Russian
| English
"Куда идет мир? Каково будущее науки? Как "объять необъятное", получая образование - высшее, среднее, начальное? Как преодолеть "пропасть двух культур" - естественнонаучной и гуманитарной? Как создать и вырастить научную школу? Какова структура нашего познания? Как управлять риском? Можно ли с единой точки зрения взглянуть на проблемы математики и экономики, физики и психологии, компьютерных наук и географии, техники и философии?"

«Вызов номер один для России — это вызов субъектности» 
Александр Агеев

Опубликовано в: Будущее России

В 2020 году «усталость металла» достигла критичных значений, базовые несущие конструкции миропорядка ощутимо посыпались. COVID-19 выступил только триггером», — считает гендиректор Института экономических стратегий РАН Александр Агеев. В интервью «БИЗНЕС Online» он рассказал, что мир уже скоро будет другим, объяснил, в чем слабости России, и, самое важное, выдвинул тезис — тот, кто в мире опередит других по жизнеспособности своей «картины мира», будет лидером и в экономике.

«ТЕПЕРЬ У ПЕРСОНАЖА С КОСОЙ ПОЯВИЛСЯ НОВЫЙ ИНСТРУМЕНТ — COVID-19 »

— Александр Иванович, в одной из своих последних статей вы назвали ряд событий, произошедших в начале 2020 года, триггерами — убийство генерала Сулеймани, срыв сделки ОПЕК+, теперь — коронавирус. Станет ли произошедшее прологом к фундаментальным изменениям в жизни мира, и какими, на ваш взгляд, будут эти изменения?

— Не уверен, что слово «пролог» здесь самое точное для характеристики того, что будет. Триггеры — это поводы, стимулы, импульсы, которые запускают лавину перемен, причина которых — долго накапливавшиеся дисбалансы. Прежние попытки как-то разрешить все эти противоречия, смягчить их, оттянуть неприятный момент их обострения предпринимаются уже довольно долго. Вспомним 2001 или 2007–2008 годы:  всемирно срезонировавшие события маркировали срабатывание то одной мины, то другой, запуская каскады разного рода кризисов. Выходы из них были найдены большей частью путем «заметания под ковер», со сдвигом «на потом», паллиативно. В 2020 году «усталость металла» достигла критичных значений, базовые несущие конструкции миропорядка ощутимо посыпались. Без слова «кризис» не обсуждается теперь ни одно явление. Но уловима фальшь: упомянутый термин слишком мягок, на него подвешен второй смысл китайского иероглифа «кризис» — новая возможность, а это сегодня воспринимается как необоснованное клише. Так или иначе происходит нечто большее, чем прежде. И есть все основания полагать, что происходящие перемены, стремительные и для большинства внезапные, фундаментальны. Почему? Как минимум три обстоятельства показывают и доказывают эту фундаментальность: образ жизни, технологии, экономика.

Во-первых, фундаментальны перемены в образе жизни, мыслях, поведении людей и социальной организации всех без исключения современных обществ. Факторы, давшие этот результат, не сводятся собственно к пандемии. Они «накачивались» на планете давно. Корректно отсчитывать начало этих перемен со второй половины 1960-х годов.

Во-вторых, фундаментальны накопившиеся за последние десятилетия технологические возможности. Мы стоим на грани перехода в технологически новый — во многом дивный — мир.

И, в-третьих, фундаментальны трансформации в пространстве экономики и ее «всеобщего эквивалента» — финансов. В буквальном смысле доминирующая финансовая модель лопается, трещит по швам.

Конечно, стремительность всех этих перемен нужно оценивать по меркам исторического времени. Речь не о днях. Но накопился такой объем дисфункций, мутаций, «количественных изменений», артефактов беспрецедентности, что заставляет всех готовиться к появлению новой модели, а немногих — к ее внедрению. 2020-й будет манифестировать многие перемены, но их зрелый вид проявится позже. Скорее всего, раньше, чем нам кажется или хотелось бы.

— Давайте рассмотрим каждый из них подробнее. Когда вы говорите о пересмотре приоритетов социальных и экономических, и вообще кардинальных изменениях образа жизни, что вы имеете в виду?

— Образ жизни — это то, как люди рождаются, живут и умирают. Каждый из этих аспектов социально организован. И, возможно, типы обществ и культур разнятся более всего именно по этим критериям — отношением к жизни и смерти. Изменения в образе жизни коснутся прежде всего причин преждевременной смертности людей начиная с младенческой смертности и вплоть до отношения к абортам. Теперь у персонажа с косой появился новый инструмент — COVID-19. Не первый и не последний, очевидно. Сюда же можно добавить то, как будет общество решать проблемы с эвтаназией, установлением пенсионного возраста, размера пенсий, социальным статусом старших поколений…

Если мы говорим о рождении детей, то нетрудно увидеть и здесь множественные перемены. Они не только в увеличении доли рожденных по технологии ЭКО или суррогатных детей.  Это вообще очень болезненная тема репродуктивного здоровья — статистика в этой сфере удручающая. Добавим сюда и сдвиги в массовых социальных установках — перенос на поздние возраста времени появления первых детей, движение «чайлд-фри» и т. д. Особый вопрос — всевозможный криминал в связи с детьми.

