МЫ ИДЕМ К ПОЕЗДУ

Папа посмотрел на часы и говорит: 
- Пожалуй, пора! 
АРИНА. скорей гольфы надела. Арина у нас всегда что-нибудь вспомнит в последний момент. Вдруг вспомнила гольфы. Белые надела. 
- Песок в сандалеты налезет, — говорю я. 
- Ага, — смеётся папа. — Ты уж не отстанешь! 
Я тоже за гольфами побежал. У меня тоже есть. Только белых не нашёл. Ладно, пусть голубые. Голубые даже красивее. Я совсем не потому, что Арина надела. Я, может, сам по себе тоже бы надел. А папа говорит: 
- Сколько можно копаться? Вот ещё — детская привычка! 
Папа не понимает, когда копаются. Мой папа всё успевает, потому что всё делает быстро и в своё время. Утром он сразу вскакивает. В своё время. Вечером он засыпает мгновенно. Падает на кровать и уже спит. А я засыпать сразу не умею. Лежу, лежу, о чём-нибудъ думаю. И потом уже засыпаю, постепенно. 
Теперь Арина причёсывается, в последний момент. У неё волосы так блестят, жёлтым, рыжим немножко блестят. 
- Может, и мне причесаться? — смеётся дядя Володя. 
Дяде Володе причёсывать нечего, вот он и смеётся. Он в панамке ходит, как девочка. У дяди Володи раньше дремучие волосы были, а потом от нашего солнца пропали. У нас солнце отчаянное, все голову от него закрывают. Косынкой. Тюбетейкой. Кто чем. Только папа безо всего ходит, не боится. У него волосы жёсткие, никакое солнце их не берёт. 
- Пошли, пошли, — торопит всех папа. 
И мы сразу пошли. Арина, мой папа, дядя Володя, Марина Ивановна в новом платье, толстый Витя, его мама, тётя Наташа Сапарова, его папа дядя Мурад Сапаров, Вета с метеостанции, шофёр Боря и я. 
Мы все идём московский поезд встречать. 
Раньше московский поезд у нас не останавливался. Он скорый. Он мимо нас ночью шёл. А теперь он стоит целые две минуты. Это папа добился, чтобы скорый у нас останавливался. 
Мы в пустыне живём. К нам учёные со всех концов едут, изучать пустыню. У нас заповедник. 
Раньше нужно было вылезать на соседней станции, ночью, и ещё добираться тридцать километров, чтобы к нам попасть. А ведь мы не можем всех обеспечить машиной! Машина, например, ушла на наблюдения. Или вообще сломалась, мало ли что. Тогда к нам добирались на верблюдах. Когда верблюд садится, он сразу поджимает ноги. Мгновенно. Будто ему стукнули под коленки. А лететь с верблюда очень высоко, особенно с вещами. Приборы, если с верблюда летят, сразу теряют точность. Это научные приборы, они капризные. 
Вот папа и добился, чтобы скорый у нас останавливался. Мы до перрона быстро дошли. У нас всё рядом. 
Только Витя немножко отстал, он всегда отстаёт. У нашего Вити неправильный обмен веществ, он не виноват, что он толстый. Если бы у меня был такой обмен, неизвестно, какой бы я был, папа говорит. Как бы я отставал — никому не известно. Или у Арины, например, был бы такой обмен. Но у нас с Ариной ничего нет, мы худые, нас кормить и кормить надо. А Витю не нужно кормить, он и так толстый. Витю нужно, наоборот, ограничивать. Но Витя как раз не любит, чтобы его ограничивали. 
- Не беги, Виктор, — говорит папа. — Успели. 
Оказывается, мы рано пришли. Скорый поезд опаздывает. Он, конечно, скорый, но что-то его в пути задержало. Приблизительно на двадцать одну минуту, сказала нам Люба — дежурная. 
Она по перрону ходит. И нервничает. Даже губы кусает, так она нервничает. 
- Ты чего это нервничаешь? — удивился папа. 
Оказывается, у Любы кот пропал. Она кота ночью выпустила, на минутку. И вот он пропал. До сих пор нет. Люба уже всюду искала. Звала. Молоко ставила на перроне, его птицы выпили. А кота нет. Люба даже бегала по следам. Следов много, она только запуталась. Люба надеялась, что он хоть к московскому поезду придёт. Они всегда этот скорый вместе встречают. А кота нет. 
- Часы, наверно, дома забыл, — шутит дядя Володя. 
Но Любе не до шуток. Этот кот у неё прямо как человек. 
Такой преданный кот! Люба к нам с Украины приехала. И кот за ней приехал, с Украины. 
Он вот как приехал. Люба на Украине в селе жила. И этого кота отняла у мальчишек. Мальчишки его мучили, загоняли в пруд. Он ещё был котёнок, а у Любы вырос. Потом Люба техникум окончила и решила ехать сюда, в пустыню. Люба чемодан собрала, попрощалась со всеми и поехала на станцию. Вдруг видит: кто-то сзади бежит по дороге. Село уже проехали, а кто-то бежит. Это Любин кот. Бежит и кричит, как человек. У Любы прямо сердце перевернулось. Машину, конечно, остановили, и Люба кота взяла с собой. Она его в корзинке везла. Как будто грибы. И он всю дорогу молчал. Никто в поезде даже не подумал, что в корзинке кот. Это такой кот! 
А теперь он пропал. Люба боится, что его ежи съели. 
