Russian
| English
"Куда идет мир? Каково будущее науки? Как "объять необъятное", получая образование - высшее, среднее, начальное? Как преодолеть "пропасть двух культур" - естественнонаучной и гуманитарной? Как создать и вырастить научную школу? Какова структура нашего познания? Как управлять риском? Можно ли с единой точки зрения взглянуть на проблемы математики и экономики, физики и психологии, компьютерных наук и географии, техники и философии?"

«ДАО И ЛОГОС (встреча культур)» 
Т.П. Григорьева

Опубликовано в: Философия и синергетика

«Субъективность отдельного индивида снимается, смягчается и расширяется субъективностью народа, субъективность народа – предшествующими и нынешними поколениями, а субъективность этих последних – субъективностью человечества вообще» [114 ].

Образуется живая, не-линейная связь, в которой одно порождает другое. «Субъективность индивида снимается субъективностью народа» – это значит, что для индивида важнее ощущать причастность своему народу, чем самому себе, т.е., лишь ощущая связь со своим народом, со своими корнями, можно быть самим собой, быть Личностью. Поставив интересы народа выше собственных, человек тем самым уже освобождается от гибельного эгоцентризма, приближается к Истине бытия, недоступной эгоцентрику, для которого Истина бытия и есть он сам. Он живет, чтобы иметь, становясь рабом вещей, впадает в худший вид рабства; сосредоточиваясь на своем маленьком «я», теряет связь с миром и отбрасывается им за ненадобностью, как инородное тело. Не ведает он и своего народа, ибо лишь тот национален, кто индивидуален, и лишь тот индивидуален, кто национален. Здесь связь прямая и обратная.

Это относится и к народу в целом. Как только нация сосредоточивается на самой себе, движимая национальным эгоизмом, забывает о своей принадлежности к человеческому роду, отмирают капилляры, соединяющие ее с Целым более высокого порядка, и она отпадает от Бытия. Поэтому и сказано – субъективность народа снимается субъективностью человечества, т.е. только тогда нация достигает полноты, ощущает себя целым, когда ощущает себя частью всего человечества. Но ощущать себя частью человечества, свою причастность ему она может, лишь сохраняя свое лицо. Нация, потерявшая свое лицо, теряет способность видеть другие лица. Это относится и ко всему человечеству. Когда оно думает только о себе и забывает, что и он» есть часть более высокого, Вселенского целого, то теряет с ним связь, отпадает от Бытия.

Разгадка в том, что Целое предполагает именно не-линейную, «голографическую» связь, не только по горизонтали, но и по вертикали – с более высоким Целым: личности со своим народом, народа – со всем человечеством, человечества – со всей Вселенной, что создает разумную иерархию, жизнеустойчивый тип структуры: одного во всем и всего в одном. Отдельное обретает Свободу, становится Целым, когда находит свое пространство в общей системе связей, никому не мешая («в индивидуальности заключена тайна всего бытия»). И потому посягательства на индивидуальное – тягчайшее преступление не только перед данной индивидуальностью, но и перед родом человеческим, перед всей Вселенной. Нет индивидуального, нет и Свободы; нет Свободы, нет и Истины, Человечности. Тирании подвластно лишь механическое единство, тоталитарные режимы: части, зависимые от общего механизма, сами располагают к господству над ними.

Бердяев исследует истоки рабства и находит их в разрушении индивидуального начала, в «утрате внутреннего центра».

«Гениальность потенциально присуща личности, ибо личность есть целостность и творческое отношение к жизни. Гений – одинок, он не принадлежит никакой социальной группе. Личность укрепляется в сопротивлении власти мирового зла, которое всегда имеет свою социальную кристаллизацию. Личность формируется через столкновение со злом в себе и вокруг себя».

Конечно, человек вписан в социум, но несводим к нему, человек больше всякого общества и дальше всякого времени. Социализация человека не распространяется «на глубину личности, на ее совесть. Социализация, распространяющаяся на глубину существования, на духовную жизнь, есть торжество das Man, социальной обыденности, тирания средне-общего над лично-индивидуальным. Поэтому принцип личности должен стать принципом социальной организации, которая не будет допускать социализацию внутреннего существования человека».

