Соответственно, бычий или медвежий — это термины, используемые людьми, которые не практикуют

неопределенность, подобных телевизионным комментаторам или тем, кто не имеют никакого опыта в

обработке риска. Увы, инвесторам и предприятиям не платят вероятностями, им платят долларами.

Соответственно, не имеет значение насколько вероятно событие, но рассматривать надо то,

насколько значительный результат будет получен, если оно случится. Насколько часто появляется прибыль,

не имеет значения; важна лишь величина результата. Это простой факт бухгалтерского учета — кроме

комментаторов, очень немногие люди приносят домой чек, связанный с тем, как часто они являются

правыми или неправыми. Они получают прибыль или убыток. А у комментаторов успех связан с тем, как часто они

являются правыми или неправыми. Эта категория включает «главных стратегов» основных инвестиционных

банков, которых публика видит на ТВ и кто не ничем не лучше, чем конферансье. Они известны, их речи кажутся

аргументированными, заваливают вас числами, но, функционально, они там, чтобы развлекать -поскольку, чтобы их

предсказания имели какую-то значимость, они должны быть подвергнуты статистическим испытаниям. Их

известность — не результат некоторого сложного тестирования, а скорее результат их презентационных навыков.

 

Высокомерный 29-летний сын

 

Независимо от потребности в развлечении на этих мелких встречах, я сопротивлялся высказыванию

«рыночных перспектив» как трейдер, что вызывало определенное личное напряжение в отношениях с некоторыми

из моих друзей и родственников. Однажды друг моего отца — богатый и уверенный — позвонил мне во время своего

нью-йоркского визита, (чтобы сразу установить элемент иерархии, он намекнул в течение звонка, что прилетел на

Конкорде, с некоторым уничижительным комментарием относительно комфорта такого метода

транспортирования). Он хотел узнать мое мнение о нескольких финансовых рынках. По правде, я не имел никакого

мнения, и не делал никаких усилий, чтобы сформулировать его, и при этом я даже не интересовался рынками.

Джентльмен продолжал заваливать меня вопросами о состоянии экономики, о европейских центральных банках.

Это были точные вопросы, без сомнения, имеющие целью сравнить мое мнение с таковым некоего другого «эксперта»,

ведущего его счет в одной из больших нью-йоркских инвестиционных фирм. Я не скрывал, что я не имею

никакого мнения, и не высказывал сожаления об этом. Я не интересовался рынками («да, я — трейдер») и не делал

предсказаний на период. Я попытался объяснить ему, некоторые из моих идей относительно структуры случайности и проверяемости рыночных перспектив, но он хотел .более точных заявлений о том, что европейские рынки облигаций

будут делать в Рождественском сезоне. Он уехал под впечатлением, что я ломал комедию с ним. Это почти

нарушило отношения между моим отцом и его богатым, уверенным другом. Джентльмен позвонил ему с обидой:

«Когда я задаю юридический вопрос адвокату, он отвечает мне с любезностью и точностью. Когда я спрашиваю у

доктора медицинский вопрос, он говорит мне свое мнение. Ни один специалист не выказывал мне когда-либо

непочтительность. А ваш наглый и тщеславный 29-летний сын играет примадонну и отказывается отвечать мне о

направлении рынка!»

 

Редкие события

 

Лучшее описание моего бизнеса на рынке будет называться «искаженные ставки», то есть я пробую извлечь

выгоду из редких событий, событий, которые не часто повторяют себя, но, соответственно, обеспечивают большое

вознаграждение, когда они происходят. Я пробую делать деньги нечасто, настолько нечасто, насколько возможно,

просто потому, что я полагаю, что редкие события оценены не справедливо, и чем более редко событие, тем более

недооцененным оно будет в цене.

Почему? Из-за психологического предубеждения. Люди, которые окружали меня в моей карьере, были

слишком сосредоточены на запоминании секции 2 из «Уолл Стрит джорнал» в течение своих поездок на

поезде, чтобы выявить должным образом признаки случайных событий. Или, возможно, они наблюдали слишком

много гуру по телевидению. Или они тратили слишком много времени, модернизируя свой Ра1тРШл. Даже

некоторые опытные ветераны торговли, кажется, не понимают, что частота не имеет значения. Джим Рогерс,

«легендарный» инвестор, сделал следующее заявление:

Я не покупаю опционы. Покупка опционов — это другой способ идти в богадельню. Кто-то сделал

исследование для Комиссии по ценным бумагам и обнаружил, что 90 процентов всех опционов истекают, будучи

убытком. Я прикинул, что если 90 процентов от всех длинных позиций опционов теряют деньги, то это

подразумевает, что 90 процентов всех коротких позиций по опционам делают деньги. Если я хочу использовать

опционы, то чтобы быть медведем, я их продаю.

