Синергетика первая, пожалуй, из всех эволюционистских теорий в истории человечества сместила акцент с поисков конечной цели, предельно общих принципов развития на описание его механизмов: конкретных процессов, протекающих на микроуровне и приводящих в итоге к глобальным изменениям. Она вводит в поле зрения микрообъект, заменяет идею «предначертанной свыше» цели прагматичным понятием «аттрактор». Синергетическое мировоззрение призывает за частным и случайным видеть всеобщее, а всеобщее мыслить не абстрактно, «вообще», а совершенно конкретно, через конкретные события и вещи

Вместо введения

Синергетика и Мифология Возможно ли поставить их рядом? И даже если возможно, то зачем, с какой целью сближать эти столь разные направления: науку о самоорганизации, моделирующую с помощью математических средств поведение сложных систем, и мифологию – колыбель культуры, науки и религии, первую попытку самоопределения и самовыражения человеческой личности? Кажется, что феномен зарождения творческого сознания настолько широк и объемен, так много места нем занимает аффективное, иррациональное, что странно даже предположить, что в своем развитии он может подчиняться каким бы то ни было законам, пусть даже нелинейным. Однако, опыт приложения синергетической методологии к предметным областям, все больше отдаляющимся от ее «естественнонаучных истоков» (физики и химии) и включающим сферы, все ближе и ближе стоящие к человеку (биологию, экономику, образование, историю, социальные науки), подводит к предположению о том, что существует определенный уровень абстрагирования от конкретных свойств системы, на котором ее поведение становится закономерным, универсальным (вне зависимости от ее природы) и умопостигаемым.

Синергетика первая, пожалуй, из всех эволюционистских теорий в истории человечества сместила акцент с поисков конечной цели, предельно общих принципов развития на описание его механизмов: конкретных процессов, протекающих на микроуровне и приводящих в итоге к глобальным изменениям. Она вводит в поле зрения микрообъект, заменяет идею «предначертанной свыше» цели прагматичным понятием «аттрактор». Синергетическое мировоззрение призывает за частным и случайным видеть всеобщее, а всеобщее мыслить не абстрактно, «вообще», а совершенно конкретно, через конкретные события и вещи.

Методические наработки, которыми на настоящий момент располагает наука о самоорганизации, достаточно существенны. Несмотря на то, что до сих пор отношения между синергетикой и мифологией оставались достаточно прохладными и слова «миф», «художественный текст» не часто можно было встретить на страницах синергетических журналов , цель настоящей работы – показать, что волна движения на сближение исходит из недр самого материала. И дает право надеяться, что осторожное применение синергетической методологии может привести к новым содержательным результатам и в мифологии.

Синергетика…

Поскольку понятие «синергетическая методология» достаточно объемно, необходимо сразу определить, какие именно ее аспекты будут привлекаться в дальнейшем ходе работы и в каком смысле следует понимать некоторые специальные термины. Синергетика – это наука о самоорганизации в сложных системах . Что такое здесь « сложная система »? Она понимается как очень большое количество микроскопических частиц , однородных по своей природе и активных, т.е. находящихся в постоянном хаотическом движении («движении» в самом широком смысле слова, его тип определяется свойствами конкретной системы). Система открыта , т.е. подвержена влиянию внешней по отношению к ней силы .

Если воздействие внешней силы достаточно устойчиво во времени, то система начинает к нему адаптироваться. Частицы, исходно двигавшиеся хаотически, в силовом поле избирают наиболее оптимальные траектории. Направленное движение отдельных частиц увлекает за собой все новые массы, и постепенно в среде намечаются стабильно функционирующие потоки. Тип конфигурации таких потоков называется «аттрактором» (от англ. attract – «привлекать»), он практически не зависит от исходных характеристик системы. Так происходит процесс « самоорганизации ». Однако, со временем внешняя сила может измениться. Если ее изменения не слишком существенны или непродолжительны, то за счет инерционности установившихся связей система может оставаться в прежнем состоянии. Чем большую амплитуду колебаний внешней силы выдерживает текущее состояние, тем более оно устойчиво .

