Russian
| English
"Куда идет мир? Каково будущее науки? Как "объять необъятное", получая образование - высшее, среднее, начальное? Как преодолеть "пропасть двух культур" - естественнонаучной и гуманитарной? Как создать и вырастить научную школу? Какова структура нашего познания? Как управлять риском? Можно ли с единой точки зрения взглянуть на проблемы математики и экономики, физики и психологии, компьютерных наук и географии, техники и философии?"

«СНИМИ ПАНЦИРЬ!» 
Зоя Журавлева

Опубликовано в: Разное

В Москве таких магазинов нет! В Москве народу тьмища. А у нас товар как раз есть. Тёте Наде Матвеевна может зимнее пальто предложить. С норковым воротником. Тётя Надя наденет это пальто и будет, как кукла. 
- У меня шуба, — говорит тётя Надя. 
Раз шуба есть, пальто в сторону. В Москве шуба нужна — это же север. Норка быстро облезет, она неноская. Что это за пальто? Зато у Матвеевны есть болгарский ситец. Совершенно не выцветает, хоть в кипятке вари. Тётя Надя сошьёт сарафан, встанет под солнце и будет красивая, будто кукла. 
- Она и так красивая, — говорю я. 
- Вон чего! — удивилась Матвеевна. — Тебе рано глядеть, пусть твой папа глядит. 
- А мы за молоком к вам пришли, — быстро говорит тётя Надя. 
Так бы сразу и сказали. За молоком так за молоком. 
Матвеевна сколько угодно дала бы нам молока. Но молока как раз нет. Кончилось. Тётя Наташа Сапарова уже за молоком приходила. Матвеевна ей последнюю банку отдала, своё. Люба со станции тоже прибегала — кота своего поить, прорву эту с когтями. Этот кот прекрасно без молока проживёт, что он — ребёнок? 
Матвеевна не знает, чем нам помочь. Если бы у неё хоть сгущёнка была! Но сгущёнки вторую неделю нет. 
- Хотела заварные пирожные сделать, — говорит тётя Надя. — В честь диссертации. Значит, не выйдет. 
Матвеевна не знала, что в честь диссертации. Так бы сразу сказали! Тогда нам на колодец нужно, вот и всё. 
- Почему на колодец? — удивилась тётя Надя. — Вода у нас есть. 
- Какая вода? 
Просто тётя Надя не поняла. Она думает, что колодец — это колодец. Это, конечно, колодец, само собой. Но возле колодца люди живут. Чабаны. Со своими овцами. И у них молоко всегда есть, сколько хочешь нальют. 
- Овечье? — говорит тётя Надя. 
Очень трудно тёте Наде всё объяснять. Как только тётя Надя живёт у себя в Москве! Но Матвеевна ей объяснит. Матвеевна к моему папе очень привязана, она ради него объяснит. Овечье молоко только ягнята пьют. А на колодце ещё есть верблюды. Верблюды Матвеевне не нравятся. Двух похожих нет — вот что Матвеевне особенно у верблюдов не нравится. Они только на картинках похожи. Как закричат, — будто конец света. Но молоко у них вкусное. 
- А на верблюжьем молоке можно? — говорит тётя Надя. 
- На нём всё можно, — сказала Матвеевна. 
Коровье молоко по сравнению с нашим, верблюжьим, оказывается, просто вода. 
Витя хотел с собой лошадь взять. Но она по песку не проедет на своих колёсах. Мы на колодец идём, за чем нам лошадь? 

У НАШЕГО ДРУГА БАЙРАМЧИКА

Мы идём через пустыню. Мы по барханам идём. 
- Как верблюжьи горбы, — говорит тётя Надя. 
Тётя Надя думала раньше, что в пустыне один песок. Она так в книжках читала и в кино видела. А у нас деревья растут. 
- Какое высокое дерево, — говорит тётя Надя. — Что это на нём чёрное? Похоже на черёмуху с ягодами. 
Мы с Ариной черёмуху не видали. Может, похоже, а может, нет. Всё равно красиво. Это акация, у неё даже листья есть. Колючки на ней тоже, конечно, есть. Акация сейчас цветёт. Цветы у неё тёмные, прямо чёрные. А тётя Надя думает — ягоды. 
- Ягоды на акации не бывают, — говорит Витя. — На акации только бывают плоды. 
- Мне у вас учиться и учиться, — смеётся тётя Надя. 
Ничего, пусть учится. Мы ей всё покажем. Вот дерево — саксаул, оно тоже у нас растёт. 
- Кривое какое, — говорит тётя Надя. — Даже тени нет. 
Вот как тётя Надя придумала. Это такой кривой саксаул, что он даже обманул свою тень. Тень всегда прямо падает, а саксаул растёт криво, туда-сюда. И тень не знает, куда ей падать от такого кривого саксаула. Поэтому она вообще не падает. И саксаул один стоит. Хитрый, без тени. Ему тень не нужна, он солнце любит. 
- А почему так сиренью пахнет? — говорит тётя Надя. 
Мы не знаем почему. Мы сирень вообще-то не нюхали. У нас сирени нет. Мы стали нюхать. Витя в куст астрагала залез, так он нюхает. Арина на четвереньки встала. Я нос кверху поднял и нюхаю. 
- Будто в букете сидишь, — говорит тётя Надя. 