Визуально, статистика (то есть, частота), что 90% всех опционных позиций потеряли деньги

бессмысленна, если мы не принимаем во внимание, сколько денег сделано, в среднем, в течение остающихся

10%. Если мы делаем в 50 раз больше нашей ставки, в среднем, когда опцион находится в деньгах, то я могу

благополучно сделать заявление, что покупка опционов — это другой способ идти во дворец, скорее, чем в

богадельню. Мистер Джим Рогерс, кажется, очень далек в жизни от того типа людей, который не делает разницы

между вероятностью и ожиданием (странно, что он был партнером Джорджа Сороса, сложного человека,

который процветал на редких событиях — но о нем чуть позже). Один такой редкий случай — крушение рынка

акций 1987, которое сделало меня, как трейдера и позволило мне участвовать в различных типах обучения. Неро

из главы 1 стремился избегать вреда, устраняя свою подверженность редким событиям — подход, главным

образом, защитный. Я гораздо более агрессивен, чем Неро и делаю один шаг дальше. Я организовал мою

карьеру и бизнес таким способом, чтобы быть способным извлекать выгоду из них. Другими словами, я

стремлюсь получать прибыль от редкого события, с моими асимметричными ставками.

 

Симметрия и наука

 

В большинстве дисциплин, такая асимметрия не имеет значения. К сожалению, методы, используемые в

финансах часто импортируются из других областей — финансы, все еще молодая дисциплина (и, определенно, еще не

«наука»). Люди в большинстве областей вне финансов не имеют проблем, связанных с крайними значениями

стоимости их объектов, когда различие в вознаграждении между различными результатами не существенно, что

имеет место, например, в образовании и медицине. Профессор, который вычисляет средний уровень способностей его

студентов, удаляет самые высокие и самые низкие наблюдения, которые он назвал бы посторонними, и берет

среднее из остающихся, не называя это необоснованной практикой. Предсказатель погоды делает то же самое с

чрезвычайными температурами — необычные значения могут исказить конечный результат (хотя мы увидим, что это

может оказаться ошибкой, когда делается прогноз будущих свойств ледяной шапки). Так что люди в финансах

заимствуют технику и игнорируют нечастые события, не замечая, что эффект редкого события может обанкротитькомпанию.

Многие ученые в физическом мире также подчинены такой глупости, неправильно читая статистику. Один

скандальный пример — дебаты о глобальном потеплении. Множество ученых не сумели заметить его на ранних

стадиях, поскольку они удалили из анализа образцов «уколы» температуры, веря, что они, вряд ли будут

повторяться. Может быть, будет хорошей идеей удалить крайние значения при вычислении средних температур при

планировании каникул. Но это не работает, когда мы изучаем физические свойства погоды. Ученые первоначально

игнорировали тот факт, что эти проколы, хотя и редкие, создавали эффект непропорционального накопления к

совокупному таянию ледяной шапки. Так же, как в финансах, события, хотя и редкие, которые приводят к

большим последствиям, не могут просто игнорироваться.

Рисунок показывает ряд точек, начинающихся с начального уровня \У0 и заканчивающихся касанием \У,. Это

может означать работу, гипотетическую или реальную, вашей любимой торговой стратегии, или отчет о сделках

инвестиционного менеджера, или цену квадратного метра среднего палаццо во Флоренции, ценовой ряд

монгольского рынка акций, или разницу между американским и монгольским рынками акций. Ряд составлен из

заданного числа последовательных наблюдений , выстроенных в таком порядке, что правое значение, появляется после

левого.

Если бы мы имели дело с детерминированным миром – то есть миром, лишенным случайности (мир правой

колонки в таблице 1), и мы бы знали с уверенностью, что имеет место ситуация из рисунка, все было бы

довольно легко. Модель ряда показывала бы значимую и прогностическую информацию. Вы могли бы точно

сообщить, что случится через день, через год и, возможно, даже через десять лет. Нам даже не нужен был бы

статистик — прогноз делал бы второразрядный инженер. Ему не нужно было иметь современную научную

степень; кто-либо из девятнадцатого столетия, тренированный Лапласом, был бы способен решить уравнения,

называемые дифференциальными уравнениями, или, что эквивалентно, уравнениями движения — так как мы

изучаем динамику тела, чьё положение зависит от времени.

Если бы мы имели дело с миром, где случайность подчиняется закону, то тоже было бы легче,

учитывая, что существует целая область, созданная для этого, называемая Эконометрикой или Анализ временных

рядов. Вы бы вызвали дружественного эконометриста (мой опыт общения с эконометристами говорит о том,

что они являются обычно вежливыми и дружественными практикам). Он управлял бы данными в своем

программном обеспечении и обеспечивал бы вас диагностикой, которая сообщала бы вам, стоит ли вкладывать

капитал в трейдера, производящего соответствующий рисунку отчет о сделках и стоит ли придерживаться данной

стратегии торговли. Вы можете даже купить облегченную версию его программного обеспечения за 999$ и

запустить его самостоятельно в следующий дождливый уикенд.