Что же касается того самого «мига между прошлым и будущим», то налицо серьезные перемены в том, как происходит семейное, дошкольное воспитание, начальное и среднее образование, а далее высшее, дополнительное, непрерывное. Эпидемия COVID-19 форсировала применение дистанционных цифровых технологий, но и без этого триггера уже оглашены далеко идущие замыслы изменений в сфере образования. Вспомним образовательные реформы, вхождение в Болонскую конвенцию, ЕГЭ, стандарты, ювенальную юстицию, коммерциализацию и так далее. И это не частные эпизоды, это все серьезный тренд, отнюдь не бесспорный, но опирающийся на мощные силы.

Дальше мы придем к тому, какова структура занятости, как строятся отношения работников, работодателей, включая государство. Как люди зарабатывают на жизнь? Как распределяется богатство в обществе? Насколько демократично? Насколько справедливо или несправедливо? Каковы перспективы безработицы и нищеты, в том числе из-за упорства ревнителей технологических новаций, не всегда полезных и уместных, и из-за некомпетентности и безответственности тех или иных регуляторов?

Далее мы неизбежно поднимем вопрос о том, каковы отношения общества, бизнеса и власти, а также государств между собой, каково доверие между ними? Сколько недель уже эвакуируют россиян, застрявших где-то за рубежами родины? Все это аспекты нашей жизни. Многие из них существовали совсем недавно в формате «само собой». Оказалось, даже выгул собак — весьма регулируемый параметр, а массовые страхи и фобии — вовсе не архивная данность. Словом, по всем этим аспектам видно: сотрясается практически все вокруг нас.

«МЫ ЖИВЕМ В МИРЕ, ГДЕ ОЧЕНЬ МНОГО СОБЫТИЙ ПРОИСХОДИТ ПО ПРИНЦИПУ ЧЕРНОГО ЯЩИКА»

— Эти перемены идут  в силу каких-то естественных процессов или же, по вашему мнению, они все-таки они имеют, скажем так, каких-то инициаторов, тех, кто их поддерживает и продвигает? Часто звучит точка зрения, что все то, о чем вы говорите, характерно для западных обществ, а дальше уже распространяется на весь мир. Или это объективные процессы, которые уже не остановить в силу социального и технического прогресса?

— Это давний вопрос о роли личности в истории и, соответственно, субъектности и объектности. Посмотрите на нынешнюю эпидемию. Сейчас много дискуссий о происхождении вируса. Что изменит определенный и принятый всеми ответ на этот вопрос? Пусть даже найдут фамилию, имя и отчество «изобретателя» этого вируса. Но это сейчас и не столь важно. Ведь понимание, что имеет место битва популяций — вируса и человечества, — не страшнее ли? Приписать кому-то злой умысел проще и удобнее.

Когда-то историки и другие специалисты достигнут консенсуса о том, был ли тут фактор человеческой ошибки или злого умысла. Но в любом случае мы живем в мире, где очень много событий происходит по принципу черного ящика. Мы не знаем в подавляющем большинстве случаев, что там, внутри систем и процессов, влияющих на наши мысли, чувства, поведение, начиная от устройства автомобиля или телефона и вплоть до гипотез о происхождении Земли и вообще Вселенной. Мы пребываем в колоссальном незнании и неведении, вплоть до незнания о собственной природе и судьбе. Чтобы заполнить эти пустоты, люди склонны впадать в большое количество зависимостей, нередко приобретающих психиатрический характер.

Стремление априорно отметать злые умыслы в тех или иных историях, настаивать на «объективности» и, как следствие, полной неподвластности человеку исторических процессов наивно. Личность может сыграть огромную роль, особенно если эта личность обладает  высокими полномочиями, возможностями, властью. Эта власть не безусловна, конечно. Так, мы недавно провели стратегическую игру «Мюнхен-38». С участием военных историков и специалистов по ключевым фигурам этой истории мы попытались смоделировать альтернативные сценарии, ответить на главный вопрос: можно ли было избежать последующей войны в Европе? Можете представить, сколь драматично развертывалась эта игра: в ее топку были вброшены все мыслимые и немыслимые аргументы, чтобы, словами поэта, «было бы всегда 21 июня, чтобы следующий день никогда бы не настал». Не получилось. История, состоявшаяся, неумолимо и безжалостно перемолола попытки создать ей альтернативу. Напомню, что незадолго до нападения Германии на СССР была проведена штабная игра, где на стороне нападавших играл Георгий Константинович Жуков. Его игровые удары в реальности лета 1941 года практически реализовал агрессор.

Если еще углубиться в вопрос о «естественном» и «инициаторах», то наш «человейник» стал необычайно сложным. Только за вторую половину ХХ века население мира выросло в три раза. Дополним это  невероятно выросшими объемами деятельности и взаимодействий, номенклатурой товаров и услуг, сотнями тысяч новых химических соединений, вовлеченными в оборот природными ресурсами десятками тысяч построенных сложных технических систем — ГЭС, АЭС, химических гигантов, аэропортов, супертанкеров и т. д. Увы, это не та ноосфера, которую пророчил Владимир Иванович Вернадский. Добавим в этот коктейль колоссальный объем инфосферы.

