде Индии — далекой загадочной страны, с экзотическим климатом и не менее экзотической культурой.
Лишь Те, Кто Знают, могут рассказать о том, как происходило на самом деле великое разделение древней арийской расы, колыбелью которой стала Центральная Азия. Нам трудно судить о тех процессах, которые происходили с арийскими подрасами и субподрасами в Европе и в странах Древнего Востока, в частности, в Индии. Поэтому мы попытаемся получить ответ только на поставленный выше вопрос: с какими же результатами пришли в точку встречи разъединенные когда-то, в далекой древности, подрасы? И почему при встрече братьям-ариям, разделенным веками и тысячелетиями, суждено было стать одному колонией, а другому — колонизатором. Речь здесь, как уже стало ясно, идет об Индии и Великобритании.
Посмотрим, что представляли собой при встрече Запад и Восток, каково было состояние их материальной, социальной и духовной жизни.

Запад. Обратимся к свидетельствам мыслителей, которые жили в интересующий нас период времени.
Е. П. Блаватская так писала в «Разоблаченной Изиде» о состоянии западного мира конца XIX в.: «С одной стороны лишенное духовности, догматическое, очень часто — развращенное духовенство; уйма сект и три воюющие между собой великие религии; разногласия вместо единения, догматы без доказательств, любящие сенсацию проповедники, ищущие богатства и удовольствий прихожане, лицемерие и ханжество, порожденные тираническими крайностями в требованиях приличия, респектабельности, господствующих взглядов — искренность и действительность благочестия становятся исключениями. С другой стороны, научные гипотезы, построенные на песке; нет ни одного вопроса, по которому достигнуто согласие; ярые ссоры и зависть; общее течение в материализм. Схватка насмерть между наукой и теологией за непогрешимость — «вековой конфликт». <…> Между этими двумя столкнувшимися титанами — наукой и теологией — находится обалдевшая публика, быстро теряющая веру в бессмертие человека и в какое-либо божество, быстро спускающаяся до уровня чисто животного существования. Такова картина часа, освещенного сияющим полуденным солнцем христианской и научной эры!» [2].
К. Маркс, рассуждая об энергии индивидов отдельных наций и сравнивая с этой точки зрения американцев и немцев, характеризовал последних как «кретинообразных», связывая это качество с изолированностью немцев, с их нежеланием скрещиваться с другими расами. Он писал, что «…во Франции, в Англии и т.д. иноземцы поселились на развитой уже почве, в Америке на совершенно свежей почве, в Германии же первоначальное население не тронулось с места». Привычка к военной дисциплине, к прусскому порядку препятствовала развитию самостоятельного мышления [3].
Ф. Ницше также отмечал, что немецкий ум, веками отличавшийся стремлением к высокой философии, отяжелел, скатился к уровню массовой культуры, утратив свои аристократические цели. Он писал: «Чем мог бы быть немецкий ум, кто только не размышлял об этом с тоскою! Но этот народ самовольно одурял себя почти в течение тысячи лет: нигде так порочно не злоупотребляли двумя сильными европейскими наркотиками, алкоголем и христианством. <…> Сколько угрюмой тяжести, вялости, сырости, халата, сколько пива в немецкой интеллигенции! Как это собственно возможно, чтобы молодые люди, посвятившие жизнь духовным целям, не чувствовали бы в себе первого инстинкта духовности, инстинкта самосохранения духа — и пили бы пиво?… Алкоголизм ученой молодежи, быть может, еще не является вопросительным знаком по отношению к их учености, …но во всяком другом отношении он остается проблемой. — Где только не найдешь этого тихого вырождения, которое производит в духовной области пиво!» [4]. «Изменился пафос, а не только интеллектуальность. — Возьмем хотя бы немецкие университеты: что за атмосфера царит среди их ученых, какой бесплодный, какой невзыскательный и остывший дух! <…> Суровое идиотство, на которое осуждает нынче каждого чудовищный объем наук, является главным основанием того, что более одаренные, богатые, глубокие натуры уже не находят соответственного им воспитания, а также воспитателей. <…> Германия слывет все более плоскоманией Европы». <…> Уже известно везде: в главном — а им остается культура — немцы не принимаются более в расчет. Спрашивают: можете ли вы указать хоть на один имеющий европейское значение ум? каким был ваш Гёте, ваш Гегель, ваш Генрих Гейне, ваш Шопенгауэр? — Что нет более ни одного немецкого философа, это вызывает удивления без конца». «Все высшее воспитательное дело в Германии лишилось главного — цели, равно как и средства для достижения цели. Что воспитание, образование само есть цель — а не «империя», — что для этой цели нужны воспитатели — а не учителя гимназий и университетские ученые — об этом забыли… Нужны воспитатели, которые сами воспитаны, превосходящие других, аристократы духа, доказывающие это и словом и молчанием …, а не ученые олухи, каких нынче предлагает юношеству гимназия и университет в качестве «высших нянек»" [5].
