Стоит только попристальнее
вглядеться в настоящее, будущее
вдруг выступит само собою.
Н. Гоголь
Страна – это прежде всего люди (нация, сообщество), а не территория или механизм управления (государство). Приоритетом является человек, его культурный, интеллектуальный, социальный кругозор.
Первоочередная задача государства – защита граждан, обеспечение их внутренней и внешней безопасности, то есть поддержание оптимальных/комфортных условий жизни и деятельности.
Российское общество остро нуждается в моральной, культурной, интеллектуальной реабилитации, реституции пошатнувшегося этического стандарта.
Необходимо поддерживать социальную и культурную самоорганизацию, выстраивать инфраструктуру перманентного образования, имеющую целью не просто освобождение от невежества, но формирование сложной личности, способной эффективно действовать и развиваться в сложном мире.
Нужна комплексная реорганизация деятельной/хозяйственной среды, ее сопряжение с новыми мотивами и кодами экономической (домостроительной) практики, создающей сложные инструменты, продукты и услуги.
Важно также компенсировать отсутствие у страны образа будущего, дефицит его активного представления.
Изменение ментальности инициируется конкуренцией, имеющей динамичный горизонт. Планирование становится все более сложным и гибким искусством, связанным со становлением неравновесного, многослойного мира с непростой суммой возможностей и рисков. Целостность оказывается результатом непрерывного продвижения к цели, ее постижению.
Время все чаще стимулирует нас относиться к сложившимся обстоятельствам как к транзитной категории.
Реконструкция будущего
Для творческого ума будущее – не хронометраж и не апгрейд событий, но пришествие иного. Стратегическое планирование существенно отличается от оперативного: доминанта первого – контекст, результативность второго – текст. Тактические и стратегические цели порою противоречат друг другу. Рефери тут – горизонт планирования.
Будущее отрицает прошлое, проращивая множество экзотичных семян; как результат – в мире происходят метаморфозы, конструктивные и деструктивные. Ускорение социального времени обращает будущее в кипучий Клондайк, перспективную нишу, здесь реализуются преимущества креативных, венчурных личностей над многими сложившимися организмами. Ситуация отчасти напоминает былое состязание небольших подвижных особей и медлительных, жующих траву гигантов…
Универсальная трансформация, стартовавшая на исходе века, радикальным образом обновляет механизмы цивилизации, редактирует политические и социальные регламенты, переписывает реестры востребованных компетенций. Судьбоносные реформы, как правило, реализуются усилиями элит либо авторитарной власти; при этом, однако, критически важна полнота национального консенсуса, умело сопряженного с ценностями общества и целями страны, а не с интересами отдельных групп. Грамотная реструктуризация власти – ключевое условие успеха, и долг национальной элиты – создание умной прописи этой важнейшей реконструкции.
От качества исполнения задачи, от того, как промыслен, формализован и функционирует общественный договор (то есть кем и по какой процедуре реализуется футур-экспансия), зависит, возводится ли здание на скале или же на песке. В последнем случае, пребывая в геделевской ловушке, субъект перемен будет в той или иной степени имитировать, а не эмитировать будущее, поскольку на деле он стремится удержать (а по мере возможностей и улучшить) ситуацию, сопряженную с преимуществами собственной позиции, фактически продлевая status quo. Сегодня даже те, кто в российской политике пытается заниматься реформами, находятся в этой ловушке.
История в глобальном сообществе имеет пространственное выражение, мир не без химеричности: Амазония и Силиконовая долина расположены на одной планете. Причем со-бытие разнородных политорганизмов в одном хронотопе стимулирует не только технологическое развитие, но также цивилизационную коррупцию. Рассуждения на данные темы – в рамках разговора о будущем – лет 20–30 тому были в России практической озадаченностью. Сейчас ситуация изменилась. Что же касается «мировой системы», то ее предельный рубеж – грядущая сингулярность: новый формат личности и среды обитания (ценоза), предопределенные усложнением взаимодействий, существенной диверсификацией и дополненным статусом реальности.
Есть, однако, психологическая проблема. Трансформация нелинейна по природе и драматична по содержанию: по сути, это не продвижение куда-то, а несбалансированное изменение чего-то, столкновение с хаосом, мутация, преображение. Обострение ситуации ускоряет время и повышает риски. Будучи асимметричным и скачкообразным, преодолевая инволюции и рекурентности, процесс реализуется не в хронологической последовательности – по крайней мере не для всей планеты и популяции.
Футур-история расщепляется на автономные локусы и разновекторные маршруты.
Франчайзинг будущего
Искусство распоряжения будущим, его конструирование имеет – невзирая на сопутствующие риски – долгую историю. Банки не одно столетие занимаются процентной колонизацией будущего, а финансовые корпорации продолжают экспериментировать с производными финансовыми инструментами, эксплуатируя время как пространство вероятностей.
