Еще одним постоянным социокультурным фактором в этой среде является навязчивость, вязкость во всех структурах и слоях, а также высокий уровень виктимности в сочетании с поразительной выживаемостью, выносливостью и адаптивностью. Они могут выжить при любых жизненных обстоятельствах, обладая приспособляемостью к любому социальному строю как социальные посредники, занимая «средние» социальные ниши и образуя везде характерные «вязкие» сообщества, квази-семьи, коммуны, секты. У представителей этой страты отмечается определенная «срединная душевная реальность», а также врастание в коммунализм и разного рода общинное сектантство, например, корпоративного типа. При этом все «средние» пассионарные слои имеют хорошо выраженную стратификацию своей жизни – определенные символы достатка, определенные потоки миграции, варианты путешествия, отдыха, определенные планки социального успеха, и, что характерно, определенные признаки личностной пустоты и инфантильности, прекрасно различимые в современных социальных сетях.
Пестрая картина из умеренно-пассионарной богемы, контркультры, культуры «фентези» («толкиенисты), «креаклов» (культуры, расцвет которых был в нулевые годы XXI века и 50-60 годы ХХ в. – «модерн», «стиляги», «хипстеры»), гуманитарной интеллигенции, разного рода медиасферы, креативных и научных сообществ, интеллектуалов, особенно из т.н. культуры Энциклопедии, искусствоведов и людей искусства – все эти плотно сросшиеся слои городской среды отличаются таким социокультурным качеством как «кукольность». Это – прочная социальная или групповая «маска», групповое взаимное «пропитывание», плотная ментальность и этикетность, часто буквально намертво прикрепленная к данному слою.
В большинстве случаев она проявляется как слитное групповое морализаторство, гиперответственность, ханжество, упрямство, редкий по силе скепсис, оставляя, однако, внутри себя место для пространства душевного понимания и безотчетного доверия, а также склонности к множеству созависимостей (компенсаторных, особенно). Массовое распространение в этих социальных «куколках» получает обычно такой ментальный фантом как самоощущение «пупа земли», постановки себя на «пьедестал» с сильнейшей потребностью создавать разного рода социальные секты и культы квазисемейного типа, формируя среду с «отцовской» заботой вплоть до диктата и подчинения «детей» и «опекаемых».
Это – самый неподвижный культурный вектор из всех, собственно говоря, это даже не вектор, а точка или пустота, вокруг которой распространяются орбиты во все стороны света. Центростремительность и плотность отмечается во всех проявлениях этого вектора, сама сетевая его форма – ризома, грибница, мицелий и споры гриба – хорошо отражают его эмпирическую структуру, способ существования и тип ассимиляции. Взаимность, стратегия т.н. мутуализма, «зашита» в «ризомном» («грибном» – по А.В. Олескину) рыхлом устройстве этого вектора и именно его взаимопроникающие свойства лежат в основании устойчивости цивилизации, как исторически сложившейся общности вообще и в основании отдельных локальных цивилизаций с глубокой древности, а также устойчивости общецивилизационного перехода к т.н. стадии города.
Непосредственно в культуре данный тип имеет место в устройстве любой т. н. цивилизации, то есть в максимально слитной культурной модели, где сращены территория, язык (кодовая структура, матрикс), религия (социальная вера), системы устойчивого доверия (консенсус), взаимная пропитка всех культурных групп и традиций, иногда до их полного стирания. В самой культуре (теле культуры) стратегии данного вектора лежи т.н. самоопределение, иначе идентификация, принадлежность, приспособленность к тому или иному узлу, аспекту цивилизации. Средние слои, где бы они не образовывались, образуют множество слитных сообществ («кустов»), по-соседски приспосабливаясь друг к другу. В цикле пассионарности (по Гумилеву) этот вектор располагается именно в фазе перехода от инерции к обскурации (цивилизации) и внутри нее, которую Гумилев обозначал как застойную, «заболоченную» фазу «заката», «золотой осени цивилизации», «бабьего лета», предшествующую завершению всего пассионарного цикла и постепенного перехода к состоянию культурного мемориала.
Включенный наблюдатель, сверхслабые ритмы и пустота
Между тем в этой фазе перехода от инерции к обскурации происходит множество разнонаправленных процессов, которые не так значимы для пассионарности сильных ритмов, она их даже игнорирует, не замечая, однако, что в этом векторе есть особая, скрытая «точечная» или «пустотная и точечная» пассионарность сверхслабых ритмов, связанная с таким ее источником как жертвенная любовь, смысл и суть (средоточие, неслучайное в случайном). Именно этот скрытый источник пассионарности, ее сердцевина, хорошо известная абсолютно всем религиям и высокой концептуальной науке («невидение и неведение», пустота, пауза, вакуум, озарение), может из любого хронотопа развернуть пассионарность – иначе жизненную силу – в любом направлении, действуя как общецивилизационный медиатор и интегратор, наладчик всех видов меж-цивилизационного обмена.