- Твоего кота только леопард может съесть, — говорит папа. — А леопарды теперь редкость. Зря ты боишься. 
Любин кот сам кого хочешь съест. У нас в заповеднике его даже собаки боятся. Кот мимо идёт, а собаки уже морды прячут. Если не спрячешь, этот кот кинуться может. Всю морду исцарапает. Кому хочется с исцарапанной мордой ходить! Собаки под крыльцо от этого кота прячутся. Вот какой Любин кот! 
Но Люба всё равно боится, говорит: 
- Вы его не знаете. Он бы обязательно к скорому вышел. Его, наверное, в живых уже нет. 
Она это просто чувствует сердцем. 
Вдруг дядя Володя говорит: 
- А ведь верно! Вышел! 
Кусты у перрона зашевелились. И кот из них прыгнул. 
Он бежит по перрону, боками дышит. Уши прижал. Хвост отставил, пушистый, как у лисы. Так бежит! Чувствует, что опоздал. Он прямо к своей Любе бежит. У него что-то торчит изо рта. 
Дядя Володя у кота на дороге стоит. Он нагнулся, а кот как на дядю Володю фуркнет! Фуррр! И изо рта пёрышко уронил. Дядя Володя посмотрел. 
- Кажется, жаворонок, — говорит. 
Потом папа посмотрел: 
- Хохлатый жаворонок. Неплохо, бандит, время провёл. 
Вот как Любин кот время провёл. Он был на охоте. Он за птицами, значит, охотился. Такой хищник! Этот кот в пустыне не пропадёт. Люба зря беспокоилась. Он себя прокормит. Подбежал к Любе и давай ей об ноги тереться. Трётся и ещё поёт. Грубым голосом. Вот, мол, я какой котик, ласковый. Доволен, конечно, что к поезду успел. Что опять свою Любу видит. А Люба так просто счастлива, сама сказала. 
У неё сразу от сердца отлегло. Теперь Люба на нас взглянула. 
- Чего это вы такие нарядные? — говорит. 
У Арины белые гольфы. А у меня — ещё лучше. Голубые гольфы. Резинка немножко трёт — это с непривычки. Зато гольфы! Ещё Люба увидела на Марине Ивановне новое платье. Это такое платье! Шикарное. Люба никогда такого платья не видела. Оно с красными цветами. И ещё с белыми. И чуть-чуть с синими. Цветы на платье так перепутались, что его можно разглядывать, как ковёр. 
- Разгадывать, — смеётся дядя Володя. — Как кроссворд. 
- Ты, Володя, в платьях не понимаешь, — сказала тётя Наташа. — Ты человек холостой. 
И дядя Володя сразу замолчал. Он не любит, когда ему говорят, что он холостой. Это его дело, что он холостой. И всё. 
- Красивое платье, — сказала Люба. 
Это платье Марине Ивановне дочка прислала. У неё дочка в Красноводске, она за нефтяником замужем. Муж хороший, дочку прямо на руках носит, вот какой; Они квартиру скоро получат, и Марина Ивановна уедет к ним в Красноводск. Им уже третий год обещают квартиру, скоро дадут. Но Марина Ивановна хоть сейчас к ним может уехать, у них большая комната. 
- Я бы хоть завтра уехала, — говорит Марина Ивановна. 
- Но мы без вас просто погибнем, Марина Ивановна, говорит папа. — Как же мы без вас? 
Марина Ивановна смеётся. Ей нравится, когда папа так говорит, пускай он даже шутит. 
- Вот брошу и уеду, — смеётся Марина Ивановна. — Попрыгаете! 
- Не пустим, — смеётся папа. — На рельсы ляжем. 
Поэтому Марина Ивановна пока что не едет. И дочка прислала ей это платье, в подарок. 
А куда в нём идти? Клуба у нас нет. Вот Марина Ивановна и решила надеть это платье к поезду. Мы гостью встречаем, пусть гостья сразу увидит, как мы живём. И все пассажиры увидят. 
- Сейчас мы их ослепим, — смеётся дядя Володя и поправляет панаму. Он её набекрень хочет надеть, пусть пассажиры увидят. 
- Эх, кольцо не надела! — жалеет тётя Наташа. — У меня кольцо с изумрудом есть. Надо было надеть! 
- Лучше всего галоши, — говорит папа. — Надо было галоши. Они далеко блестят. Галоши в пустыне! Это бы пассажиры запомнили. 
Вдруг Арина кричит: 
- Поезд! 
Мы про поезд совсем забыли. Только Любин кот не забыл. Он спину выгнул, и шерсть на нём дыбом встала, так он поезда ждёт. Специально с охоты вернулся! А поезд уже идёт, прямо бежит на нас. Он скорый, и ему неудобно опаздывать. Он и так опоздал, теперь догоняет. 
Лязгнул и тормозит. Толстый Витя испугался, так поезд лязгнул. Витя у нас ещё маленький, ему только четыре года. А нам с Ариной скоро шесть будет. 
Против нас самый первый вагон остановился. 
Вдруг из него мальчик высунулся в матроске. И кричит: 
- Эй, колбаса, это какая остановка? 
Я думаю: кому он кричит? Разве у него тут знакомые есть? 
А мальчик ещё сильней из окошка высунулся и орёт: 
- Эй, колбаса в беретке, это какая остановка? 