Она тоже нюхает. Цветок сорвёт — и понюхает. Листок сорвёт — и понюхает. Всё не то. Потом вдруг села, закрыла глаза и говорит:
- Где-то вот здесь … 
Мы смотрим, около чего тётя Надя села. Может, мы эту траву даже не знаем, может быть,- новый вид. Надо у тёти Наташи спросить, она посмотрит в гербарии. Но тётя Надя не под новый вид села. Она сидит под кустом. 
- Это кандым, — говорю я. 
Это кустарник — кандым, он белыми цветочками цветёт. Уже отцвёл. На нём сейчас пушистые шарики висят, как ежата. Мягкие такие! Красные, розовые, всякие. Мы с Ариной эти шарики жуём иногда. От них во рту немножко кисло, сразу пить расхочется. 
- Чудесный запах, — говорит тётя Надя. 
Как кандым у нас пахнет! Она ничего подобного не встречала. Кандым, конечно, пахнет. Мы только не знали, что он так замечательно пахнет. Теперь будем знать. 
Витя разжевал шарик, говорит: 
- Ого! Как сиренью пахнет! 
- Не может быть, — смеётся тётя Надя. — Что ты говоришь! Кто бы мог подумать? 
А ведь сама первая сказала. Взрослые часто так — скажут, забудут, а потом удивляются. 
- Самой настоящей сиренью, — говорит Арина. 
- Чем же ему пахнуть? — говорю я. — Это кандым! 
Мы дальше по барханам идём. Как по горбам. 
Тётя Надя ещё много чего не думала. Она не думала, что у нас столько ящериц. И жуков. И разных следов. Она почему-то читала, что увидит безжизненные пески. А кругом жизнь прямо кипит. 
Мы с Ариной смотрим кругом. Ничего особенного, конечно, нет. Муравьи куда-то бегут. Жук-скарабей тащит овечий катышек, сейчас прятать будет. Оса песок роет, и песок у неё летит между ног. Фонтаном. Она так работает. Черепаха лезет задом из норки. Рогатая жужелица дерётся с чёрным жуком. Они так скрипят, будто на них куртки из скриплой кожи. Это они своей скорлупой скрипят. Мы их разняли. Нечего драться. 
Ящерица на ветке сидит. Лапки расставила широко и на нас глядит. Думает, что мы мимо пройдём. 
Я подкрался и рукой её накрыл. 
Ага, попалась! Только что была светлая, а у меня в руках живот сразу стал голубым. Хочет меня испугать. Но я не испугаюсь. У меня папа зоолог. Ящерицы у нас в кухне живут. Я всё про них знаю. Эта ящерица — агама. Она цвет может менять, мне папа показывал. Как ей что не понравится, сразу синеет. 
Я показал тёте Наде. 
Она пальцем агаму потрогала. Осторожно. 
- Не укусит? — спрашивает. 
Агама как дёрнется. И выскочила. Побежала, песком нас забрызгала. Витя хотел догнать, а она — в норку. И нет! 
Тётя Надя расстроилась, что мы упустили такую великолепную агаму. Другой такой великолепной нам никогда не поймать! 
- Поймаем, — говорю я. 
И сразу поймал. Она как раз за тётей Надей сидела. 
- Ты прямо профессор, — говорит тётя Надя. — Ты ещё диссертацию не написал? 
- Как-нибудь потом … В свободное время. 
Вот мы как с тётей Надей пошутили. А Витя не понял, говорит: 
- Какой он профессор? Он петуха боится. 
Как будто толстый Витя сам петуха не боится. Я видел, как дядя Мурад Витю тащил на руках. Витя орал на весь заповедник, а петух прыгал сзади и раздувал хвост. 
Этого петуха все боятся. Дядя Володя никого не боится, никаких змей. А петуха он побаивается, петух его один раз в лицо чуть не клюнул. Из него бы давно суп сварили, но, к сожалению, этот петух имеет научную ценность. Он предсказывает песчаные бури. Ни один прибор ещё ничего не предсказывает, а петух нахохлится. Или залезет под крыльцо. Значит, будет песчаная буря. Надо закрывать окна. Ехать уже никуда нельзя. Боря однажды петуху не поверил и поехал. Чуть не пропал в песках. 
С тех пор петуху все верят. Ведь флюгер может ошибиться: ветер на него не так дунет, и флюгер, пожалуйста, ошибся. 
- Я хочу на вашего петуха посмотреть, — сказала тётя Надя. 
Это она сейчас хочет. А потом не захочет, когда увидит. Мы уже на колодец пришли. 
Вокруг колодца юрты стоят. Тихо. Маленькие ребята в песке играют. Они палец в рот сунули и на нас смотрят. Халат на песке сохнет. Старик в широких штанах грузит бочонки с водой на ишака и что-то ему говорит. Ишак не хочет, чтобы на него грузили. Он даже слушать об этом не хочет, отвернул уши. На солнце спит толстая собака, белая, без хвоста. А на собаке спит толстая муха, чёрная. Такой колодец. 
- А где же верблюды? — говорит тётя Надя. 
Мы рано пришли. Верблюдов ещё нет. Они ходят в пустыне и едят верблюжью колючку, такую траву с шипами. Больше её никто есть не хочет. Она бы совсем завяла, если бы не верблюды. А верблюдам она нравится. Они эту колючку сто раз во рту перекатывают, направо, налево. Как конфету-тянучку. Так она им нравится! 