Если изменения внешней силы достаточно сильны, то траектории потоков начинают трансформироваться, приспосабливаясь к новым условиям. В случае кардинальных изменений происходит обвал: старые связи рушатся, система погружается в хаос и только по прошествии некоторого времени порядок устанавливается вновь, но уже на качественно новом уровне. Таким образом, облик оформившихся потоков определяется критерием оптимального соответствия состояния среды внешним условиям. Следует заметить, что состояние, наблюдаемое в определенный момент времени, не обязательно наиболее оптимально. Если внешняя сила сама постоянно смещается, то система не успевает адаптироваться к ней и потому словно пребывает в стадии перманентного становления. Необходимо обратить внимание, что крайне существенным для возможности образования устойчивых структур является такое свойство среды, как диссипативность , т.е. «рассеяние» направленного воздействия внешней силы.

Благодаря хаосу на микроуровне внешние импульсы быстро затухают, «увязают» в среде, что обуславливает инерционность (и как следствие, устойчивость) системы. Необходимо действительно значительное и продолжительное действие внешних сил, чтобы повлечь за собой реальную трансформацию системы. И наконец, важно подчеркнуть, что (как это ни парадоксально) различных оптимальных конфигураций потоков в среде может быть бесчисленное множество, поскольку пребывание системы в зоне аттрактора определяет ее внешний облик лишь структурно, а не фактически. Благодаря все той же хаотической природе частиц, образование потоков на начальной стадии – процесс спонтанный. Случайное, едва заметное сонаправленное движение нескольких частиц может дать импульс для формирования в этом, а не в каком-нибудь другом месте мощного потока.

Такая особенность сложных систем обеспечивает им бесчисленное многообразие возможных форм. Хорошей иллюстрацией этого принципа служат русла равнинных рек. Известно, что русла постоянно смещаются, «ползут», образуются рукава, старицы. Невозможно математически исчислить множество различных очертаний, которые русла могут принимать, и между тем каждое из них является оптимальным путем тока воды по данной местности в поле силы земного тяготения. Именно общность внешних условий и является главной причиной их структурного единообразия – характерной «змееобразной» формы.

…и Мифология

Из предыдущего раздела видно, что синергетика, рассматривая сложные системы, смещает акцент с их содержания на «механику». Внешний облик структур для нее является не более чем следствием приспособления частиц к свойствам окружающей среды. Сам по себе он не несет никакой разумной, справедливой, либо же предначертанной свыше идеи. Как только изменяются внешние условия, так сразу (пусть очень медленно, преодолевая инерционность установившихся внутренних связей, но неизменно) начинает переустраиваться вся система . И эти процессы происходят вне зависимости от того, насколько слаженно и эффективно все работало прежде. С точки зрения синергетики не бывает хороших или плохих систем, бывают только оптимально и не оптимально организованные.

В перспективе приложения синергетики к мифологии может возникнуть скептицизм относительно того, насколько допустим столь механистический подход к тому многогранному, многоуровневому материалу, с исключительной по значимости долей субъективного, подсознательного и иррационального, каким является миф. Не чреват ли такой подход заведомым редукционизмом? Надо сказать, что обвинения в сухом формализме синергетического метода не вполне оправданы.

Пусть все определяет «механика». Но это означает только, что меняется адресат главного вопроса. Он обращен уже не к системе в целом, а к ее фрагментам, «ответственным» за образование диссипативных структур. Ответ на него заключается не в описании внутренних связей системы (поскольку они здесь выступают производными), а в выяснении того, какой потенциал заложен в микрообъекте и как он актуализируется под воздействием так или иначе направленной внешней силы. Требования же к содержательной наполненности ответа остаются теми же, что и прежде.

Обратимся теперь к мифологии. К тем проблемам, которые сегодня являются предметом научных дискуссий, к спорным моментам, на протяжении десятилетий вызывавших неослабевающий интерес исследователей. По полушутливому признанию С.Ю.Неклюдова , одна из центральных проблем фольклористики, ее, если можно так сказать, «основной вопрос» – это разгадка феномена удивительного подобия сюжетов и образов мифологий разных народов мира. И хотя слова эти были сказаны наполовину в шутку, действительно, немало поражает воображение тот факт, что некоторые сюжеты (такие, например, как «борьба со змеем», «притеснение сироты», «хитрые проделки плута», «путешествие в иной мир», «соперничество братьев» и многие многие другие) встречаются почти во всех уголках земного шара.

