Почему-то бытует мнение, что люди искусства –– априори не аналитики. Им –– то голос в ухо, то рука сама водит, то в ночи за просто так примстилось. В бессознательное творчество я, честно говоря, не верю. В силу непредсказуемости и неуправляемости искусства, они вынуждены, имея в своем распоряжении лишь один инструмент –– себя, уметь анализировать. Только многие об этом молчат, ибо это сакрально. А некоторые, как Дали, –– просто врут журналистам. Кстати, может и правильно делают. Ибо духовная жизнь художника имеет не меньшее право на неприкосновенность, чем личный быт английской королевы.
Поскольку у нас разговор о Времени, хочу привести вам слова Шагала, которые, на мой взгляд, сделали бы честь любому ученому: «Я всегда хотел угадать тайну времени, увидеть его магию. Еще довольно давно, когда я начал изображать человека и его воспоминания, его размышления как что-то одновременно существующее и видимое, мои картины иногда считались чудачеством. Но ведь это время человека, каков он есть на самом деле. Разве память не форма времени? А память всегда с человеком, его прошлое всегда с ним. И его мысли. Это как будто одно существо. И я его изображаю. Это помогает мне понять человека».
Вот так.
Еще хоть немного о Владимире Татлине. Художник, как и Шагал, –– шире всех направлений, не вмещавшийся ни в какие «измы». О себе говорил, как хлебниковский Зангези: «Я –– такович!» А, между прочим, некоторые искусствоведы, нет, не худшие, утомляясь повторением одной и той же фамилии в тексте и желая порадовать читателя разнообразием, любят –– вместо «Шагал» –– сказать: «сын селедочника». Очень изящно! А они ––именно «таковичи». Это слово –– то!
Татлинская знаменитая «Башня», Памятник III Интернационала, до меня вдруг дошло, –– это ж часы! Такие астрономические и напольные часики высотой в 400 метров, макет –– в четыре метра ростом, тоже еще как впечатляло. В “Башне” было три стеклянных объема, функциональных, для нормальной работы, чего до Татлина с памятниками никогда не бывало. Объемы эти вращались: нижний, куб, полный оборот вокруг своей оси –– год; следующий, пирамида, –– один оборот в месяц; и верхний, цилиндр, –– один оборот в сутки. Любопытно, что куб, по замыслу Татлина, предназначался для законодательной власти III Интернационала, пирамида –– для исполнительной, а суетливый цилиндр –– для того, что мы сейчас именуем мятой аббревиатурой СМИ, телеграф, газеты, брошюры, манифесты. Татлин, видать, связывал для себя глубину и значительность интернациональной мысли с временной длительностью, на то потребной. Идеалист! Хотя насчет глубины чистой мысли и ее Времени, как раз, наверное, прав.
И с памятью детства у Татлина –– большой порядок. Судя по всему, именно из мачты парусника, на котором он, сбежав из дому в 14 лет, ходил матросом в Египет, в Турцию, Персию, выросла потом устремленная остро вверх скала в декорациях к «Зангези», громадное, как баобаб, голое безлистное дерево для сологубовских «Навьих чар», та же «Башня», вообще –– вертикаль, всегда организующая его пространство. Попалась мне даже статья, где и «Скамья» Татлина (была у него такая) путем сложных логических трансформаций выводилась из той же мачты. Занятно закручено! Но это уже, по-моему, перебор. Хотя пойми ее, эту память…
И об обэриутах бы надо!
Одна только «Елка у Ивановых» Александра Введенского… Где ни у кого такой и фамилии нет, и елки –– тоже нету, все ее только ждут, как три сестры –– переезда в Москву, но гораздо катастрофичнее. Пьеса эта просто вопиет о построении собственной теории Времени. Драмы-трагедии обэриутов вообще не рассчитаны на постановку: там каждое слово, порою –– букву, нужно длительно проживать медленным чтением, а не схватывать смысл реплик со сцены. Именно проблема Времени –– ключ ко всем их языковым исканиям, а мы все ищем посильные для себя парадоксы и радуемся, коли нашли…
Они в никогда улетавль,
Их крылья шумят невпопад…
Это не об обэриутах, конечно. Кто тут у Хлебникова «они»? Честно, даже не помню. Нарочно не стала проверять. Птица-фламинго? Мы все? Тут завораживает, что не в никуда, а именно в никогда , вот ведь штука. Значит –– во Время, неостановимо летящее. Но что-то ведь остается в памяти культуры, пусть –– в нашей с вами.
Есть хороший английский анекдот.
Русский –– в Лондоне, мается, как бы половчее спросить у кого-нибудь из прохожих, сколько времени. Наконец, решается: “ What is Т ime ?” И следует мгновенный ответ англичанина: “Этот вопрос волнует человечество уже много веков.”
Так что ничего нового я, само собой, не сказала. Лишь предложила вам вместе со мною доверчиво и без спешки прогуляться меж высоких трав затейливыми извивами раскованной мысли.