Когда стемнеет, верблюды придут ночевать на колодец.
- А сейчас что же нам придумать? — говорит тётя Надя. 
- Пойдёмте в гости к Байрамчику, — сразу придумала Арина. 
Байрамчик в самой крайней юрте живёт. Он наш друг. У него кто-то в юрте плачет. 
Мы вошли. Сначала мы в юрте ничего не увидели. Потом видим: на ковре лежит младший брат Байрамчика. Он ржёт по-конски. На младшем брате сидит верхом ещё один младший брат Байрамчика и пятками бьёт. Он так скачет. Рядом лежит на ковре самый младший брат Байрамчика и сосёт свою ногу. Ему своя нога нравится. Он иногда вдруг бросит сосать и смеётся. А самый-самый младший брат Байрамчика на одеяле лежит. И кричит. Вот кто в юрте кричит. 
Байрамчик стоит на коленках и трясёт над самым-самым младшим братом какой-то коробкой. Но самый-самый младший брат ни на что не хочет смотреть. Он глаза закрыл и кричит. 
- А что в коробке? — любопытничает наш Витя. 
Он уже коробку схватил. Хочет открыть. Вдруг говорит: 
- Ой, что там шуршит? 
- Там не шуршит, — объясняет Байрамчик. — Там фаланга щёлкает. 
Он самому-самому младшему брату сделал такую погремушку. Он паука-фалангу поймал и посадил в коробку. Пусть фаланга там щёлкает своим красным клювом. Она здорово щёлкает, мы все послушали. Только самый-самый младший брат никак слушать не хочет. Кричит. 
Тётя Надя его взяла на руки. Сразу замолчал. Глаза зажмурил и улыбается. Ох, хитрый! 
- Заснул … — говорит тётя Надя. 
- Очень много спит, — вздыхает Байрамчик. — Прямо не знаю, что делать. Всё спит. Хочешь с ним поиграть, а он уже спит. 
- Пусть спит, — улыбается тётя Надя. — Что тебе? Поиграть больше не с кем? Вон у тебя сколько! 
- Эти большие уже, — говорит Байрамчик. — Я маленьких люблю. 
Тут самый младший брат ногу изо рта вынул и как закричит! Обиделся, что Байрамчик с ним не хочет играть. 
Байрамчик самого младшего брата на спину посадил и стал с ним по юрте бегать. Юрта круглая. Столов никаких нет, одни ковры. Очень удобно бегать. Я за Байрамчиком пустился. А он быстрее побежал. Самый младший брат уже смеётся. Арина тоже за мной побежала. И толстый Витя бежит, ему нас ни за что не догнать. Младший брат Байрамчика, который пятками бил, тоже вскочил. И за нами бежит. Ещё один младший брат тоже бежит. Мы все бежим и кричим. Так весело! 
- Чуть-чуть бы потише, — говорит тётя Надя. 
Она боится, что мы самого-самого младшего брата разбудим. Но он слит, разве его разбудишь? А мы потише не можем бежать. Мы кони. Мы бежим и топаем.. Так хорошо! 
Тут мама Байрамчика пришла. 
Она к соседке ходила и наказала Байрамчику, чтобы дома был порядок. Теперь она очень довольна, что дома порядок. Самый-самый младший брат спит. Другой самый младший брат смеётся. Мы бегаем, не плачет никто. Значит, дома — порядок. 
- Садитесь, пожалуйста, — говорит мама БаЙрамчика.
- Мы бегаем, — говорю я. 
- Бегайте, пожалуйста, .- говорит мама Байрамчика. 
Какая у Байрамчика мама! Она не говорит: «Прекратите бегать, в доме не бегают». Даже не говорит: «Осторожней, вы нос себе расшибёте». Она говорит: «Бегайте, пожалуйста». Вот как она сказала. 
Мы бежим. Мы сколько хотим будем бегать! 
- Ваши дети здоровы? — спрашивает мама Байрамчика тётю Надю. 
Тётя Надя не поняла: какие дети? 
Мама Байрамчика говорит, что её дети здоровы. Она спрашивает, здоровы ли тёти Надины дети. 
- У меня детей нет, — говорит тётя Надя. 
Мама Байрамчика ей не верит. Она смеётся. Тётя Надя, наверное, шутит. Как это — у неё нет детей? У всех есть дети. Без детей в доме пусто. У мамы Байрамчика, например, в доме не пусто. Сколько же тёте Наде лет? Она на целых два года старше мамы БаЙрамчика. Почему же у неё нет детей? Это ничего. У тёти Нади ещё дети будут. Пусть тётя Надя не расстраивается. У неё будут хорошие дети. Мальчики. 
- Можно и девочки, — говорит тётя Надя. 
- Девочки тоже можно. Но вот у меня все мальчики, я очень довольна. 
- У вас прекрасные мальчики, — говорит тётя Надя. 
Ей особенно самый-самый младший брат Байрамчика, нравится. Он такой спокойный. Вокруг гвалт, а он спит. Тётя Надя бы его с удовольствием к себе в Москву взяла. Зачем маме Байрамчика столько мальчиков? Мама Байрамчика смеётся. Она не хочет отдавать тёте Наде самого-самого младшего брата. Он ей самой нравится. Он хорошо кушает. Может; тётя Надя кого-нибудь другого возьмёт? Тогда мама Байрамчика ещё подумает. 