Также неоднократно было зафиксировано удивительное, с точностью до малейших деталей, совпадение фольклорных мотивов в традициях, разнесенных на века во времени и сотни тысяч километров в пространстве . Попытки дать объяснение этому феномену так или иначе определяли ход научной мысли представителей самых разных мифологических школ и направлений. Одной из первых теорий, давших последовательный, научно обоснованный ответ на этот вопрос, было учение Исторической школы (первая половина XIX в.), согласно которому сходство мифологических сюжетов объясняется теми же причинами, что и грамматическое и лексическое сходство языков. Так же как и язык, фольклорная традиция очень консервативна. Она передается изустно от одного поколения к другому.

Вслед за миграциями народов, через брачные обмены, захватнические войны, массив текстов, принадлежащих одной культуре, движется по территории планеты, сливаясь с местными традициями, заимствуя из иных сюжетных фондов и насаждая свой. Так удивительным образом предания, сказки, даже до неузнаваемости изменившись по форме, могут в системе образности, в мотивах хранить память о генетическом родстве народов-носителей, разошедшихся много веков назад. Однако, весь объем совпадений далеко не исчерпывается ссылками на когда-то существовавшее единство этносов. Кроме того, обособившаяся культурная группа может очень легко, гораздо быстрее, чем язык, перенять местные верования, и тогда «мифологически» она окажется гораздо ближе к своим иноязычным соседям, чем к бывшим родственникам. Это соображение способствовало появлению новой концепции, «диффузионизма», делавшего основной акцент на межэтнических контактах, влекущих за собой быстрое транскультурное движение сюжетов и распространение их на широких географических ареалах.

Однако, при всех достоинствах диффузионистских теорий, и они также оказались бессильными перед многочисленными случаями сюжетных совпадений при отсутствии не только генетического родства, но даже и каких бы то ни было культурных связей в течение очень длительного времени (например, в Старом и Новом Свете, на изолированных островах Океании). В настоящее время наука если не нашла исчерпывающий ответ, то, по крайней мере, выдвинула достаточно правдоподобное предположение, суть которого состоит в следующем: одинаковые сюжеты действительно могут зарождаться в разных культурах совершенно независимо. Сходство же их обусловлено уже просто тем, что их автором является Человек. А значит, и их содержание будет представлять собой вариации на извечные, общие для всего человечества темы: родственные отношения, добыча пищи и культурных благ, защита от внешних угроз, объяснение миропорядка, актуализация базовых эмоций: страха, полового влечения, голода, агрессии и т.п. Сходство, основанное на этих факторах, называют «типологическим».

Следует отметить, что, несмотря на всю простоту и изящность предложенного решения, специалисты относятся к нему с настороженностью. Так заканчивает статью «Почему сказки одинаковые?» С.Ю.Неклюдов: «… интерпретируя обнаруженные в текстах схождения, мы обычно сначала учитываем исторические возможности культурных трансмиссий, затем переходим к генетической общности и лишь только после этого – к общности типологической. Неразличение этих уровней чревато большими (и, к сожалению, частыми) фактическими ошибками» [Неклюдов, 2004]. Различных причин, больших и малых, для недоверия к «типологии» достаточно (подробнее мы рассмотрим их чуть позже). Главный же камень преткновения лежит, как кажется, у самых истоков типологической теории, ибо она прекрасно объясняет, почему мифы разных народов похожи, но оказывается не в силах дать ответ, почему же тогда они все такие разные. Широта и универсальность оборачиваются восхождением к абстракциям, размыванием границ и, в конечном счете, обессмысливанием метода.

В этом небольшом историческом отступлении нам хотелось раскрыть суть проблемы и наметить общий ход рассуждений, которые в разное время привлекались для ее разрешения. При всех различиях трех подходов, они сходятся в главном: откуда бы не происходили сюжеты – из недр одной традиции, из других культур – они хранятся в памяти народа, передаваясь из уст в уста, немного варьируясь в деталях, но по сути оставаясь неизменными.