Тут я понял, что мальчик нашему Вите кричит. Витя в беретке и как раз под тем окном стоит, где мальчик. Хулиган он, что ли? Я даже немножко растерялся. 
Но Арина не растерялась. 
Она как бросится к вагонной двери. А там ступеньки высокие, Арине не впрыгнуть. И на ступеньках ещё толстая проводница с флажком стоит, всю дверь закрывает. Она Арину отталкивает, а Арина всё равно не растерялась, руками вцепилась в ступеньку, лезет вверх и кричит: 
- А ну повтори, что сказал! Проводница толкает её и кричит: 
- Ты куда, девочка? Это чья девочка? Заберите от меня эту девочку! 
И толкает Арину. Да Арину разве отцепишь, если она уже лезет. Но одной ей не справиться. 
- Арина! — кричу я. — Подожди меня, я сейчас! 
И бегу к двери. Вдвоём мы эту проводницу, конечно, подвинем. 
- Это наша девочка, господи! — кричит Марина Ивановна. И бежит к Арине, ей новое платье мешает быстро бежать. 
- Аринка, постой! — кричит мой папа. И тоже бежит. 
- И повторю! — вопит мальчик в матроске. 
Его белая тётя от окна тянет (мама, наверное), его дядя военный от окна тянет, уже много народу его от окна тянет. 
А он всё равно вопит: 
- Колбаса! 
Наш Витя плачет. Он ногами топает и кричит: — Я не колбаса! Ты сам колбаса! 
Дядя Мурад Витю на руки схватил, э. Витя на руках не хочет сидеть. Он вырывается. Дядя Мурад с ним от вагона бежит. 
Тут папа Арину отодрал от ступеньки и кричит Любе: 
- Отправляй этот поезд к чёрту! 
Поезд сразу ушёл. 
Мы все стоим. Витя уже не плачет, тётя Наташа ему конфету дала, «Белочку». Арине она тоже хотела дать. Арина головой замотала. Я тоже не взял. Какие сейчас конфеты! 
- Уф! — говорит папа. 
- Арина, я тебя сзади толкал, — говорю я. — Ты слышала? 
Но Арина не отвечает. Она всё не может успокоиться, что мальчик в матроске уехал. Арина любит каждое дело довести до конца, а тут она не довела, папа ей помешал. 
- Вот и одевай вас! — говорит Марина Ивановна. 
Ей особенно Аринину юбку жалко, она плиссе. Там столько складок, разве теперь отмоешь. Но Марина Ивановна всё-таки хочет юбку почистить. И гольфы. Все помнят, что гольфы белые были, а теперь они чёрные. 
- Послушайте, почему мы стоим? — вдруг говорит дядя Володя. — Мы же пришли встречать! 
Тут мы вспомнили. Мы же Аринину тётю пришли встречать. Она из Москвы едет, чтобы с Ариной побыть. Аринины мама и папа уехали в Болгарию по путёвке. Они три года не отдыхали, а теперь вот уехали. А Аринина тётя, наоборот, едет сюда в отпуск. 
-Действительно, — говорит папа, — мы же встречаем! 
- А меня уже встретили, — говорит кто-то. 
К нам незнакомая тётенька подходит. Нестарая вообще-то. Молодая. Она совсем молодая. У неё такие большие волосы, я таких больших никогда не видал. И главное она в пальто. Ей так жарко! Она пальто расстегнула. А под пальто у неё ещё свитер, смешно так. И она смеётся. 
- Меня Вета встретила, — говорит Аринина тётя. 
Мы смотрим — правда, за ней наша Вета стоит с жёлтым чемоданом. Она двумя руками чемодан держит, улыбается и молчит. Вета всегда молчит. Папа даже думал, что Вета вообще говорить не умеет. Это папа шутит. Вета у нас работает на метеостанции, просто она очень молчаливая. 
- Ай да Вета! — смеётся папа.- Вот это человек дела! 
И отбирает у неё жёлтый чемодан. Он чемодан небрежно берёт, одними пальцами, как лёгкую вещь. Папа у меня сильный. 
- Здравствуйте, — говорит Аринина тётя. — Надежда Георгиевна. Очень приятно. 
И руку всем жмёт. Моему лапе, дяде Володе, Марине Ивановне в новом платье, тёте Наташе, дяде Мураду, шофёру Боре и дежурной Любе. Вете она уже жала, конечно. Витя ей руку не дал, спрятался за дядю Мурада. Он у нас ещё маленький, боится чужих. Вдруг Аринина тётя обиделась? Я рядом с Витей стою. Я поскорей протянул ей руку. 
- Лёня, — говорю. — Здравствуйте, очень приятно. 
Все засмеялись. Но Аринина тётя, конечно, не засмеялась. Она мою руку пожала. Тут смеяться нечему. Мне просто понравилось, как она говорит. Если бы всегда так здороваться. Я, например, иду умываться, а дядя Володя кричит: «Лёдик, привет!» А я ему говорю: «Доброе утро, очень приятно». И размахиваю полотенцем. А тут дядя Мурад зубы уже почистил, пускает меня к умывальнику и говорит: «Лёдик, салам!» А я ему тоже говорю: «Доброе утро, очень-очень приятно». Неплохо было бы. 

КАКОГО ЦВЕТА МИШКИ?