Тётя Надя Байрамчика взяла бы с удовольствием. Он ей тоже нравится. Он так за своими братьями смотрит. 
- Надо его спросить, — смеётся мама БаЙрамчика. 
Байрамчик даже бежать перестал. Задумался. Потом говорит: 
- А пустыня в Москве есть? 
Пустыни в Москве нет, это же город. 
- А юрта в Москве есть? 
Нет, юрты в Москве тоже нет. В доме придётся жить. На двенадцатом этаже. Тётя Надя живёт на двенадцатом этаже и весь город видит с балкона. 
- А колодец в Москве есть? 
И колодца в Москве нет, там водопровод. 
Раз в Москве ничего нет, Байрамчик туда не поедет. Тётя Надя его уговаривает, а мама Байрамчика смеётся. 
- Возьмите лучше меня, — говорит кто-то. 
Это папа Байрамчика говорит. Мы и не заметили, как он пришёл. Он пригнал ночевать своих барашков. Папа Байрамчика в Москву с удовольствием поедет, это его мечта. Если тётя Надя барашков пока попасёт, он поедет. Барашков скоро стричь надо. Пусть тётя Надя стрижёт. А папа Байрамчика будет сидеть на двенадцатом этаже, пить зелёный чай и смотреть с балкона. Он так· согласен. 
- Не справлюсь, — смеётся тётя Надя. 
Она в библиотеке работает и барашков знает только по картинкам. 
- А мы сейчас покажем, — говорит папа Байрамчика. — Они все у юрты лежат, можно смотреть. 
- И верблюды лежат? — говорит Арина. 
Тут мы вспомнили, за чем пришли. 
- Молоко сейчас будет, — говорит мама Байрамчиха. 
Верблюды тоже пришли, их пора доить. Мама Байрамчика длинный фартук надела, ведро себе на шею повесила и идёт доить. 
Мы хотели бы посмотреть, — говорит тётя Надя.
- Смотрите, пожалуйста, — разрешила мама Байрамчика. 
Вон сколько барашков у юрты лежит! Как их только папа Байрамчика пригнал? Они всюду лежат. Тесно так! Дышат горячим и на нас смотрят. Чего мы им спать мешаем? Но нам нужно пройти. Как через барашков пройдёшь? Некуда ногу поставить. Тётя Надя висит на одной ноге. А вторую куда? Ну всюду эти барашки. И ещё на нас блеют!: 
Наш Витя совсем не может идти. Он боится, плачет. Барашки на Витю смотрят, чего он плачет. Тычутся в Витю. Витя ещё сильнее боится. Он так громко плачет. 
Байрамчик самого младшего брата на землю поставил и взял нашего Витю. Он Витю теперь несёт. Кряхтит. Витя тяжёлый. 
- Давай я понесу, — говорю я. 
Я Витю ещё никогда не носил, но я его всё-таки поднял. Только мы с ним сразу упали. Барашки так испугались, что Витя на них упал. Они вскочили и от нас бегом. А мы с Витей лежим на песке и смеёмся. 
- А у меня — вон! — кричит Арина. 
И нам показывает. Она маленького барашка на руки взяла. Барашек весь чёрный, а на голове белая тюбетейка. Он тюбетейкой в Арину тычет. Хочет, наверное, бодаться, а рогов нет. Просто толкает Арину лбом. 
Наконец-то мы из этих барашков выбрались. Я думал, мы никогда не выберемся. 
Вот и верблюды. 
Они стоят и жуют. Некоторые уже лежат и жуют. Свою колючку, наверное. Как они её любят! Под верблюдами бегают жёлтые верблюжата. У них ноги такие тонкие! Носом в своих мам тычут. Верблюжата устали в пустыне ходить, ложатся уже. Головы своим мамам на шею кладут. Вот для чего маме-верблюду такая шея. Верблюжатам вместо подушки, очень удобно. 
- Идите сюда! — кричит тётя Надя. 
Мама Байрамчика стоит около своего верблюда, ведро у неё на шее висит, и верблюд прямо в ведро доится. Умный такой! Слышно, как молоко стучит. А верблюжонок подбежал сбоку и толкает ведро. Не хочет, чтобы его маму доили. Байрамчик отогнал верблюжонка. Пусть не мешает. 
Вдруг наш Витя заплакал. Он устал. Он хочет домой, а идти больше не хочет. Если только его понесут. 
- Мы тебя в другой раз не возьмём, — рассердил ась Арина. 
- Возьмёте, — сказал Витя. 
Он теперь плачет, что ему так Арина сказала. 
- Не капризничай, тогда возьмём, — говорит тётя Надя. 
- Буду капризничать, — говорит Витя. — Всё равно возьмёте. 
Что же нам делать, если Витя капризничает? Ведь тёти Наташи тут нет. И дяди Мурада нет. Тётя Надя очень неосмотрительно с нами пошла. Она теперь не знает, как Витю отвлечь. 
- Пусть попьёт молока, — говорит мама Байрамчика. Кто верблюжье молоко пьёт, тот никогда не капризничает. Это такое молоко. У неё вон мальчики никогда не капризничают, потому что они каждый день пьют верблюжье молоко. Пусть Витя попробует. 
Как же Витя попробует? У нас чашки нет. 
- Прямо из ведра, — говорит мама Байрамчика. 
Она ведро наклонила, и Витя пьёт. Голову засунул в ведро и чмокает. Это уж он не пробует! Он пьёт. Всё, наверное, выпьет. 