Такие характерные черты фольклорной традиции, как ее консерватизм, отсутствие авторского творчества в современном смысле, постоянный контроль «общественной цензуры» , жесткое следование канонам, выступают отправными точками всех концепций. Только лишь типологическая теория вносит в круг рассмотрения проблему зарождения сюжета. Кажется, что ранее вопрос таким образом вообще не ставился. Основной акцент стоял на механизмах трансляции, а возникновение сюжетов представлялось случайным результатом творческого озарения. В последнее время все большую широту приобретают исследования фольклора с позиции теории коммуникации. Их цель – описать механизмы бытования фольклорной традиции, разобраться, как же передача и хранение текстов осуществляются «на самом деле». Но, удивительным образом, вместо того, чтобы прояснить ситуацию, расставить все по своим местам, они лишь вскрывают новые парадоксы и противоречия. Под удар ставится как раз то, что прежде меньше всего подвергалось сомнению – способность традиции к самовоспроизведению.

Постараемся кратко охарактеризовать картину развертывания фольклорной традиции, какой она предстает перед наукой в свете последних исследований. Одно из существенных отличий культуры долитературного периода от той, в которую погружен цивилизованный человек в наши дни, заключается в способах хранения культурной информации. Фольклор передается изустно . На этот фактор обращали внимание многие исследователи . Несмотря на то, что фактор этот представляется чисто «техническим», его влияние на содержательный аспект культуры может оказаться колоссальным.

• Во-первых, он предполагает, что фольклорная традиция не фиксируется на материальном носителе. Строго говоря, она вообще не существует как материальная сущность. Она хранится в виде общей мировоззренческой схемы и разрозненных воспоминаний об услышанных текстах в памяти каждого носителя традиции и актуализируется, материализуется в актах высказывания («высказывания» в широком смысле слова, включающем и действие, и внешний облик и т.д.). В момент актуализации происходит переход содержания из области ментальных представлений в текст. Исследователи имеют дело уже не с традицией как таковой (ибо в своем ментальном варианте она совершенно недоступна), а с ее «плодами», которые только и можно зафиксировать, собрать, подвергнуть анализу. Противопоставление мировоззренческой схемы, «картины мира», существующей в голове носителя, конгломерату текстов аналогично соссюровской дихотомии langue — parole . Высказывание о том, что традиция «хранит память» о каком-то событии, в строгом смысле следует понимать как то, что известен человек, который слышал рассказы об этом событии (как правило, не один раз, а многократно) и может более или менее точно эти рассказы воспроизвести.
• Во-вторых, поскольку единственным хранилищем традиции является человеческая память, специфика ее как информационного носителя просто не может не оказывать влияния на облик, структуру, объем хранимой информации. Значимость этого фактора сложно переоценить. Ведь как показывает опыт реальных наблюдений, запоминается не то, что было услышано, или что нужно запомнить, а то, что запомнить легко (блестящий пример тому привел Чехов в рассказе «Лошадиная фамилия»), или же то, что запоминающий хочет запомнить (как в рассказе Аверченко «Сплетня»). Не говоря уже о том, что память накладывает существенные ограничения на объем текстов. Таким образом, информационный носитель в данном случае сильно детерминирует содержание хранимой информации. Здесь есть и еще один важный вывод: поскольку механизмы передачи текстов настолько зыбки и ненадежны, то получается, что дети слышат уже не совсем те песни и сказки, что их родители, а немного измененные, т.е., строго говоря, в каждом новом поколении текстовый фонд обновляется полностью.
• В-третьих, однобокое представление о носителе традиции именно как о «носителе», контейнере для текстов не только фактически, но и методологически было бы не верно. Что существует для чего? Люди для фольклора или фольклор для людей? – все это далеко не праздные вопросы. Воспроизведение текстов в естественных условиях не бывает чисто механическим. Носитель традиции если и задается целью «хранить предания предков», то лишь на самую малую долю (за исключением, быть может, только узкого круга сакральных текстов). История знает немало печальных примеров того, как с разрушением векового уклада, с открытием общества внешним влияниям, фольклор, выдержавший испытание временем, прошедший через века, исчезает бесследно за два-три поколения… за ненадобностью.

В действительности, носитель «оживляет» фольклор, просто пользуясь им. В повседневной жизни есть множество самых разных, больших и маленьких причин, чтобы спеть песню, рассказать забавную, или страшную, или назидательную историю, вспомнить наставление стариков, задуматься о загробной жизни. Фольклор не похож на застывшую каменную глыбу, это подвижный организм, который чутко откликается на заботы, настроения, нужды человека. Однообразие мифологических сюжетов компенсируется цветущей пестротой их реализаций. Ни одна вещь, сработанная народным мастером, не похожа на другую аналогичную, ни одна песня не поется совершенно одинаково из раза в раз.