Такова философия Бердяева и та Истина, которая выстрадана нашим народом. И хотя Сознание еще не изменилось, движение началось: изживаются стереотипы, рабская психология, узаконившая отношение «господства-подчинения» – архетип «власти» (архе). Меняется парадигма мышления, господствовавшая над умами два с половиной тысячелетия, но не давшая человеку Свободы и даже ясного представления о ней. Идея ненасильственного Пути становится органична сознанию, свидетельствуя об его изменении. На смену жесткой, линейной, причинно-следственной связи приходит тот тип связи, где каждое явление само себе причина и следствие. Для того и понадобилась «прерывность», пустота, чтобы было где проявиться целому, стянуть явление «в одну сущность изнутри». «Сингулярная» структура есть обещание Свободы и высшего Единства, ибо не выстраивается извне, а произрастает Изнутри, самоестественно. Исчезает возможность угнетения: свободный Ум к этому не расположен и в этом не нуждается. Бердяев постигает благость Ничто, необремененности, незацикленности сознания на заданных идеях, обслуживающих отдельные персоны и отдельные группы, но противоречащих Бытию: «Свобода невыводима из бытия, свобода вкоренена в ничто, в небытие, если употреблять онтологическую терминологию» [ 115 ]. Пустота, незаполненность (вещами, инструкциями, наставлениями) дает возможность самоестественного роста, реализации изначальной, внутренней формы, которая у каждого своя. Будучи индивидуальной, она может сопрягаться с Единым, восходить к нему по вертикали, в «экзистенциальном времени». (В отличие от Ортеги, вертикаль которого шла по преимуществу снизу вверх.)

Обостренное чувство Свободы, которая не совместима с социальной заорганизованностью, привело Бердяева к идее внесоциального существования Личности, что и делает возможным, по закону парадокса, ее укорененность в народную жизнь (цзюньцзы – истинный человек: не объединен в группы, не подвержен ведомственной логике и потому всеобщ, озабочен судьбой всех) [ 116 ].

«Для подготовки структуры сознания, преодолевающего рабство и господство, необходимо построить апофатическую социологию по аналогии с апофатической теологией. Катафатическая теология находится в категориях рабства и господства, не выходит к свободе… Такое изменение структуры сознания, при котором исчезает объективация, нет противопоставления субъекта и объекта, есть исполненная универсальным содержанием субъективность, царство чистой экзистенциальности» [ 117].

Бердяев предвидел будущее, новый виток Эволюции: при Свободе каждого возможна Свобода всех, не наоборот.

Но что все-таки представляет собой эта Личность, если она свободна и от социума, и от времени? Здесь не годится идущий еще от греков принцип монадности. Личность не есть часть какого-либо целого и потому не есть монада, ибо она не входит в иерархию монад, ей соподчиненных, как монада Лейбница – замкнутая субстанция, часть более сложных образований. Личность открыта в бесконечность, но не в фаустовском смысле, а как микрокосм, потенциальное все – Вселенная, воплощенная в индивидуальной форме. Личность воплощает единое именно своей уникальностью. Не личность есть часть универсума, а «универсум есть часть личности» ее качество» [ 118 ]. Человек есть Личность «не по природе, а по духу. По природе он лишь индивидуум… Личность есть микрокосм, целый универсум» – «потенциальная вселенная в индивидуальной форме».

Преодоление метафизического мышления, извечного раздвоения, противопоставления одного другому и позволило философу снять главное противоречие между Единым и Единичным, сущностью и существованием, субъектом и объектом: Единичное и есть Единое, единое существует лишь в форме единичного, – они недвойственны. Вместо принципа «или то, или это» сознание следует закону самого Бытия – «и то, и это».

Когда Бердяев называет Личность «экзистенциальным центром» мира, то это не имеет ничего общего с антропоцентризмом, при котором человек, возомнивший себя центром Вселенной, господином, отчуждал от себя мир и относился к нему как к объекту, к «чужому», приноравливая к своим потребностям. Тем самым разрушал мир, а за ним и себя – «право власти не принадлежит никому». Бердяев имеет в виду не столько «право» быть центром, сколько «обязанность» (хотя его слова другого порядка). Впрочем, сам Бердяев говорит: «Свобода личности есть долг, исполнение призвания». Личность ощущает свою причастность миру и ответственность за него. Никто другой не может выполнить ее назначение: каждый уникален, и так же уникальна его задача. Личность не имеет права на отстраненность, ибо несет «ответственность за судьбу всех, всей природы, всех живых существ, всех народов». Нет того, чему бы она не хотела помочь – в природе и в обществе, – ибо, ощутив себя Личностью, она уже отвечает за судьбу людей и за судьбу всего космоса.