Мы теперь обратно идём, к себе в заповедник. Мы прямо по шпалам идём. Всё равно поездов сегодня больше не будет, можно по шпалам. Арининой тёте по песку неудобно идти, она приехала на каблуках. Мы-то к песку привыкли, каблуков у нас нет. 
- Хорошо, что вы приехали, — говорит папа Надежде Георгиевне. — С Ариной мы бы и сами побыли, не в этом дело. Хорошо, что вы увидите пустыню весной, в самое лучшее время. Всё как раз цветёт, и ещё прохладно. 
- Ничего себе — прохладно! — смеётся Аринина тётя. 
Она пальто давно сняла, пальто дядя Володя несёт. Она бы и свитер сняла. Но раз недалеко, она потерпит. 
- Свитер — это уж чересчур, — смеётся папа. Мы только зимой в свитере ходим. И то не всегда. 
Но Аринина тётя на Севере долго жила, три года. Только недавно вернулась в Москву. Поэтому она в свитере — никак после Севера не отвыкнет. Ей просто не верилось, что где-то бывает жарко. 
- Как можно на Севере жить? — говорит Марина Ивановна. — Там же комары. 
Мaрина Ивановна никогда бы на Севере не жила. Там комары съедят. Прямо живьём. От них на Севере не спасёшься. Как там люди живут? А у нас, в Туркмении, хорошо, комаров у нас нет. Только солнце. Солнце для человека полезно. Песок тоже полезный, он чистый. Люди за песок деньги платят, чтобы на нём лежать. А у нас лежи сколько хочешь! За так. Некоторым, наверно, деньги девать некуда, так они в Болгарию едут. Марина Ивановна ни за что не поехала бы. 
- Мама с папой на золотом пляже там будут лежать, — хвастается Арина. 
- А хоть и на золотом, — говорит Марина Ивановна. 
- Но там же море, — говорит Надежда Георгиевна. 
- А что — море? 
Мaрина Ивановна море видела, в Красноводске. Подумаешь — море, удивили! Всю ночь шуршит, спать только мешает. Без толку катается в берегах. Зряшная вода, вот что такое море. Если бы канал! 
- У нас канал есть, — говорю я. 
Море я, конечно, не видел. Но канал у нас есть, пусть Аринина тётя не думает. Конечно, не в заповеднике, но канал есть. 
- А откуда вы воду берёте? — спрашивает Надежда Георгиевна. 
- Нам в цистернах привозят, — говорит Марина Ивановна. — У нас вода всегда есть, не то, что раньше. В таз сколько хочешь налей и купайся. Вода у нас мягкая, от неё волос блестит. Вон у Ариночки как блестит! 
У Арины, конечно, блестит, её тётя сразу согласилась. Она Арину совсем другой представляла. По письмам. Совсем маленькой. Куклу ей привезла. А Арина вон какая большая. В куклы, наверное, уже не играет. 
- Играю, — говорит Арина. 
- Я тоже в куклы играю, — говорит Витя. — Но лучше в танк. Ты танк мне привезла? 
Танк Аринина тётя не привезла, она не знала. 
- А пластилин привезла? — говорит Арина. 
Пластилин Надежда Георгиевна привезла. Целых десять коробок. Она нас всех представляла себе другими. Меня, Витю, Арину. А мы вон какие! Она боялась, что вообще Арину не узнает. Ведь она её очень давно видела. Но на перроне она Арину сразу узнала. Арина так на сестру похожа! Аринина мама, оказывается, сестра Надежды Георгиевны, их даже в детстве путали. Поэтому она Арину узнала. 
- Вы у меня в Москве были, когда тебе только-только год исполнился, — говорит Надежда Георгиевна. — Ты, конечно, не помнишь. 
Как же Арина может помнить, если она совсем маленькая была. 
- Я помню, — вдруг говорит Арина. 
- Ну что ты, Аришка, помнишь? — смеётся Надежда Георгиевна. — Может, ты Красную площадь помнишь, как мы тебя в коляске везли? Или Третьяковскую галерею? Так разоралась там, что пришлось сразу уйти. 
Нет, Арина Красную площадь не помнит. Никакой галереи она тоже не помнит. Она просто помнит, как они были у тёти Нади. 
- Я тебя помню, — говорит Арина. 
- Ничего ты не можешь помнить, — улыбается Аринина тётя. — Тебе просто кажется. 
- Я помню, как ты мне мишек давала играть, — говорит Арина. — На шнурочке. 
Тут Аринина тётя очень удивилась. 
- Постойте, — говорит. — Это что же такое? Правда. Была у меня такая игрушка. Я её даже с собой на Север брала, потом потеряла. 
Вот как Арина помнит. А Надежда Георгиевна ей не верила. 
Аринина тётя подумала, потом опять говорит: 
- Нет. Это тебе, наверное, мама рассказывала. Про митек. 
Вот она какая, никак не верит. 
- Я сама помню, — говорит Арина. — Три мишки на шнурочке. 
- Предположим, что три, — говорит тогда Аринина тётя. — А какого цвета мишки, случайно, не помнишь? Раз уж ты всё у нас помнишь! 
Вот она как сказала. И ещё смеётся. 
Этого, уж конечно, Арина не помнит, я просто уверен. Разве запомнишь — какого цвета! Я как-то мячик потерял. Папа спрашивает: «Ты какой потерял — синий или красный?» Чтобы легче искать. А я и не помню какой. Потерял — и всё. Потом красный на веранде нашли, значит, я синий потерял. 