О значимости импровизации в народном творчестве писал Богатырев: «Следует подчеркнуть, что слушая фольклорные произведения (сказки, песни и т.п.) публика хорошо знает их содержание. <…> Зрителей народных драм не могли привлекать сюжеты, содержание которых им было хорошо известно. Их интересовало повторное воспроизведение этих драм. <…> исполнителю необходимо импровизировать, чтобы известная коллективу песня или сказка звучала по-новому». [Богатырев, 1971, c. 400] Фольклор обретает жизнь в личном контакте рассказчика и слушателя. Собиратели знают, насколько важны для содержательного качества записи и дар сказителя, и доброжелательность установившихся с ним отношений, и доверительность обстановки. Сказитель подстраивается под своего слушателя, старается учесть его вкусы, пожелания, и это, конечно, тоже оказывает немалое влияние на текст.

Все вышеперечисленные факторы показывают, насколько существенна для органичного существования фольклора внетекстуальная, чисто человеческая, тесно повязанная с живой жизнью составляющая.

* * *

И вот из зыбкой, подвижной почвы фольклорной традиции вырастают отточенные очертания классических мифологических сюжетов. Явление парадоксальное с точки зрения здравой логики… и закономерное с позиции теории самоорганизации, где формирование диссипативных структур образно называют «рождением порядка из хаоса». Такова была посылка синергетической гипотезы в мифологии. Заметим, что гипотеза эта еще не доказана и полновесно доказать ее в рамках настоящей работы не представляется возможным. Однако, интересно уже сейчас пойти вперед и посмотреть, какие новые идеи для разрешения «основного вопроса фольклористики» может предложить взгляд на бытование фольклорной традиции как на процесс самоорганизации.

Синергетическая гипотеза в мифологии

Вполне закономерно, что в наш информационный век многократно предпринимались попытки дать определение понятию «информация». Конечно, не могла обойти вниманием этот вопрос и наука о самоорганизации. Д.С.Чернавский, ведущий теоретик синергетики у нас в стране, в своей книге, которая так и называется «Синергетика и Информация», выступает в защиту следующего определения: «Информация есть запомненный выбор одного варианта из нескольких возможных и равноправных».[Чернавский 2004, c . 13]

Что здесь имеется ввиду и почему в рамках синергетики актуально именно такое прочтение этого понятия? С тех пор как семиотика бесконечно расширила границы понятий «знак» и «сообщение», перед научной общественностью встала обратная проблема: сузить их так, чтобы они не потеряли смысл. Гипотетически любой объект может считаться сообщением, но в узком смысле он им является, только если есть субъект, способный «прочитать» это сообщение. В предлагаемом определении границы понятия сужаются еще сильнее: «… и если есть насущная необходимость в этом сообщении». Таким образом, если необходимости в информации нет, то она и не является информацией, а только «пустым звуком». Когда же информация бывает необходима? Когда есть ситуация выбора. Из множества возможных путей требуется избрать один.

Если информации нет, выбор делается произвольно. Но если до настоящего момента подобные ситуации выбора уже возникали, и известно, чему и с каким результатом в прошлые разы отдавалось предпочтение, то обладание подобной информацией способно предопределить поведение в настоящий момент. Как раз на этом принципе основаны механизмы самоорганизации. Микрочастицы в поле действия внешней силы движутся изначально хаотически. Случайным образом некоторые из них выходят на оптимальные траектории, и их «успешное» поведение «запоминается». Другие частицы, пользуясь информацией о «первопроходцах», устремляются за ними вслед – так формируются обширные потоки. Если бы «успешный» выбор никак не фиксировался, система пребывала бы постоянно в состоянии хаоса и никаких устойчивых структур бы не складывалось.

Кажется, что очень похожим образом функционирует и фольклорная традиция. Импровизация, забывание «расшатывают» сюжетный фонд. Однако, именно благодаря им и появляются новые, более удачные варианты фольклорных произведений, они запоминаются и воспроизводятся снова. Случайно возникшие «плохие» варианты забываются, ведь каждый сказитель стремится не просто рассказать текст, а «хорошо» рассказать. Таким образом, мифологический материал находится в состоянии непрерывного движения: обновления и отбора. Синергетика предлагает мыслить бытование традиции не как механическое поддержание застывшей, от века данной формы, а как генезис, как постепенное становление, как медленное оттачивание и совершенствование сюжетов и жанров.