«С экзистенциальной точки зрения общество есть часть личности, ее социальная сторона, как и космос есть часть личности, ее космическая сторона. Она противится всякой детерминации извне, она есть детерминация изнутри».

Это и позволяет Личности быть «абсолютным экзистенциальным центром», определяемым изнутри, из Свободы. В этом смысле Свобода и есть «долг», который невозможно нарушить, и путь ее труден: «Свобода трудна, рабство же легко». Нет Личности, если нет готовности к участию. Потому Истинная Свобода сопряжена с болью и страданием – «существование личности болезненно». Именно Личности глубоко присуще состояние «ужаса и тоски. Ужаса перед неизвестностью».

Что, в общем, и ставит Личность между двумя мирами (скажем, в отличие от бодхисаттвы, которому свойственно Сострадание – каруна, но не страдание, которое изживается). Для Бердяева Личность – «точка пересечения двух миров. Личность характеризуется отношением творчества, свободы и любви, а. не детерминации». Личность есть Свобод в человеке, но свобода, предполагающая любовь к другому: «Свобода, не знающая жалости, становится демонической».

Различие двух миров, которые пересекаются в Личности, не в разнице субстанций, а в модусе существования: «Человек переходит от рабства к свободе, от раздробленности к целостности, от безличности к личности, от пассивности к творчеству, т.е. переходит к духовности». В самом человеке душа и тело становятся едины, изживается старый дуализм духа и тела; «Душевная жизнь проникает всю жизнь тела, как и телесная жизнь воздействует на жизнь души».

Всякий дуализм ведет к порабощению одного другим, к дихотомии средства и цели.

«В результате долгого духовного и умственного пути я с особенной остротой осознал, что всякая человеческая личность, личность последнего из людей, несущая в себе образ высшего бытия, не может быть средством ни для чего, в себе имеет экзистенциальный центр и имеет право не только на жизнь, отрицаемое современной цивилизацией, но и на обладание универсальным содержанием жизни»

(вот мы и вернулись к тому, с чего начали: «Великая тайна скрыта в том, что «средство важнее цели»).

Поискам претворения Человечности Бердяев и посвятил свой труд.

«Цивилизация возникла как средство, но была превращена в цель. Культура есть средство для духовного восхождения человека, но она превратилась в самоцель, подавляющую творческую свободу человека. Это есть неотвратимый результат объективации, которая всегда разрывает средства и цели».

Отсюда ощущение трещины, угрожающей жизни, раздвоенное, «несчастное сознание», ибо сознание имеет экзистенциальный центр только в Личности, а Личностей мало. И Бердяев напоминает еще раз: «Именно средства, путь свидетельствуют о духе, которым проникнуты люди». Это касается и формы борьбы за свободу человека, которая

«есть прежде всего изменение структуры сознания… Это внутренняя глубинная революция, совершающаяся в экзистенциальном, а не историческом времени… Подчинение Истине, которая вместе с тем есть путь и жизнь. Истина дается лишь Свободе».

Можно говорить о безмерной мере ответственности Свободно-то человека, Человека будущего, которого выстрадало человечество, сначала в лице своих мучеников и провидцев, потом – миллионов невинно павших. Человеческая личность есть потенциальное все, освободившееся от рабства, падшести. «Эта падшесть имеет свою структуру сознания, она побеждается не только покаянием и искуплением греха, но и активностью всех творческих сил человека». Предчувствие дня сегодняшнего.

Как Бердяев понимал будущее человека, что имел в виду под «концом света», в приходе которого не сомневался, признав в буржуа эсхатологическую фигуру, конец мировой Истории? Буржуа не укоренен в Бытии, живет в конечном и боится бесконечного, ему чужда идея Личности. (Удивительным образом «человек массы» унаследовал эти черты.) Он – существо групповое, «создавая мир фиктивный, порабощающий человека, разлагает мир подлинных ценностей.