Риски неизвестности – это между тем не только обременение. При грамотном управлении они представляют собой практически неистощимый ресурс: страховые предприятия давно освоили мастерство конвертации неприятных сюрпризов в прибыль, а теперь тестируют венчурные методы управления ими. Социальный же транзит побуждает размышлять о комплексном страховании национальных и региональных рисков.
Операции с будущим присущи, конечно, не только политической, инвестиционной, банковской или страховой деятельности. Сегодня речь идет фактически о пакетном подходе к организации будущего, его системном освоении в соответствии с определенной моделью социального обустройства, политической семантикой, образом жизни, характером потребления, инфраструктурными стандартами, условиями кредитования. Иначе говоря, предметом размышлений становится франчайзинг будущего: продвижение в конкурентном поле комплексных социоформатов и бизнес-протоколов и при этом делегирование возможности их клонирования с определенными привилегиями и оговорками.
Новая культура и среда также реплицируют себя, создавая/транслируя систему льгот и ограничений (то есть по-своему «франшизируя» мир), корректируя и координируя направления развития. Будущее проектируется в местах, где сейчас сплетены нервы мира, и оттуда оно распространяется по планете, обретается партнерами, соучаствующими в производстве, но не инициирующими его; потребителями, которые усваивают прописанную им версию; и, наконец, теми, кого история вытесняет на пепелище, отчуждая от будущего.
Агентство 2thinknow Innovation Centre Cities регулярно публикует рейтинг (global index) инновационного потенциала основных городов планеты – источников маршрутов и лекал будущего, подразделяя их на пять классов: сплетения (nexus), хабы (hub), узлы (nod), продвинутые (advanced), стартапы (upstarter). В сущности, это классификация городов по степени их проникновения в грядущее и обратного влияния на окружающий мир. Последний по времени индекс так представляет десятку лидеров: Лондон, Сан-Франциско/Сан-Хосе, Вена, Бостон, Сеул, Нью-Йорк, Амстердам, Сингапур, Париж, Токио.
В Китае в конце прошлого года в медиагруппе, близкой к нынешнему руководству, была опубликована статья «Реформа структуры, реформирующей систему, является самой важной» – о трех уровнях реформирования: технологическом, системном и структурном (интересно, что именно в Китае об этом зашла речь). Суть этой статьи примерно такова: для эффективной адаптации к непростому, быстро меняющемуся миру главное – не модернизация инструментов и технологий и даже не реформирование правил игры, важнее всего – трансформация власти как структуры, инициирующей, проектирующей и реализующей реформы.
Время становится базовым стратегическим ресурсом, начинает обустраиваться и доминировать над сжимающимся (эффект развития физических/виртуальных коммуникаций) пространством, повышая свой социальный вес и обретая сложную геометрию.
Перманентная революция
Развитие как постижение и созидание комплексной реальности аккумулируется и проявляется в культурных и антропологических результатах. Если «будущее уже здесь, просто оно неравномерно распределено», то из обителей количественного индустриализма люди в персональном статусе мигрируют в несуществующий до времени мир, где категория количества утрачивает былое значение, уступая первенство качеству среды и личности, что и является критерием перемен (то есть преображение особей влечет за собой эволюцию сообщества).
Примерный аналог ситуации – генетическая мутация в биологическом организме, когда уникальное, единичное событие способно преобразить и преобразовать систему. Социальная аппликация данного алгоритма – формирование в теле несовершенного политорганизма нового сообщества, обладающего интеллектуальным и моральным превосходством.
Дело, по-видимому, вот в чем: социосистема сложна по самой своей антропологической природе и потому, как любой био- или социоценоз, чревата взрывчатыми фазовыми переходами. Иначе говоря, стратегирование должно быть диалогично и диалектично, причем с привкусом негативной диалектики, а не монологично и нормативно. То есть реформы, чтобы выдержать испытание будущим, предполагают властный диалог и наличие критического класса.
Эффективность системы сопряжена с развитием концептуальной разведки, механизмов самоорганизации и адаптивности, капитализацией неявного знания, жизнеспособности и вариабельности, а не просто с контролем, управлением и целеполаганием.
Речь при этом идет не только о методах и технологиях. Мы оперируем понятием «сложность», но боюсь, как бы не возникла аберрация в восприятии данной категории. Сложная система – это не запутанный блужданиями в дурной бесконечности лабиринт и не свалка неразобранных проблем и событий, а весьма специфичная динамическая организация, управляемая за счет познания/признания непростых, неочевидных, странных закономерностей бытия. Ее отличительные свойства: способность к обильному производству разноречивой информации, самоусложнению и самоорганизации, наличие фактора неопределенности (протейную природу подобных систем недавно зримо продемонстрировали эксперименты с плазмой в космосе). Если сложность и предстает перед нами как хаос, то это беременный хаос, в подвижных очертаниях которого присутствует иной, нежели ранее известный порядок. Со времен Луи де Бройля и Эдварда Лоренца данная проблематика стала одним из генеральных направлений исследований. Правда, возникает вопрос о соотношении реалий и метафор.