Арина молчит. Я тогда говорю: 
- Наверное, эти мишки красные были … 
- Да нет, — смеётся Аринина тётя, — не красные. 
А Арина молчит. По шпалам за папой прыгает и молчит. 
- Значит, синие, — говорю я. 
- Не всё ли равно, — говорит Марина Ивановна.- Совсем голову задурили ребёнку. Нашли, что вспомнить. 
Тут Арина остановилась и говорит: 
- Ага, вспомнила! Один мишка розовый был, второй — голубой. А третий я плохо вспомнила, кажется, фиолетовый … 
Аринина тётя даже руками развела. 
- Верно, — говорит. — Представьте себе: верно! Именно такое нелепое сочетание было. Как она может помнить? 
- Н-да … — говорит папа. — Вот это память! 
Вот у Арины какая память! А никто не верил. Один я верил. 
- Память вообще тёмная штука, — говорит дядя Володя. — Вон я про известного разведчика прочитал. Он будто бы ещё в коляске лежал, а рядом, на обоях, телефон был записан. И больше он этого телефона не видел. А потом, взрослый уже, вспомнил и позвонил, когда надо было … Честное слово, в серьёзном журнале читал, — смеётся дядя Володя. 
- Я нашему Виктору буквы один раз показала, — говорит тётя Наташа. — Давно уже. И что вы думаете? Вчера Мурад газету читает, а Виктор подходит и сразу тычет пальцем. «Это, говорит, «дэ», это, говорит, «ю». С одного раза запомнил. 
- Почему — с одного? — говорит папа. — Может, он ежедневно все газеты просматривает. Верно, Витя? 
- «Пэ» ещё, — говорит толстый Витя. 
- Значит, Аринка имеет шанс стать разведчиком,- говорит Надежда Георгиевна. — Будешь разведчиком, Аришка? 
- Не буду! — говорит Арина. 
- Зря отказываешься, Арина, — смеётся папа. 
- Я буду известный художник, — говорит Арина. 
- Будь, мы не возражаем, — говорит папа. 
Я бы разведчиком согласился. Но у меня такой памяти нет, мне и не предлагают. Буквы я знаю, конечно, кто их не знает. Подумаешь — буквы! 
- А мы ужинать будем? — спрашивает Витя. 
- Безусловно, будем, — говорит папа. — Гляди, Виктор, веселей! Впереди у нас праздничный ужин.

КТО ЖЕ ЭТО ТАМ, У ПЛИТЫ?

У нас сегодня ужин такой — мы сома будем есть. — Неужели сом в пустыне живёт? — удивляется Надежда Георгиевна. — Это же рыба. 
Конечно, рыба! С усами. Сом пятнадцать килограммов весит. Папа его в лаборатории взвешивал, и он прыгал на весах. Я хотел за хвост подержать, так сом меня ударил хвостом. Такой сильный! Он в канале живёт. Охотится там на уток. Как утку увидит, выскочит из воды и схватит. Нам Боря рассказывал. Боря ехал мимо канала и поймал этого сома. Хорошо, что в кузове бочка была. Боря сома сразу в бочку пустил. А то бы он его живым не довёз. Мы с Ариной никогда раньше сома не видели. 
- Я тоже хочу посмотреть, — говорит Надежда Георгиевна. 
Но сом уже жарится, такая жалость. 
- Зато будете есть, — говорит папа. — Это даже лучше. 
Марина Ивановна сначала Боре сказала, что он сома зря привёз. Она рыбу не ест и готовить её не умеет. Не песчаная это еда — сом. Лучше бы Боря зайца привёз. А дядя Володя как раз мимо шёл, говорит: «Выбросить его — и дело с концом. Тогда Марина Ивановна говорит: «Пробросаешься! Ещё чего — выбросить!» Нет уж. Раз Боря этого усастого обормота привёз, придётся делать праздничный ужин. 
И сделала. 
- Где накрывать? — говорит Марина Ивановна. — На улице? 
У нас стол перед домом стоит. У него ножки прямо в песок врыты, крепко стоит. И скамейки тоже врыты, очень удобно. Мы за этим столом все вместе обедаем. QH большой. Марина Ивановна его с мылом моет, и стол блестит. Потом она его скребёт ножом. И стол совсем уж блестит. Мы за него все сразу садимся. Арина, мой папа, дядя Володя, толстый Витя, тётя Наташа, дядя Мурад, Вета с метеостанции, шофёр Боря и я. Если кто-нибудь к нам приехал, он тоже садится. У нас ещё табуретки есть, места хватит. 
В комнате мы редко обедаем. Если только дождь. Или, например, песчаная буря. Песчаные бури, конечно, у нас часто. Но ведь не каждый день. А за этим столом мы сидим каждый день. 
- Где накрывать? — опять спрашивает Марина Ивановна. 
- А вот мы сейчас метеостанцию спросим, где накрывать, — говорит папа. — Вета, как там насчёт дождя? 
Вета покраснела и говорит: 
- Нимбостратусов нет, Алексей Никитич … 
Вета всегда краснеет, когда с ней разговаривают. Она самая молодая, вот почему она краснеет. Она ещё стесняется. Вета в прошлом году только школу окончила и приехала к нам на метеостанцию. Если я с Ветой разговариваю, она не краснеет. Чего ей краснеть, я ещё моложе. А вот когда с ней разговаривает мой папа, Вета краснеет. Потому что папу она уважает. Больше всех уважает. 