Будущее мира зависит от Личности, рождение которой подготовлено всей Историей. В этом смысле История свою функцию выполнила. Дело за Человеком. Настало время выбора между рабством и Свободой. И это, в самом деле, зависит от сознательного и волевого усилия самого человека, конечно, если в нем не утрачен инстинкт жизни. Время свидетельствует, что не утрачен (Бердяев предвидел рождение Личности, как Вернадский предвидел рождение Ноосферы, пришествие разума – одно в другом).

Бердяев возлагает надежды на тот самый «конец света», который ввергал в ужас умы, затуманенные страхом на протяжении веков, на Западе и Востоке. Бердяев избавляет от этого страха: «конец мира» есть «конец объективизации, и понадобится творческая активность человека», чтобы «творить себя творческими личностями» [ 119 ]. В этом смысл его философии. Прошедшие тысячелетия несводимы к веренице исторических событий, поворачивающих многогранник судеб людей и народов. Помимо видимого идет подспудный процесс духовного накопления человеческих эманаций, еще не изученных наукой. Но мало ли что ею еще не изучено, но продолжает воздействовать на человека, открываясь лишь проницательным умам. Вспомним:

«Выявление человеческой духовной силы, в разной степени и разными способами совершающееся в продолжении тысячелетий на пространстве земного круга, есть высшая цель всего движения духа… возвышение или расширение внутреннего бытия – вот то единственное, что-отдельная личность, насколько она к этому причастна, вправе считать своим нетленным приобретением, а нация – верным залогом будущего развития новых великих индивидуальностей» [ 120 ].

Конфуций говорил: «Не Путь может расширить человека, а человек может расширить Путь».

Целостному уму Бердяева открыто Целое: «Метаистория прорывается в историю, и все значительное в истории связано с этим прорывом [ 121 ]. До сих пор наука не может объяснить природу откровения, нисхождения знания – озарения, интуиции, прорыва творчества, которым человечество обязано всем, что имеет, от техники до культуры, – что питает его человечность и формирует Личность. Не случайно в центре современной философии оказалась проблема Времени как модуса существования (Бергсон, Хайдеггер). Бердяев различает три типа Времени: космическое, историческое и экзистенциальное, и на каждого из людей все эти три времени воздействуют, или каждый человек живет в этих трех формах времени.

Символ космического, природного времени – круг, оно связано с. круговым движением земли вокруг солнца, со сменой дней, месяцев, годов, часов. Символ исторического времени – прямая линия, устремленная вперед, оно конституируется памятью и традицией, одновременно революционно и консервативно, но оно не касается глубин существования. Символ экзистенциального времени – Точка (не атом времени, а атом вечности – по Кьеркегору); оно выходит за рамки времени. То, что переживается в глубине экзистенциального мгновения, остается навечно, будучи глубинной духовной реальностью.

Действительно, все великие шедевры не зависят от времена и несводимы, к нему. Благодаря «прерывности» в космическом и историческом времени происходит явление вечности [ 122 ]. Бесконечность экзистенциального времени есть бесконечность качественная, не количественная, это время – внутреннее, не исчисляемое. Все в этом времени совершается по вертикали. На горизонтальной линии это лишь точка, в которой происходит прорыв из глубины на поверхность: всякий творческий акт, совершающийся во времени экзистенциальном, лишь проецируется во времени историческом. Все великое в истории, продолжает Бердяев, есть прорыв в экзистенциальном плане, поэтому над историей существует Метаистория, которая не есть продукт исторической эволюции.

Такой взгляд позволяет надеяться, что История завершится Царством свободы духа, и потому эсхатологический конец не путает его, а воспринимается как освобождение человека от рабства истории. «Конец истории есть победа экзистенциального времени над историческим, творчества над объективацией, личности над универсально-общим, экзистенциального над обществом объективированным». И это убеждение – от веры в Человека: «Личность есть победа духа над природой, свободы над необходимостью. Форма человеческого тела есть уже победа духа над природным хаосом».

Ценность Личности определяется нравственно-разумной природой, духовной реальностью, которая индивидуальна и универсальна. Отсюда вера в бессмертие Личности: она есть единственное бессмертное, ибо творится для вечности. «Победа не только над страхом смерти, но и над самою смертью, есть реализация личности… Реализация личности невозможна в конечном, она предполагает бесконечность, не количественную, а качественную бесконечность, т.е. вечность. Индивидуум умирает, так как не рождается в родовом процессе». К этому подводит сама История или испытание через Историю: «Конец истории есть освобождение от власти конечного и раскрытие перспективы качественной бесконечности, т.е. вечности» (интересная проблема для психологов: у определенной категории людей сама идея бессмертия вызывает животный страх, хотя все живое должно бы стремиться к бессмертию, продолжению жизни. Осознание того, что не все конечно, не все кончается с физической смертью, в корне изменило бы психологию человека и, стало быть, путь человечества, каждый бы начал думать прежде, чем делать).