* * *

Такое представление о сути происходящих внутри традиции процессов способно позволить по-новому взглянуть на причины типологического сходства мифологических сюжетов. Как уже было сказано, типология объясняет это сходство общностью человеческой психики, природных и социальных условий и т.п. Несмотря на то, что сейчас эта теория является господствующей, она продолжает подвергается критике со стороны крупных специалистов. Каковы основные обвинения в ее адрес?

• Первое, она открывает дорогу необоснованным ссылкам на самозарождение мифологем. Однако, при внимательном, не огульном отношении к материалу становится очевидным, что самостоятельное появление в традиции нового сюжета (не небольшого мотива, а развернутого сюжета) – явление крайне редкое. В действительности оно редко настолько, что в литературоведении стало даже использоваться как критерий подложности текстов. Когда в России в XVIII в. на волне увлечения всем национальным как грибы после дождя стали появляться стилизованные под фольклор авторские произведения («записи народных сказаний», со слов издателей), именно наличие в них совершенно несвойственных русской традиции персонажей и сюжетных ходов наиболее убедительно выдавало фальшивку. При совпадении сюжетов в разных традициях, особенно если в них задействованы очень специфические элементы («желтый пес облизал золотое блюдо»), очень велика вероятность, что имело место заимствование. И, как правило, скрупулезный анализ это подтверждает. Типология же дает основания легко объяснять сходство мифологий близкими природно-культурными условиями. Доводя рассуждения до логического предела, мы получим, что мифы всех земледельческих/охотничьих народов должны быть похожи «по определению».
• Второе, типологический подход чреват слишком широкими обобщениями и отождествлением всего и вся. По сути своей он родственен аналитической психологии с ее поисками универсалий, архетипических значений. Тем самым он вызывает обоснованное неприятие и даже протест у исследователей, слишком хорошо знакомых с фактическим материалом и прекрасно представляющих, насколько своеобразные, причудливые формы, не вписывающиеся ни в какие заранее заданные рамки, могут принимать порой мифологические воззрения .
• Третье, типология предполагает явный редукционизм. Все сюжеты так или иначе сводятся к манифестации первичных эмоций, производственных отношений и т.п., и за этими общими схемами совершенно теряет свою ценность и меркнет художественное оформление конкретного образа, его специфика и глубина.

Действительно, здесь есть масса спорных моментов. Типологическое сходство существует, отрицать его невозможно, однако, сегодня нет единого мнения о том, какие факторы «ответственны» за его возникновение, когда и каким образом они проявляют себя. Синергетическая гипотеза с ее акцентом на «механике» предлагает свои ответы на эти вопросы. Согласно ей, жизнь фольклорной традиции есть непрерывное становление сюжетов. Рождение каждого их них поэтому нельзя обозначить точкой на оси времени. Исходным стимулом, «отправной точкой» для формирования будущего сюжета вполне может быть быт, однако, сразу за тем, оторвавшись от породившей его реальности, сюжет попадает в пространство мифологии и начинает развиваться самостоятельно, уже по законам поэтики, а не практического опыта. Очень близкое высказывание мы находим у Богатырева: «Эта ограниченность <числа сказочных сюжетов в фольклоре> не может быть объяснена ни общностью источников, ни общностью психики и внешних условий.

Сходные сюжеты возникают на основе общих законов поэтической композиции» [Богатырев 1971, c . 38]. Действительно, доля вымысла и фантастики в мифе значительно превалирует над прототипической реальностью. Поэтому в гораздо большей степени, чем быт, донором и исходным материалом для создания новых сюжетов могут выступать либо сама традиция, порождающая их путем внутритрадиционных трансформаций (слияние двух независимых сюжетных ходов в одну фабульную линию, обратные процессы разложения и расподобления, замена персонажей при полном сохранении событийной канвы и проч.), либо же подобная ей среда (диффузионизм).