Ещё бы! Он Вету нашёл! Если бы не папа, её бы в живых давно не было, Вета сама говорит. Она столько раз это говорила, что я уж наизусть выучил. 
Папа вот как её нашёл. Вета на градиентные наблюдения пошла, а тут поднялся ветер. У нас ветер так — вдруг поднимется! Сразу. Как налетит. Ничего не видно. Вета термометр потеряла. Не знает, куда идти. Где дом, тоже не знает. Следы замело, песок крутит. Песок на зубах у Веты скрипит. В нос лезет. В уши. Ветер уже сбил Вету с ног. А язык у неё вдруг стал, как щётка. Колючий такой! И не помещается во PTY~ А воды у Веты нет. Ей Марина Ивановна сколько раз говорила: «Хоть в магазин идёшь, а фляжку держи при себе». Но Вета смеялась. Она думала, зачем ей эта фляжка, когда дом рядом. За домом врыт бак с водой. В кухне чайник стоит. И ещё умывальник висит на столбе, чуть тронешь — сразу брызги летят. Умывальник у нас ужасно брызгучий. 
Теперь Вета поняла, что Марина Ивановна была права. Но что толку? Она это поздно поняла. Когда заблудилась в пустыне, тогда поняла. У неё всё равно сил больше нет. Вета села и плачет. И песок ей в рот сразу набился, она уже задыхается. 
И тут Вету мой папа нашёл. 
- Чего это ты сидишь-посиживаешь? — кричит. — А ну вставай! 
Вета не встаёт, плачет. Тогда папа её на себе домой притащил. 
На метеостанции сразу хватились, что Веты нет. Все бросились искать. Кричали. Стреляли. Никто Вету не смог найти, а вот папа нашёл. Он её без всяких ориентиров нашёл, просто чутьём. Папа пятнадцатый год в пустыне — у него чутьё. 
- А какие же стратусы есть? — смеётся папа. 
Папа любит у Веты спрашивать про погоду. Ему названия особенно нравятся. Облаков и всего остального. 
Вета вверх посмотрела и говорит: 
- Есть остатки циррусов, Алексей Никитич … 
Мне тоже названия нравятся. Циррусы-то я знаю. Я тоже вверх посмотрел. А никаких циррусов нет. Небо высоко над нами стоит. Совсем чистое. Только с краю как будто белые пёрышки. Одно. Два. Разве это циррусы? Просто пёрышки. Дождя уж, во всяком случае, быть не может. У нас дождь редко бывает. Я говорю: 
- Не будет дождя. 
- А как насчёт снега? — говорит папа. 
Снег у нас и зимой редко идёт. И на лету тает. Мы с Ариной прямо языком его ловим. А то и забудешь — какой снег. 
- Значит, будем на улице ужинать, — говорит папа. — Все крупные специалисты высказались «за». 
Вета, конечно, покраснела. 
Дядя Володя уже сковороду несёт. Он её еле тащит, такая огромная. Сом на сковородке трещит и маслом брызгает на дядю Володю. 
- Крокодилы, за стол, — говорит папа. 
- Чур, я рядом с тётей Надей, — говорит Арина. Конечно, это её тётя. Но мне тоже хочется рядом. Я говорю: 
- Чур, я рядом с Надеждой Георгиевной! 
- Только не подеритесь, — говорит папа. 
- Сом стынет, — говорит Марина Ивановна. 
Вдруг Арина тарелку от себя отодвинула и говорит своей тёте: 
- Почему Лёдик тебя «Надежда Георгиевна» зовёт? 
- Как — почему? — отвечает папа. — Потому что она — Надежда Георгиевна. Я её тоже так зову. И все так зовут. 
- Нет, — говорит Арина. — Она тётя Надя. 
- Это она тебе — тётя, — говорит мой папа, — а не Лёдику. 
- Нет, и Лёдику, — говорит Арина. 
- Конечно, конечно, — говорит Надежда Георгиевна. — И Лёдику тоже. Алексей Никитич, оставьте, мне только приятно. 
- Он уже не маленький, — говорит папа. — Может взрослого человека называть по имени-отчеству. Пусть привыкает. А то все кругом дяди-тёти. Сосунок какой! 
- Я тогда тоже буду «Надежда Георгиевна называть, — говорит Арина. — Я тоже не маленькая! Я Лёдика на три дня старше! 
- Но она тебе родная тётя, Ариночка, — говорит Марина Ивановна. 
- И Лёдику родная, — говорит Арина. — Мне же Лёдик родной! 
Вот как Арина им всё объяснила. Она мне родная! Мы в прошлом году ездили в Ашхабад, так все в поезде говорили: «Посмотрите, какие эти братишка с сестрёнкой дружные». Потом один дядя говорит: «Вы, наверное, близнецы?» Арина говорит: «Конечно, мы близнецы. Я только на три дня Лёдика старше». Все в поезде как засмеются! Но Арина правду сказала — она на три дня старше. Папа пришёл, ему говорят: «Какие у вас ребята забавные». А он говорит: «Они у меня такие». 
- Логично, Арина, — говорит дядя Володя. 
- Вообще-то, конечно, — говорит и папа. — Тут возражать трудно. Лёдик, несомненно, тебе не чужой. 
- Ага, — говорит Арина. И тарелку сразу к себе подвинула. 