Но мы не уверены, что мир, в котором мы живем, хорошо подчиняется закономерностям. Мы увидим, что

суждения, полученные из анализа этих прошлых атрибутов, могут, при случае, оказаться уместными. Но могут

быть бессмысленными; они могут, при случае, вводить вас в заблуждение и уводить в противоположном

направлении. Иногда рыночные данные становятся просто западней; они показывают вам

противоположный характер, просто чтобы заставить вас вкладывать капитал в ценную бумагу или неумело

справляться с вашими рисками. Например, валюты, которые показывают самую большую историческую

стабильность, являются наиболее склонными к крушениям. Это было с горечью обнаружено летом 1997

инвесторами, которые выбрали валюты Малайзии, Индонезии и Таиланда (они были привязаны к доллару США

таким образом, чтобы не показывать никакой волатильности, до их резкой, внезапной и жестокой

девальвации).

Мы могли быть или слишком небрежны, или слишком строги в принятии прошлой информации, в

качестве предсказания будущего. Будучи скептиком, я отвергаю единственный временной ряд прошлого, как

признак будущего представления и мне нужно намного больше, чем данные. Моя главная причина — редкое

событие, но у меня есть много других.

На первый взгляд, мое утверждение здесь, может показаться противоречащим более ранним обсуждениям,

где я порицаю людей за то, что они недостаточно изучают историю. Проблема состоит в том, что мы слишком

много читаем пустую недавнюю историю, с утверждениями типа «это никогда не случалось прежде», но не

историю в общем смысле (вещи, которые никогда не случались прежде в какой-то области, имеют тенденцию

происходить, в конечном счете). Другими словами история учит нас, что вещи, которые никогда не случались

прежде, случаются. Это может многому научить нас вне узко определенного временного ряда и чем более

широкий взгляд, тем лучше урок. Другими словами, история учит нас избегать отметины наивного эмпиризма,

который состоит из изучения случайных исторических фактов.

 

Ошибка редкого события

 

Мать всех обманов

 

Редкое событие, вследствие его лицемерного характера, может принимать разнообразные формы.

Впервые оно было определено в Мексике, где академики стали говорить о проблеме песо. Эконометристы были

озадачены поведением мексиканских экономических переменных в течение 1980-ых. Предложение денег,

ставки процента или некая подобная переменная демонстрировали какое-то капризное поведение, сводя на

нет множество усилий по их моделированию. Эти индикаторы,

беспорядочно и без предупреждения переключались между периодами стабильности и краткими бурными

взрывами.

Обобщая, я начал определять редкое событие, как любое поведение, где можно применить пословицу «в тихом

омуте, черти водятся». Популярная мудрость часто предупреждает о старом соседе, который кажется изысканным и хорошо сохранившимся, моделью превосходного гражданина, пока вы не видите его фото в национальной газете, как

помешанного убийцу, который сходит с ума от ярости. До тех пор за ним не замечали никаких нарушений. Не было

никакого способа предсказать, что такое патологическое поведение может исходить от этого хорошего человека.

Я связываю редкие события с любым недопониманием рисков, происходящим из узкой интерпретации прошлого

временного ряда.

Редкие события всегда неожиданны, иначе они не произошли бы. Типичный случай. Вы вкладываете капитал в

хеджевый фонд, который наслаждается устойчивым доходом и отсутствием волатильности, но однажды, вы

получаете письмо, начинающееся с «непредвиденный и неожиданный случай, являющийся редким явлением …»

(курсив мой). Редкие события существуют именно потому, что они неожиданны. Они обычно вызваны паникой,

непосредственно результатами ликвидации (инвесторы, мчатся к двери одновременно, продавливая все, до чего

могут дотянуться, и с максимальной скоростью). Если бы менеджеры фонда или трейдеры ожидали такой

поворот, они не вложили бы сюда капитал, и редкое событие не будет иметь место.

Редкое событие не ограничено какой-то одной ценной бумагой. И может с готовностью затрагивать

показатели всего портфеля. Например, множество трейдеров участвуют в покупке закладных ценных бумаг и

хеджируют их некоторым образом, чтобы застраховать риски и устранить волатильность, надеясь получить

некоторую прибыль, большую, чем доход по казначейским облигациям (который используется, как эталон

минимума ожидаемого дохода на инвестиции). Они используют компьютерные программы и привлекают на помощь

докторов наук по прикладной математике, астрофизике, физике элементарных частиц, электроинжинирингу,

гидродинамике или, иногда, (хотя и редко) доктора финансов. Такой портфель показывает устойчивые доходы в

течение долгих периодов. Затем, внезапно, как будто из-за несчастного случая (я полагаю, что это не несчастный

случай), портфель теряет 40% своей стоимости, когда вы ожидаете, в худшем случае, снижения на 4%. Вы

вызываете менеджера, чтобы выразить ваш гнев и он сообщает вам, что это не его ошибка, но так или иначе

соотношения драматично изменились (буквально). Он также укажет вам, что аналогичные фонды также

испытали те же самые проблемы.