Пусть разные философы называют этот исход по-разному, но кто из достойнейших не думал о переходе из Царства необходимости в Царство свободы и не видел в этом конечную цель человеческого пути? Если Бердяев называет завершение «богочеловечностью», то вся русская философия держалась этой надеждой: «Образ человеческий, но и образ Божий. В этом скрыты все загадки и тайны человека. Свобода и независимость личности от объективного мира и есть ее богочеловечность». Ведь Бог для философа – тот, кто перестал быть рабом, узнав себя, пробудился. «Бог не существует как находящаяся надо мною объектная реальность… Он существует как экзистенциальная встреча, как трансцендирование, и в этой встрече Бог есть личность… Поразительно, что всякое учение, унижающее человека, унижает и Бога». Что и говорить! (Мне лично близко понимание Бога как Совести, которая «не может иметь своего центра в каком-либо универсальном единстве, она не подлежит отчуждению, она остается в глубине личности» [ 123 ]. Значит Совесть так же бессмертна, определяет дальнейшую судьбу каждого, и суд ее беспристрастен.)

Лао-цзы говорил: «Кто знает меру, не знает позора. Кто умеет вовремя остановиться, не подвергнется опасности» («Даодэцзин», §44). Что делать, если нет спасения от вечных вопросов!

Пока жив человек, он будет думать об этом. Что есть жизнь и смерть и для чего они даны человеку, что есть сам человек и для чего явился в этот мир. Размышляя, человек восходит к самому себе, избавляется от «первородного греха», противопоставившего одно другому: смерть – жизни, жизнь – смерти. Все во власти человека: «Душа угаснуть не может, если не будет отделена от разума. Отделиться же… она не может. Следовательно, она не может и умереть» (Августин. О бессмертии души, 4, 2, 6). Все бессмертные свидетельствуют о том же: «Человек, (умирая) в ночи, сам себе огонь зажигает: хотя его глаза померкли, жив он»; «Людей после смерти то ожидает, на что они не надеются и чего себе не представляют» (Гераклит, В 21, В 26).

А разве Августина не волновал тот же вопрос, и не вспоминал ли он в «Исповеди» слова: «Я был плотью и дыханием, скитающимся и не возвращающимся» (Пс. 77, 39) ? «Был я где-нибудь, был кем-нибудь?»; «Откуда я пришел сюда?»; «Наступило ли младенчество мое вслед за каким-то другим умершим возрастом моим?» (Исповедь Блаженного Августина, 1, 5, 9). В комментарии говорится, что Августин отвергал теорию Платона о переселении душ, но одобрял другую: все души были созданы в начале и по какому-то собственному усмотрению нашли путь телесного воплощения [ 124 ].

Любовь моя в том мире давнем,
Где бездны, кущи, купола, –
Я птицей был, цветком и камнем,
И перлом – всем, чем ты была!

(Теофиль Готье)

Идея метампсихоза оживает в поэзии XIX-XX вв. [ 125 ] «Когда-нибудь мы поймем, что смерть бессильна лишить нашу душу чего-либо из приобретенного, ибо приобретенное ею и она сама – одно и то же» [ 126 ]. А Достоевский? Разве не его мысль, что «высшая идея на земле лишь одна, все остальные высшие идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают». Это идея бессмертия, благодаря которой «человек постигает всю разумную цель свою на земле». А его размышления о «живой связи нашей с миром иным», с миром «горним», «да я корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных».

И если исчезает это чувство соприкосновения с миром иным, то «станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее».

Что уж говорить о русских космистах, о Н. Ф. Федорове, например, учением которого интересовался Достоевский, хотя и не успел с ним близко познакомиться.