Простая иллюстрация проблемы — иерархии и сети. До какого предела сеть или иерархия работает эффективно? Например, в момент создания организации объединенных наций учредителей было менее 50, но самых сильных отцов-основателей было меньше пяти. Другая ситуация, когда членов ООН стало 89. И совсем иная история, когда их около 200, когда даже в рамках G7 или G20 трудновато находить решения, когда только специализированных международных организаций сотни. Это совершенно разные системные ситуации.

В каком поле эффективнее действовать какому-то игроку —  когда много других игроков или когда, наоборот, их ограниченное количество? Бывает по-разному…

Но все-таки, когда мы видим какое-то беснующееся собрание, внешне — толпу, то, если внимательно приглядеться, можно рассмотреть какие-то управляющие импульсы в хаотическом ее поведении. Но все-таки, осмысливая происходящее, мы должны исходить из реальной сложности бытия современного общества. Известную поговорку «Это хуже, чем преступление, это ошибка» имеет смысл продолжить: «Это хуже, чем ошибка, это невежество». В текущем прикладном ракурсе это, в частности, решение дилеммы о централизации и децентрализации управления и определение базовых параметров управления. И, возможно, самый неуютный для многих риск — управлять по мнимым показателям.

— Вы говорите, что одним из фундаментальных изменений, которые ожидают человечество, будут представления о том, как люди должны жить и работать. Означает ли это трансформацию капитализма?  И если такая трансформация хозяйственных связей в обществе и экономике идет, то как на нее повлияет коронавирус? Ускорит или, наоборот, что-то притормозит?

— Мне кажется, у нас весь разговор будет проходить рефреном категория «сложность». Хотелось бы избежать простых ответов на сложные вопросы, но при этом не затушевывать сложными формулировками довольно простые вещи. «Капитализм» сегодня стал термином «блестяще неопределенным», как и его антитеза последних 200 лет — «социализм». Оба термина сегодня в дискуссиях сегодня применяются как клише, вульгаты когда-то исключительно значимых принципов, «идей, ставших материальной силой». Тем не менее социализм как система принципов, идеалов, норм и практик сегодня действует едва ли не для половины человечества, начиная с Китая и вплоть до многих стран Европы. Что понимать под «трансформацией капитализма»? Макс Вебер, Фернан Бродель, Иммануил Валлерстайн, Тома Пикетти представили весьма объемную динамику социального порядка Европы и других континентов в конкретных обстоятельствах истории ХХ века, как и Карл Каутский, Рудольф Гильфердинг и Владимир  Ленин, Николай Кондратьев, Джон Мейнард Кейнс, Людвиг фон Мизес, например. Библиография даст нам огромное множество ученых, не говоря уже о политиках первого эшелона, которые на практике разбирались с этими понятиями. Стоит вспомнить хотя бы дискуссию о возможности построения социализма в одной стране (нашей, между прочим) и дать простор фантазии, чтобы представить, каково это, оказаться в положении глобального геополитического одиночества в 1926 году, когда рухнули надежды на революцию в Германии. А еще раньше — Кронштадтское и Тамбовское восстания, которые ускорили переход к НЭПу. Пришлось трансформировать догматы и ритуалы, идеологию и политику «всерьез и надолго». Как в 1960-е годы написал об этом весьма либеральный поэт: «Ленинец лишь тот, кто, когда хлеба нет, коровы дохнут, идет на все, ломает к черту догмы, чтоб накормить, спасти народ». Ни тогда, ни сегодня столь обобщенные ярлыки наподобие «капитализма» не давали ясной диагностики ситуации и перспектив. Требуются более совершенные оптики и метрики. Но в том, что касается коронавируса, он, безусловно, выполняет роль катализатора процессов, начавшихся задолго до его появления как «всадника апокалипсиса». Расставлять плюсы-минусы от этих воздействий бессмысленно: что-то он заморозит, что-то разворошит, для одних первое — удача, для других второе — трагедия.

«КОРОНАВИРУС ВНЕЗАПНО ОБНАРОДОВАЛ НЕКОТОРЫЕ ЦИФРОВЫЕ ТЕХНОЛОГИИ, КОТОРЫЕ БЫЛИ МАЛОИЗВЕСТНЫ»

— Но общее направление, куда все сегодня движется, уже понятно?

— Область (аттрактор), куда нас все это ведет, просматривается. Очевидны три потока событий.

Первый — это цифровизация. Она маркирует происходящий технологический переворот и внедрение множества сквозных технологий, включая искусственный интеллект, структурированные данные, блокчейн, квантовые технологии, промышленный интернет и т. д. Технологическое развитие идет циклическим образом, своими кондратьевскими шагами, вложенными в еще целую звонкую матрешку циклов. Однако сейчас его темпы ускорились невероятно: раньше проходили десятилетия от момента производства первого нового изделия до первых миллионов потребителей, теперь и года много по большинству новинок. Хотя крупные технические комплексы требуют по-прежнему многих лет для разработки и выхода в свет, а главное, наличия всего кокона институтов для них. Так или иначе, цифровизацию мы видим в быту и во всех структурах экономики и управления. Коронавирус внезапно обнародовал некоторые возможности цифровых технологий, которые еще несколько месяцев назад были малоизвестны. У многих это вызвало ментальный и психологический шок. Помощник и гость вдруг обрел статус едва ли не хозяина, даже имея в своих алгоритмах и интерфейсах с программерами массу «косяков».