Я никогда не пил из ведра. Из чашки пил, из стакана. 
Лимонад пил из бутылки. Кисель из кастрюли пил. Это всё ерунда! Вот из ведра — это другое дело. И Арина из ведра не пила. Мы не капризничали — кто нам даст. Где же справедливость? 
Витя уже пить не может. Он хочет, но не может. 
- Больше не лезет, — говорит Витя. 
- Поплачь, — смеётся мама Байрамчика. — Потом ещё попьёшь. 
Нет, Витя плакать не будет. Чего ему плакать? Он теперь весёлый. Он сколько хочешь может теперь идти. И сам понесёт это ведро. Вот он какой! Он верблюжье молоко пил и стал сразу сильный, как верблюд. 
- Я же говорила! Может, ещё кто-нибудь хочет? — предлагает мама Байрамчика. 
- На всякий пожарный случай, — смеётся тётя Надя. Мы все хотим. На всякий пожарный случай. Я, Арина, младший брат Байрамчика, ещё один младший брат. Самый младший брат, который сидит на песке и сосёт свою ногу. Сам Байрамчик. И даже незнакомая девочка с четырьмя косичками. 
- Пейте, пожалуйста, — говорит мама Байрамчика. 
Мы все пьём. Из ведра. По очереди. Я, Арина, младший брат, ещё один брат, самый младший, который ногу сосал, Байрамчик, незнакомая девочка с косичками. И даже тётя Надя пьёт. Из ведра. Потом Витя ещё раз пьёт, он уже отдохнул. 
Ах, какое мы пьём молоко! Густое. Немножко кислое. Чуть-чуть солёное, с пеной. Такое верблюжье-верблюжье! 
- Всё, — говорит мама Байрамчика. Она перевернула ведро вверх дном, ни одной капли больше нет, всё. 
- А пирожные? — вдруг вспомнила Арина. 
Какие пирожные? Ах, пирожные! Мы их завтра сделаем. В другой раз. Когда-нибудь. Не сегодня, во всяком случае. Зато мы побывали в гостях у Байрамчика. Он наш друг. 

МЫ СЕГОДНЯ ГРУСТИМ

- Пойдём, посидим, — говорит папа. 
Я люблю, когда он так говорит. У нас с папой есть «наше место, мы там сидим. Вдвоём. Даже Арину с собой не берём. Это «наше место, мы с папой его давно выбрали. Мы его даже облюбовали. Раньше папа меня на плече нёс, теперь я сам очень хорошо иду. 
- Может, поднести? — говорит папа. 
- Ну вот ещё! Что я, маленький? 
- Уж я бы не отказался! — смеётся папа. 
А я отказался. Интересней идти. Я в папины следы наступаю. Прыгать приходится, чтобы попасть. Вон я как прыгаю! Сразу попал. 
- Успеваешь? — говорит папа. 
Он привык, что за ним никто не успевает в песках. Все его просят потише идти, шаг у папы широкий. Но я успеваю. Папа сейчас не очень спешит. Иногда останавливается, на песок смотрит. 
- Ежик прошёл, — говорит папа. — Гляди, какой ровный след. Ежик у нас мужичок аккуратный. 
Здесь ёжик, конечно, аккуратный. А дома — не очень. Папа газеты принесёт с почты, а ёжик сразу утащит. Так любит газеты! Завернётся в них и шуршит. Папа говорит: «Лёдик, зачем ты газеты взял? Я же не читал!» А я не брал, это ёжик. 
- Ого, Лев Владимирович! — говорит папа. 
Папа так муравьиного льва зовёт. Он никакой не лев, у него гривы нет. Это просто букашка. Но имя такое — муравьиный лев. Он в ямке сидит и ждёт, когда муравей поскользнётся и скатится ему на голову. Этот муравьиный лев такой хищник! 
- Только слепой на нашем песке ничего не увидит,- говорит папа. 
Я не слепой, я вижу. 
- Зайчик скакал, — говорю я. 
- Зайчик, — соглашается папа. — Сытый, судя по походке. 
Так мы идём. Разговариваем немножко. Отдыхаем. Папа со мной всегда отдыхает. Даже когда про работу рассказывает. Он вообще-то отдыхать не умеет. Некоторые люди здорово, отдыхать умеют. Но не папа. Папа только со мной отдыхает. 
Мы на «наше место» пришли. 
«Наше место» на рогатом бархане. Ветер надул ему такие рога, длинные, из песка. И бархан теперь так стоит, ждёт, пока ветер подует в другую сторону и надует ему другие рога. Этот бархан всё время меняется под ветром. Но мы его всё равно узнаём. 
- Слышишь, как тишина звенит? — говорит папа. 
Это не тишина звенит, а песок. Он с бархана тихонько сыплется. И звенит. 
Но я ничего не сказал. Пусть — тишина, если папе нравится. 
С «нашего места» далеко видно. 
Видно железную дорогу, она блестит. По ней товарный поезд ползёт. Паровоз такой маленький! Ему, конечно, тяжело. Он пыхтит и бросает вверх дым. Платформы за 
собой тянет, на платформах острые куличи торчат. Мы с Ариной тоже такие делаем, из песка. 
- Щебёнку повёз, — говорит папа: он всё знает, даже издалека. 
Нашу платформу видно. По платформе ходит дежурная Люба в красном платочке и подметает платформу веником. 