И, более того, сам данный вектор устроен так, что он живет нелинейно, в особых хронотопах – социальных ритуалах и «обрядах перехода», инициациях, посвящениях, сакральных культах. Которые «видят» глубокий смысл и суть в, казалось бы, случайном или обыденном событии, и тем самым перенаправляют пассионарность – жизненную силу – непосредственно в антропный матрикс, оберегающий человека, заметно повышая тем самым его выносливость. А также цементируя смыслом беспрерывный межпоколенческий поток жизнеспособности в любой общности, нуклеарной семье, в особенности. Стоит упомянуть о том, что в настоящее время вся мировая цивилизация переходит к тому, чтобы заново самоопределиться, найти свой собственный цивилизационный матричный «сутевой» проект, свою сердцевину, свое «умное сердце», найдя том самым свой пассионарный источник – источник жизнеспособности на новом историческом витке.
Матрикс, который буквально «сквозит» внутри любого агента патрилинейного вектора (см. проявления матрикса выше), преобразует всю патрилинейную среду, всю культуру, в позицию «наблюдателя» со способностью особого равновесно-неравновесного взгляда, взгляда из «здесь и сейчас» на действительность и тем самым на ее могучее преобразование. Именно поэтому патрилинейные культуры, распадаясь на верх и низ, мир горний и мир дольний, четко фиксируют фокус пассионарности либо на объединяющих общество ценностях симпатии, доверия, здравого смысла и прагматизма, иначе эргичности (по Русалову), либо на высоком мировоззренческом идеале Любви и Верности, Замысла и Промысла. И, следовательно, переходят тем самым в уникальный ряд «срединных», «посреднических» провиденциальных культур, стержневыми из которых являются все авраамитические культуры как культуры Откровения, и восточные культуры – буддизм, индуизм и др., обращенные к образу пустоты.
Провиденциальность, осознание и срединность
Срединность как Высший смысл и формула «соседской этики» была сутью древнейших мировых пассионарных и Осевых цивилизационных очагов – Шумера, Инда, Египта, Китая, из которых полноценно сохранилась только китайская цивилизация, называемая Срединной. Срединность присуща также Евразии в целом, где она проявляется в целом ряде культур и концепций, особенно во всех толках и направлениях евразийства.
Середина – то есть рубеж истории, всегда отражался в появлении «срединных представлений», центростремительности как таковой. Так, например, рубеж XIX и ХХ веков был отмечен появлением концепций, связанных с осмыслением понятия «civilis», а также противопоставлением цивилизаций культуре. Тема «почвы» и «духа земли», «континента» в противовес «духу моря» захватывала в переходные «срединные» эпохи мировую ментальность, порождая не только евразийство, но и концепции «срединных царств», таких как Поднебесная, Средиземноморье и Византию, множество «срединных» национально-возрожденческих движений – в Турции, на Балканах, в Китае. Главным мотивом этих взглядов было обоснование «третьего пути», самодостаточность, целостность и воспроизводимость своих цивилизационных очагов, отрицание единого общечеловеческого русла, а также особый, историко-культурный, историософский взгляд на судьбы этих цивилизаций, который был наполнен провиденциализмом.
Провиденциальность – это особое умеренно-пассионарное мышление и культура, акаузальное, аритмологическое, связанное с вопросом «зачем?» и присутствием наблюдателя как точки отсчета, а также – в личностном восприятии – как гипертрофированный фактор «Ты» в проявлении доминанты.
Будучи с глубокой древности феноменом различных духовных практик, присутствие наблюдателя (субъекта) трактовалось в различных традициях по-разному, в том числе как опыт провиденциализма – иначе «свидетельства» – бытия Бога, Царствия Небесного, Провидения, кармических взаимосвязей, судьбы, рока, фатума и пр. В нем зафиксированы множественные появления иных, пока еще не познанных инстанций человека, которые не постигаются иначе как в некоторые отдельные, особенно связанные с катастрофами единичные моменты времени, хронотопы, переживание которых всегда носит эсхатологический и жертвенный характер поиска Бога и спасения. Более того, само по себе появление подобного провиденциального мышления приходится как раз на те исторические эпохи, когда различные культуры и цивилизации переживали периоды упадка, духовного кризиса и смятения (например, эпоха эллинизма, «серебряного века», вообще рубежа веков). Их переполняло предчувствие катастрофы, которое впоследствии действительно оказывалось пророческим, равно как пророческими были и многие эсхатологические (то есть связанные с поиском спасения) истины, извлекаемые в эти периоды из недр мирового тезауруса.