Второе, что существенно, — глобализация. Сейчас налицо весь спектр мнений, от панических или эйфоричных возгласов, что все, глобализации пришел конец, до противоположного тезиса о торжестве именно глобализации. Более корректна и более точна, на мой взгляд,  точка зрения ближе ко второму полюсу. Хотя развивается множество процессов, по видимости, увеличивающих полицентризм мироустройства, все-таки глобализация благодаря пандемии перешла в новую фазу. В конце концов, никогда человечество так солидарно и быстро не впадало ни в медицинскую, ни в информационную эпидемии. Закрытые границы и основательно прерванные авиасообщения не должны нас вводить в заблуждение о сути ситуации.

А суть, как мне представляется, в том, что современные технологические цифровые платформы позволяют самым сильным игрокам достигать конкурентных преимуществ, влияния и контроля не через интеграционные структуры, а фактически на началах «индпошива». Зачем сплачивать конкурентов в той или иной коалиции, если можно работать на индивидуальном уровне — как с потребителем, так и с любым партнером, клиентом, соперником? Раньше это было трудновато из-за сравнительно медленных линий связи, малых объемов электронной памяти, относительной закрытости обществ и тем более приватности бытия граждан большинства стран. Сегодня нужные данные почти о каждом дают телефонные биллинги, соцсети, навигаторы, платежные карты. Этот факт во многом объясняет, почему с такой легкостью Трамп пошел на сворачивание много лет выращиваемых проектов трансатлантической и транстихоокеанской интеграции. Это объясняет также и то, как он легко идет на дискриминацию своих традиционных союзников, как жестко ведет себя с партнерами по «большой семерке» и НАТО. Сильный и старший всегда себя вел уверенно и с Германией, и с Японией, например, при всей их экономической мощи, хотя бы факту дислоцирования своих военных баз и ограниченности суверенитета этих стран после 1945 года. Но главные козыри включают в себя технологическое и институциональное превосходство, обладание действующей в планетарном и ближнем космическом пространстве инфраструктурой влияния.

Как частный случай работы всей этой системы — избирательная кампания, когда, как оказалось, можно с помощью цифровых технологий дойти до каждого избирателя.

— То есть современная глобализация позволяет взаимодействовать напрямую?

— Да. Сравним с коммуникационными технологиями демократической партии: не осознав этой перемены, они работали «по площадям» и с прицелом на резонанс по общим идеологическим установкам человека. Но за общей, довольно абстрактной симпатией республиканцам или демократам скрывается множество деталей, нюансированных установок. Так, человек может быть в общем плане, по формальной принадлежности демократом, но ему может не нравиться конкретно миграционная политика. И с ним можно вступать в общение не по поводу его общих принципов, а на уровне ситуационных ценностных установок. Все вот это было очень эффектно продемонстрировано в 2016 году! Технологическая подоплека стратегии Трампа практически осталась для массового сознания в тени, под шум упреков о чьем-то внешнем вмешательстве.

Этот опыт придал Трампу убежденности в том, что так персонализированно можно отвечать на вызовы в области мировой экономики, технологического соперничества, ситуаций на конкретных рынках. Язык реализации этой убежденности — санкции, давление, штрафы, медийный прессинг, фиксация сфер влияния вплоть до Луны, но за всем этим карнавалом стоят новейшие информационно-технологические потенциалы управления.

— То есть, как и с избирателями, работать напрямую с нужными странами и рынками?

— Даже не со странами и рынками вообще, речь идет о конкретных контрагентах и продуктах. Цифровые технологии сегодня дают эту возможность мониторинга и воздействия. Это, без преувеличения, фантастические возможности. Конечно, надо относиться к этому критично, много и хайпа, и не все получается, никуда не исчез и «человеческий фактор».

Но есть и еще один важный момент. 7–8 лет назад стало ясно, что глобализация, понимаемая как рост мировой торговли, не дает ожидаемого прироста ВВП США. Процессы стали разнонаправленными. Мировая торговля растет, а удельный вес США снижается.

— Глобализация оказалась выгодна другим странам?

— Да, именно распределение выгод от разных секторов мировой торговли и от глобальных конфигурации цепочек добавленной стоимости оказалась невыгодным для США. Отсюда и лозунг Трампа «Сделаем Америку снова великой». За ним стоит осознание большей выгодности стягивания производственных цепочек и улавливания добавленной стоимости в пределах юрисдикции США. К примеру, если в 2015 году внутри США ведущие корпорации создавали порядка 12–15 процентов добавленной стоимости, то Трамп нацелен на доведение этого показателя до половины. И этот процесс идет полным ходом. Попутно благодаря цифровизации зачищаются избыточные посреднические звенья, спрямляются деловые связи, появляются более плоские фирменные структуры. Термин «глокализация» довольно точно указывает на эти процессы. Чтобы стимулировать этот процесс, «приходится», почти как тому самому королю, который «тиран-деспот, коварен, капризен, злопамятен» из «Обыкновенного чуда», которому  «то ли музыки и цветов хочется, то ли зарезать кого-то», применять весь спектр методов гиперконкуренции, подрыва рынков как ключевого инструмента достижения собственных преимуществ: «Приготовьте посуду и тарелки, я буду все это бить».