Вспомним, что некоторые экономисты называют редкое событие «проблемой песо». Обозначение

проблемы песо, кажется, заслужено является стереотипом. Дела валюты южного соседа США не пошли

лучше, начиная с начала 1980-ых. Длительные периоды стабильности притягивают орды валютных трейдеров

банков и операторов хеджевых фондов к спокойным водам мексиканского песо; они любят иметь валюту из-за

высокой процентной ставки по ней. Затем они «неожиданно__________» «взрываются», теряют деньги инвесторов, теряют

работу и меняют карьеру. Затем устанавливается новый период стабильности. Появляются новые валютные

трейдеры, не имеющие памяти о плохом событии. Они притягиваются к мексиканскому песо, и история

повторяет себя.

Странность в том, что большинство финансовых инструментов с фиксированным доходом

представляют редкие события. Весной 1998, я потратил два часа, объясняющие важному тогда оператору

хеджевого фонда понятие проблемы песо. Я перешел к большим длительностям, чтобы объяснить ему, что

концепция обобщает каждую форму инвестиций, которая основана на наивной интерпретации волатильности

прошлого временного ряда. Ответ был: «Вы совершенно правы. Мы не касаемся мексиканского песо. Мы

вкладываем капитал только в российский рубль». Он «взорвался» несколькими месяцами позже. До тех пор,

российский рубль давал привлекательные процентные ставки, которые привлекали всех ищущих повышенной

доходности. Он и другие держатели инвестиций, номинированных в рублях, потеряли почти 97% своих

инвестиции в течение лета 1998.

Мы видели в главе 3, что дантист не любит волатильность, поскольку это вызывает отрицательные муки.

Чем ближе он наблюдает свою результативность, тем большее количество боли он испытает, вследствие

большей изменчивости при более высоком разрешении. Соответственно инвесторы, просто по эмоциональным

причинам, будут вовлечены в стратегии, которые испытывают редкие, но большие изменения. Это называется,

заталкивать случайность под коврик.

Мы можем взглянуть на другие аспекты проблемы. Подумайте о ком-то, вовлеченном в научное

исследование. День за днем, он участвует в рассечении мышей в своей лаборатории, вдалеке от остального мира.

Он мог год за годом пробовать и пытаться без каких-либо результатов. Его важная жена могла потерять терпение

к проигравшему, который каждый вечер приходит домой, пропахший мышиной мочой. Но однажды он получает

результат. Кто-то, наблюдавший временной ряд его занятий, не видел бы абсолютно никакого приближения, в

то время, как каждый день пододвигал бы его всё ближе по вероятности к конечному результату.

То же самое с издателями; они могут издавать книжку за книжкой, являющихся, по крайней мере,

сомнительными, с точки зрения их деловой модели, пока однажды, раз в десятилетие, они не издадут Гарри

Поттера, вереницу супербестселлеров, при условии, конечно, что они издают качественную работу, которая имеет

маленькую вероятность оказаться очень привлекательной.

На рынках, есть категория трейдеров, которые имеют редкие инверсные события и для которых волатильность

часто является носителем хороших новостей. Эти трейдеры теряют деньги часто, но понемногу, а делают деньги

редко, но в больших количествах. Я называю их охотниками за кризисом. Я счастлив быть одним из них.

 

Почему статистики не обнаруживают редкие события?

 

Обывателю статистика может казаться довольно сложной, но концепция, лежащая в основе того, что

используется сегодня настолько проста, что мои французские друзья-математики называют это «кухней». Она

вся основана на одном простом понятии — чем большее количество информации вы имеете, тем больше вы

уверены в результате. Проблема — сколько? Обычный статистический метод основан на устойчивом увеличении

уровня доверия, в нелинейной пропорции к числу наблюдений. То есть, если в п раз увеличить размер выборки,

то мы увеличим наше знание на квадратный корень из п. Предположим, что я тяну из урны, содержащей

красные и черные шары. Мой уровень доверия к относительной пропорции красных и черных шаров, после 20

вытаскиваний превышает тот, который я имею после 10 вытаскиваний не вдвое, а просто умножается на

квадратный корень из 2 (то есть на 1.41).

Статистика становится сложной и подводит нас в случаях, когда мы имеем распределения, которые

несимметричны, в отличие от урны выше. Если есть очень маленькая вероятность обнаружения красного шара

в урне, заполненной в основном черными, то наше знание об отсутствии красных шаров будет увеличиваться

очень медленно — более медленно, чем ожидаемая скорость, равная квадратному корню из и. С другой стороны,

наше знание о наличии красных шаров значительно улучшится, как только один из них будет найден. Эта

асимметрия в знании — не тривиальна и проходит красной нитью через эту книгу — это центральная философская

проблема для таких людей, как Юм и Карл Поппер (об этом, далее).