«Люди считают смерть каким-то законом, а не простой случайностью, водворившейся в природе вследствие ее слепоты. А между тем смерть просто результат несовершенства, несамобытности жизни… – уверял Федоров. – Смерть есть торжество силы слепой, не нравственной, всеобщее же воскрешение будет победой нравственности, будет последнею, высшею степенью, до которой может дойти нравственность» [ 127 ].

Природа самопознается через человека, и оттого неизмеримо возрастает его роль в космической Эволюции, одухотворении материи, «высветлении экзистенции». Мы почему-то мало занимались этой стороной учений, в которой смысл человеческого существа, теперь начинаем наверстывать упущенное. Но, слава богу, цель намечена. Может быть, и мы научимся, как и Циолковский, ощущать блаженство и страдание атома:

«Ни один атом вселенной не избегнет ощущений высшей разумной жизни… Если космос имеет причину, то и причине этой мы должны приписать такие же свойства – всеобщей любви… Причина создала вселенную, чтобы доставить атомам ничем не помраченное счастье. Она поэтому добра. Значит, мы не можем ждать от нее ничего худого» [ 128 ].

И нам не покажется странной мысль Н. Гумилева:

«Мы не решились бы заставить атом поклоняться Богу, если бы это не было в его природе».

Что уж говорить о восточных учениях! «Человеческая душа принадлежит небу, человеческое тело – земле» (Ле-цзы). Очищается сознание, и все шаг за шагом приближаются к Просветлению. Со смертью разрушается лишь данная форма, оболочка, а то, что составляет сущность, переходит в иное состояние, обусловленное кармой, законом высшей, онтологической Справедливости. Она и располагает определенным образом «элементы бытия» – дхармы. От человека зависит – выправить, улучшить или ухудшить свою карму. В конце концов все придут к спасению, если верить буддизму. Откроются тайны микрочастиц, откроется и закон Жизни, когда проникнут в среду тонкой материи, как размышлял об этом Пуанкаре: «Когда-нибудь потребуется между атомами нашей первой среды вообразить вторую, более тонкую среду, предназначенную для передачи действия между ними».

Но это особый разговор, если суждено, вернусь к нему когда-то. А теперь пора и честь знать, пристать к берегу, чтобы вновь не унесло мою ладью в открытое море и не укачало тех, кто решился на столь долгое путешествие и выдержал его до конца. Все равно «пределы души не измерить, даже если пройдешь весь путь». Непросто было доплыть до какого-то берега, сквозь туманы и рифы, да и снасти не совсем современные, но надежные [ 129 ].

ВСТРЕЧА ДАО – ЛОГОСА
(Заключение)

Итак, если Логос и Дао имманентны миру, то предназначены выполнять какую-то функцию. Скажем, Логос – цель Бытия, его реализация – бытие в Истине: идеальный порядок, Космос, когда всем хорошо. А Дао – Путь к этой цели; следуя Дао, проходя цикл за циклом, «мир идет к Добру», или к реализации собственной Энтелехии. Но Цель и Средство едины, вместе, сообща выполняют мировой замысел, т.е. они не противоречивы, дополняют друг друга: если Логос – жизнь согласно Разуму (Ноосфера), то Дао – средство ее достижения. Потому Дао и называют «моральным законом», от которого нельзя отступить ни на шаг ни вправо, ни влево.

Но если так разумно устроен мир, почему же так неразумно он живет на протяжении уже многих тысячелетий? Ведь не случайно вблизи История внушает «чувство ужаса», и чем дальше, тем больше. Веками продирался человек сквозь тьму незнания, оставляя развалины, опустошенные распрями земли. Отступали моря, наступали пустыни. Одни созидали, другие с удивительным упорством разрушали созданное подвижниками, превращая оазисы в голые степи. Мы – свидетели небывалых катастроф, сделавших реальным конец света, но не всегда с достаточной ясностью представляем себе истинную причину этих катастроф, которые становятся обыденным явлением, и к ним уже привыкает человек, предпочтя лучше погибнуть, чем признать собственную вину. Каков человек, таков и мир.

Причина же убыстряющейся катастрофичности мира человеческого, убыстряющего с каждым днем шаг к пропасти, в разрыве связи Неба – Земли. Чем более за последние века набирала силу техногенная цивилизация, о которой шла речь, тем более бездуховной становилась жизнь. Чем бездуховнее становилась жизнь, тем более отторгался человек Бытием и, чем более отторгался он Бытием, тем более разрушался изнутри. «Небо и Земля не связаны, будет Упадок» – сказано в «Ицзине». А помните пророчество Достоевского?

«Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло все, что могло – взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством СОПРИКОСНОВЕНИЯ своего таинственным мирам иным; если ослабевает или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе. Тогда станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее» [ ].

Когда началась техническая гонка, порвалась не только связь времен – по горизонтали, но, что страшнее, порвалась связь времен по вертикали, т.е. стали притупляться те духовные, нравственные навыки, которые накапливались в страдании и которые только и могли вывести душу человека к Свету. Притупилось то самое чувство «соприкосновения», которое позволяло каждому ощущать себя частью Целого, испытывать боль Вселенского организма: в одном месте ударишь – в другом отзовется.

Потому так и страшились этого веяния, обезбоживания мира русские философы, что оно ведет к его самоуничтожению.

«Все живущее во все времена в разных формах ощущало, что вне времени, в вечности, предмирно было совершено какое-то страшное преступление, что все и всё в этом преступлении участвовали и за него ответственны. Жаждой искупления наполнена вся история мира, и лишь как искупление может быть понят смысл истории… Если зло и страдания жизни, смерть и ужас бытия не являются результатом предмирного преступления богоотступничества, великого греха всего творения, свободного избрания злого пути, если нет коллективной ответственности всего творения за зло мира… то бытие не имеет никакого смысла и никакого не может иметь оправдания» [ ].

Когда-то меня поразили слова Ламартина:

«Человечество подобно ткачу, работающему на станке времен с изнанки. Придет день, когда, взирая на другую сторону ткани, человечество узрит картину дивную и величавую, вытканную на протяжении веков его собственными руками, причем само оно не ведало ничего, кроме путаницы нитей на изнанке ткани. В этот день человечество преклонится перед Провидением, проявляющим себя в нем самом» [ ].

Значит, есть нечто, на что можно уповать: за покровом майи существует то, что не подвержено разрушению и что благорасположено к человеку, некий изначальный Разум, ведущий его за собой сквозь тернии дорог, через падения и подъемы к чему-то другому. Может быть, История дана в испытание – горнило духа, очищает и расширяет сознание, то сознание, которое способно понять ее, извлечь урок. Потому и выглядит столь неприглядно с изнанки – «путаница нитей», узелки, непонятно зачем завязанные, в общем, картина Хаоса, творимая страхом перед ним. И жизнь, действительно, не имеет смысла, если нить каждого обрывается с его смертью, как, скажем, в «Теогонии» Гесиода: одна мойра прядет нить жизни, другая проводит ее через перипетии судьбы, третья перерезает нить, обрывает жизнь человека. С тех пор и стали думать, что жизнь человека конечна.

Но что-то продляло эти нити, располагая их определенным образом. Страх, «ужас истории» не останавливал подвижников, хотя и оставлял рубцы в их душе. Некий извечный Свет манил идти дальше и восстанавливать разрушенное, возводить ступени к Истине. Великие умы проницали будущее и потому не сомневались в пришествии Разума.

«По своим обязанностям и целям все служат красоте целого, так что чего мы ужасаемся в частностях, то произведет на нас впечатление, если рассматривать его в целом… Напротив, заблуждение, привязывающее нас к одной какой-либо части мира, само по себе безобразно»

(Августин. Об истинной религии, XL).

Как всякое Целое, История имеет свой Закон, стало быть, исповедима, доступна пониманию человека и, как всякое Целое, причастна Бытию. Потому, сколько бы человек ее ни искажал, приноравливая к своим маленьким нуждам, она все в конце концов ставит на свои места и каждому воздает по заслугам, и никто не избежит ее приговора. Это особенно ощущается на исходе Истории, когда, действительно, появляется возможность увидеть ее с лицевой стороны, самою Ткань Истории, где нет ни одной случайной нити или окраски.

И разве случайно образ космического Ткачества, Ткани, прошел через все века и дошел до нашего времени? И на Западе, и на Востоке: «Дао имеет основу и уток, ветви и завязи. Овладевший искусством Единого связывает в одно тысячи веток, тьму листьев»; «Тьма вещей разбилась на сто родов, каждое получило свою основу и свой уток, свой порядок и свое место» («Хуайнань-цзы», гл. 2). Или гл. 6 «Цзы-чжуань»: «Ритуал (ли) – это устои (в отношениях) верхов и низов, основа и уток Неба и Земли. Он дает жизнь народу. Поэтому прежние правители следовали ему». И древние тексты Японии полны напоминаний о Ткачихе (или утке и основе и вечной нити), плетущей мировую ткань. Этот архетип не объяснишь случайным совпадением или просто развитием ткачества.