Но в конечном счете это ведет к росту и концентрации активов распределенного субъекта этой политики, в данном случае — Трампа и связанной с ним коалиции интересантов. Мы сейчас не вдаемся в тонкости различения между большими силами внутри самих США, не рассматриваем и рисунок протекания современного кризиса и антикризисных мер, хотя в них много захватывающего и отработанного до совершенства. Принципиально то, что происходящее сейчас, в том числе борьба с «коронакризисом», отвечает интересам как значительного числа крупных игроков американской экономики, так и довольно широких трудящихся слоев. Судя по итогам выборов 2016 года и настроениям в текущем выборном году, это резонирует с интересами большинства (пусть и не подавляющего), американских избирателей.

«МЫ НЕ МОЖЕМ НЕ ОТДАТЬ ДОЛЖНОЕ СПОСОБНОСТЯМ АМЕРИКАНСКИХ ПРАВЯЩИХ КРУГОВ ПРОДЛИТЬ СРОК ГОДНОСТИ ВАЛЮТНО-ФИНАНСОВОЙ ГЕГЕМОНИИ»

— Нынешняя модель капитализма построена на пирамидах, «пузырях», о чем неоднократно заявляли и что критиковали вы и многие ваши коллеги. Что ждет эту гипертрофированную модель спекулятивных капиталов сейчас?

— Здесь важны два аспекта, без них все остальные формулы строить бессмысленно. Первое — это вопрос мировой валютно-финансовой гегемонии. Это тот самый третий поток событий, о котором зашла речь раньше. Гегемония — это существенный структурный параметр мировой экономики последних трех веков, если ограничиться индустриальной эпохой. В ХIХ веке, около 200 с лишним лет назад, таким гегемоном стала Великобритания с ее фунтом стерлингов, опиравшимся на золотой стандарт. Валютно-финансовая гегемония появляется при строго определенном наборе условий, включая доли в мировом ВВП, торговле, технологическом развитии, экспорте капитала и др. Она позволяет получать «сеньораж» — особый тип дохода страны, эмитирующий мировую валюту. Борьба за мировую валютно-финансовую гегемонию и контроль над институтами ее обеспечения была критически важной экономический и властной мотивацией крупнейших фигурантов и Первой, и Второй мировой войн, помимо фундаментальной схватки за рынки продовольствия, топлива, сырья и за контроль над транспортными коммуникациями. США уже в 1913 году могли формально претендовать на статус такого гегемона, замещающего Великобританию. Претендовали и другие силы, Германия прежде всего. Но потребовалось примерно 30 лет, чтобы это утверждение американской гегемонии стало свершившимся фактом. Помимо упомянутых условий, статус гегемона предполагает умение управлять большими территориями и большими массами людей. До поры до времени США этим потенциалом не обладали, одной лишь федеральной резервной системы для этого было недостаточно.

— Но это удалось по итогам двух мировых войн?

— Я скороговоркой сейчас прохожусь по исключительно серьезным вещам. Но в нашем контексте достаточно напоминания о канве событий.

Из Первой мировой войны мир вышел с нерешенными противоречиями как в сфере мировой торговли и финансов, так и геополитики, разрываемой множеством локальных конфликтов того времени и продолжением колониальных завоеваний. Во многом эти проблемы диктовались подавлением, несправедливым и неэффективным, объективно больших зон экономической активности, связанных с Германией,  Россией и Китаем. Образовались зияющие, депрессивные зоны бартерных обменов на руинах бывших Австро-Венгерской, Османской, Российской империй, германских территориях, включая колонии, хотя их было у Германии меньше, чем у других метрополий. Крайне тяжелая ситуация была на Дальнем Востоке, где Япония предприняла попытку создать свою «зону процветания», неизбежно сталкиваясь здесь с интересами британской империи, Франции и США. Мировая экономика в условиях неустойчивости всех валют того времени не справилась с созданием единого инструмента, который был бы всеми признаваем, учитываем и который бы опирался на чью-то безусловную военно-техническую, экономическую и логистическую мощь. У Лондона в силу нарастающего ослабления мощи уже не было сил удерживать свое господство, а у США еще не было ни опыта осуществления гегемонии, ни некоторых критически важных ее компонент, ни сформировавшейся внутренней коалиции в пользу глобальной стратегии, ни готовности других тогдашних столпов мироустройства, великих держав, это признать. Черчилль, кстати, формально уступил Рузвельту пальму первенства в 1940 году.

В 1945 году, когда состоялись уже Бреттон-Вудские соглашения и были учреждены мировые экономические регуляторы, как главный экономический итог войны утвердились две «автономные» части мирового рынка, в одной из них которых, преобладающей по размеру, доллар стал мировой валютой. В США, СССР и Великобритании планы послевоенного мироустройства тогда разрабатывались на 25 лет. Это естественный, поколенческий горизонт стратегического планирования.