- Хоть бы вот так-то на всю жизнь осталось, — говорит Марина Ивановна. И смотрит на нас с Ариной. И глаза себе трёт, у неё глаза на мокром месте, она сама сказала. — Ладно, — разрешил папа. — Зови как хочешь. 
И мы сразу сома стали есть. 
Зря Марина Ивановна Борю ругала. Сом вкусный. В нём костей совсем нет, одно мясо. Марина Ивановна никогда рыбу не ест, но этого сома она бы каждый день ела, только давай. Особенно печень. У сома печень по вкусу прямо, как дичь, лучше зайца. Зайцы нам уже надоели, мы их всю жизнь едим. А сом нам не надоел, особенно печень. 
- Совсем белое мясо, — удивляется тётя Надя. 
- Сомятина, — говорит папа, — это вещь! 
- Тиной малость припахивает, — говорит дядя Володя. — Предлагал выбросить, правильно предлагал. Кто у сковородки? Подкиньте-ка мне ещё кусочек. Побольше. 
- И я бы ещё попросила, — говорит дядя Мурад. 
Он так про себя говорит: «Я пошла», «Я бы попросила». Потому что дядя Мурад туркмен, он русский язык уже взрослым выучил. Иногда, конечно, он ошибается. Если бы мы по-туркменски заговорили, туркмены бы прямо животы надорвали, так папа считает. У туркмен язык очень трудный. Папа, правда, с дядей Мурадом разговаривает по-туркменски. И дядя Мурад не смеётся. Он потому не смеётся, что очень деликатный, так папа думает. Мы, конечно, тоже не смеёмся, когда дядя Мурад говорит: «Я бы попросила». Чего тут смешного? Он же понятно говорит. 
Все добавки взяли. 
- Теперь кофейку бы, — говорит тётя Надя. 
Марина Ивановна даже расстроилась. 
- У меня только чай, — говорит. — Я же не знала. 
Мы, в Туркмении, кофе совсем не пьём. Мы пьём чай. Мы зелёный чай пьём, он вкуснее, с чёрным его никак не сравнишь. От него сила. Мы с Ариной от зелёного чая вон как быстро растём. Надо только зелёный чай уметь заварить. Марина Ивановна умеет его заварить. Мой папа тоже умеет. И дядя Мурад. А без зелёного чая в нашей жаре пропадёшь, мы только чаем спасаемся. 
- Никогда не пила, — говорит тётя Надя. 
- Если человек привык к кофе, — говорит Марина Ивановна, — значит, надо кофе сварить. 
- Я с удовольствием попробую чай, — говорит тётя Надя. 
Так ведь кофе одна минута сварить. У нас теперь газ. Нам газ в баллонах привозят. Такое удобство! Иногда, правда, не привозят, тогда мы на плите готовим. Как раньше. Но сейчас нам как раз привезли баллоны. Только Марина Ивановна боится, что она как-нибудь не так кофе сварит. 
- Если позволите, я сама сварю, — говорит тётя Надя. 
У нас кухня в сторонке, там гараж раньше был. Всякие запчасти лежат и ещё кухня. Марина Ивановна хотела тёте Наде показать, где какие кастрюльки. Но тётя Надя сказала, что сама разберётся. 
- Ну, хозяйствуй, — говорит Марина Ивановна. 
Она вообще-то не очень любит, когда чужие люди на кухне толкутся и всё не на место ставят. Но тёте Наде она разрешила. 
И тётя Надя в кухню пошла. 
Вдруг она обратно идёт. Быстро так. И говорит: 
- Отличная кухня. Только кто-то там лежит у плиты. 
- Как — у плиты? — удивилась Марина Ивановна. 
- Как ты думаешь, Володя, — спрашивает папа, — кто бы это там мог лежать, у плиты? 
- Ума не приложу, — говорит дядя Володя. И быстро идёт в кухню. 
- Никто, по-моему, там не может лежать, — говорит папа. И идёт за дядей Володей, быстро так. Прямо бегом. 
Мы все сразу вскочили. 
У нас кухня просторная. А плита далеко стоит в углу. Дядя Володя к плите нагнулся, нам только спину видно. И говорит кому-то: 
- Пригрелась, моя хорошая. Как ты возле газа пригрелась — ого-го … 
Потом дядя Володя вдруг как отскочит назад. 
И папа отскочил. Кричит нам: 
- Ближе не подходите! Спугнёте! 
Тут я слышу, будто кто-то мячик надувает: «Уфффф!». И ещё: «Уфффф!». 
- Ой, — говорит тётя Надя, — это змея … 
Конечно, змея. Теперь все увидели. Она у стенки лежит, голову высоко подняла и не знает, куда бежать. Мы дверь загородили, а в стенках тут щелей нет, пол бетонный. 
Я её сразу узнал. Это змея эфа. Такие пёстрые штучки на ней, как цветочки. Я её сколько раз видел. Например, видел так. Мы с папой на почту пошли, он говорит: « Погоди-ка, кажется, удавчик ползёт. Он нам нужен». Нагнулся и роет в песке руками. Вдруг отпрыгнул и мне кричит: «Стой! Не дыши!» Я слышу: где-то надувают мячик. Близко где-то. Рядом. Я не дышу. Потом у моей ноги что-то чирк! И уже нет. Она у моей ноги проскочила, я не дышал. Больше уже не могу не дышать. Ка-ак дохну! Папа говорит: «Видал? Эфа. А я за удавчика принял, вот смех-то». 