Еще более грустная картина открывается в характеристике, которую Ницше дает англичанам: «Чего не хватает и всегда не хватало в Англии… — настоящей мощи ума, настоящей глубины умственного взгляда, словом, философии. — Характерно для такой нефилософской расы, что она строго придерживается христианства: ей нужна дисциплина для «морализирования» и очеловечивания. Англичанин, будучи угрюмее, чувственнее, сильнее волею, грубее немца, — именно в силу этого, как натура более низменная, также и благочестивее его: христианство ему еще нужнее, чем немцу. Более тонкие ноздри уловят даже и в этом английском христианстве истинно английский припах сплина и злоупотребления алкоголем, против которых эта религия вполне основательно применяется в качестве целебного средства — именно, как более тонкий яд против более грубого: отравление утонченным ядом в самом деле является у грубых народов уже прогрессом, ступенью к одухотворению. Христианская мимика, молитвы и пение псалмов еще вполне сносно маскируют английскую грубость и мужицкую серьезность, вернее, — изъясняют ее и перетолковывают; и для такого скотского племени пьяниц и развратников… судорога покаяния действительно может представлять собою относительно высшее проявление «гуманности», какого оно только в состоянии достигнуть… Но что шокирует даже в самом гуманном англичанине, так это отсутствие в нем музыки, говоря в переносном (а также и в прямом) смысле: в движениях его души и тела нет такта и танца, нет даже влечения к такту и танцу, к «музыке»" [6].
Е. П. Блаватская писала о том, что англичане испытывали физиологическое отвращение к индусам и поступали с ними, как с рабами и цепными собаками и, возможно, именно грубостью натуры англичан, о которой писал Ницше, объясняется этот факт.
Вот что писал об английской культуре XIX в. известный австрийский писатель Стефан Цвейг (1881 — 1942) в своем очерке, посвященном английскому писателю Чарльзу Диккенсу (1812 — 1870): «Каждый англичанин является в большей степени англичанином, чем немец немцем. Английское начало придает человеку не только внешний лоск — оно пронизывает всю его сущность, глубоко проникает в кровь, налагает отпечаток на самое важное и сокровенное, на самое индивидуальное — на творчество. Как художник, англичанин находится в большей зависимости от национального, чем немец или француз. Поэтому в Англии каждый художник, каждый настоящий писатель боролся с английским началом в своей душе, но даже самая пылкая, страстная ненависть оказывалась бессильной сломить традицию. <…> Английская традиция — самая сильная, самая победоносная на свете, но и самая опасная для искусства. Самая опасная потому, что она коварна: это совсем не холодная пустыня, необитаемая и негостеприимная, она манит теплом очага и мирным уютом, но в то же время ставит пределы морали, ограничивает, требует порядка и не терпит свободного вдохновения. Это — скромное жилище, без свежего воздуха, защищенное от жизненных бурь, светлое, приветливое и гостеприимное, настоящий home, с его пылающим камином буржуазного самодовольства, но это тюрьма для того, чей дом — вселенная (Выделено мной. Н.М.К.), чье глубочайшее наслаждение — беззаботно искать приключений, кочуя в безграничном просторе» [7].