Вспомним кризисы конца 1960-х – начала 1970-х годов, когда, помимо прочего, США отказались от золотого обеспечения доллара. Тем не менее он сохранил свой статус. В то время под нее была подведена нефтедолларовая база, затем ресурсы распавшейся «второй части мирового рынка». Этих допингов для дальнейшей экспансии хватило до начала нынешнего века и фактически до наших дней. Great job — мы не можем не отдать должное способностям американских правящих кругов продлить срок годности валютно-финансовой гегемонии. Как сто лет назад говорил Ленин: «Там есть умные руководители капитализма».

— А что теперь? После того, как мировую нефть проглотили и советское наследство тоже?

— Организационный капитал. У нас иногда некоторые эксперты, как вы и сказали, говорят, что доллар — это раздутая финансовая пирамида. Это не совсем точно, потому что в обеспечении доллара как мировой валюты выступает и организационный капитал США, включающий в себя в том числе и силовой фактор, вся военно-технологическая мощь и инфраструктура.

Напомню, что и сегодня бо́льшую часть мировой «психологической доходности» опять же достается доллару. Это не пустая валюта, как иногда ее пытаются изобразить. Отсюда и желание мировых игроков, от компаний до целых стран и их населения, формировать резервы в долларах. Более того, привлекательность доллара была до последнего времени не только финансовой, технологической и организационной, но и мировоззренческой. Он символизировал определенный образ жизни, если мы говорим о модели капитализма, «американскую мечту». А сейчас эта модель меняется, потому что определенные силы полагают, что сегодня, в общем-то, можно не особенно заботиться о сохранении этого образа жизни и даже о его локализации именно в США. Бизнес-модели всегда связаны с определенным образом жизни и мировоззрением. Но это тема для другого разговора.

И вернемся к вашему вопросу о пирамидах. Еще один фактор, существенный для оценки перемен, связан с криптовалютами. Пока их доля в мировом обороте невелика, а волатильность слишком высока. Но показательно последнее решение Китая по созданию общегосударственной криптовалюты. Это серьезно, потому что технологические цифровые платформы позволяют практически переходить к новому поколению денег и здесь у нас появляется сюжет о конфликте или симбиозе традиционных и цифровых валют и активов.

«К 1941 ГОДУ И НА НОВОЙ ВОЛНЕ, ПОСЛЕ ПОБЕДЫ, К 1960-М, НОВЫЙ ТИП ЛИЧНОСТИ В СССР БЫЛ СФОРМИРОВАН»

— Вы упомянули среди факторов привлекательности экономической  модели образ жизни, связанный с долларом. Ведь экономическая модель связана с тем, как человек себе представляет себя, каковы его жизненные идеалы и цели, какое общество он строит и зачем оно существует. В этом смысле социализм отражал одно, классический капитализм XIX века — другое,  капитализм последних десятилетий с его обществом потребления, уже часто символическим, — третье. А что происходит сейчас с этим представлением о том, какой человек будет в этой новой экономике и что он там делает?

— Тут мы попадаем сразу в эпицентр проблемы.  Давайте отмотаем историю на 100 лет назад. Примерно тогда произошло несколько эпохальных, действующих и поныне взрывов эволюции социума. Не говорим даже о том, что когда людей становится 8 миллиардов, это принципиально иная ситуация, чем когда их миллиард. Века назад возникло четыре типа человеческой эволюции, если хотите, антропологического строительства, то есть сознательного формирования типа личности, который нужен обществу и/или правящим элитам.

Первый — это СССР, социалистический порыв к высотам духа и справедливости, крайне драматический, но в любом случае это был шквал попыток создать новый тип человека, которого не было до этого времени. О нем мечтали только отдельные утопические общины, исходя из идей Фурье, Томаса Мора, многие общинные эксперименты в Латинской Америке. Штучные примеры. Энгельс находил много общего у первых христианских общин и социалистических коммун и общежительства вообще. Его российские товарищи, особенно из анархистов и эсеров, усматривали аналогии с крестьянскими общинами. После 1917 года, гражданской войны, «испанки» и голода, Кронштадта и вопреки НЭПу, возникли политические условия для формирования «нового человека». Положа руку на сердце, мы должны честно сказать, что к 1941 году и на новой волне, после Победы, к 1960-м, новый тип личности в СССР был сформирован. Его первая черта — это настроенность на творчество, неважно, в комсомольской работе или научно-инженерной сфере, в социальной взаимовыручке или героизме на поле боя. «Первым делом самолеты, ну а девушки — потом», — это важно. «Забота наша простая — жила бы страна родная, и нету других забот», — это очень четкий приоритет социальных ценностей, солидарности трудящихся, патриотизма. Благодаря родившимся в окрестности 1924 года, когда снова стали не бояться рожать детей, завоевана Победа 1945 года. Из 100 мальчиков 1924 года рождения в живых в 1945 году остались трое. Иная жизнь была б в России, останься с нами все они…

Вторая черта этой модели определялась пониманием судьбы государства. Все верили в то, что государство отомрет. Но на конкретный период «живем в недружелюбном окружении»: неизбежна автаркическая система, сильное государство. И хотя упал на границы «железный занавес», это была все-таки система с мировым авторитетом и влиянием, в апогее, в 1960-е годы и начале 1970-х годов вернувшая себе статус не просто державы великой, но сверхдержавы. Эти тезисы — не вкусовые утверждения, а математически рассчитанные характеристики. Мы с коллегами в начале нулевых годов провели очень тщательную и трудоемкую работу по анализу динамики страны в ретроспективе и сценарной перспективе.