Во все времена были те, кто знал Истину: мир лежит во зле, но устремлен к Добру. Зло несубстанционально и, как все, непричастное Бытию, самоистребляется.

«На темной основе разлада и хаоса невидимая сила выводит светлые нити всеобщей жизни и сглаживает разрозненные черты вселенной в стройные образы. Мир не пустое слово; есть в мире смысл, и он всюду проглядывает и пробивается сквозь одержащее его бессмыслие… смысл мира есть всеединство».

Вера В. Соловьева есть вера русской философии, увидевшей в Истории движение от грехопадения к воплощению Логоса. Прогресса или нет, по убеждению В. Эрна, или он есть усвоение абсолютного:

«История мира – это органический процесс, и, как бы зло ни торжествовало в промежуточных фазах его, конец, к которому придет он, будет окончательной и вечной победой Добра» [ ].

И Бердяев видел в конце Истории Свет и Свободу, выстраданные человечеством, и «метаисторический эон», который дает о себе знать в прорывах Творчества. Поэты возвещали: «Сотри случайные черты, и ты увидишь: мир прекрасен». И вслед за Блоком пророчествовал Б. Пастернак:

Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.

И не потому ли доступно видение Высшего плана Бытия, что существует «небо небес», «небо духовное», или мир существ духовных, «где свойственно этим существам видение и знание не от части и не по частям, не якоже зерцалом в гадании и не переменчивое… но целостное и всеобъемлющее, в ясном явлении лицом к лицу, всегда одинаковое, полное и совершенное, без всякой изменяемости времен (I Кор., 13, 9)» (Исповедь Блаженного Августина, XII, 13). И не отсюда ли ощущение благого Единства у таких ученых нашего века, как А. Тойнби?

«Конечно, в движении всех тех сил, которые ткут паутину человеческой истории, есть ясный элемент повторения. Однако челнок, снующий вперед-назад по ткацкому станку времени, производит гобелен, в котором явно проступает рисунок, а не просто бесконечное повторение одного и того же образца» [ ].

В начале книги, если помните, я написала, что если удастся распутать хотя бы один узел на ковре Истории, то можно будет понять Закон вселенского Ткачества. А это вопрос отнюдь не праздный, ибо можно сообразовывать свои действия с заданным рисунком, усложняя и украшая его, а можно прервать само плетение, разрушить то, что уже сплетено в узор земной историей.

А может быть, это Дао и Логос трудились над лицевой стороной Истории? И уже потому не могли совпадать, иначе не получилось бы Рисунка. Дао прядет нить Истории, потому что, находясь «в бесконечном движении, не достигает предела», петляет, но, чередуясь, удерживая мир в равновесии, ведет его к Благу. Разум и Путь его претворения организуют жизнь в ее высших формах через пробуждение разума самопознающего себя человека. Дао и Логос, как Восток и Запад, присущи каждому как его возможность, энтелехия. Встреча в человеке двух сторон единого Бытия и даст новое качество Жизни – Целого человека. (Собственно, в этом и заключалась моя задача – показать движение к Целому человеку с двух сторон, способных составить. Единое или «всеединое», а теперь лишь хочу подвести итог размышлениям, «поставить точку дракону в глаз», как говорят японцы.) Сначала эти половины расходились, потом сходились незаметно, а в последний век будто и вовсе распались, как и все пары, вплоть до самого человека, обреченного, казалось, на вечное раздвоение. В искусстве это отступление от Бытия, от Основы, или разрыв Неба и Земли, особенно ощутим. (Как заблудшее бродит воображение по свалкам жизни» и она неумолимо оставляет талант, отторгает то, что не способно ощутить «небо небес». К этому искусству отчаявшихся душ уже и теперь теряется интерес, как теряется он ко всему лишенному индивидуального выражения. А броское искусство авангарда, несмотря на многообразие форм, до жути, по-моему, однообразно. Но это так, к слову.)

В каких-то муках рождается новое, целостное видение Истории.