Будущее со-существует с настоящим и прошлым, выплескиваясь из подспудных или небесных глубин; сегодня мы живем в потоке галопирующих перемен с возрастанием ставок – даже не бифуркаций, а полифуркаций, представляем же транзит как тот самый апгрейд: движение из пункта А в конечный пункт Б. Иначе говоря, пребываем в ожидании результирующей стабильности, мыслимой на практике как статичность, то есть в своих ожиданиях и предпочтениях склоняемся фактически к карнавализации застоя.
Примерно так в СССР и представляли себе коммунизм, хотя сам Маркс все же определял его иначе: не как состояние, а как «действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние»…
Перманентная контрреволюция
Интеллектуальное и моральное банкротство влекут за собой поражение. Образно говоря, страна – это не площадь неба, а сумма звезд.
Человеческий интеллект способен преодолевать шаблоны сознания, вскрывая неоднозначность того, что представляется простым и очевидным, и постигая умом комплексный характер реальности, физической и социальной, которая зависит от позиции и намерений соучастников-наблюдателей. Процесс отчасти подобен подстриганию английского газона, он требует сосредоточения опыта и персонального мастерства, но также – подлинности в промыслении оснований, непредвзятости в размышлениях о возможных состояниях естества. Прежняя система при этом пытается репрессивно контролировать, порою прямо подавлять развивающуюся и самоорганизующуюся сложность.
Критически важно вовремя отличить актуальную повестку дня от ложной. Продвижение России в будущее, декларированное ранее в категориях утопизма, в последнее, но уже продолжительное время мыслилось как обустройство улучшенной версии настоящего. Иначе говоря, в русле редуцированного концепта развития – аморфно-позитивистских представлений о стабильности и попыток апгрейда прошлого в стилистике индустриально-экономических реформ. Настораживало, однако, умножение симптомов неоархаизации.
Пример редукции целеполагания – сугубо экономистичный подход к исчислению развития, причем преимущественно на основе дремучих показателей, наподобие валового внутреннего продукта. Но развитие страны/народа несводимо к экономике, да и достижения экономики не состоят лишь в росте ВВП. Экономика – деятельное производное от состояния общества. С российским ВВП вообще забавно выходит. Люди при относительно небольших затратах (недавно публично анонсированных) извлекают из земли то, что в ней находится. Получается же, будто они это измыслили-изготовили-произвели, что лишний раз подтверждает: ВВП (тем более отягощенный определенной лукавостью паритета покупательной способности) – несовершенный инструмент для оценки развития. Экономика высокого уровня, находящаяся на пике конкурентной пирамиды, доминирует в экспорте сложной продукции и чревата мультипликативными эффектами, инновациями, экспансией того же универсального франчайзинга. Она продукт сообщества, адаптированного к сложной деятельности, обладающего актуализированным человеческим, интеллектуальным, культурным капиталом, впечатляющим технологическим разнообразием и соответствующей инфраструктурой.
Все-таки не экономика сама по себе является главной целью развития, скорее она отражает достигнутый уровень власти над природой и житейскими обстоятельствами, являясь инструментом. Но и в экономике виден генеральный вектор перемен – ключевая роль нематериальных активов, особенно человеческих и культурных. А вот тут у России как раз проблема.
Транзит от индустриализма modernity к нелинейной действительности сложного мира происходит на наших глазах, но не в РФ. Страна, как и ряд других сообществ, оказалась в полосе отчуждения от постсовременности и, судя по всему, пребывает в интеллектуальной и социальной растерянности. Альтиметрические российские элиты ощутили оскомину от непростого искусства управления в комплексной среде: они в целом не обладают необходимым уровнем культуры/образования, альтруистическими или отчетливыми моральными качествами, их карьерные траектории сложились во многом волею обстоятельств, а не профессионального мастерства. При этом в стране фактически нет сложившейся профессиональной/интеллектуальной инфраструктуры соответствующего класса, но существует сумма барьеров между личным творчеством и социализацией результатов. Аморализм и короткий, оперативно-тактический горизонт планирования сами по себе чреваты негативными следствиями: постиндустриальной контрреволюцией, деградацией культурного капитала, профанацией и утратой идеалов. Доминирующими ценностями становятся денежный доход и авторитетная чиновничья позиция.
Так или иначе, «к добру или худу», это состояние будет преодолено, практически все ситуации так или иначе разрешимы. Вопрос, как правило, не в том, имеется ли решение, вопрос в его цене, характере и последствиях. Пока же Россия пребывает в очаровании методов XIX – первой половины ХХ века. Воевать «против кого-то» – ментальность рефлекторного типа, в то время как настоящая проблема – проникновение в будущее и его эффективное освоение.
Источник: http://www.ng.ru/ideas/2016-10-05/5_future.html