И третья черта модели  — «немещанство» как базис мировоззренческих ориентаций. Это ярко показано в сцене у Ильфа и Петрова, когда Остап Бендер хвастается в купе поезда перед комсомольцами своим миллионом и все они шарахаются от него как от прокаженного. Сравните с нынешними ориентациями…

— Второй проект человека — это был фашизм?

— Да, второй проект был национал-фашистский, он строится на постулатах ницшеанского «сверхчеловека», расового превосходства, евгеники, агрессии, мировой экспансии.

— Был и проект западной, американской мечты?

— Американский проект возник в то же время, когда практически повсюду в мире было неблагополучно. Даже главные бенефициары от разгрома Германии, Великобритания и Франция, получавшие львиную долю репараций и контрибуций, отнюдь не были царствами благополучия. Серьезное социальное напряжение испытывали США. И в этой обстановке была сформулирована стратегия «нормальсии» (normalcy). Смысл ее был в том, чтобы направить социальную энергию людей, их недовольство текущим положением, на три социальных идеала. Во-первых, это направление творческих сил на игру на фондовых рынках. И очень многие американцы бросились играть на фондовой бирже и до краха 1929 года играли азартно. Во-вторых, «одноэтажная Америка», ипотека дала широким слоям американцев возможность обустройства своей повседневной жизни. В-третьих, автомобиль, и, следовательно, дороги. Подобно золотой лихорадке, все это пришпорило экономический рост, но, как и положено при «свободном капитализме» даже в его государственно-монополистической форме, в итоге привело к беспрецедентному кризису. Новый курс Франклина Рузвельта решил частично задачи восстановления, огромную роль, кстати, сыграл экспорт в СССР, но окончательно выйти из дисбалансов Великой депрессии помогло участие США в войне и выход на статус мирового валютно-финансового гегемона.

— А каким был четвертый проект человека?

— Четвертый проект можно назвать антиколониальным — это тот тип  человека, который с национальными особенностями возникал в ходе различных освободительных движений середины ХХ века. Он впитал в себя идеалы антиимпериализма, национализма и социализма. Лидерами, задавшими долгоиграющие образцы для подражания, были здесь Хо Ши Мин, Махатма Ганди, Иосип Броз Тито, Че Гевара, Фидель Кастро, Гамаль Абдель Насер и другие.

Деколонизация была вызвана как разгромом держав оси — Германии, Италии, Японии, — так и утратой Великобританией своего статуса. Лондон уходил из колониальных владений в интересах либерализации мирового рынка. На открывающиеся рынки приходили самые сильные корпорации того времени, они были, конечно же, в первую американские. Поэтому в этом четвертом типе так силен «чегеваризм».

Эти четыре типа личностей (каждый из которых по-своему является версией героического энтузиазма, но замкнутого на разные цели и средства), формировались весь исторический период с середины XIX и практически весь XX век.

«НИ В ОДНОЙ СТРАНЕ МИРА, КРОМЕ РОССИИ, НА МОЙ ВОПРОС «КАКАЯ ГЛАВНАЯ ЦЕЛЬ БИЗНЕСА?» НИКТО НЕ ОТВЕЧАЕТ, ЧТО ГЛАВНАЯ ЦЕЛЬ — ЭТО ПРИБЫЛЬ»

— Но в к XXI веку они все исчерпались?

— К чему пришли сегодня? К тому, что как первая, так и вторая, а на самом деле и третья, и четвертая «антропологические стратегии» оказались скомпрометированы. Можно отдельно обсудить, почему и как так получилось. Однако сегодня вопрос о том, каким будет тип личности в новой экономической модели и более широко — в новом миропорядке, начинает всплывать снова. Его, правда, стараются не теребить, потому что, если о нем говорят экономисты, это неприлично, это же гуманитарная тема. Если гуманитарии — слишком абстрактно, философские рассуждения. Если технари — зачем они вообще лезут не в свои дела. Тема того, какого человека мы вообще формируем, оказалась бесхозной. Но она непосредственно связана с технологической, информационной и финансовой трансформацией, с конструкцией мировой экономики, и вообще — судьбой человечества и человечности.

— Есть ли уже идеи, какого же человека мы увидим в ближайшем будущем?

— В одном из докладов всемирного экономического форума лет пять лет назад была представлена схема из четырех квадрантов по двум осям: «доминирующие ценности» с полюсами «эгоизм, материальные мотивации — „ответственность, социальные и экологические мотивации“ и ось „контроль персональных данных“ с полюсами „централизованный контроль данных“ и децентрализованный контроль». В принципе, вполне практичная схема. На нее вполне отчетливо раскладываются и упомянутые наши четыре типа.

В этих терминах по оси «ценности» обнаружатся общества с более ответственным (социально, экологически) доминирующим типом личности и общества с преимущественно эгоистическим типом личности, ориентированным на материалистические ценности и индивидуальный успех. В одном из кластеров окажутся коллективистские общества типа, например Северной Кореи, Ирана, Китая с сильными системами централизованного социального контроля. В другом кластере — некоторые североевропейские общества.

— Где распространены ценности социальной справедливости?