- Пустая работа, — смеётся папа. 
Но Люба настойчивая. Пусть Люба свою платформу метёт, раз она такая настойчивая, это хорошо. 
Ещё метеостанцию видно. Флюгер. Наш дом, крыша на нём блестит. Саксауловую рощу за домом. Дядя Мурад куда-то идёт, за ним катится Витя. 
В другой стороне мы видим колодец, где Байрамчик живёт. Колодец едва-едва виден. К колодцу что-то движется из пустыни. Широкое, как туча. И чёрное. Но это не туча! Это овцы к колодцу бегут. 
Солнце уже садится. 
Папе особенно нравится с «нашего места» смотреть, как солнце садится. Оно тут необыкновенно садится, папа нигде таких закатов не видел. Нигде таких нет, вот он и не видел. 
Только у нас такое солнце. Большое. Чистое. Оно садится в песок и сразу подпрыгивает. Ему горячо! Опять солнце забыло, что песок такой горячий. От песка брызги вверх летят. Тоже горячие. Красные, во всё небо. Солнце теперь боится закатываться. Осторожно трогает наш песок. Боком. Песок вроде немножко остыл. Тогда солнце опять начинает садиться. 
Садится, садится … 
- Смелее! — кричит пала. — Ещё чуть-чуть! 
- Давай! — кричу я. — Давай, не бойся! 
- Уф, кажется, село! — говорит папа. — Я даже вспотел .. Без нас бы ему сегодня не сесть. Чувствуешь, какой песок? 
Я чуть не обжёгся. Потом я песок под собой разгрёб, ничего. Папа тоже разгрёб. 
- Человек должен на одном месте жить, — говорит папа. 
- На этом месте? — спрашиваю я. Хорошее, конечно, место. 
- На любом, — говорит папа. — На каком-нибудь. Только тогда он может в землю врасти, и земля человеку прекрасна. 
- Но корней же у человека нет, — говорю я. 
- Ошибаешься … Только у человека и есть корни, мы просто не замечаем. 
- У меня нет, — говорю я. 
Я думал, что папа шутит. Он так иногда шутит, что сразу не поймёшь. Марина Ивановна говорит, что она никогда сразу не разберёт, когда папа шутит, а когда нет. Но сейчас папа говорит серьёзно. У него глаза такие, серьёзные. 
Я тоже стал серьёзный … 
- Ты чего надулся? — говорит папа. — Что-то мы с тобой сегодня грустим. К дождю, что ли? 
Я не знал, что мы сегодня грустим. Оказывается, лапа грустит. Мы на «нашем месте» сидим, а папа грустит. Значит, он опять про маму подумал. Что вот мама не сидит с нами. 
- Ты лучше отдыхай, — говорю я. 
- Я отдыхаю, — улыбнулся папа. Я с тобой отдыхаю душой. 
Но глаза у него всё равно серьёзные. 
- Вот вы куда забрались! — вдруг говорит кто-то. 
Я даже вздрогнул. Это, оказывается, тётя Надя. Папа тоже удивился: 
- Как это вы нас нашли, Надежда Георгиевна? 
- А вас далеко видно … 
- Чуть бы пораньше, — говорит папа. — Такой был закат! 
- Я видела … Действительно — зрелище. Лёдик, я посижу с вами, можно? 
- Что за вопрос? — говорит папа. — Конечно, можно. 
Она же не его спрашивает. Это «наше место», мы тут с папой всегда сидим. Вдвоём. Но пусть тётя Надя тоже посидит, раз пришла. 
- Красиво у вас, — говорит тётя Надя. — Будто сквозь жёлтое стёклышко. Помните такую игру? 
Тётя Надя, когда была маленькой, в волшебные стёклышки играла. Разных стёклышек наберёт и смотрит. В зелёное смотрит — будто кругом лес, глаза от зелени ломит. Или в красное. Будто на солнце. Или в жёлтое стёклышко. Всё вокруг такое лимонное, как сейчас. Папа, наверное, тоже эту игру помнит? 
Папа смутно помнит. Это девчачья игра. Девчонки бегали с какими-то стёклами, он помнит. А папа уже тогда мух во дворе ловил и на булавки насаживал. Он слишком рано зоологом стал, так его детство прошло. Даже в футбол никогда не играл. 
Тётя Надя папе завидует. Как папа рано определился! Она до сих пор не определилась. Историк, а в библиотеке работает. Книги она, правда, любит. И с читателями ей нравится. Но иногда она недовольна. То ли ехать куда-то, то ли ещё что-нибудь — сама не поймёт. 
- Вот вы к нам и уехали, — говорит папа. — Правильно. 
- Наверное, — смеётся тётя Надя. 
Ей нужно с Ариной побыть. Она вообще-то у нас быстро привыкла. Обычно она привыкает долго. А сейчас ей кажется, что она нас давно знает. 
- А мы к людям легко привыкаем,- говорит папа. Верно, Лёдик? 
- А вдруг плохой человек? — спрашивает тётя Надя. 
- К нам плохие люди не ездят, — говорит папа. — У нас все хорошие. Правда, Лёдик? 
Всё меня спрашивает, а сам говорит. Я даже сказать ничего не успел, папа опять говорит: 
- В хорошем коллективе плохие люди не держатся. Зачем нам плохие? 