Чтобы оценивать результативность инвестора, мы либо нуждаемся в более проницательном и менее

интуитивном методе, либо нам, вероятно, придется ограничивать наши оценки ситуациями, где наше

суждение независимо от частоты этих событий.

 

Вредный ребенок заменяет черные шары

 

Но есть даже худшие новости. В некоторых случаях, если положение красных шаров само по себе

беспорядочно распределено, мы никогда не узнаем состав урны. Это называется проблемой стационарности.

Подумайте об урне, полой в основании. Когда я произвожу выборку из нее, и не знаю о таком ее свойстве,

некий вредный ребенок добавляет шары то одного цвета, то другого. Мои выводы, таким образом, становятся

незначащими. Я могу решить, что красные шары составляют 50% урны в то время, как вредный ребенок, слушая

меня, стремительно заменил бы все красные шары черными. Это делает многое из нашего знания, полученного

через статистику, весьма шатким.

Тот же самый эффект имеет место на рынке. Мы берем прошлую историю как единственный гомогенный

образец и полагаем, что мы значительно увеличили наше знание будущего от наблюдения выборки прошлого. Что,

если вредные дети изменяли состав урны? Другими словами, что, если вещи изменились?

Я изучал и занимался эконометрикой больше половины жизни (с 19 лет), и в комнате для занятий, и будучи

трейдером количественных производных. «Наука» эконометрика состоит из применения статистики к выборкам,

взятым в различные периоды времени, которые мы называем временной ряд. Она основана на изучении временных

рядов экономических переменных, информационных данных и других вопросов. В начале, когда я не знал почти

ничего (то есть даже меньше, чем сегодня), я задавался вопросом, могут ли временные ряды, отражающие

активность людей, ныне мертвых или пенсионеров, иметь значение для предсказания будущего. Эконометристы,

которые знали намного больше, чем я, не задавали такого вопроса. Намек, что это был, по всей вероятности, глупый

вопрос. Один видный эконометрист, Хашем Песаран, ответил на подобную реплику, рекомендуя делать «больше и

лучше эконометрию». Теперь я убежден, что, возможно, большинство эконометристов бесполезны — многое из того,

что знают финансовые статистики, не стоило бы знать. Поскольку сумма нолей, даже повторенная миллиард раз,

остается нулем. Аналогично, накопление исследований и увеличение сложности будет вести к ничему, если нет

никакого устойчивого основания. Изучение европейских рынков 1990-ых конечно окажет большую помощь

историку, но какой вывод мы можем сделать теперь, когда структура институтов и рынков так сильно изменилась?

Обратите внимание, что экономист Роберт Лукас нанес удар эконометрике, споря, что, если бы люди были

рациональны, тогда их рациональность заставила бы их вычислять предсказуемые модели из прошлого и

приспосабливаться так, чтобы прошлая информация была бы полностью бесполезна для предсказания

будущего (этот аргумент, выраженный в очень математической форме принес ему Нобелевскую премию по

экономике). Мы -люди и действуем согласно нашему знанию, которое объединяет прошлые данные. Я могу

привести следующую аналогию. Если рациональные трейдеры обнаруживают модель повышения акций по

понедельникам, то немедленно такая модель становится обнаруживаемой и сглаживается покупкой людьми в

пятницу в ожидании эффекта. Нет никакого смысла искать модели, которые являются доступными каждому, кто

имеет брокерский счет; после обнаружения, они были бы сглажены.

Так или иначе, то, что называется критикой Лукаса не было осуществлено «учеными». Уверенно

полагалось, что научные успехи индустриальной революции могли быть перенесены в социальные науки,

особенно такими движениями, как марксизм. Псевдонаука пришла со сборищем идеалистических кретинов,

которые пробовали создать сделанное на заказ общество, воплощением которого является центральный

планировщик. Экономика была наиболее вероятным кандидатом на такое использование науки. Вы можете

замаскировать шарлатанство под весом уравнений и никто не может поймать вас, поскольку нет такой вещи,

как управляемый эксперимент. Теперь дух таких методов, называемых наукообразием их хулителями (подобно

мне), продолжил прошлый марксизм в финансовых дисциплинах, поскольку несколько технических

аналитиков подумали, что их математические знания могли привести их к пониманию рынков. «Финансовая

инженерия» появилась наряду с массивными дозами псевдонауки. Практикующие эти методы измеряют

риски, используя инструмент прошлой истории, как признак будущего. Мы только скажем в этом пункте, что

простая возможность распределений, не являющихся стационарными заставляет всю концепцию казаться

дорогостоящей (возможно очень дорогостоящей) ошибкой. Это приводит нас к более

фундаментальному вопросу: проблеме индукции, к которой мы обратимся в следующей главе.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

 

Проблема индукции

 

Хромодинамика лебедей. Предупреждение Солона в некотором философском смысле. Как Виктор

Нидерхоффер преподавал мне эмпиризм; я добавил вычитание. Почему не научно принимать науку всерьез.

Сорос продвигает Поппера. Книжный магазин на 21-ой и Пятой Авеню. Пари Паскаля.