И в самом деле, часто именно в фантастике, а не в подробностях бытовых реалий сходятся сюжеты разных мифологий. Так, прообразом Мирового Древа могло быть и обычное дерево, которое произрастает повсеместно, но с завидным постоянством в мифологиях проявляют себя не свойства дерева как объекта растительного мира, а совершенно фантастическая мысль о том, что оно может быть мостом между мирами. Далее, поскольку социокультурные условия даруют мифам не готовый сюжет, а лишь его «зародыш», то не столько важен для конечного облика сюжета его исток, сколько среда, в которой он в дальнейшем будет развиваться. Каждое общество формирует свою мифологию, исходя из тех задач, которые ежедневно ему приходится решать. Несомненно поэтому, что природа, социальные отношения, тип хозяйствования детерминируют содержание мифов, но происходит это не напрямую. Они оказывают влияние не на текст мифа как таковой, а на «систему координат», исходя из которой этот текст получает интерпретацию. Миф не есть отражение реальности, он есть ее порождение. Подтверждением служит то обстоятельство, что хотя заимствования в мифологиях – явление чрезвычайно распространенное, но никогда они не бывают абсолютными.

Культура не терпит внутри себя инородных элементов, она переводит их в свою «систему координат», и любой текст, попадая в чужую культурную среду, начинает адаптироваться к ней, наполняясь новым содержанием и изменяясь по форме. Значительные события в жизни общества, такие как переселение, появление новых соседей, войны, природные катаклизмы и т.п., неизбежно ведут к трансформациям сюжетного фонда. Закономерно, что когда одна традиция распадается на части, которые начинают существовать раздельно, каждая в своем географическом и культурном ареале, происходит расподобление мифологий. Но еще более существенным фактором, ответственным за многообразие, является то самое дестабилизирующее, расшатывающее влияние, которое оказывают вариативность и забывание («хаос на микроуровне»). Благодаря, главным образом, именно им, в условиях культурной изоляции начинает увеличиваться расхождение между традициями, даже имевшими прежде много общего и продолжающими существовать в одних природно-климатических условиях с одинаковым типом хозяйства.

В синергетике этот процесс называется «нарастанием энтропии», хаоса. Потеря культурного контакта неизменно ведет к расподоблению, и наоборот, усиление культурных связей способствует взаимному проникновению, обогащению и, в конечном счете, сходству культур. Говоря о факторах, формирующих архаическую сюжетику, первое место нужно отводить не столько внешним по отношению к человеку условиям, сколько его внутренним антропологическим характеристикам. Выше уже отмечалось, насколько существенны для мифа свойства его материального носителя – человеческой памяти. В своей системности мифология представляет собой имплицитную манифестацию первобытной рациональности: способов логического рассуждения, классификации объектов , путей чувствования, самопознания, самоопределения. В архаическом обществе миф выполнял широчайший спектр жизненно важных функций: упорядочение и объяснение мира, установление социальных норм, снятие психологических напряжений и т.д., и т.п. Структурные исследования, идущие из глубины материала, позволяют выявить логические категории и закономерности, структурирующие мифологическое пространство.

В заключение хотелось бы продемонстрировать, как синергетическая гипотеза может проявить себя «в динамике». Дело в том, что исследователи выделяют два пласта мифологических сюжетов: архаические и классические. Вслед за В.Я.Проппом, описавшим структуру классической волшебной сказки, подобное исследование, но на материале аборигенов Америки, провел А.Дандес. Вопреки распространенному мнению о том, что индейские сказки аморфны, бессодержательны и представляют собой случайные и непрочные конгломераты мотивов, Дандесу удалось обнаружить в них структурные закономерности. Но что характерно: несмотря на разницу в объеме (классическая сказка значительно длиннее), структурное ядро в обоих случаях осталось прежним!

Это движение от дисбаланса (вредительства, недостачи, нарушения запрета, аномального избытка (последнее характерно для архаических сказок)) к восстановлению гармонии (ликвидации недостачи, справедливому возмездию и т.п.). Индейские сказки в целом более «рыхлые», в них больше случайных элементов, конфликт может быть выражен не так рельефно, количество звеньев, отделяющих завязку от развязки не велико, в то время как классическая сказка представляет собой «монолит», пронизанный множественными внутренними сюжетными связями, где нет практически ничего лишнего. В этом сопоставлении находит подтверждение тезис о том, что в самом широком масштабе сюжет развивается в сторону «улучшения»: усложнения, оттачивания содержания и формы.