Если нет настоящего дела; тогда всякие мелочи лезут и мешают жить, так папа считает. А у нас дело. Зоологу нельзя сидеть в городе. Зоолог в городе теряет чутьё, как охотничья собака без охоты. 
- А чутьё — это главное, — говорит папа. 
Вон как всё любопытно в природе устроено. Нет ни вредных животных, ни специально полезных — это люди придумали, чтобы им было удобней. Неправильно разделили мир — на полезных и вредных, пора от этого отказываться. В природе все друг другу нужны, только все вместе могут существовать — и это прекрасно. 
- Например, скорпион! говорит папа. — Полезный он или вредный? Или тот же волк, которым детей пугают? 
- Не знаю, — говорит тётя Надя. — Я как-то не думала. 
- Вот именно. А биолог об этом обязан думать, чтоб не нарушить равновесие в природе. Это разговор долгий. И дело это длинное, жизни не хватит. 
- Но ведь не все так живут, — говорит тётя Надя. — Многие ещё живут просто так. 
Папа не знает, как многие. Он только знает, как он. Он не говорит, что иначе нельзя. Просто он иначе не может. 
- Кто как хочет, так и живёт, — смеётся папа. 
Скучный какой-то разговор. Чего только папа смеётся. 
- Я хочу домой, — говорю я. 
- Домой? — удивился папа. — Ну, иди, если хочешь. А мы с Надеждой Георгиевной тебя догоним. 
Я думал, папа со мной пойдёт. Мы с «нашего места всегда вместе уходим. Вдвоём. 
- Может, вместе пойдём? — говорит тётя Надя. 
- Сейчас пойдём, — говорит папа. — Что он, один не дойдёт? Сколько раз ходил. 
Мне так обидно стало. Что папа говорит? Он же перепутал. Я отсюда один никогда не ходил. Я не отсюда ходил, не с «нашего места». 
- Я как раз один ходить люблю, — сказал я. 
Я нарочно сказал. Думал, папа поймёт. А папа говорит: 
- Ты у меня молодец! 
Ладно, пусть разговаривают, если им интересно. А я домой побежал. Меня Арина там ждёт. Спрашивает у всех: «Где Лёдик? Я без него ничего не могу делать, у меня пластилин из рук валится». А Марина Ивановна говорит: «Я сама без Лёнечки не могу. Все поужинали, а его нет». И тут я прибегу. 
Я так помчался, чуть рогатый бархан не свалил. Так по песку проехал. И даже не оглянулся. Только один раз оглянулся, уже потом. Папа с тётей Надей всё разговаривает, а мне рукой машет. Ладно, пусть догоняют. 
Я дальше бегу. По саксауловой роще. Прямо к дому. У крыльца привязан рыжий верблюд. Интересно. Может, это не наше крыльцо? Нет, наше. А верблюд стоит и об наше крыльцо трётся своим рыжим боком. Где-то я этого верблюда видал … 
Тут я вспомнил. Это же отца Мухаммеда верблюд. Рыжий. Он к нам приезжал на этом верблюде. Значит, снова приехал. Чего ему надо? Ведь он в папу стрелял … 
Я открыл дверь и иду. 
Вдруг вижу: у нас кто-то есть на веранде. Темно, но немножко видно. Кто-то в углу стоит, голова большая-большая. 
Я выключатель нажал — чик! 
Это отец Мухаммеда стоит! Я его шапку сразу узнал. 
Вот почему голова большая — он в шапке. А, в руках у отца Мухаммеда ружьё. 
Ружьё! Он ружьё так держит, прямо вцепился. И у нас на веранде стоит. В темноте. Тихо. Опять, значит, он за старое? 
Я как закричу: 
- Уходите отсюда! 
А он шапкой кивает. Ружьё прижал. И стоит. Он даже не думает уходить. Разве он уйдёт, браконьер! А папа ведь ничего не знает. Он разговаривает с тётей Надей. Идёт. Может, он сейчас к дому подходит. Поднимается на крыльцо … 
- Уйди! — закричал я. 
И как брошусь к нему. Как ружьё дёрну. 
Он некрепко, оказывается, держал. Считал: подумаешь — мальчик! А я вырвал. Ружьё такое тяжёлое. Я всё-таки поднял. И как брошу с веранды. 
Сразу грохнуло где-то. 
Со всех сторон закричали. 
- Вах! Вах! — кричит сзади отец Мухаммеда. 
- Кто стрелял? — кричит дядя Володя. 
- Господи, что случилось? — кричит Марина Ивановна. 
Я сижу на полу. Встать не могу почему-то. Все бегут. Все сюда бегут. 
Дядя Володя меня схватил: 
- Что такое? — Лёдька, ты цел? 
Тут мой папа. Он уже тут. Я вовремя успел. Папа уже тут. Отнял меня у дяди Володи, поставил почему-то на стол и за ноги держит. Даже больно, как папа держит. 
Пусти, — говорю я папе. — Я сам. 
- Ага! — говорит папа. И отпустил. 
Я сразу на пол спрыгнул. 
Папа лоб себе потёр (он так трёт иногда, если забыл, что хотел сказать) и говорит: 
- Чего это ты на людей кидаешься? Ружья бросаешь? Вроде раньше у тебя этой привычки не было. Как понимать? 
Отец Мухаммеда тут же стоит. 
- Вех! — говорит. — Вех! 
Я говорю: 
- Он тут стоял, тебя дожидался. С ружьём. 