 

От Бэкона до Юма

 

Теперь мы обсудим проблему, рассматривая ее с более широкой точки зрения философии научного

познания. Существует проблема в выводах, известная как проблема индукции. Эта проблема витает в науке в

течение долгого времени, но наука не так сильно пострадала от нее, как финансовые рынки. Почему? Поскольку

случайное содержание усиливает ее эффекты. Нигде проблема индукции так не уместна, как в мире финансов —

и нигде не игнорируется больше всего, как там!

В своем Трактате о человеческой природе, шотландский философ Дэвид Юм изложил проблему следующим

способом (что перефразировал в известную теперь проблему черного лебедя Джон Милль):

Никакое количество наблюдений белых лебедей не может позволить сделать вывод, что все лебеди

являются белыми, но достаточно наблюдения единственного черного лебедя, чтобы опровергнуть это

заключение.

Юм раздражался фактом, что наука его дней (восемнадцатое столетие) испытала переход от схоластики,

полностью основанной на дедуктивном рассуждении (никакого акцента на наблюдении реального мира) к

чрезмерному увлечению наивным и неструктурированным эмпиризмом, благодаря Фрэнсису Бэкону22. Бэкон

приводил доводы против «прядения паутины изучения» не имеющей практического результата. Наука

перенесла, спасибо Бекону, акцент на эмпирическое наблюдение. Проблема состоит в том, что, без

надлежащего метода, эмпирические наблюдения могут приводить к заблуждениям. Юм стал предупреждать

против такого знания и подчеркивать потребность в некоторой строгости в сборе и интерпретации знания -

что получило название эпистемология (от ер^ете, изучение, по-гречески). Юм — первый современный

эпистемиолог, (эпистемиологи часто называются методологами или философами науки). То, что я пишу, не

строго истинно, поскольку Юм говорил вещи, гораздо худшие, чем эти. Он был одержимый скептик и никогда

не верил, что связь между двумя пунктами может быть истинно установлена, как причинная. Но мы немного

сгладим его для этой книги..

 

Нидерхоффер, викторианский джентльмен

 

Стоит отметить, что финансы имеют своего Фрэнсиса Бэкона (БЭКОН Фрэнсис (1561-1626), английский

философ, родоначальник английского материализма. В трактате «Новый органон» (1620) провозгласил целью

науки увеличение власти человека над природой, предложил реформу научного метода очищения разума от

заблуждений («идолов», или «признаков»), обращение к опыту и обработка его посредством индукции, основа

которой эксперимент. Автор утопии «Новая Атлантида».) в лице Виктора Нидерхоффера. Он был самый первый,

кто противостоял паутине изучения Чикагского университета и религии эффективного рынка 1960-ых, когда она

была в самом зените. В отличие от схоластики финансовых теоретиков, он искал в информационных данных

аномалии — и нашел их достаточное количество, чтобы сделать успешную карьеру в случайности и написать

проницательную ‘книгу, Университеты биржевого спекулянта. С тех пор, целая отрасль таких операторов,

называемых «статистическими арбитражерами», процветала, а основные и наиболее успешные из них, были

первоначально его стажерами. В то время как Нидерхоффер писал книгу, некоторые из его стажеров хорошо

поживали потому, что они добавили строгость и методологию к своим статистическим выводам. Другими

словами, эмпиризму Нидерхоффера недоставало лишь капельки методологии.

Я должен признать, что при всех моих интеллектуальных разногласиях с ним, я был вдохновлен его

эмпиризмом и обязан ему большой долей моего интеллектуального роста. Я испытал скачок в моем стиле торговли в

1996, когда Виктор сказал мне, что любое «проверяемое» утверждение должно быть проверено (это было настолько

очевидно, но я не делал этого до тех пор). Его совет попал прямо в цель. Проверяемое утверждение может быть

разделено на количественные компоненты и подвергнуто статистической экспертизе. Например,

утверждение в стиле обычной мудрости подобное:

несчастные случаи случаются ближе к дому

может быть проверено, определением среднего расстояния между местом несчастного случая и постоянным местом

жительства водителя (если, допустим, приблизительно 20% несчастных случаев случаются в пределах 12-

мильного радиуса). Однако, необходимо быть осторожным в интерпретации — наивный интерпретатор этого

результата сообщил бы вам, что вы, с большей вероятностью, попадете в аварию, если водите машину в ваших

окрестностях, чем в более отдаленных местах, что является примером наивного эмпиризма. Почему? Несчастные

случаи могут случаться ближе к дому просто потому, что люди проводят больше времени, управляя машиной в его

окрестностях (если люди проводят 20% своего времени, двигаясь в 12-мильном радиусе).