Теперь посмотрим, что исторически предшествовало формированию такой, в высшей степени консервативной, традиции. Как известно, в Англии с XVI в. развернулся процесс первоначального накопления капитала, а уже в XVII в. она произвела захват огромных территорий, в том числе в Индии и Северной Америке. В начале XIX в. в Англии утвердилась фабричная система производства, промышленная буржуазия в политическом отношении стала господствующим классом. Достигнув огромных успехов в науке, технике, развив промышленность, Англия стала крупнейшей колониальной державой мира, покорившей дополнительно к прежним колониям Австралию, Новую Зеландию и захватившей обширные территории в Бирме, Южной Африке и др. странах. В результате провозглашения независимости одной из колоний Англии в конце XVIII в. образовалось новое государство — Соединенные Штаты Америки. В лице Англии и США капитал стал править миром. На шкале системы ценностей западного мира духовная составляющая хотя и сохранилась, но стала играть все более и более формальную роль.
Если мы обратимся к истории возникновения христианства, т.е. перенесемся мысленным взором в первые века нашей эры, то обнаружим тo же смещение ценностей в общественной жизни другой крупной державы, явившейся в свое время таким же поработителем и захватчиком, как и Англия в XIX в. Речь идет о Древней Римской империи.
Как известно из учебников истории [8], в 44 г. до н. э. республиканский строй в Римской державе был заменен единоличным правлением военного диктатора, опиравшегося в первую очередь на преданные ему легионы. С 27 г до н. э. Рим стал империей. Римская монархия начала с насилия, с массовых убийств. На смену политическим деятелям, ораторам и поборникам высоких лозунгов пришли люди иного склада — землевладельцы и скототорговцы, градостроители, организаторы крупных мастерских. I в. н. э. — это период экономического подъема, прогресса техники и расцвета точных наук. Строили города, дороги, водопроводы, мосты, крепости, разрабатывали рудники, расширяли керамические и шерстоткацкие мастерские, возделывали новые земли, разводили стада овец и т.д.
Строительство, земледелие, ремесло, обмен — все эти процветающие области общественной жизни привлекали деятельных людей и открывали дорогу для успеха. Прежде страной правила аристократия, теперь все больше проявлялась власть денег. «Прибыль — радость», «Привет тебе, прибыль» — такие таблички вывешивались у входа в дома или мастерские. Занятия, прежде считавшиеся чуть ли не зазорными, теперь пользовались почетом, так как приносили прибыль.
В ряды господствующего класса Рима вливались люди из тех социальных групп, которые до недавнего времени считались неполноправными — из провинциалов, из вольноотпущенников. Эпоха империи была временем медленного исчезновения римских привилегий. К тому же императоры отказались от старой политики безжалостного ограбления покоренных земель, которую практиковали наместники времен республики: провинции превращались теперь в органическую составную часть Римского государства.
Вольноотпущенники, бывшие рабы, часто превосходившие и талантом, и трудолюбием, и знаниями своих господ, теперь очень часто превращались в богатейших людей государства, скупали поместья аристократов, проникали в управление государством.
Римская империя принесла с собой экономический прогресс. Однако рост материального благополучия, положительных знаний, техники неожиданно совпал в I в. н.э. с нарастанием религиозности. Как ни странно, но материальный прогресс принес пессимизм, мрачную тревогу о будущем. С установлением римской империи основная религия превратилась в официальные богослужения, зато появилось бесчисленное число религиозных сект и групп — воцарился религиозный хаос. Широкой волной хлынули в Рим восточные боги: распространялись почитатели египетской Изиды, еврейского Ягве, появлялись первые христиане. На фоне деспотизма, умирания общественной жизни, потери идеалов и откровенной погоня за материальными благами вставал вопрос о смысле жизни.
Религиозные представления римлян, как и других италийских народностей, первоначально были связаны с почитанием духов предков и божеств — покровителей семьи и домашнего очага. Особым вниманием пользовался культ общеримской покровительницы домашнего очага — богини Весты. С древнейшего времени в Риме почитались божества неба. Важнейшими из них были: верховный бог Юпитер, богиня Юнона, богиня мудрости Минерва и божество войны Марс, считавшийся покровителем Рима. Со II в. до н. э. в Риме стали распространяться культы восточных божеств. Так, после походов в Малую Азию распространилось поклонение Великой матери богов — Кибеле. В середине II в. до н. э. в Италии и Риме начали почитать Озириса и Изиду, справлять празднования в честь Диониса (Вакха). В I в. до н.э. появилось почитание иранского божества — Митры.