Поэтому к провиденциальному мышлению и культуре можно отнести богатейший спектр синкретических, фактически гностических и посреднических концепций и практик, направленных именно на провиденциальное постижение и осознание сути и истины, преодолевающей дуализм и линейность рацио, поднимающей рацио до высот нелинейного мышления, мудрости, софийности. Здесь переплетаются гностицизм, софиология и вообще концепции, связанные с идеей мудрости и энциклопедизма, также с идеей цивилизации как ядра культуры, то есть возделанной почвы или идеей третьего (четвертого) пути (царства).
На русской почве это идея Третьего Рима и евразийства, на германской – идея Третьего Рейха и общего «европейского дома», хотя на Западе в целом провиденциализм не смог найти свою формулу «срединности». В провиденциализме заметны идеи антропософии, мистических течений, шаманских и мистериальных практик, апофатического богословия, религиозной философии, космологии и теории космизма (Циолковский, Вернадский), а также символизма и связанных с символизмом психологических течений, в том числе юнгианской аналитической психологии, бихевиорально ориентированной психологии и физиологии (И. П. Павлов), а также «заземленных» течений, таких как натурализм, эссенциализм, прагматизм, структурализм и персонализм.
В этой мировоззренческой позиции во главу угла неизбежно ставится вопрос о судьбе, о суде бытия, где жизнь сопоставляется именно с судом, воздаянием за недоверие, несмирение, неверность, не-открытость, и, в конечном счете, нелюбовь и к Богу, и к самому себе. Осознание этого недоверия неизбежно приводит к соприкосновению со смертью, как собственной (статусной), так и метафизической, мыслительной. Поэтому провиденциальное мышление неизбежно приходит в логике своего собственного развития к пустоте, то есть движения к смерти, инобытию, и тем самым к феноменальному обновлению и редкой выносливости.
В экзистенциализме, в восточной натурфилософии мы находим глубочайшие разработки идеи пустоты, например, в даосизме, исходящим из того, что начало всего есть пустота и практикующего массу духовных практик, связанных с воспроизведением процессуальности пустоты через отождествление с процессом формирования куколки – практики шелковой нити и практики пустотного тонкого наблюдения за происходящим как способа обнаружения своего дао и следования ему.
Разработки понимания пустоты в буддизме известны под названием «Практики Сущности Ума», помогающей достичь просветления. Среди различных школ буддизма в этом отношении выделяется школа «Срединного Пути», которая именуется также школой концепции пустоты. Пустоту эта школа описывает посредством отрицания – апофатики, поэтому концепция «Срединного Пути», познавая конечную истину, включает положения Восьми Отрицаний, дающих возможность постижения мира и собственного сознания через их отрицание.
Вопрос «зачем?», связанный с осмыслением пустоты, имеет и еще одну глубокую сущностную сторону – а именно осознание, которое переживается как пассионарное переживание женственности и старчества, любви и мудрости одновременно. Провиденциальные культуры, будучи патерналистскими по своему социальному, приземленному смыслу, опирались на восточную византийскую традицию старчества и почитаемый образ старца-мудреца. Но высокая святоотеческая мысль оживила софиологию, древнейшее ветхозаветное почитание мудрости и усилиями многочисленных софиологов – от В. Соловьева до Даниила Андреева – создала в России рубежа XIX–XX вв. продолжение учений о Софии-Премудрости Божией, отождествляя ее со Св.Духом, Богородицей, Ангелом-Хранителем, вообще с женскими божественными ипостасями, как милосердного прообраза будущего человечества.
Власть «третьего субъекта» и пустоты
Так в патрилинейном векторе развились пассионарные идеи «третьего субъекта», «мудрого владыки», способного удержать всю целостность переходной эпохи и избежать катастроф, цивилизованного интеллектуала, мыслителя, в котором присутствует что-то умудренно-женственное, хрупкое и могучее, потаенное, напряженно-протестующее, мятежное, всеобщее, всемирное одновременно. Обогащенный софиологами патернализм и провиденциальное мышление сделали огромный шаг в преодолении своего неверия и скепсиса, создав феноменально богатую интуитивистскую традицию, перенеся ветхозаветный образ Софии-мудрости в область поиска истины о Софии как душе мира, поиска основ «нового религиозного сознания» (Н. Бердяев). Разочаровавшись в западной антропософии, которую они не могли принять духовно-религиозно, русские софиологи (В. Соловьев, П. Флоренский, Н. Бердяев, С. Булгаков) создали новый пласт сопряженного с православием духовного гнозиса с космизмом в мышлении.
Тема вечной и божественной женственности и мудрости является осевой для всех провиденциальных культур, концепций и мифологий. Она прослеживается везде, где имеется упоминание о зиянии и пустоте, где речь идет о женственной природе души, о земле, как кормящей плоти, о «мати-земле» (а также Великой Богини-матери) и самом понятии культуры как возделанной почве. На Востоке эта тема представлена в широко распространенной идее «шакти» – энергии женской манифестации божества. Сила «шакти» почитается в них как единственный путь к спасению, овладение ею опирается на культуру изречений и тантрические обряды, связанные с йогой (противоположной брахманизму) и достигаемым, благодаря ей, отождествлением и слиянием с божеством.