Вместо заключения

Итак, очертим еще раз круг основных выводов из синергетической гипотезы. Синергетика рисует картину зарождения и поддержания мифологии как процесс самоорганизации, как формирование социумом изнутри себя и для себя оптимальной духовной среды. Как формирование ее не сознательно и рационально, а через медленный отбор и отсев жизненного материала, методом проб и ошибок, сгущая быт, эмоции, практический опыт в монолит культуры. Те факторы, которые признано считать «виновниками» типологического сходства: человеческая психология, природные условия и т.п. проявляют себя не столько в момент зарождения нового сюжета, сколько в процессе его поддержания в традиции.

Более того, самого момента зарождения по сути и не существует. Каждое воспроизведение текста – это его маленькое рождение. Классические сюжеты, поскольку они являются результатом многотысячелетнего оттачивания, можно определить как «самые хорошие», или, в силу того, что их единственный материальный носитель – человеческая память, как «те, которые помнятся даже тогда, когда все забылось». Синергетика придает большое значение функциональной стороне мифа, подчеркивая существенную роль «механики» пребывания и трансляции текста в традиции в формировании его специфических содержательных особенностей

Литература

•  Барт Р . Миф сегодня. // От структурализма к постструктурализму. — М.; Прогресс, 2000.

•  Березкин Об универсалиях в мифологии. http://www.ruthenia.ru/folklore/berezkin5.htm

•  Богатырев П.Г. Якобсон Р.О. Фольклор как особая форма творчества. //Богатырев П.Г. Вопросы теории народного искусства. — М., 1971.

•  Богатырев П.Г. Традиция и импровизация в народном творчестве. //Вопросы теории народного искусства. — М., 1971.

•  Бремон К. Логика повествовательных возможностей. // Семиотика и искусствометрия. — М.: Мир, 1972. — С. 108 — 135.

•  Голосовкер Я.Э . Логика мифа. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1987.

•  Дандес А . От этических единиц к эмическим в структурном изучении сказок.

•  Дандес А . Структурная типология индейских сказок.

•  Капица С.П., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г Синергетика и прогнозы будущего. — М.: Наука, 1997.

•  Леви-Строс К. Первобытное мышление. — М.: ТЕРРА — Книжный клуб; Республика, 1999.

•  Мелетинский Е.М . От мифа к литературе. Курс лекций «Теория мифа и историческая поэтика». — М.: Российск. гос. гуманит. ун-т., 2001.

•  Мелетинский Е.М . Поэтика мифа. — М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, Школа «Языки русской культуры», 1995.

•  Мелетинский Е.М. Неклюдов С.Ю. Новик Е.С. Сегал Д.М. Проблемы структурного описания волшебной сказки. // Структура волшебной сказки. — М.: Российск. гос. гуманит. ун-т., 2001.

•  Мелетинский Е.М. Неклюдов С.Ю. Новик Е.С. Статус слова и понятие жанра в фольклоре. // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. — М.; Наследие, 1994.

•  Мифы народов мира: Энциклопедия. В 2-х т. — М.: Советская энциклопедия, 1980.

•  Неклюдов С.Ю. . Почему сказки одинаковые? // Живая старина — М., 2004, №1(41), с.7-10.

•  Пропп В.Я . Морфология сказки. 2-е изд., — М., 1969

•  Рафаева А.В., Рахимова Э.Г., Архипова А.С. Еще раз о структурно-семиотическом изучении сказки. // Структура волшебной сказки. — М.: Российск. гос. гуманит. ун-т., 2001.— С. 199 — 225.

•  Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра / Ред. и коммент. Н.В.Брагинской. — М.:Лабиринт, 1997.

•  Чернавский Д.С. Синергетика и информация (Динамическая теория информации). — М.: Едиториал УРСС, 2004.

•  Чистов К.В. Исполнитель фольклора и его текст. // От мифа к литературе. Сборник в честь семидесятипятилетия Елеазара Моисеевича Мелетинского / Российский государственный гуманитарный университет. — М.; Изд-во «Российский университет», 1993.

•  Чистов К.В. Специфика фольклора в свете теории информации. // Типологические исследования по фольклору. Сборник статей памяти В.Я. Прппа (1895-1970). — М.; Прогресс, 1975.

•  Хакен Г . Можем ли мы применять синергетику в науках о человеке? // Синергетика и психология. Тексты. Выпуск 2. Социальные процессы. / Под ред. И.Н.Трофимовой. — М.: «ЯНУС-К», 1999. С.11-25.