Римские императоры считали себя божественными личностями и требовали гражданских жертвоприношений своим статуям. От жителей как Италии, так и провинций требовали официального участия в почитании «гения» императора, выражавшемся иногда в символическом, а иногда и в реальном жертвоприношении перед статуей правящего повелителя империи, и участии в жертвенном пире. Но в это же время развивались стоические идеалы: мир подчинен божественному, разумному порядку; наше пребывание на земле — лишь скоротечный эпизод, и не следует искать в нем ни разума, ни справедливости. Раб ты или господин, богат или беден, знатен или ничтожен, — все это пустые слова, и истинная мудрость как раз и состоит в том, чтобы понять это, чтобы подготовить себя к вечности.
Характерным для условий Римской империи первого века н. э. стало широкое распространение космополитизма — учения о том, что человек является в первую очередь гражданином не своего маленького отечества, полиса, города, но всего мира. Космополитизм (от греческого слова «космополит» — гражданин вселенной, гражданин мира) возник еще в Древней Греции и в Риме получил дальнейшее развитие. Римская империя создавала чрезвычайно благоприятные условия для его распространения. В этой огромной державе соединялись бесчисленные народы, говорившие на разных языках, поклонявшиеся разным богам. Постепенно экономическое, политическое и культурное общение должно было создавать представление о единстве римского мира.
Цицерон, наблюдавший закат республики, говорил, что мир — единое государство, и еще более настойчиво повторял это Сенека. Мы все, свободные и рабы, правители и подданные, граждане единого государства — мира, «космоса»; мы все — члены одного целого и потому должны помогать друг другу и жить друг для друга: не каждый для себя, но все для целого. Позднее христианство также провозгласило космополитизм. Апостол Павел, обращаясь к колоссянам, говорил: «Нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос».
У римского космополитизма был и государственный аспект: подчинение местной независимости, местных бытовых и культурных особенностей Римской империи. Римляне были терпимы, они готовы были принять чужих богов ради общей унификации: унификации быта, права, верований, образа мыслей.
Римский деспотизм, унификация городского быта, стремление к единообразию мысли и культурной жизни — все это были тесно связанные между собой явления. Чтобы закрепить их, не хватало только одного — общеобязательной веры в единого бога. В эту смутную пору наживы и богоискательства и родилось христианство, постепенно из маленькой секты распространившееся по всей империи.
Однако так сложилось, что превращение христианства в господствующую церковь произошло уже тогда, когда деспотическая Римская империя была ослаблена как внутренними процессами распада, так и натиском соседей-варваров. Христианская церковь проповедовала универсализм, единство человечества в условиях полного политического и экономического распада Европы.
Древнейшие общины, где верили в мессию (Христа), первоначально состояли из низших слоев городского населения — рабов, вольноотпущенников, мелких ремесленников и торговцев. Обострение политической обстановки в Римской империи в конце II и особенно в III в. н. э. усилило стремление к религиозно-моральному успокоению и утешению. Среди христиан появляются сначала отдельные представители господствующих общественных слоев, а позднее многие знатные рабовладельцы, воины и государственные служащие имперской администрации.
Первые изображения Христа в виде пастыря, несущего на плечах заблудшую овцу, появились во второй половине II в. н. э. Позднее появилось изображение матери Христа с младенцем Христом на руках. Стали изображать Иоанна Крестителя и апостолов. (в отличие от невидимого Бога Ветхого Завета). И только к концу II — началу III в. н. э. христианские религиозные объединения превратились из небольших сектантских групп в мощную общественную силу, обратившую на себя самое серьезное внимание правителей Римской империи.