Начиная с того самого дня я не делал никаких проверяемых суждений без того, чтобы проверить их, спасибо

компьютеру, который я редко использую для невычислительных задач. Однако, различия между Виктором

Нидерхоффером и мной остаются огромными. Я могу использовать данные, чтобы опровергнуть суждение, но

никогда, чтобы доказать его. Я могу использовать историю, чтобы опровергнуть догадку, но никогда, чтобы

подтвердить её. Например, утверждение:

рынок никогда не опускается на 20% в данном 3-месячном периоде, может быть проверено, но полностью

бессмысленно в случае своей истинности. Я могу количественно отклонить суждение, находя противоположные

примеры, но для меня невозможно принять его просто потому, что в прошлых данных рынок никогда не опускался на

20% в любом 3-месячном периоде.

Возвращаясь к проблеме черного лебедя, рассмотрим следующие утверждения:

Утверждение А: Нет никакого черного лебедя потому, что я просмотрел 4000 лебедей и не нашел ни одного.

Утверждение В: Не все лебеди белые.

Логически, я не могу сделать утверждение А, независимо от того, сколько белых лебедей я, возможно

последовательно, наблюдал в моей жизни и смогу наблюдать в будущем (кроме, конечно, случая, когда у меня

есть привилегия уверенного наблюдения всех доступных лебедей). Однако, возможно сделать утверждение В,

просто найдя одного единственного черного лебедя в моей выборке. В самом деле, утверждение А было опровергнуто

открытием Австралии, поскольку это вело к обнаружению сообщества лебедей, которые были черными как копоть!

Читатель увидит подсказку Поппера (после того, как мы закончим с моим полунаставником Виктором), что есть

сильная асимметрия между этими двумя утверждениями. Такая асимметрия находится в основании знания. А также

в ядре моего обращения со случайностью в качестве трейдера.

Следующее индуктивное утверждение иллюстрирует проблему интерпретации прошлых данных без

логического метода

Я только что закончил тщательную статистическую экспертизу жизни Президента Буша. В течение

55 лет, около 16,000 наблюдений он не умирал ни разу. Я могу, следовательно, объявлять его бессмертным, с

высокой степенью статистической значимости.

Хотя Виктор и я торгуем в противоположной манере, я глубоко его уважаю. Он продает опционы «без-

денег» что бы заработать; я покупаю их, чтобы заработать (продающий опцион «без денег», ставит на то, что

событие не произойдет; покупая, такой опцион я просто держу пари, что оно может произойти). Он пытается

делать устойчивый доход, я предпочитаю шероховатое и редкое вознаграждение. Хотя мы, кажемся

диаметрально противоположными трейдерами, мы имеет много общих внешних личных черт. Возможно, их

стоит указать здесь потому, что мы оба делаем наши личные черты частью нашей торговли и почти не делаем

различий между тем, что обыватели называют «работой» и тем, что они называют «досуг». Мы оба — трейдеры,

пробующие жить с иллюзией работы научной лаборатории. Мы оба окружаем себя знатоками и учеными, а не

бизнесменами (разговор с успешными учеными — хорошая дисциплина, чтобы избежать прозаизма в нашем

собственном мышлении). Мы оба пробуем вести жизнь викторианского ученого джентльмена с книгами,

разбросанными вокруг нас, избегая, многие популярные увлечения двадцатого столетия. Мы оба прославляем

наши личные идиосинкразии, чтобы избежать какого-либо интеллектуального подобия толпе. Мы оба

ежедневно занимаемся спортом, (но он любит конкуренцию, а меня спортивные соревнования не

привлекают). Модель Виктора, кажется соответствует Викторианскому джентльмену (подобно его герою,

Фрэнсису Галтону, несерьезному кузену Чарльза Дарвина, который является подлинным вдохновением для всех

прикладных статистиков), в то время как я, подобно истинному викторианцу, я первый и последний

классицист и остаюсь погруженным в греко-римской культуре, в которой я вырос (мои герои — довольно

литературные фигуры). Мы оба избегаем средств информации, телевидения, газет, хотя Виктор гораздо более

энергичен, чем я в такой резкой критике. Мы оба избегаем болтовню и светскую беседу, подобно

чуме (слишком много шума из левой колонки).

 

Агент, продвигающий сэра Карла

 

Теперь я расскажу, как открыл для себя Карла Поппера, посредством другого трейдера, возможно,

единственного, кого я когда-либо поистине уважал. Я не знаю, относится ли это к другим людям, но, несмотря на

то, что я являюсь жадным читателем, на мое поведение редко воздействовало (в любой длительной манере) то, что я

читал. Книга может произвести сильное впечатление, но такое впечатление имеет тенденцию уменьшаться после

того, как более новое впечатление заменяет его в моем мозгу (новая книга). Кое-что я должен открывать

самостоятельно (вспомните подраздел — Горячая печь в главе 3). Эти самостоятельные открытия длятся дольше.