- Кто? — говорит папа. Никак не поймёт. 
- Отец Мухаммеда, — говорю я. — Он же в тебя стрелял! 
- Это я рассказала, Лёша, — говорит Марина Ивановна. — Я, Лёша, никак не думала! Разве я могла думать? 
- Какой отец Мухаммеда? — говорит папа. — Это наш новый объездчик. Ты его до смерти напугал. Он по-русски не понимает. 
- А верблюд рыжий? — спрашиваю я. 
- Мало ли рыжих верблюдов? 
- А шапка? Я его по шапке узнал. 
- Мало ли таких шапок, — говорит папа. — Вся Туркмения носит. 
- Лёдик, я к тебе бежала, — говорит Арина. Я к тебе на помощь бежала, ты видел? 
Значит, я ошибся … 
- Ты эти глупости из головы выкинь, — говорит папа. — Тоже мне защитник нашёлся! Гроза браконьеров! Только на войне люди друг в друга стреляют, понял? 
Вдруг наш Витя заплакал и говорит: 
- Я боюсь … 
Глупый какой. Кого нам бояться? Это наш новый объездчик стоит. В своей бараньей шапке. Он нам шапкой кивает. И уже смеётся. И лицо такое хорошее. Доброе. А я чего выдумал! 
- Может, Лёдику пока к нам пойти, — говорит тётя Надя. — Поиграет с Ариной до ужина, успокоится … 
- Спасибо, Надежда Георгиевна. Ничего не нужно. Я сам с сыном побуду. 
Вот как папа тёте Наде сказал. Все ушли. А мы с папой дома остались. Вдвоём. 

МЫ ПОЧТИ УЕХАЛИ

Наш Боря лежит под машиной. Борю не видно, а ноги, конечно, торчат. Об них все спотыкаются. Я, Арина, мой папа, дядя Володя, тётя Наташа, дядя Мурад и толстый Витя. Марина Ивановна пятый раз споткнулась. 
- Тьфу! говорит. — Это невозможно. Боря, убери ноги! 
Но Боря не может ноги убрать. Он машину готовит. Иногда говорит: «Дайте ключ!» Ему дают. Кто же будет машину готовить, если не Боря? Ведь мы сегодня едем в пески. Мы родники едем чистить. Через весь заповедник, к горам. 
- Дядя Лёша, можно, я глину возьму? — говорит Арина. 
- Не надо. Там глина есть. Ничего не надо. 
- И сапоги не надо? — говорит Арина. 
- Сапоги как раз надо. Там сапог нет, там же пустыня. 
- Ещё чего выдумал? — сердится Марина Ивановна. — Тащить детей в пустыню! 
- А что тут такого? 
Папа больше не хочет меня оставлять, он решил брать меня с собой. Я достаточно вырос. Вон Байрамчик уже сам к отцу на лошади ездит. Один. Верхом. А я что делаю? Ничего путного. 
- Ариночку хоть оставь, — говорит Марина Ивановна. — Ариночку-то зачем? 
- Попробуй её оставь! Ничего, Арине тоже полезно. 
- Тогда и меня забирай, — говорит Марина Ивановна. 
- Боря не разрешает, — смеётся папа. — Говорит, зачем лишний груз. Нам рабочая сила нужна и совковые лопаты. 
Тут дядя Володя со склада идёт, говорит: 
- Только три лопаты нашёл. В прошлый раз две сломали, больше нет. Заказать надо было, Никитич! 
- Я заказывал, — говорит папа. 
- А где же они? 
- Электронный микроскоп дали … 
- Причём микроскоп? Я про лопаты. Где-то старые вроде были. 
- Вот-вот, — говорит папа. — Ты старые ищи. 
- У меня есть лопата, — говорю я. 
Папа обрадовался: 
- Верно! Как я забыл! Чего же ты стоишь! Беги скорее за ней. У нас каждая лопата на счету. Только тот может ехать, у кого есть лопата. 
Вот как папа решил. Если лопаты нет, нечего и ехать. Нам лишний груз не нужен. Вот у меня, например, есть лопата. Пусть она тоже на счету будет. Я её вчера под кровать убрал. Я всегда свои вещи сам убираю, нельзя разбрасывать куда попало. Потом ничего не найдёшь, нянек у нас нет. 
Я лопату убрал под кровать. В угол. Она, наверное, упала. Очень хорошо помню, как убрал. Я под кровать залез. Вдоль стенки прополз до угла. Я, пока под кроватью ползал, переводные картинки нашёл. Витины, с самолётами, Витя будет рад. Потом я свой мячик нашёл. Синий. Вот он, оказывается, где! А мы с папой его на бархане искали. 
Но лопаты здесь почему-то нет. Странно, что её нет. Я, честное слово, даже удивился. Ага, вот её почему под кроватью нет! Я лопату в коридоре поставил. За дверью. Но там её тоже нет! 
Тут я вспомнил. Я лопату вчера на метеостанции забыл, вот где. Она там лежит у крыльца. Слева. Вернее — справа. Как же я забыл? Времени совсем нет, так долго ищу. 
Смотрю — Боря ещё под машиной лежит. Он ещё руки мыть будет, когда вылезет. Я успею. Без лопаты всё равно ехать нельзя, а метеостанция рядом. 
Я мигом добежал. 
Лопата лежит. У крыльца. Я её вижу. 
И ещё я вижу — петух у крыльца стоит.