Таким образом, христианство возникло в то время, когда начали рушиться основы мира, построенного на материалистических идеалах, когда мир нуждался в духовной пище и был в какой-то степени уже готов к ее восприятию. Однако инертность человеческого мышления, подкрепленная фанатизмом ортодоксального иудаизма, привела к тому, что новое учение должно было прийти в западный мир через Великую Жертву — через «распятие духа на кресте материи». Уже на закате христианства Ницше как о высшем откровении человечеству писал о тех великих символах, недоступных рядовому, примитивному сознанию, которые были скрыты в Учении Иисуса Христа:
«Если я что-нибудь понимаю в этом великом символисте, так это то, что только внутренние реальности он принимал как реальности, как «истины», — что остальное все, естественное, временное, пространственное, историческое, он понимал лишь как символ, лишь как повод для притчи. Понятие «Сын Человеческий» не есть конкретная личность, принадлежащая истории, что-нибудь единичное, единственное, но «вечная» действительность, психологический символ, освобожденный от понятия времени. То же самое, но в еще более высоком смысле можно сказать и о Боге этого типичного символиста, о «Царстве Божьем», о «Царстве Небесном», о «Сыновности Бога». Ничего нет более не христианского, как церковные грубые понятия о Боге как личности… …
«Царство Небесное» есть состояние сердца, а не что-либо, что «выше земли» или приходит «после смерти». В Евангелии недостает вообще понятия естественной смерти: смерть не мост, не переход, ее нет, ибо она принадлежит к совершенно иному, только кажущемуся, миру, имеющему лишь символическое значение. «Час смерти» не есть христианское понятие. «Час», время, физическая жизнь и ее кризисы совсем не существуют для учителя «благовестия»… «Царство Божье» не есть что-либо, что можно ожидать; оно не имеет «вчера» и не имеет «послезавтра», оно не приходит через «тысячу лет» — это есть опыт сердца; оно повсюду, оно нигде… <…> Этот «благовестник» умер, как и жил, как и учил, — не для «спасения людей», но чтобы показать, как нужно жить. То, что оставил он в наследство человечеству, есть практика, его поведение перед судьями, преследователями, обвинителями и всякого рода клеветой и насмешкой — его поведение на кресте. Он не сопротивляется, не защищает своего права. Он не делает ни шагу, чтобы отвратить от себя самую крайнюю опасность, более того — он вызывает ее… И он молит, он страдает, он любит с теми, в тех, которые делают ему зло. <…> Наш век гордится своим историческим чувством; как можно было поверить такой бессмыслице, что в начале христианства стоит грубая басня о чудотворце и Спасителе, — и что все духовное и символическое есть только позднейшее развитие? Наоборот: история христианства — и именно от смерти на кресте — есть история постепенно углубляющегося грубого непонимания первоначального символизма. С распространением христианства на более широкие и грубые массы, которым недоставало все более и более источников христианства, — становилось все необходимее делать христианство вульгарным, варварским, — оно поглотило в себя учения и обряды всех подземных культов imperii Romani, всевозможную бессмыслицу больного разума. Судьба христианства лежит в необходимости сделать самую веру такой же болезненной, низменной и вульгарной, как были болезненны, низменны и вульгарны потребности, которые оно должно было удовлетворять. Больное варварство суммируется наконец в силу в виде церкви, этой формы, смертельно враждебной всякой правдивости, всякой высоте души, всякой дисциплине духа, всякой свободно настроенной и благожелательной гуманности. — Христианские ценности — аристократические ценности. Только мы, ставшие свободными умы, снова восстановили эту величайшую из противоположностей, какая только когда-либо существовала между ценностями!» [9].
И вот так же, как и в Древнем Риме, одновременно с официальной религией, носителем которой теперь стала христианская церковь, превратившаяся в подпорку для развращенных благами цивилизации масс, нуждающихся в регулярном отпущении грехов, начал возникать интерес к религиозным учениям и философии Востока. Тем более, что колонизация Востока и, в частности, Индии, поездки европейцев и американцев в экзотические восточные колонии, появление высокопоставленных индусов и индийской молодежи в Англии — все это способствовало в той или иной степени удовлетворению новых духовных потребностей Запада. В то же время возникло и увлечение «спиритуализмом», «месмеризмом» и другими явлениями, связанными с необычными феноменами, проявлявшимися в присутствии людей с особыми психическими способностями. Е. П. Блаватская так писала об этом явлении:
«Среди многих необычных ростков нашего века странное вероучение так называемых спиритуалистов возникло среди разваливающихся остатков религий самозваного откровения и материалистических философий… То, что приверженцы спиритуализма в своем фанатизме преувеличивали его качества и остались слепыми к его несовершенствам, — это не дает основания, чтобы сомневаться в его реальности… Сам фанатизм спиритуалистов является доказательством подлинности и возможности их феноменов. Они дают нам факты, которые мы можем исследовать, а не утверждения, которым мы должны следовать без доказательств. Миллионы разумных мужчин и женщин не могут легко поддаться коллективным галлюцинациям. Итак, пока духовенство, придерживаясь своих собственных толкований Библии, и наука, считающаяся только со своим самодельным Кодексом возможного в природе, — отказываются даже выслушать спиритуалистов, — истинная наука и истинная религия молчат и с серьезным вниманием ожидают дальнейшего» [10].