— Да. А с другой стороны, есть эгоистические общества, где ценности индивидуального успеха важнее всего, например США. Хотя там есть свое разделение: республиканцы больше за личную инициативу, а демократы — за социальные моменты, хотя там есть и другие разломы социальной эволюции. Россия по этой шкале оказалась резко сдвинута в сторону эгоистических, материалистических мотиваций и соответствующего типа личности. Реформы 1990-х были, между прочим, мотивированы именно таким переломом в пользу «частнопредпринимательской инициативы», рынка, приватизации, удаления государства и т. д. Бестселлерами эпохи стали «Атлант расправил плечи», для более продвинутых — Наполеон Хилл. Я в разных аудиториях для понимания долгосрочной динамики ценностей иногда прошу поднять руки тех, кто считает себя эгоистом. Раньше были единицы, а сейчас большинство. Реформы, кстати, не только экономические, в этом смысле достигли заявленного результата.

При этом нет осознания, какое ценностное ядро, какая философская генеалогия у эгоизма, на какой полке онтологий, картин мира, он находится. Ведь если в основе бизнесе слабая, низкая картина мира, то и бизнес будет низким. Он может быть даже крупным, но все равно останется мелким.

Это очень серьезная тема. Мы в массе своей очень сильно деградировали в ценностном смысле, скатились вниз по лестнице ценностей к тому моменту, когда в мире началась непосредственная битва смыслов. Это не что иное, как конкуренции онтологий. Тот, кто опередит других по жизнеспособности своей картины мира, будет лидером и в экономике, а не наоборот. Любая бизнес-модель — это не банальное зарабатывание денег любой ценой, это мировоззрение, стратегические цели, предвидение рисков и понимание возможностей, производительность, расширенное воспроизводство всех видов капитала, отнюдь не только финансового. Как мы оказались страной, едва ли не большинство бизнесменов, госуправляющих, преподавателей и студентов которой убеждены, что главная цель бизнеса — прибыль?!

— Вы считаете, что это примитивный взгляд?

— Ни в одной аудитории, ни в одной стране мира, кроме России, на мой вопрос «Какая главная цель бизнеса?» никто не отвечает, что главная цель — это прибыль. Так не отвечают ни Узбекистане, ни в Китае, ни в Европе, ни в США, и в Японии. С такой убежденностью, с таким  упорством эту мифологему отстаивают только у нас, не понимая, насколько примитивные, низшие формы онтологии за всем этим стоят. А ведь есть те, кто их учил, а у тех — свои учителя. А ведь между этим убеждением и тем, что случилось с «Зимней вишней» или с размахом коррупции, невежества и некомпетентности прямая связь. Все это показывает, как мы отстали в самом глубоком, мировоззренческом ресурсе, попали в тупиковую и низкоэнергетическую зону.

— А что показывает вторая ось этой схемы?

— Вторая ось — это степень централизации контроля над нашими персональными данными. Какую степень свободы может позволить себе современное общество? На одном краю — абсолютный и централизованный контроль, единый реестр всех данных обо всех и каждом, начиная с нарушений ПДД и заканчивая биометрией, медицинскими картами и тем, что сейчас, в наши дни, демонстрирует, например, «социальный мониторинг». А на другом полюсе — сознательная, поддержанная обществом и законом, децентрализация владения такими данными. По сути, это диаметрально разное понимания прав человека, его достоинства, его настоящего и будущего. Вы спрашивали о влиянии коронавируса: ускорение внедрения чрезмерно централизованных систем цифрового контроля происходит практически как в реалити-шоу.

«ЧТО СТРАШНЕЕ — РИСК СМЕРТИ ОТ ИНФЕКЦИИ, ХРОНИЧЕСКОЙ БОЛЕЗНИ, ПСИХОСОМАТИЧЕСКОГО ШОКА ИЛИ ОТ ГОЛОДА?»

— В своих работах вы давно затрагиваете вопрос о свободе и ответственности. В одной из своих статей пишете: «Технологическая революция, при всем хайпе по ее поводу, делает принципиально достижимыми такие уровни социального контроля над любой личностью, которые ранее или были недостижимы в принципе, или требовали серьезных трудов и сил вплоть до тотального насилия». Есть ли решение у этой проблемы или наступление эры такого тотального контроля неизбежно?

— Это зависит от зрелости и государств, и обществ. И есть категории необходимости и возможности, причин, условий и факторов. Всегда полезно перечитать классиков, хотя бы Платона или Аристотеля. Пусть они не были знакомы с iPad, но эволюцию демократий, плутократий, тираний они понимали с запасом на тысячелетия вперед. Есть и исторически более близкие примеры: мало кто в Германии 1936 года предвидел май 1945-го. Чутье Людвига фон Мизеса о грядущем крахе 1929 года до сих пор малоизвестный факт, что позволяет кому-то утверждать, что кризис был «громом среди ясного неба». Да и вообразить Беловежскую пущу кто мог 12 апреля 1961 года? Хотя такие люди были. Существенные черты эры нового тоталитаризма с его кастами, эйфориями и прочими усовершенствованиями черным по белому обрисованы Оруэллом и Хаксли.

Наступление этой эры не безальтернативно, хотя коронавирус форсировал многие опасные процессы, включая беззаконие, и породил множество дымовых завес над происходящим.