Такими идеями, которые удержались во мне, были идеи сэра Карла, которого я открыл (или, возможно,

открыл заново) посредством работ трейдера и самостоятельного философа Джорджа Сороса, который, казалось,

организовывал свою жизнь, становясь поборником идей Карла Поппера. То, что я узнал у Джорджа Сороса, было

не совсем в русле того, чему он, возможно, намеревался обучить нас. Я не согласен с его утверждениями,

касающимися экономики и философии — но так или иначе, я уступил обаянию этого венгерского человека,

который подобно мне, стыдится быть трейдером и предпочитает, чтобы его трейдинг был незначительным

расширением его интеллектуальной жизни (это можно заметить в его первой книге Алхимия Финансов). Меня

никогда не впечатляли люди с деньгами, (а я встречал их большое множество в моей жизни), и не смотрел ни на

одного из них, даже отдаленно, как на образец для подражания. Возможно, эффект противодействия держится,

поскольку богатство вообще отвергает меня, в основном, из-за отношения к эпическому героизму, который,

обычно, сопровождает быстрое обогащение. Сорос был единственным, кто, казалось, разделял мои оценки. Он

хотел, чтобы его воспринимали всерьез, как среднеевропейского профессора, который, так случилось, стал

богатым вследствие действительности его идей (только не пройдя принятие его другими интеллектуалами в

их круг, он бы попробовал получить этот статус с помощью денег, подобно соблазнителю, который после

трудных безуспешных попыток, стал бы использовать такой придаток, как красный Реггап, чтобы соблазнить

девушку). Кроме того, хотя Сорос не очень ясен в своих письмах, он знал, как обращаться со случайностью,

поддерживая критический открытый ум и изменяя свое мнение, ничуть не стесняясь, (что несет побочный

эффект, заставляющий его, обращаться с людьми, как с салфетками). Он действовал, называя себя склонным

ошибаться, но был так силен потому, что знал это, в то время как другие имели более высокие идеи о себе. Он

понимал Поппера. Он жил по-попперовски.

Сам по себе, Поппер не был нов для меня. Я немного слышал о Карле Поппере, когда был в юных годах и

в начале второго десятка лет жизни, поскольку это часть активного образования в Европе и Соединенных

Штатах. Но я не понимал его идей, представленных тогда, и при этом я не думал, что это будет важно (подобно

метафизике) для чего-нибудь в жизни. Я был в возрасте, когда испытываешь необходимость читать все подряд,

лишь бы не останавливаться. При такой спешке было трудно обнаружить, что есть что-то важное в Поппере.

Либо это была созданная мной условная интеллектуально-шикарная культура в то время (слишком много

Платона, слишком много марксистов, слишком много Гегеля, слишком много псевдонаучных

интеллектуалов) и образовательная система (слишком много догадок, представляемых на обсуждение под видом

правды), либо факт, что я был слишком молод и читал тогда слишком много, чтобы перекинуть мостик к

реальности.

Поппер тогда выскользнул из моего разума без того, чтобы зависнуть на отдельной мозговой клетке — не

было ничего, за что он мог бы зацепиться, в багаже мальчика без опыта. Кроме того, начав торговлю, я вступил

в антиинтеллектуальную стадию. Мне нужно было делать неслучайные доллары, чтобы обеспечить мое недавно

потерянное будущее и состояние, которое только что испарилось в ходе Ливанской войны (до тех пор, я жил с

желанием стать комфортабельным человеком с досугом, подобно почти каждому в моем семействе, за прошлые

два столетия). Я внезапно почувствовал себя материально незащищенным и боялся стать служащим некой

фирмы, которая превратит меня в корпоративного раба с » рабочей этикой» (всякий раз, когда я слышу рабочая

этика, я интерпретирую — неэффективная посредственность). Мне нужно было поддерживать мой счет в банке,

чтобы я мог купить время, чтобы думать и наслаждаться жизнью. Последней вещью, в которой я нуждался, было

философствование и работа в местном Макдоналдсе. Философия, для меня, стала чем-то, что делали риторические

люди, когда они имели много свободного времени; это была деятельность, зарезервированная за теми, кто не был

хорошо сведущ в количественных методах или в других производительных вещах. Это было

времяпрепровождение, которое должно быть ограничено последними часами в барах, вокруг университетских

городков, когда имеешь несколько напитков и легкий график, что позволяет забыть говорливый эпизод уже на

следующий день. Слишком много этого, может принести человеку неприятности, возможно, превратить его в

марксистского идеолога. Поппер не должен был повторно появиться, пока я не обезопасил свою карьеру, как

трейдер.

 

Местоположение, местоположение

 

Говорят, что, обычно, люди помнят время и географические условия, когда они были охвачены все

подчиняющей идеей. Религиозный поэт и дипломат Пауль Клаудел помнит точное место его обращения (или

повторного обращения) к католицизму в Соборе Парижской Богоматери, около какой колоны. Таким же образом, я

помню точное место в магазине «Варне и Нобл» на пересечении 21-ой улицы и Пятой Авеню, где в 1987,

вдохновленный Соросом, я прочел 50 страниц Логики научного открытия и скупил все книги Поппера, которые смог