Она отмечала также, что весь вопрос о феноменах покоится на правильном понимании старых философий. Так, Платону, Пифагору, Плотину и древним мудрецам Индии одинаково была открыта одна и та же мудрость. Платон — этот величайший философ дохристианской эры верно отражал в своих сочинениях духовность ведийских философов, живших тысячи лет до него самого. Он «вобрал в себя всю ученость своего времени — греческую от Философа до Сократа, затем пифагорейскую в Италии, а затем всю, какую мог добыть из Египта и Востока. Он был настолько широкомыслящ, что вся философия Европы и Азии вошла в его доктрины» [11].
Становится понятным, что не случайно в периоды духовных кризисов человечество снова и снова обращалось к восточным религиям с их многочисленными богами, многочисленными символами и образами, среди которых можно было выбрать те, которые были ближе сознанию того или иного человека. В XIX в., во времена формирования расовой теории эволюции, западный мир уже готов был осознать и принять восточную философию по праву одной из ветвей, представляющих древнюю арийскую расу: «Удивительное фамильное сходство всего индийского, греческого, германского философствования объясняется довольно просто. Именно там, где наличествует родство языков, благодаря общей философии грамматики (т.е. благодаря бессознательной власти и руководительству одинаковых грамматических функций), все неизбежно и заранее подготовлено (Выделено мною. Н.М.К.) для однородного развития и последовательности философских систем; точно так же как для некоторых иных объяснений мира путь является как бы закрытым. Очень вероятно, что философы урало-алтайских наречий (в которых хуже всего развито понятие «субъект») иначе взглянут в «глубь мира» и пойдут иными путями, нежели индогерманцы (Выделено мною. Н.М.К.) и мусульмане: ярмо определенных грамматических функций есть в конце концов ярмо физиологических суждений о ценностях и расовых условий» [12].
Учителя Востока в сотрудничестве с Е. П. Блаватской напомнили Европе и США те общие закономерности эволюции человечества, которые проявлялись в глобальных масштабах, независимо от принадлежности наций к той или иной расе или к тому или иному континенту. В «Разоблаченной Изиде», а затем в «Тайной доктрине» они рассказали о циклическом характере эволюции, о том, что древние философы делили бесконечные периоды человеческого существования на циклы, в течение которых человечество постепенно доходило до кульминационного пункта высочайшей цивилизации и затем постепенно опускалось в отвратительное варварство. Эти философы придерживались убеждения, что материя вследствие греховности со временем становится более грубой и плотной, нежели она была при начальном появлении человека; что в начале человеческое тело было наполовину эфирным, что перед падением человечество свободно сообщалось с невидимой вселенной. Но с того времени материя стала грозной стеною между нами и миром духов. Старейшие эзотерические предания учат нас, что до мистического Адама жило уже много рас человеческих существ, которые жили и угасали, одна сменяя другую по очереди.
По мере прохождения цикла человеческие глаза все более и более раскрывались, пока он не стал различать «добро и зло» так же, как сами элохимы (боги). Достигнув своей вершины, цикл начал двигаться по нисходящей линии. Когда дуга достигла определенного пункта… — природа снабдила человека «покровами из кожи», и Господь Бог «одел его». Оборот физического мира сопровождается таким же оборотом в мире мыслительном — духовная эволюция мира совершается циклами так же, как физическая. Поэтому в истории мы наблюдаем регулярное чередование приливов и отливов развития человечества. Великие царства и империи мира сего после достижения кульминационного взлета своего величия снова опускаются вниз в соответствии с тем же законом, по которому они когда-то поднимались; и человечество, опустившись до самой низкой точки, снова собирается с силами и опять восходит, причем высота его восхождения, по закону прогрессии циклов, на этот раз будет немного выше той точки, с которой оно последний раз начало свой спуск. Деление истории человечества на Золотой, Серебряный, Медный и Железный века не есть выдумка. После века великой вдохновенности и неосознанного творчества непременно наступает век критиканства и сознательности. Первый доставляет материал для анализирующего и критикующего рассудка второго.