Эфа вдоль стенки бежит. И на нас смотрит. 
- Скорей, — говорит папа. — Мешок нужен! 
- Обойдёмся, — говорит дядя Володя. 
И вдруг разувается. Что это он? Босиком, что ли, удобней эфу ловить? Он кеды снял. Потом снял носок, а кеды обратно надел. Кричит: 
- Давай пока в носок! 
- В носке она ещё не сидела! — говорит папа. 
Только она никак не хочет в носок. Ей, наверное, непривычно. Если бы в клетку. Или в мешочек! Папа её с трудом в носок запихал. И затянул шнурком от кедов. 
- Совсем разула меня красавица, — сказал дядя Володя. Замахал носком, побежал в лабораторию. 
- А вы чего стоите? — сказал папа. — Чай небось остыл. Мы только глянем и тоже придём. 
Они, правда, быстро пришли. 
Чай ещё не остыл. Тётя Надя тоже чай с нами стала пить. Ей почему-то расхотелось кофе варить. 
- Не зря она к кухне жалась, — смеётся дядя Володя. — Я такой тощей змеи на воле ещё не встречал. 
- Вы её не убили? — говорит тётя Надя. 
- Зачем? — удивился дядя Володя. — Пускай посидит, отдохнёт. Потом выпустим. 
- В заповеднике никого не убивают, — говорит папа. — Сами никого не убиваем и другим не даём. 
- Я почему-то думала, — говорит тётя Надя, — что на ядовитых змей это не распространяется. 
Странно, почему она так думала. Ядовитые змеи как раз очень полезные. Из яда лекарство делают, разве она не знала? 
- А эта… эфа… она опасная? — спрашивает тётя Надя. 
- Как вам сказать, — говорит папа. — Считается смертельной. 
- А на самом деле? 
- На неё наступать нельзя, — говорит Арина. — Она у нас на крыльце лежала, так я не наступила. 
- А я наступлю, — говорит Витя. — А я наступлю! 
- Спать уже хочет, — говорит тётя Наташа. 
- Нет, а на самом деле? — спрашивает тётя Надя. 
- Если качественный укус, тогда, конечно, помрёшь, — говорит папа. 
- Как это — качественный? 
- Ну, значит, доброкачественный! — смеётся папа.- А так — ничего, у нас шприц в холодильнике есть. Укол сделаем. Вон Володю кусала. Ничего, жив. В больнице, правда, отвалялся три недели. 
- Ты же знаешь, — говорит дядя Володя. — Я там, в больнице, воспаление лёгких схватил, поэтому три недели. 
- Ну ты герой, — говорит папа. — А то бы сразу вышел! 
Дядя Мурад вчера кобрёнка на перроне убил, — говорит Арина. — Тётя Надя, ты кобрёнка видала? 
- Не видела, Аришка… Вот ведь всё-таки убил. 
- Он на меня прыгнул, — оправдывается дядя Мурад. — Я растерялась, убила по глупости. 
Нехорошо, конечно, что дядя Мурад кобрёнка убил. Но что делать! 
- Совсем мы Надежду Георгиевну напугали, — улыбается папа. 
Нет, мы её не напугали. Мы живём, значит, жить можно. Она понимает. Ей только немножко странно, что прямо в кухне. Или на перроне. Если бы где-нибудь в другом месте. Подальше. Не в кухне. И не на перроне. Тётя Надя с этим раньше не сталкивалась, и ей немножко странно. 
Но папа сказал, что ничего странного нет. Это обычное дело для весны. Змеи недавно проснулись и всюду лезут, даже в дома. Они ещё не поняли, что человек им не друг. 
- А когда поймут? — оказала тётя Надя.- Тогда что? 
- Ничего, — сказал папа. — Будут человека за версту обходить. 
- Глупости всё, — сказала Марина Ивановна. — Заладили — змеи да змеи. Ну, эфа в кухню зашла, подумаешь. Как зашла, так бы и ушла, страсти какие, господи! Пили бы лучше чай. Да ребятишек пора укладывать, Виктор глаза уже трёт. 
Тётя Наташа Витю спать повела, он ещё маленький. 
- И вы давайте-ка, — сказал папа нам с Ариной. 
Я не думал, что он так скажет. Всё-таки нам с Ариной скоро шесть лет. И мы глаза не трём. Мы вполне бы могли ещё посидеть. 
- Давайте, давайте, — опять сказал папа. 
Тогда Арина подумала и говорит: 
- Только я буду с Лёдиком в комнате спать, ладно? 
- Не ладно, — говорит папа. — Ты будешь с Надеждой Георгиевной спать у себя в квартире, а Лёдик будет со мной. К тебе тётя приехала. Зачем тебе теперь у нас спать? 
- Я хочу с Лёдиком, — говорит Арина. — у вас привыкла. Давайте тогда все у вас спать. И тётю Надю возьмём. 
Мы бы тётю Надю с удовольствием взяли. Но нам её некуда положить. У папы диван стоит в кабинете, папа сам на нём спит. А в моей комнате есть кровать и кушетка, мы с Ариной вполне можем лечь. Мы всегда там спим, если Арина у нас ночует. 
А тётю Надю куда? Не на раскладушку же её класть! Гостей на раскладушку не кладут, так папа считает. 
Тут дядя Володя вдруг говорит: 
- Тише! По-моему, Мухаммед едет.