В греческой античной культуре культовая тема отождествления с пустотой, смертью и женским божественным началом и обретения благодаря этому огромной жизненной силы проявилась, например, в Элевсинских мистериях. Они были настроены на тончайшие процессы инициации, направленные на раскрытие глубинного жизненного источника высшей, связанной с женственностью, плодовитости и возрождения.
Пустотность (пауза, ничто, неустойчивость, нелинейность, небытие, безмолвие) внутри ожидания счастья как смысла жизни абсолютно необходима как некое преддверие истины, некий инструмент зависания и безопасности провиденциального сознания, поглощенного ужасом открытия и самооткрытия. Ему просто как воздух, нужно отрицание, то есть познание через «не», через отторжение, в философской традиции обозначаемое как апофатика (ср. у Николая Кузанского – «Бог есть неИное»).
«Срединность» патрилинейного вектора и провиденциального мировоззрения связана с определенным типом интеллекта – т. н. «конативным», то направленным на «Ты», межличностным (мудрым, взвешенным, эмоциональным, наблюдательным, эмпатическим) интеллектом (по Гарднеру). Именно «срединность», социо-культурное посредничество в этих патрилинейных культурах порождало феномен «конативного» «имперского языка» и «имперской идентичности», связывая те исторические ареалы, где веками складывалась плотная ассимиляция народов и страт («имперский» арамейский язык, «имперский» русский как признак «советскости» «советского человека» и т. д.)
Уместно сопоставить устройство патрилинейного вектора с нуклеарной моделью семейной системы или элиты, которая, например, в советской модели патрилинейности существовала именно как семейное, фактически социально-родственное образование с особо выделенной социально-культурной ролью отцовского начала, где власть, точнее моноархизм, была одновременно семейной ролью патриарха, обожаемого народом. Нетрудно рассмотреть в этом феномене историческую аналогию с более ранним вариантом такой семейственности как «самодержавие, православие, народность», типичную для российской ментальности на протяжении 200 лет как продолжения византинизма.
К.Леонтьев включал в корпус византинизма самодержавие, монашеское христианство византийского типа и «красоту жизни в самобытных национальных формах». В византинизме особая ассимиляционно-организующая роль отводилась личности императоров в рамках такого культурного фактора устройства политики как «катехон», особого дионисийского мистико-мифологического состояния т.н. богоудержанности самодержавия. Возникающая таким образом патриархальная среда, насыщенная мифологемами религиозной семьи народов, становилась уже в 30–40 годы ХХ века питательной почвой для множества «зонтичных» межкультурных систем «общего», от разного рода «средних» культовых шовинистических систем до «симфонии властей». На Ближнем Востоке, кстати, культурные наследники византинизма – то есть субкультурные общности арабов-православных в указанный период очень тяготели к итальянскому фашизму и даже вступали с его представителями в политический союз.
Еще одним вариантом жизнедеятельности патрилинейного вектора, тесно связанным с византинизмом на, так сказать «народном» низовом уровне, можно считать принцип почвенной соборности (коллективизма, общинности), у ряда народов, в частности славян, существующий с глубокой древности как принцип социальной самоорганизации как таковой. Эта «ризомная» модель самоорганизации проявилась в традициях устройства всех видов территориальных соседских общин (на Украине – громад), в России – земства и, позже, колхозов, а также в устройствах диаспор и землячеств (социально-культурных каст), которые распространены во всех цивилизациях мира как островки патрилинейного вектора.
В терминологии каскадного принципа развития истории В. Г. Буданова – это – «коллективно-соборный» архетип, в истории России – идет от стояния на Угре, символизирует освобождение от порабощения.
Патрилинейный вектор имеет древнейшую культурную историю, входя, как составная часть, во множество культов: воскресающих и умирающих богов, культы «пупа земли», философская традиция Сократа, платонические культы, культы Логоса, все авраамитические религии, ведические культы, культ Софии-мудрости, старчество, анимистические культы и ритуалы жертвоприношения, включая т. н. ритуалы заместительной жертвы (в том числе паттерн «козла отпущения»), все культуры перехода как ритуализованные инициации. Цивилизационный релятивизм патрилинейных культур на рубеже XIX-ХХ веков отразился во всем спектре богемных и символических течений «серебряного века». Россия, которая не переживала эпохи Южного или Северного Возрождения в светской культуре, в эти короткие десятилетия пережила свое Возрождение и буквально взлет провиденциализма, русского декаданса, предчувствовавшего и предсказавшего русскую катастрофу ХХ века.